Неполадки

      Черный автомобиль представительского класса, с плотной тонировкой на стеклах задних дверей стоял на светофоре. Заднее сиденье было отгорожено от переднего перегородкой, Вилли не любил когда на него смотрят, а водитель так или иначе посмотрит на своего пассажира заглянув в зеркальце заднего вида. Даже когда на него смотрит умпа-лумп ему это не нравилось. Поэтому перегородка была идеальным выходом. Как раз для интроверта, коим и являлся Вилли.       Машина тронулась, а через какое-то время снова остановилась. Водитель сказал, что там пробка — люди возвращаются домой, и на шоссе они выберутся нескоро. Вилли попросил включить печку и откинулся на спинку сиденья. Закрыл глаза.       То ли температура была высокой, то ли алкоголь начал действовать, но вскоре его разморило, а желудок свело судорогой. Во рту почувствовалась горечь, желудок заболел. Вилли поморщился — давно он не страдал от изжоги, и сейчас боль была не такой привычной, какой была раньше. И болела голова, ломило в висках. Вероятно, все это навалилось одновременно, а может быть, он просто не до конца выздоровел. Ведь работа на фабрике не требовала отлагательств в долгий ящик, и периодически ему пришлось ездить по всяким инстанциям, чтобы продлевать сроки действия каких-то документов, снова с кем-то разговаривать, и прочее. Один раз за это время он даже улетел в Италию на трехдневную конференцию. Его не было на фабрике пять дней, трое из которых он провел в пути, сетуя на то, что нет прямого рейса. Вероятно, все это и являлось поводом снова подхватить простуду, и теперь его накрыло во время небольшой экскурсии. Он обещал ее провести, а отказываться было неправильно.       Он чувствовал, как температура ползёт вверх, и у него было единственное желание лечь спать. Но нет, нужно прямо сейчас ехать к матери. Зачем он ей понадобился именно сейчас? Неужели она снова следила за его действиями? Но он все делал правильно. Чарли Бакет отказался работать на фабрике. Он решил жить в нищете? Пожалуйста, пусть живёт, ему-то, Вилли, что?       Как же мерзко. Как же все ужасно. Мерзко от того, что он ошибся. Он снова ошибся, пригласив сначала тех детей на фабрику, а потом и этого мальчика. Можно дальше с легкостью приглашать всяких отбросов общества, вроде детей из детских домов и колоний, уж они точно не будут против разнести всю его фабрику. Но ни одного рецепта они не узнают, и бояться будет нечего. Убивать его тоже вряд ли станут…       Мужчина почувствовал, что мысли улетели куда-то не туда, куда надо, и открыл глаза. Яркое солнце, клонившееся к закату, пыталось пробиться через плотную тонировку, раздражая зрительные рецепторы, а из-за деревьев создавался эффект «мигания», который безумно раздражал мозговые оболочки. Голова раскалывалась, кружилась, подташнивало, и было очень жарко. Настолько жарко, что он весь вспотел. По лицу струился пот. Так иногда бывает от высокой температуры или от алкоголя. Он выпил несколько глотков, на голодный желудок, и вот эффект. Его просто разморило от алкоголя. Он вообще почти не пьёт. Закрыв глаза, он все равно слышал это «мигание» солнца, бьющее по зрительным рецепторам даже через закрытые веки. А потом солнце стало светить постоянно. И машина остановилась. Вилли посмотрел в окно и тяжело вздохнул. Открыл дверцу и вышел из машины. Поморщился от яркого света, бьющего по мозговым оболочкам, пошатнулся и нетвёрдой походкой пьяного человека направился по дорожке к дому. После болезни он тут не был, и снега стало больше, его никто не расчистил, и тропинка была очень узкая. Пару раз Вилли заносило в сугроб, снег набивался в его ботинки, из-за чего промокали носки и становилось некомфортно, а потом он и вовсе не смог поймать равновесие и упал в снег лицом. От этого стало еще хуже, и его стошнило. Прочистив рот снегом, Вилли с большим трудом поднялся на ноги и доковылял до дома. Постучался в дверь.       — Открыто, — послышался строгий голос мамы, — проходи ко мне.       Он вошел в дом и снял пальто, на котором остался снег, потом снял ботинки и посмотрел на мокрые носки. Вздохнул и надел тапки. Прошел в гостиную, стараясь делать свою походку твёрдой. Мама сидела в кресле и смотрела что-то на ноутбуке. Строго посмотрев на сына, она повернула к нему ноутбук, и он увидел на экране полет лифта. Точнее, даже не сам полёт, а эмоции всех, кто был в этом лифте.       — Это что? — Спросила женщина.       — Часть экскурсии.       — Тебе кто давал право пугать бедного ребенка и его деда?!       — Я их не пугал. Я показывал свое изобретение. Что не так?!       — Ты тестировал своё изобретение на людях! Ты подумал, что было бы, если бы кнопка не сработала?!       — Оу, пустяки, — небрежно бросил Вилли. — Этого не случилось, да и случиться не могло. Ты для этого позвала меня сюда?       — Почему ты общаешься с людьми как с отбросами общества?! Тебе доставляет удовольствие оказывать на них психологическое давление?! — Строго глядя на него спросила мама. — Что это за комедия была в коридоре, когда ты убежал, оставив бедного ребёнка и его дедушку?!       — Я хотел проверить, что они будут делать. Я не был уверен, что они пойдут искать выход, — буркнул мужчина.       — Зачем? — С нажимом спросила Миранда.       — Я ненавижу, когда нарушают правила. Этот мальчишка переступил порог моей фабрики, у него был соблазн это сделать. На экскурсии он хотел что-то сделать, но его останавливал дедушка. У меня нет уверенности, что он не нарушит правил. Да и хочет он остаться в своем маленьком нищем мире. Его право.       На некоторое время в гостиной повисло молчание. Миранда строго и внимательно смотрела на сына, и он не смог выдержать ее взгляд. Сейчас он почему-то напоминал взгляд отца, который был вечно недоволен своим сыном. Недоволен настолько, что просто однажды стоял и смотрел, как сын уходит. Он не остановил его, не извинился. Он выгнал маму. Он вечно говорил и учил маленького Вилли, что ему нужно делать, что ему не нужно делать.       Вилли чувствовал стыд. Его отчитывал как маленького мальчика, который сделал что-то плохое. Но мужчина не видел в своих действиях что-то противозаконное и неправильное. Нигде не написано, что нельзя оказывать так называемое психологическое давление, да и нельзя это назвать давлением. Он не унижал их, он просто предложил сделку. Они отказались. Вот и все.       — Да нет, — после напряжённого молчания, длившегося почти что вечность, голос Миранды показался каким-то страшным и зловещим, — ты просто не хочешь сам вылезать из своего мира. Ты закрылся на своей фабрике и хочешь, чтобы там оказался и этот бедный ребенок. Ты хочешь забрать его из семьи, так как не желаешь иметь свою.       — Это неправда, — возразил Вилли. — Почему ты вечно лезешь в мою жизнь?! Почему ты не можешь оставить меня в покое?! Это он тебе говорит, что нужно делать? На старости лет он вспомнил о своём сыне?! — Вскричал Вилли с яростью и болью в голосе. Руки сжались в кулаки, и скрип перчаток сейчас был слишком сильный и отчётливый.       Миранда громко ударила ладонью по столу, и Вилли вздрогнул.       — Прекрати немедленно истерику! — Холодным тоном произнесла она. — Проспись!       — Ты что от меня хочешь?! Что?! — вскричал он.       — Если ты забыл, кому ты обязан всем тем, что сейчас имеешь, я могу напомнить, — все еще жестким и строгим голосом произнесла женщина, но в нем чувствовалась усталость.       — Да подавитесь этим! Я слишком устал от этих «Вилли, ты обязан, Вилли, тебе надо, Вилли, ты должен». Я никому ничем не обязан и никому ничего не должен! Я устал быть обязан всем. У меня нет никакой гарантии, что этот ребенок ничего не нарушит. Нет таких детей, которые не нарушают правил. Людей таких нет! Они все меня предавали. Я устал.       — Вилли, послушай…       — Нет, это ты послушай! Ты хочешь, чтобы я отказался от всего этого? Ты хочешь, чтобы я сдох?! Я пойду и брошусь под машину, чтобы всем было хорошо!       — Вперед, — женщина сощурила глаза и рукой указала на дверь. — Давай, иди.       Вилли вздрогнул. Сердце бешено колотилось в груди, на щеках был нездоровый румянец, в глазах застыли слёзы, которые сильно жгли. Он смотрел на свою маму, которая всегда его жалела и помогала ему. Сейчас больше всего на свете он хотел, чтобы она обняла его, пожалела его, поцеловала. Но именно сейчас, когда ему было очень плохо, она сидела за столом и холодно смотрела на него. Сейчас она как никогда напоминала Уилбура. Отец не остановил его, когда он сказал, что уйдёт из дома. Отец просто сказал «уходи». Мама сейчас не хочет его останавливать. Мерзко. Очень мерзко.       Он снова сжал руки в кулаки, фыркнул и развернулся на пятках. Быстро пересек гостиную, надел ботинки, не зашнуровав их, накинул пальто и вышел из дома, громко хлопнув дверью. Идя по тропинке, снова упал в снег, два раза, и выбрался на дорогу. Постепенно возвращались жители этого маленького городка, и движение было оживленным. Вилли стоял у обочины. Каждая приближающаяся машина вызывала у него желание броситься под нее, но в последнюю секунду он отказывался от этой затеи. Все-таки это неправильно. Или он просто трус? Его так обзывали в школе, и отец тоже. Он был трусом. Несчастным. Трусом, который даже не может выполнить задуманное.       Почувствовав на себе прожигающий взгляд, он обернулся. На крыльце стояла мама и смотрела на него. Выругавшись и сплюнув, мужчина подошел к машине и сел на заднее пассажирское сиденье. Перегородка была опущена, и он увидел кадры по маленькому телевизору. Там показывали похороны Джона Крейга. Вилли приказал поехать туда, не зная, зачем, и, закрыв перегородку, откинулся на спинку сиденья. Стер слезы и закрыл глаза. Машина плавно поехала по дороге.