Мелькают дни

— Папа, — тихий детский голосок неуверенно прозвучал в тишине, и Аэлухель вздрогнул от неожиданности. Мгновенно обернулся, обращаясь в исключительное внимание, с тревогой и немым вопросом в глазах посмотрев на сына.       Тахлйан неуверенно мялся на пороге комнаты, стыдливо поглядывая на отца, то и дело опуская взгляд. Не решался приблизиться к родителю, но по борьбе на его лице Аэлухель видел это желание утешения и близости, которое ребёнок хотел получить от взрослого. Именно поэтому, не мешкая ни мгновения, Аэлухель встал из-за стола, за которым сидел, и опустился на корточки, широко раскрыв руки в приглашающем жесте. — Иди ко мне, сынок, — мягко позвал он, и мальчик, зажмурившись, буквально врезался в крепкую грудь отца, мгновенно цепляясь за него с отчаянием, которому может позавидовать даже тонущий, пытающийся ухватиться за доски.       Аэлухель крепко обнял сына в ответ, прижимая к себе и позволяя ощутить своё присутствие. Чувствовал, как натянулось, будто тетива, тонкое детское тельце, прежде чем отчаянный, подавляемый, а оттого особенно громкий всхлип разбил осколками хрупкую тишину. — Папа… — полный горя и боли, мальчик снова позвал родителя, сильнее прижавшись к нему, ища в нём опору и защиту, и Аэлухель чувствовал, как дрожит в его руках худое тело. Ответил на этот жест отчаяния, крепче сомкнув объятие и позволяя ребёнку спрятать на своей груди горькие слёзы утраты.       Он знал даже лучше, чем хотел, как сильна была боль и как глубока была рана на детском сердце. Тахлйану было всего двенадцать, — мало по меркам любого народа — а Судьба уже послала ему испытание, с которым непросто было справиться любому взрослому. Аэлухель мог понять его — он был всего лишь на год старше, когда пираты сломали его жизнь и отдали в рабство. А прежде чем это случилось — он видел, как прямо на его глазах закололи мать, которая в последнем отчаянии попыталась защитить и спасти своего ребёнка.       Он скрипнул зубами, и его сердце сжалось — не только от откликнувшихся эхом воспоминаний. Искреннее сострадание, что его ребёнок проходил через подобную утрату, и глубочайшая вина, что он не уберёг его родителя. Клялся защищать до последнего вздоха — и был так далеко, когда клинок предательства настиг его.       О смерти Ридраила до Аэлухеля сначала доходят лишь слухи, а после его находит Тириэль, бегущая от преследующих её псов. За собой она вела перепуганного мальчика, и Аэлухель понял всё без лишних слов. Сердце его облилось кровью, и он, едва увидев сына, крепко обнял его, не стесняясь никого и ничего. Его ребёнку нужна была поддержка, и он готов был её отдать. Тем более тогда, когда его второго родителя убили буквально у него на глазах.       О том, что случилось с Ридраилом, Аэлухелю вкратце рассказала Тириэль. Заговорщики ударили внезапно, Ридраил оказался не готов к их удару. И он пытался защитить сына; и мальчика спасло лишь то, что сама Тириэль успела вовремя, уводя его из-под удара, убегая с ним к его второму родителю. Сам Тахлйан об этом не говорил ни разу, сдержанный и серьёзный с раннего детства, он был так похож на Ридраила не только внешне, но и характером. Он замкнулся, став ещё более молчаливым и угрюмым, и Аэлухель не хотел давить на него. Как мог, давал понять, что он рядом, и когда время пришло, ребёнок сам обратился к нему. — Папа, они убили папу Ридраила, — сквозь слёзы и боль, полный горя и страданий, прохрипел Тахлйан, захлёбываясь рыданиями. — Они ударили ему в спину, и я видел, как их мечи торчали из его груди. Так много крови… Папа был удивлён и печален… Кровь текла у него изо рта, и он лишь прохрипел мне «беги». А я не мог… Я не мог оставить его… Я… Они отпустили его, и он упал, и больше не шевелился… Папа…       Слова терялись в рыданиях, глухие из-за тихого голоса и плеча Аэлухеля. Сын отдавал ему свою боль, и Аэлухель сам с трудом сдерживал слёзы. Не только потому, что так отчётливо видел в страданиях собственного ребёнка самого себя. Больнее всего было от утраты, которую оба они пережили. Аэлухель оказался так далеко и не смог защитить…       Теперь он лишь крепко прижимал к себе страдающего ребёнка. Желал забрать себе его боль и облегчить её. Скрывал его от всего мира на своей груди, защищая и оберегая. И постепенно поток иссяк, и дрожащее тело жалось к нему ближе в поисках тепла и утешения. Аэлухель оставался рядом, баюкая сына, молчаливо говоря ему: «Я рядом».       Тахлйан вздрагивал и всхлипывал, когда слёзы закончились. Не спешил отстраняться от отца, и Аэлухель не отказывал ему, гладя по тёмным волосам и острым плечам. Был рад, что сын доверился ему и открыл свою печаль, и отец молчаливо обещал скрыть их ото всех, спрятав и сохранив эту тайну. Пусть он не смог уберечь Ридраила, но их дитя он никому не позволит отнять у себя. — Папа, скажи, — хриплый тихий голос нарушил зависнувшую тишину, — ты теперь забудешь о папе Ридраиле? Его убили, а у тебя есть Эрувэ… Ты забудешь о нём, да?       Слова ребёнка оставляют на сердце ещё одну глубокую рану. Он может понять боль и уязвимость Тахлйана, которому было страшно утратить последнее, что осталось от нагло отобранного второго отца. Ведь он был рождён и рос в пиратской среде, которая не знала привязанностей и любви, и крепких союзов. Но ведь они с Ридраилом всегда были «неправильными»… — Посмотри на меня, — отстранив сына, Аэлухель решительно посмотрел на его печальное, мокрое и красное от слёз лицо. Сжал его плечи, а после мягко обхватил руками худые щёки. — Я никогда не забуду твоего отца. Слышишь? Никогда, — твёрдо произнёс он, чувствуя, как внутри всё сдавило от очередного осознания утраты. — Ридраил — важнейшая часть моей жизни и сердца, и я никогда о нём не забуду. Я любил твоего отца и буду хранить эту любовь до конца собственных дней. И я клянусь тебе, я отомщу за его смерть всем, кто причастен к ней. Никто не отберёт ни у тебя, ни у меня воспоминания о нём, и папа всегда будет с нами, — его руки снова скользнули к плечам мальчика, и одной из них Аэлухель сжал его, а второй мягко накрыл грудь там, где под ладонью билось сердце ребёнка.       Тахлйан поджал губы, и его глаза снова наполнились слезами. Аэлухель привлёк его к себе, обнимая и утешая, и сын всхлипнул с отчаянием, позволяя отцу разделить с собой горе утраты. Тот опустился на пол и усадил ребёнка себе на колени, продолжая обнимать и прижимать к себе, пряча от всего мира. Не для всякого взрослого подобное испытание проходит легко — что уже и говорить о двенадцатилетнем мальчике, слишком юном по меркам любого из народов. Но он был не один, и отец был готов разделить с ним его боль и печаль. И сохранить самое ценное, что у них осталось о дорогом и близком существе — память о нём.