Синичка

      Как бы я не ждала, что с утра пораньше папа покинет наш дом, он не спешил собирать вещи и уезжать. Более того, набрался наглости поговорить о переезде ещё и со мной. Мамы ему, судя по всему, не хватило. В отличии от вчерашней диатрибы с мамой, папа общался со мной спокойно, почти любяще: пытался объяснить, почему нам лучше переехать, переманивал на свою сторону обещаниями о счастливой жизни с красивыми вещами и куда более современной квартирой. Хорошо, что мама этого не слышала, иначе не избежать ещё одного громкого скандала. Папа пытался меня завербовать. Из добрых или эгоистичных побуждений — не знаю, мне это уже никогда не узнать. Кожу покрывала липкая плёнка.       Я разрывалась меж двух огней, двумя родными по крови людьми. Я слукавлю, если скажу, что совсем не скучала за Москвой. У меня там была своя комната (куда просторнее этой), престижная школа, друзья, секции… У меня было всё то, чего не мог дать этот посёлок. Папины речи звучали очень сладко, и я взаправду задумалась над тем, стоит ли соглашаться или хотя бы пообещать подумать. Папа скрыл сдержанную радость, когда увидел, что я рассматриваю его предложение, а не откидываю сразу, подобно маме, и продолжал подначивать: говорил, что устроит мне ту жизнь, которой я жила до переезда, а то и лучше.       А ведь и правда, что меня тут держит? Из всех друзей остался только Серёжа, и то наше общение с началом восьмого класса может поредеть, если не прерваться вовсе. Бабушки, одной из немногих, кто одаривал теплом и поддержкой, недавно не стало. А Мурзику будет хорошо и тут, и в Москве, он не привередлив. Пару лет на улице закалили его и научили приспосабливаться к смене обстановки.       Я понимала, что расстанусь с мамой, если приму предложение папы, и точно так же распрощаюсь с папой, если выберу жизнь с мамой. Как можно выбирать между двумя родителями? Это же надругательство над психикой! Я любила их одинаково, сколько бы криков не стояло в доме, и мне больно от мысли, что наша семья на грани разрушения. Это безвыходная ситуация, в которой от меня требуется принять выбор. Не в моих силах что-либо изменить, помирить родителей и склеить треснувшую семейную идиллию.       Нужно было видеть лицо папы, когда я после всех его уговоров мягко отказала ему в переезде. Ругаться на папу за произнесённые им ранее слова уже не хотелось, хотя прошлым вечером я была готова наброситься на него с кулаками — настолько его бессердечие ранило. Мне было тяжко просто находиться рядом с ним, не то что смотреть в глаза, поэтому всё то время, что он говорил со мной, я разглядывала свои колени. Всё ждала, пока папа накричит на меня, назовёт предательницей, но он молчал, и от этого балласт становился только тяжелее.       Папа буравил поверхность стола взглядом, не реагируя на меня, а мне нечего было добавить, поэтому я разделяла его молчание и ждала вынесения приговора. Так ничего и не сказав, он коротко кивнул, принимая мой ответ без возражений. Поразмыслив с полминуты папа поднялся со стула и ушёл. Напряжение с его отбытием не испарилось. Я задыхалась в нашей маленькой кухне, которая сейчас напоминала тесную коробку, где и метра на метр нет. Больше в этом доме мне делать было нечего.       Переодевшись в комнате в первое, что попалось под руку, я ушла, никого не предупредив. Вряд ли сейчас кто-то заметит моё исчезновение, все слишком заняты собственными проблемами, забывая о том, что я тоже не каменная. Я двенадцатилетний ребёнок, который так же остро реагирует на изменения, мне тоже бывает гадко, переживания не проходят вскользь меня.       На улице по-прежнему стояло лето. Надо же, я и не замечала, как ярко светит солнце, как оно касается кожи, чуть покусывая. Конкретного пункта назначения у меня не было, мне просто хотелось оказаться подальше от места, которое больше не ощущалось как дом. Впервые я чувствовала себя в нём чужой. Даже Мурзик, присоединившийся к нашей семье намного позже, лучше меня вписывался в антураж. Он был на своём месте, а я? Что стало с моим домом и что это за незнакомое место, в которое я возвращаюсь изо дня в день?       Ноги привели меня на кладбище. Вчера я была готова бежать отсюда и не возвращаться ещё долгое время, а сегодня снова стою на могиле бабушки. Безысходность не оставляла иного выбора. Бабушка единственная, кто смог бы меня понять и приголубить, а я даже поговорить с ней не могу. Она погребена глубоко под землёй и мне туда не докричаться. Крик рвался наружу, но я проглатывала его каждый раз, давясь собственным горем, с которым мне теперь придётся жить.       На надгробии высечено её имя и фамилия, дата рождения и смерти. Я смотрела на гранит и мне с трудом верилось, что она действительно там, под рыхлыми слоями земли. Не так давно бабушка лежала у себя на кровати, прикованная болезнью, но по крайней мере она жила. Или будет правильнее сказать существовала? Какая же это жизнь, когда из радостей только редкие беседы с членами семьи, у которых помимо тебя есть другие заботы? Никакого шитья, готовки, прогулок по посёлку — ничего из этого бабушка делать не могла. Только лежать, спать и смотреть в неизменный потолок, покрывшийся пятнами летящих вперёд лет.       Я бы хотела очистить голову, не думать ни о чём и просто слушать шуршание листьев и хруст веток под ногами. Меня загнали в самый дальний угол, из которого не было выхода, и отобрали источник света. Я бессильна против них. Они заставляют смотреть на вещи, на которые я бы предпочла закрыть глаза, пролистнуть этот эпизод своей жизни и сразу перейти к чему-то светлому и хорошему. Сейчас казалось, что фундамент чёрной полосы проложен на несколько лет вперёд и купаться в радости мне предстоит не скоро.       Бабушка занимала большую часть моих мыслей, если не все поголовно. Я жалела обо всех упущенных моментах, когда предпочитала погулять с друзьями или заняться чем-то посторонним, нежели наведаться к ней и немного поболтать. Мои ноги прекрасно работали, я могла заниматься всем, чем пожелаю, а бабушка была лишена этих мелочей. Я не ценила моменты с ней. Бесспорно, любила её, но даже не задумывалась о том, что время, проведённое вместе, оценивается на вес золота. То, что у меня есть бабушка и мне посчастливилось застать её, прожить с ней часть сознательной жизни, воспринималось как само собой разумеющееся.       Виски потянуло от воспоминаний о бабушкиных словах, которые она сказала незадолго до своей смерти. Я не предала им особого значения тогда — решила, что она просто размышляет вслух, — но всвязи с последними событиями дома и предстоящим разводом родителей они обрели совершенно новый смысл, наводящий тревогу. Я наконец прозрела и увидела дальше своего носа.       Я мычала услышанную по радио мелодию себе под нос, мотыляя свешенными с табурета ногами. Бабушка давала мне уроки по вязанию. Помочь лично у неё возможности не было, поэтому она только наставляла, не поднимаясь с кровати. Её пальцы уже плохо слушались, ослабели и тряслись. Сегодня ей снова поплохело и выглядела она болезненно-бледно — хуже, чем обычно. Даже улыбалась с заметным усилием. Бабушка не хотела, чтобы я разводила панику, а потому убеждала всех, что ночью её мучила бессонница и она просто устала.       — …и он дул мне на ожог. Картошка такая вкусная получилась! Я обязательно как-нибудь дам тебе попробовать — пальчики оближешь! — я с энтузиазмом рассказывала бабушке о нашем с Серёжей походе и о том, как достойно он проявил себя, когда я обожглась.       Бабушка, разумеется, кудахтала надо мной о руках, волнуясь, что я могла их повредить, но я лишь отмахнулась и продемонстрировала ей свою ладонь в качестве доказательств. Слабое покраснение осталось, но мама помазала её вонючей мазью и мне значительно полегчало, хотя от её запаха хотелось упасть замертво — ну и вонище! Ещё пара деньков — и моя рука будет как новенькие.       — Серёжа кажется хорошим мальчиком, — бабушка тянет уголки свои обсохших губ, с трудом удерживая приоткрытые веки. Они у неё порой закрывались и я негромко прикрикивала, думая, что она засыпает. Нельзя дрыхнуть, мне ведь ещё столько нужно рассказать!       — Да, он оказался не таким дураком, как я думала, — соглашаюсь, продевая шпицу с ниткой в отверстие, но рука снова дёргается и я промахиваюсь. — Ба, ну она опять соскочила! — с безнадёжностью опуская руки на колени, жалуюсь я. И зачем я вообще подписалась на эту нервотрепку? Хотелось сделать бабушке приятно и связать что-то к её Дню рождения, а в итоге сижу и мучаюсь. Лучше бы нарисовала что-то по старинке, а не отсиживала пятую точку на твёрдом стуле — прямо как наш хлеб в школьной столовой! Им можно камни разбивать, он всех по жёсткости переплюнет. Укусишь — и все зубы останутся в нём.       — Не спеши, Совёнок, вязание — дело кропотливое, здесь важна ловкость рук, а не скорость, — с улыбкой объясняет бабушка. Мои вспышки лени и нетерпеливости никогда её не злили, в отличии от папы. Он ругался, что я вечно куда-то спешу, будто с остановки уходит последний автобус, и с укором тыкал пальцем в мою рассеянность. Мне всегда сложно сосредоточиться на том, к чему не лежит душа, а папа этого совсем не понимает! Вот бабушка с мамой — другое дело.       — Можно мы сделаем перерыв? — ещё не дождавшись ответа, мученически вздыхаю и перекладываю предметы для вязания бабушке на одеяло. Пальцы болят так, что не разогнуть. Так и останутся скрюченными до скончания веков.       — Как твои дела с друзьями? Ещё не помирились? — отвлекая меня от неудачного урока вязания, интересуется бабушка. Ох, лучше бы она не спрашивала. Я отделываюсь от мыслей о них лишь благодаря Серёже и разговорам с бабушкой и мамой, которые всегда найдут мне занятие для отвлечения. С ними я не чувствую себя изгоем и неудачницей.       — Всё по-старому, — отмахиваюсь я, собираясь увести разговор в безопасную среду. — Не думаю, что мы когда-нибудь помиримся, всё очень сложно. Думаю, нашей команде Вольтронов пришёл конец. Может, это даже к лучшему, — в конце нагло вру, изображая безразличие. Сколько бы я не пыталась вбить себе в голову эту установку, сердце уверяло в другом. Я ужасно скучала за друзьями и за нашими совместными посиделками. Рядом с ними я чувствовала себя самой собой, в своей тарелке. Серёжа, разумеется, тоже оказался хорошим другом, но ему никогда не заменить команду Вальттронов. Он был хорош по-своему, и сравнивать их не имело смысла. К примеру, варёная колбаса и мороженное — два вкусных продукта, но лишь по отдельности.       Бабушке необязательно знать о том, что я до сих пор не отпустила эту ситуацию. Пусть думает, что я снова счастлива, а большего мне и не нужно. Я испытывала на себе её взгляд. Она всегда так делает, когда знает, что я вру. Бабушка была удивительно проницательной, ничего от неё не скроешь. Сознаваться во лжи мне не хотелось, поэтому я ловко перевела тему:       — Папа говорит, что я забиваю себе голову ерундой и мне стоит думать об учёбе, а не летать в облаках. Он хочет, чтобы я стала серьёзнее, — пожав плечами, делюсь последними словами, прозвучавшими от папы. Разговоры о нём всегда срабатывали безоткатно. Бабушка была лучшим собеседником в этой теме, ведь знала папу лучше кого бы то ни было. Она же его воспитывала, как-никак, вполне ожидаемо, что ей известно больше, чем мне или маме. Бабушка растила его, лепила человека и теперь он успешный предприниматель (вроде так это называется?).       — Ты не такая, как твой папа, — с нежностью заговаривает бабушка. — Он никогда не был мечтателем или жизнерадостным ребёнком, разве что в совсем раннем возрасте. Возможно, это наша с дедушкой вина, но жизнь такова, что, стоит нам принять решение, как изменить его уже нельзя, — она с хрипом поворачивает ко мне голову, чтобы получше взглянуть на меня, и я вижу, с каким усилием ей это даётся. — Время не вернёшь назад, Анечка. Не растрачивай его понапрасну, принимай решения с умом, а если всё же решишь отдаться на попечение удаче — постарайся сделать так, чтобы перед смертью ни о чём не жалеть. Не позволь этому детскому огоньку погаснуть.       Тогда я не успела ничего ответить: ни согласиться, ни поблагодарить, ни, на худой конец, возразить. В комнату вошла мама со словами: «Аня, брысь на кухню, почисть морковку и не утомляй Раису Васильевну, ей нужен отдых!». Я уходила с чувством незавершённости. Нужно было ответить хоть что-то или вернуться к этому разговору чуть позже. Когда я принялась за готовку, то слова бабушки выветрились, а на смену пришли отвлечённые, никак с ними не связанные.       Только сейчас подмечаю, что на кладбище я не одна. Поодаль от меня, через пять надгробий по левую сторону, стоял мужчина. Я не сразу узнала в нём того сумасшедшего, от которого в седьмом классе меня спасли мальчишки. Живот скрутило от страха. Он, кажется, меня не видел, поэтому я подумывала по-тихому слинять, пока выдавалась такая возможность. Потом её может и не быть.       Уже сделала шаг по направлению к выходу, но дальше не пошла. Что-то меня остановило. Тот мужчина стоял напротив чьей-то могилы, не замечая мир вокруг него. Страх притупился и вскоре его заменило новое чувство.       Сама не зная, что творю, я ненавязчиво шагнула к Мужчине. А потом ещё и ещё. На всякий случай огляделась — есть ли кто поблизости, чтобы выручить меня в случае необходимости. Но мы были на кладбище совершенно одни. Я, сумасшедший мужчина и сотни мёртвых душ.       Он меня по-прежнему не замечал, даже когда я встала по его правое плечо. Прочитала надпись на надгробии: «Ксения Талалаева», а чуть ниже года: 1991-1997. Сердце жалобно сжалось, а пазл сложился. Сеня, о которой я неоднократно слышала, и есть Ксения Талалаева, у могилы которой я сейчас стою.       Надо же, ей было всего шесть лет… Она стала одной из жертв жестокого серийного убийцы, которого, к счастью, поймали и упекли в тюрьму, где ему самое место. Стало ли отцу Сени легче от этого? По его меркам справедливость восторжествовала? Он не выглядел удовлетворённым даже с учётом того, что виновного наказали, ведь ничто не вернёт ему дочь, ничто не залечит кровоточащую рану.       — Сеня — ваша дочка? — мой голос кажется громче из-за царящей на кладбище тишины. Где-то в глубине леса вспорхнули и закаркали вороны. Я вздрогнула, холодок облизал позвоночник. На улице лето, жара, а мне холодно, как в середине осени. Я инстинктивно захотела запахнуться, но не во что. На мне только шорты и майка.       Мужчина кивает, протыкая взглядом надгробие, как если бы пытался увидеть в нём черты покойной дочери. Я переминалась с ноги на ногу, по несколько раз перечитывая выгравированные на камне буквы и цифры. Новой информации мне это не давало, но я не знала, стоит ли задавать больше вопросов. Талалаев выражал спокойствие, а свой безумный взгляд запрятал где-то глубоко. Встреть я его сегодня впервые, то и не подумала бы, что у него не всё в порядке с головой.       Он выглядел уставшим и измученным. Скорбь не отпускала его уже второй год, а скоро пойдёт третий, и всё без улучшений. Я невольно задумалась: «а вдруг меня ждёт тот же исход?». Холодок вновь устроил забег по позвоночнику — бегал то вниз, то вверх. Что если скорбь за бабушкой поглотит меня точно так же, как этого мужчину? Что мне тогда делать? Я не хочу сходить с ума, не хочу жить с этим тяжёлым чувством до последнего глотка воздуха. Не хочу погрязнуть в ней навечно.       — Она была первой, — голос Мужчины отвлёк меня, спас от пугающих мыслей, за что я была ему благодарна. Он помог отвлечься и сосредоточиться на том, что мне говорили. — Сеня стала первым пропавшим ребёнком. Она как раз должна была пойти в первый класс, но… — он поджимает губы, удерживая эмоциональный срыв в ежовых рукавицах. — Её пытались найти в первые дни. Целую поисковую группу организовали и всё бестолку. Я невероятно злился: как в посёлке с населением в несколько сотен человек не могут найти ребёнка?! Когда все опустили руки я всё ещё продолжал искать, но уже сам: ходил по лесу до самого рассвета, звал её, обошёл весь посёлок вдоль и поперёк, расспросил местных, но не нашёл абсолютно никакой зацепки. Сени будто и след простыл. Её нашли спустя месяц вместе с остальными детьми.       Я только слушала, на Мужчину не смотрела. Опасалась, что любой раздражитель может его сбить, заставить набрать в рот воды и отказаться говорить дальше. Поток слов лился, а я позволяла этому происходить. Талалаев первый, кто не уходит от темы о Чёрном гараже, и мне не нужно вытягивать из него слова щипцами, чтобы добыть информацию. Он тоже в этом нуждался — в человеке, с которым можно просто поговорить, вывернуть душу наизнанку без страха быть непонятым. Все отвернулись от него, нарекли прокажённым, а я впервые за долгое время отнеслась к нему с пониманием, как к равному.       Мужчина замолчал и я запаниковала, что момент вот-вот будет упущен. Я была так близко к развязке, что не могла позволить этому случиться, поэтому взяла на себя смелость спросить:       — Все говорят о каком-то Чёрном гараже… это он забрал её? Гараж? — я не верила, что вообще спрашиваю об этом, и в моём голосе наверняка слышится противоречие. Только бы Талалаев не расценил это как насмешку.       Гараж — неосуществлённый предмет, из которого по непонятной мне причине сделали жуткую легенду, мол, именно он стоит за всеми злодеяниями. Никто не говорил «преступник похитил детей», все использовали словосочетание Чёрный гараж. Звучало поистине бредово — как такое возможно? Не мог ведь, в самом деле, гараж расхаживать на курьих ножках по посёлку и закидывать заблудших детишек в своё металлическое брюхо.       Невзирая на всю адекватность своих рассуждений, озвучивать их и идти наперекор установленным порядкам я не осмеливалась. Как-никак я прибыла в посёлок с запозданием и во всей этой истории была лишь посредником. Даже не так — я была неавторитетным наблюдателем. Меня эта история совершенно не касалась, но я не оставляла попыток вмешаться и узнать как можно больше подробностей.       Возможно, мне не стоит влезать в эти грязные дела, но моё любопытство затыкало уши и перебивало здравый смысл. Папа любил напоминать, что когда-то моя любовь совать нос куда не просят сыграет против меня, но я верила в свою удачу. Хоть в чём-то мне должно повезти. Судьба забросила меня в Богом забытый посёлок уже после страшных событий, а значит, я не такая уж и мисс Несчастье. И на моей улице бывает праздник. А если постоянно бояться и забиваться в угол, то вся жизнь пролетит как один миг.       Мужчина резко поворачивает голову ко мне, выстрелив своими пронзительным взглядом и пробив моё сердце насквозь. Я поёжилась. Снова эти безумные глаза.       — Зачем ты спрашиваешь об этом? — резко вопрошает он, не доверительно рассматривая меня, будто я тайный агент, который пытается выведать у него секретную информацию, чтобы потом передать властям. Но я действую исключительно в спортивном интересе, чтобы не выделяться на фоне событий 1997 года, ведь сама переехала только в 1998.       — Я просто… — попыталась оправдаться, но Талалаев изначально не был настроен меня слушать. Вопрос риторический, его бы не устроил ни один из моих ответов.       — Не лезь в это, девочка, — убедительно предупреждает он. — Не играйся с такими вещами, иначе очень сильно пожалеешь.       Ему бы следовало заметить, как вжалась моя голова в плечи от страха, но, даже если и заметил, значения этому не придал. Сумасшедший, который схватил меня по дороге домой за плечи в седьмом классе, вернулся. Я узнаю этот нездоровый блеск в глазах и заострённые черты лица, словно я выплюнула оскорбления ему в лицо, осквернив всё, что ему дорого.       Пока я вросла ногами в землю и не могла заставить их побежать, он продолжал:       — То, что сотворил этот монстр, нельзя назвать человеческим. Это сделал не человек. Все об этом знают, но слишком боятся его. Эти трусы не могут признать, что Хозяин леса существует. И он жив. Он никуда не ушёл. Он вернётся, обязательно вернётся, — моё дыхание было таким шумным, что я должна была слышать только его, но голос Талалаева пробивался через гул колотящегося о рёбра сердца. Мужчина расправил плечи, остывая, и посмотрел на меня сверху вниз ледяным взором: — Беги из этой деревни, девочка. Беги и не оглядывайся. Похищения не остановлены, я чувствую, он снова придёт. И когда он вернётся… в числе его жертв окажешься и ты тоже.       Я не стала дослушивать. Рванула прочь с кладбища, почти исполнив его совет о побеге, как только ощутила свои ноги и осознала, что они всё ещё мне принадлежат. Подходить и заговаривать с ним было грубейшей ошибкой. Уверена, ещё чуть-чуть — и он бы вцепился своими кривыми пальцами мне в горло. Я не могла чётко прочитать эмоции на его лице. В них мелькало и сочувствие, и страх, и ненависть ко всему живому. Сначала кажется, что он чему-то соболезнует, даже жалеет меня, а в следующую секунду уже хочет придушить собственными руками. Сомкнуть пальцы на моей гортани, надавив с такой силой, чтобы послышался хруст.       А может, тем самым он сделает мне одолжение? Избавит от того ужаса, поджидающего в будущем… Убьёт быстро и безболезненно, чтобы я не страдала.       Я ни разу не обернулась, но спиной ощущала, как Мужчина вонзил в неё свой колючий взгляд. Я боялась оглянуться и осознать, что он гонится за мной. Боялась даже просто подумать о том, что он может быть близко ко мне. Именно поэтому я не останавливалась ещё долго — бежала вперёд и только вперёд. Кладбище уже давно осталось позади, мимо меня проносились деревья и выстроенные вдоль улицы дома, а я всё бежала и бежала, пока не стало совсем невыносимо. Запасы воздуха в лёгких иссякли, они горели и мне ничего не оставалось, кроме как остановиться.       Я сгибаюсь пополам, упираясь руками в согнутые колени, и громко вдыхаю. Дышала панически жадно, хватая больше, чем могло поместиться. Посмотрела себе за спину, чтобы окончательно успокоить свою паранойю и убедиться, что преследования нет. Легче стало разве что на 99%, а тот оставшийся процент раздирал горло. Слова мужчины меня знатно напугали, а его осознанный и в то же время затуманенный взгляд вгоняли в парализованный ужас. Он точно знал, о чём говорит. Да, я не раз повторяла, что Чёрный гараж выдумка и байки, и от своих слов не отказываюсь, но Мужчина звучал так убедительно, что на долю секунды я усомнилась в своём благоразумии.       Я неспешным шагом возвращалась домой. Хватит с меня на сегодня прогулок. Стресс медленно, но верно сходил на нет. Я успокаивалась и приводила пульс в норму. Это всего лишь встреча с человеком, что немного не в себе после пережитого горя, самая обычная практика. Чудиков на свете предостаточно, а это даже не малая их часть — так, песчинка в горстке таких же сумасшедших.       На полпути домой намеренно замедляюсь, оттягивая возвращение. Это уже не напоминает дом, скорее место пыток моей нервной системы. Меня мутило от одной мысли, что я снова услышу надрывные крики родителей, стоит лишь открыть дверь. Я избегала этого момента и «наслаждалась» бесцельной прогулкой по посёлку, думала о своём, хотя одни и те же мысли крутятся на уме уже продолжительное время, не отступая.       На улице тихо и никого не наблюдается, за исключением подростков, занявших место на ближайшей лавочке. Я остановилась, чтобы поглазеть. Всё-таки это старшеклассники, а они всегда казались мне такими необычными, взрослыми, крутыми. Они существовали отдельно от мира, ни на кого непохожие, свободолюбивые и отважные бунтари. От них веяло уверенностью и зрелостью. Я представляла, что когда-то стану похожей на них, и тогда младшеклассники уже будут в восхищении пялиться на меня, мечтая стать такими же.       Часть компании заняла лавочку, а остальные окружили её, встав по бокам. Они вели себя достаточно шумно, громко смеялись и говорили. В целом выглядели счастливыми, расслабленными. Это заставило меня вспомнить о том, что я, в отличии от них, совершенно одна, и мне не с кем веселиться. В последнее время и вовсе не было желания развлекаться по очевидным причинам, хотя отвлечься мне не помешает.       — Чего одна стоишь, айда к нам! — вдруг зовёт меня девочка из компании, махнув на себя. До меня не сразу дошло, что обращается она ко мне. В это даже верилось с трудом. Неужто кому-то вроде них будет интересно с кем-то вроде меня — малолеткой.       Тон девчонки показался мне достаточно дружелюбным, поэтому я, не раздумывая, что непохоже на меня, принимаю предложение. Одиночество и не на такое натолкнёт, а мне хотелось прибиться хоть к кому-то, чтобы почувствовать себя нужной.       Я подошла и заприметила пару бутылок пива и тлеющие сигареты между пальцев. Что-то кольнуло меня в предуведомлении, но я замяла это чувство. Они не выглядят опасными. Я дважды избежала плачевного исхода с чокнутым мужчиной и тут справлюсь. Ребята явно не страшнее поехавшего Талалаева.       — Зачем ты её позвала, Надь? Соскучилась по детскому саду? — спрашивает вальяжно развалившийся на лавочке парень в окружении подруг. Я некомфортно повела плечами. Ладно, не все из них гостеприимны, тут я просчиталась. Вот к примеру он уже мне не нравится.       — Захлопнись, Саня, — шикнула на парня моя спасительница и та самая девушка, что подозвала меня. Надя. Она посмотрела на меня и приветливо улыбнулась. — Тебя как звать, малышка?       — А-Аня, — не будучи готовой к вопросу, запинаюсь. Впечатления на них мне уже произвести не суждено. Провалилась на таком простом вопросе.       — О-о-о, Аня, — закивала Надя, как будто что-то в этом смыслила. А тут и смыслить-то нечего, всего лишь имя, каких полно. — У меня так бабушку звали.       Упоминание бабушки, пусть и чужой, натолкнуло меня на мысль о моей бабушке. В носу засвербело и я опустила голову, чтобы никто не увидел подступивших слёз. Прошло слишком мало времени, чтобы я успела отойти, и реакция всегда была одинаковой — меня бросало в истерику. В крепость прорывались те самые мысли, от которых звон стоял в ушах: её больше нет, ты её больше не увидишь, она ушла навсегда. Я ещё не научилась с ними справляться или противостоять им, поэтому каждую схватку не на жизнь, а насмерть проигрывала с позором. Вот только обычно это происходило наедине, когда отступала тишина и я вспоминала о реальности, а не когда стояла в окружении незнакомых мне людей.       Перемена в моём настроении не осталась незамеченной. Кто-то присвистнул:       — Ой-ёй, кое-кто поплыл…       — Эй, ну ты чего, — искренне забеспокоилась Надя и тронула моё плечо. — Аня — классное имя, я к этому вела! — решив, что я не так расценила её сравнение с моим именем, пытается подбодрить меня Надя.       — Надюх, ну ты даёшь! Зачем ребёнка до слёз довела? — с весельем в голосе спрашивает тот самый Саша. Слёзы смешались с неприязнью к этому типу и всем, кто подхватил его высказывание смехом. Зря я подошла.       — Сейчас её мамка услышит и выйдет тебе по ушам надавать за то, что девчонку обидела, — добавляет второй парень.       — Да заткнитесь вы! — повторно ругается Надя уже громче и возвращается ко мне. — Эй, ну хватит. Я же в хорошем смысле говорила.       Кто-то продолжал шутить, Надя что-то невнятно балаболила, пока её сигарета понапрасну сгорала, серым снегом осыпаясь на землю. К нам подходит Саша и протягивает пиво. Я подняла намокшие глаза сначала на бутылку, а потом на Сашу. Судя по всему он прочитал вопрос по моему лицу, потому что вдруг сказал:       — Давай, хлебни немного, поможет. Ты ж не пила и не курила никогда, угадал? Сейчас всему научим! Брат есть?       — Н-Нет, нету… — потерявшись в потоке вопросов, отвечаю я, ещё не сообразив, чего от меня ждут. Растерялась.       — Ну вот! Значит тем более некому научить. Давай, бери. Я чистый, ты не бойся, — сейчас Саша улыбался, хотя его натуру я уже давно раскусила. И к чему указывать на свою чистоплотность? Разве это как-то связано с тем, что он мне предлагает?..       — Давно на венерички проверялся, Санёк? — загоготал кто-то за его спиной и Саша ругнулся через плечо грязным матом. Что-то из разряда «помолчи». Что такое «венерички» я не знала, впервые слышу это слово, но по реакции Саши могу сказать, что что-то неприятное. Возможно, какой-то вид болезни.       Саша уже буквально впихивал бутылку мне в руку, несмотря на строгие просьбы или, лучше сказать, приказы Нади прекратить. Говорила она это серьёзно, без тени иронии, но Саша её игнорировал, своего добился и всучил мне бутылку. Я продолжала тормозить, глупо пялясь в «трубу», на дне которой плескалась тёмная жидкость, и тогда Саша придвигал горлышко бутылки ближе к моему рту, подначивая отпить. Рядом пристроился ещё один парень, приговаривая, что после этого нужно обязательно закурить — так эффект удвоится.       Я учуяла запах пива и еле сдержалась, чтобы не сморщиться. Запах был не из приятных. Не то чтобы прям тошнотворный, но газировка и то лучше пахнет. А ведь люди это пьют. И как? С зажатым носом, что ли?       Горлышко становится всё ближе к губам. Вокруг галдело сразу несколько голосов и каждый твердил о чём-то своём. Я точно различала голос Нади, что продолжала просить парней оставить меня в покое и не доставать; Сашу, который только отмахивался, и ещё пару ребят, которые его защищали, убеждая Надю, что это будет весело. И тем не менее бутылка становилась всё ближе и ближе, пока…       — Аня, — голос за моей спиной, не принадлежащий никому из компании старшеклассников. Все разом угомонились, а я обернулась и увидела Рому. Он недобро смотрел на представшую перед ним картину: группа старшаков и я — с бутылкой пива в руках и сигаретой наготове. Сомнительная сцена, особенно если не знать предысторию.       Рома медленно обвёл взглядом каждого, подошёл к нам и отобрал у меня бутылку. Не церемонясь вернул её Саше и, уверенно взяв меня за руку, потащил подальше от них. С новыми знакомыми не прощались, просто ушли. Нам что-то крикнули вслед — кажется, это был всё тот же Саша, — но мы не обернулись.       Не знаю, что удивило меня больше: моя заторможенность и беспечность, или внезапное возникновение Ромы. А может его рука, так крепко сжимающая мои пальцы? Как бы там ни было, я благодарна ему за спасение. Именно спасение, потому что самой бы мне не хватило смелости выбраться оттуда, отказать взрослым и крутым ребятам. Крутость ведь определяется количеством выпитого и выкуренного, разве не так? Все почему-то убеждены в этом, а мне это казалось нелогичным и глупым. Пить и курить ведь каждый может, чем же тут хвастаться? Вот Ромка — крутой, а он не делает ни того, ни другого… Ну, почти не делает. Один раз я увидела в его рюкзаке пачку сигарет. И всё же Рома не злоупотреблял этой гадостью, что меня порадовало. Я помучила его парочкой лекций о вреде курения здоровью и с тех пор он ни разу при мне не палил. Думаю, это можно считать за успех.       — Ром, мы куда? — обращаюсь к Пятифану, потому что он объясняться не спешил. Как и посвящать меня в свои планы. Месяца идут, а он остаётся прежним.       — Домой, — немногословно делится Рома.       — К кому?       Он наконец смотрит на меня и пытается понять, в действительности ли я его не поняла, либо же притворяюсь. Видимо, я надышалась сигаретного дыма, потому что мозг заработал медленнее. Все шестерёнки заело. Или это действие тёплой руки Ромы? Он иногда двигал пальцами, поудобнее перехватывая мои, и каждый раз у меня ёкало сердце. Его кожа приятно скользила по моей, хоть ладони и несколько шершавы. Мне это наоборот нравилось. Его присутствие и прикосновения будоражили во мне всё, начиная от кончиков пальцев и заканчивая верхушкой головы.       — К тебе. Я веду тебя домой, — отвечает Рома и тут же отворачивается, словно не желая заговаривать со мной. Моя рука по-прежнему в его. Почему он не отпускает? Старшеклассники давно остались позади, меня уже не нужно спасать.       Я решила сказать об этом прямо, пока не успела опять надумать себе небылиц и утонуть в розовом море необоснованных надежд:       — Я и сама в состоянии дойти до дома. Дорогу помню, — получилось более сухо, чем я планировала, но забирать слова назад поздно. К тому же, с чего мне вдруг с ним фамильярничать? Мы перестали быть друзьями, так уж повелось. Я не обязана перед ним отчитываться. Даже хорошо, что ответ получился холодным, для него — в самый раз.       Мысли об этом заставляли кровь кипятиться, и я даже подумывала выдернуть свою руку из Ромкиной, если бы он не отпустил меня раньше. Пятифан остановился так неожиданно, разворачиваясь ко мне, что наши лица чуть не столкнулись. Я отскочила, как ошпаренная, испуганная случайной близостью, заставившей меня взволноваться. Хотелось стукнуть себя по груди что есть мочи, чтобы сердце перестало так громко колотиться. Оно ведь может меня выдать! Клянусь, оно стучит так заметно, что и Рома наверняка его слышит.       — Дорогу, может, и помнишь, вот только я лучше прослежу, чтобы ты не прибилась к ещё одной сомнительной компании.       В другом случае, в другом времени, при других обстоятельствах я бы запищала от восторга, — Рома Пятифан обо мне беспокоится! — но не теперь. Меня начинал выводить его контроль. Откуда он взялся весь такой самостоятельный и ответственный за всех и вся? Пусть печётся о своей Полинке, а ко мне не лезет! Я уже купилась на его заботливость и доброту когда-то, и теперь расхлёбываю океан неразделённых чувств, а он продолжает это делать — вселять надежду! Мне не нужна его забота. Не нужна.       Кое в чём я его всё-таки понимала. Эти неразборчивые намёки, которые на самом деле есть ничем иным, как вежливостью, ощущаются очень приятно. Тебе кажется, что к тебе относятся по-особенному, что ты чем-то выделяешься, чем-то лучше остальных и поэтому к тебе соотвествующие отношение — не такое, как ко всем. На деле человеком двигает неизвестный мотив, но на первых стадиях ты об этом ещё не ведаешь и оттого рисуешь ваше благополучие с яркими надувными замками. Полина вела себя так с Ромой, а Рома вёл себя таким же образом со мной. И это дико злило, как будто тебя держат за дурака, с которым можно вести себя, как душе заблагорассудится — всё равно ведь ничего не поймёт. И поступают так зачастую не из злых умыслов, а менее больно всё равно не становится.       Я не хотела быть той, кем крутят, как вздумается, поэтому твёрдо решила отстаивать свои интересы. Пора определить себе цену и придерживаться её.       — Я не просила о помощи, — нахмурившись и придав тонкому голоску больше стали, заявляю Роме. Его мои слова никак не задели, он их будто и не услышал. Лицо осталось таким же серьёзно-спокойным, а взгляд — равнодушным. Когда мы дружили он смотрел на меня иначе, а стоило Полине его отвергнуть — всё изменилось. Рома словно растерял все эмоции, потерял ко всему интерес. И ко мне тоже.       Осознание ударило в затылок с такой силой, что захотелось расплакаться, но я стоически выносила все тумаки. Хочет строить из себя каменную глыбу — пожалуйста. Я смогу ничуть не хуже.       — А тебе и не нужно просить. Ты и без того постоянно в ней нуждаешься, — без злобы отвечает Рома, а я едва не задыхаюсь от возмущения. На что это он намекает? Что я беспомощная? Жалкая? Ни на что не годная? Да я..! Да он..!       — Себе помоги, — выплюнув слова ему в лицо, высоко вздёргиваю подбородок и прохожу мимо. Нарочно задеваю его плечом, но не ожидаю, что Рома устойчиво держится на ногах, будто только этого и ждал. Чуть не свалилась сама, однако устояла и оказалась у него за спиной. Ушла не так красиво, как планировала, но тоже сойдёт. Главное, что я показала ему, чего стою.       Гордая собой я уверенно шагала вперёд и продолжила бы до самого дома, если бы не соседская собака, которую я до жути боялась. Она снова убежала с территории хозяйского дома и сейчас с громким лаем несётся на меня. Не свора бешеных псов, но тоже небезопасно. Меня с ранних лет запугивали бешенством, которые переносят дикие животные, поэтому я всегда с осторожностью относилась к ним. Особенно если признаки агрессии на лицо, а собака настроена недружелюбно, как было сейчас.       Родители без устану повторяли, что я обязана предпринять в экстренных ситуациях: когда провалился под лёд, потерялся в лесу или попал в пожар. Я помнила каждое их наставление и ответила бы на вопрос о правилах безопасности даже разбуди вы меня посреди ночи. Они кропотливо вдалбливали мне жизненно необходимую информацию в голову и весьма успешно, ведь я ничего не забыла. Про дворовых собак тоже рассказывали, вот только все главные правила вылетели из головы сразу же, стоило только подумать о них.       Я судорожно вспоминала, встав на месте столбом, а на ум приходила лишь теорема по геометрии, рецепт блинчиков и куда я положила свой браслет из бисера после последней прогулки. Но это всё было не то, не то! Времени оставалось катастрофически мало, приближение страшной собаки росло с геометрической прогрессией. Вот она уже в метре от меня, сейчас добежит и вцепится челюстями в ногу, наверняка отгрызёт и потом ещё косточки обглодает… Я не придумываю ничего лучше, кроме как зажмуриться. Вот так и встречу свою смерть — в трусливом смирении.       Гравий рядом со мной захрустел и меня укрыла чья-то тень. Конечно я знала, что она не может принадлежать собаке, а из людей здесь только мы с Ромой. Он зачерпнул щебень и швырнул в пса, дезориентировав его. Закричал, чтобы тот убирался и замахал руками, пугая животину своим габаритом. К моему огромному удивлению это сработало. Действия Ромы диаметрально противоположны тому, чему учили родители, там определённо было всё с точностью наоборот, но тем не менее это подействовало. Собака заскулила, поджав хвост, немного помялась на месте, раздумывая, сможет ли подступиться ближе, а когда Рома угрожающе топнул ногой, чтобы окончательно напугать её, убежала.       Мои мышцы разжались, а голова прояснела. Теперь я стала вспоминать всё то, о чём мне втирали родители, но какой это теперь имеет смысл? Да никакой. Их советы меня не спасли, зато спас Ромка. В который раз. Он об этом и твердил, а я его грубо послала, отказываясь от бескорыстной помощи.       Рома разворачивается ко мне, а я готова ко всему: что он будет злорадствовать, сделает акцент на моей неправоте или что-то в этом роде. Уже приготовилась быть заслуженно униженной, но Рома лишь спросил повторно:       — Уверена, что тебя не надо провожать?       Я зарделась. Стыд издевательски захихикал. Рома оказался прав, а я — нет. Признавать это было неприятно, особенно когда минуту назад ты без сомнений заявлял об обратном. Но после инцидента с собакой я действительно побаивалась идти сама. Она побежала куда-то в том направлении, где находился мой дом, а натыкаться на неё во второй раз мне совсем не хотелось. К тому же там меня некому будет выручить, если я сейчас отвергну предложение Ромы, поддавшись упрямству.       Сказать об этом вслух я не могла из-за вставшей поперёк горла гордости, поэтому только кивнула — незаметно, — и поравнялась с Ромой. Он молча шёл рядом, сунув руки в карманы шорт, и не упоминал о моей трусости и необходимости быть охраняемой, как он и предвидел. В лицо не высказывал, но подумал ведь.       Спокойствие разливалось по телу, когда я шагала плечом к плечу рядом с Ромой. Мне двенадцать и он всего на год старше, а разрыв ощущается в несколько лет. В последнее время мне постоянно кажется, что все вокруг умнее и мудрее меня, а я наивная и беспомощная на их фоне. От этого чувствуешь себя ущербным, но я не готова признавать чужое превосходство и свою никчёмность. Все ошибаются и я не исключение, это не делает меня глупее остальных. Вот только как угомонить неумолимые голоса в голове, что подтрунивают надо мной, никто мне не подскажет…       Просто идти в тишине меня уже не устраивало. Я пообещала себе не унижаться и не бегать за людьми, которые не рвутся вернуть общение, а с честью принять обстоятельства и существовать вдали от них. Сводила встречи и разговоры с командой Вальттронов к минимуму, а на каникулах это даже легче, чем в школе. Мы практически не пересеклись — лишь пару раз при походе в магазин, и то ограничивались вежливым приветствием и картонным: «как дела?».       Стоит ли пытаться наладить контакт с Ромой первой? Будет ли это значить, что я предаю себя, прогибаюсь под желанием вернуть жизнь в старое русло? Мною просто движет чувство ностальгии, это классическая ступень любого расставания.       — Рома, что такое «венерички»? — вопрос слетает с уст, а я даже не помню, чтобы задумывалась о нём. Могла придумать что-нибудь получше, чем обсуждение неизвестных мне болячек. Что же это может быть? Какая-то тяжёлая степень сердечной недостаточности или, может, венерички связаны с лёгочными путями? Диковинное название подсказок не давало и мне оставалось лишь гадать. Но это до поры до времени.       Рома резко смотрит на меня с недовольством. Сначала мне кажется, что оно адресовано мне, — ему в тягость переброситься со мной хоть парой слов? — но реакция вызвана самим вопросом, я тут ни при чём. От этого легчает, но встаёт новая дилемма. Что ему так не понравилось?       — Это они тебе сказали?       Я кивнула. Рома зло цокнул языком, но удостоил меня ответом:       — Болячки после незащищенного секса, — говорит Рома, даже не покраснев. В отличии от него я мгновенно вспыхнула алым. Ждала чего угодно, но не разговора об… этом. Мне даже стыдно просто произносить запретное слово вслух, а он так спокойно о нём говорит, что становится неловко. И откуда Рома столько об этом знает?       Об этом я наслышана, но всеми тонкостями не оперирую. Мама, не углубляясь в подробности, когда-то объяснила мне принцип появления детей на свет. Пролила свет на неотъемлемый аспект жизни любого человека, а меня это абсолютно не впечатлило. Если про любовь я готова слушать часами, то уроку полового воспитания посвятила от силы пару минут, чего мне хватило с головой. Больше об этом слушать не хотелось, а мама, разумеется, не настаивала.       Я как-то пыталась представить саму процессию и чертыхнулась, поймав себя на непристойных мыслях. Мне ещё слишком рано думать о таком, а по ощущениям я не смогу ни думать, ни заниматься этим никогда. Это же так стыдно — обнажиться перед кем-то и позволять трогать себя в разных интимных местах…       Передернув плечами я заставила себя отвлечься, увести мысли в другом направлении.       Рома, не заметив мою зажатость об одном упоминании о сексе, порылся в кармане своих шорт и протянул мне какой-то квадратный пакетик. Напоминал он заморскую конфету в необычной упаковки. Иностранного изготовления, что ли?       — На, — говорит он и я, ничего не подозревая, беру её в руки, но яснее не стало. Прощупала, но так и осталась озадаченной. Что-то круглое, как кольцо, но не твёрдое, а скорее упругое и эластичное…       — Что это? — спросила я, не терзая себя домыслами.       — Презик, — бесстрастно отвечает Рома, а я вышвыриваю пакетик с отвращением, как будто мне подсунули таракана. Вот о таком я, к сожалению, была осведомлена. Мой придурковатый одноклассник один раз прибился к нам с Полинкой на перемене и заговаривал зубы о презервативах, а мы гнали его в шею, чтобы не приставал с дурацкими разговорами. Это же так бестактно и вульгарно, о чём мальчишки вообще думают? Да только об этом, поди, и думают!       — Фу! — вскрикнула я и вытерла о себя руку, будто он кишел уродливыми бактериями по несколько лишних конечностей у каждой, а я этого коснулась. — Зачем ты мне его дал?!       — Чтоб был. Тебя ведь эта тема начала интересовать, разве нет?       — Вовсе нет! — я стала краснее варёного рака. Рука задрожала от желания стукнуть Рому за такие предположения. Ну это надо же! Обвинять меня в такой пошлятине. Да я бы никогда и ни за что!..       Рома пожал плечами и поднял пакетик с земли, сунув обратно в карман. Я с осуждением смотрю на карман, в котором скрылся пре… в общем, эта штуковина!       — Зачем ты его вообще с собой носишь?       — А почему бы и нет? Проткну и втюхаю какому-нибудь дебилу за приличную цену.       — Зачем?.. — я не улавливала ход его мыслей, но что-то мне подсказывало, что протыкать его — плохая идея, и ничего благородного в себе не таит.       — Просто, — пожал плечами Рома, не испытывая угрызения совести. — Это забавно.       — Ничего забавного, — хмурюсь я, а Рома опять жмёт плечами, оставляя меня без ответа. Мои моральные ценности ему до лампочки, у него есть свои. Или, правильнее сказать, их нет вовсе? Какие ж это ценности, если тебе в радость подкладывать кому-то подлянку…       Вот бывали моменты, когда я его совсем не понимала, и когда оправдать поступки Пятифана казалось нереальным. Они были аморальными и неправильными, а меня всё равно не отталкивали, лишь чуть-чуть напрягали… Вот уж правду говорят, что влюблённые люди — самые нелогичные существа. Ни один человек с исправно работающим здравым смыслом не сможет их понять. Я тоже не всегда себя понимала, словно и не была владелицей принадлежащих мне чувств. Наверное, так и было, ведь в противном случае я бы как-то повлияла на них, облегчила свою ношу.       Рома довёл меня до дома в тишине, больше заговорить с ним я не пыталась, а то ещё как достанет что похлеще, нанося непоправимый ущерб моей и без того шаткой психике.       — До крыльца хоть провожать тебя не нужно? Сама дойдёшь? — усмехается Рома, но без издёвки. С такой же улыбкой он подшучивал надо мной, когда мы дружили. И всё же она выглядит иначе, с хорошо скрываемой тоской. Но о чём он тоскует? Или о ком? Наверняка о Полине — причине всех его сердечных бед.       — Так хочешь в гости? — упирая руки в бока, нахожусь я, отвечая улыбкой со смесью вызова. Рома подавляет крадущиеся вверх уголки губ, а я чувствую ту самую лёгкость, за которой так скучала. Между нами нет непоправимого разрыва, мы вполне можем шагнуть друг другу навстречу, чтобы всё исправить, сблизиться заново, необходимо лишь желание...       — Ты точно будешь в порядке? — на этот раз серьёзно интересуется Рома, не разрывая зрительный контакт. Дышать становится тяжелее: то ли от вопроса, то ли от того, с какой бережностью Рома смотрел на меня. Казалось, что, достаточно мне сказать лишь слово, и он уже не уйдёт — подставит плечо, останется рядом и будет сидеть со мной до тех пор, пока я не окрепну. Я позволила себе помечтать, что Рома тоже этого хочет — быть рядом и никуда не уходить. Он будто пытался найти хоть какой-то предлог, чтобы побыть вдвоём чуть подольше.       Разумеется, это неправда. Рома добрый парень, хоть и строит из себя грозу улиц, которого не заботит никто, кроме него самого. Его вопрос — это дань уважения нашей былой дружбе. Если бы он хотел всё вернуть, то сделал что-то, но Рома бездействует, а это говорит о многом. Мне пора перестать хвататься за слепые надежды и отпустить его вместе с остальными.       — Да, я буду в порядке, — успокаиваю Рому, в то время как сама не верю собственным словам. Для большей убедительности, ещё не зная, кого пытаюсь переубедить, добавляю: — Серёжа не даст мне соскучиться.       — Кто? — между бровей Ромы залегла еле видимая складка. Он пытается вспомнить, но это стоит ему усилий. Взгляд Ромы светлеет, когда в памяти предстаёт образ нашего одноклассника. — Кузнецов, что ли?       — Да, Кузнецов, — опять киваю в подтверждении и слежу за тем, как складочка становится заметнее. Рома на меня уже не смотрит — камешек рядом с нами для него интереснее, чем собеседник напротив.       Я теряюсь. Пошагово воссоздаю наш диалог, вычисляя, в какой момент ляпнула что-то не то, но он мне не даётся, ускользает. Играется и дразнит, пока я гоняюсь за ним кругами.       — Удачи, Синица, — неожиданно очнувшись, Рома не удержался и на прощание взъерошил волосы на моей голове, создавая творческий беспорядок. Сделал это быстро, словно долго решался прикоснуться ко мне, но не меньше боялся передумать. Я удивлённо провожаю взглядом отдаляющегося Рому через стену пшеничных прядей. Его невозможно предугадать. Когда мне кажется, что Пятифан наконец превращается для меня в открытую книгу, он доказывает обратное, сбивая с толку и заставляя начинать всё с начала.       Ну как же так… Почему всё должно закончиться на такой ноте? Тепло от нашей дружеской войнушки словами утекает вслед за Ромой. Я не была готова расставаться так рано, с удовольствием простояла бы с Ромой хоть до темноты, но он так спонтанно распрощался, что я не успела возразить… Да и не стала бы.       Поглощенная мыслями о нашей встрече, я возвращаюсь в дом. Там тихо. Решив оповестить родителей о своём возвращении я иду в их комнату, но там никого. Что-то изменилось. Постель застелена, всё на своих местах… Или не всё? Дав себе немного времени осмотреться, я с тяжёлым чувством на сердце замечаю отсутсвие неотъемлемых атрибутов привычного интерьера. Наручные часы, которые всегда лежали на тумбочке с одной из двух сторон кровати, рабочий портфель на стуле, одеколон, запах от которого начинал выветриваться.       Папа в спешке покинул наш дом, не посчитав нужным попрощаться.

Настоящее время

      Ранним утром вернулась мама. Она чуть ли не валилась с ног от усталости, поэтому сразу же завалилась спать в своей комнате, не здороваясь. Ночные смены в круглосуточном магазине её изнашивали. Всегда бодрая и весёлая мама уже давно не похожа на прежнюю себя. Когда в семье было два родителя, папа обеспечивал нас всем необходимым, а мама по его совету ушла с прошлой работы в Москве в вечный декрет сразу после моего появления.       — Нет необходимости работать двоим, я в состоянии нас обеспечить. Лучше займись ребёнком, — сказал ей папа, и пускай маме нравилось вносить свой вклад в семью и класть каждую копейку в общую казну, воспитание дочери тоже требует сил и затрат. Мне вполне могли нанять гувернантку, но ни папа, ни мама не считали это верным решением. Позволить незнакомому человеку растить и воспитывать их ребёнка? Вот уж нет. Не хватало ещё, чтобы дочь с возрастом не признавала родных родителей, предпочитая им какую-то там няньку.       Теперь, когда папа вот уже как три года не живёт с нами, тянуть семью приходилось маме. Спасало от топящего выгорания то, что папа помогал на расстоянии. Каждый месяц высылал определенную сумму денег и на этом ограничивался. Звонки от него были разве что по праздникам, подарки он мне тоже слал, но приезжал крайне редко — я уже и не вспомню, когда такое было в последний раз. Не то чтобы что-то сильно изменилось с их развода. Папа и до него как будто и не жил вместе с нами, постоянно пропадал на работе, уезжал в командировки и перекидывался дежурными фразочками, в основном узнавая лишь о моей школьной успеваемости.       Будучи двенадцатилетним ребёнком я свято верила, что папа просто устаёт, и это, непосредственно, служило причиной тому, что у него нет сил выслушивать мои утомительные рассказы о том, как я провела день и что делала. Сейчас же понимаю, что его это элементарно не интересовало. Наверняка загруженность на работе сыграла не последнюю роль, но она не была главной и единственной причиной. Папа просто существовал в нашей семье, принимал факт того, что у него есть жена и дочь — свой жизненный долг он выполнил, когда обзавёлся и тем, и другим. Хотел ли папа семью изначально, была ли свадьба и моё зачатие его осознанным выбором? Я уже ни в чём не уверена. Порой общество может так надавить, что тебе не остаётся ничего иного, кроме как подчиниться и следовать течению общепринятых ценностей.       Каждый обязан окончить школу и университет, жениться/выйти замуж и нарожать детей, найти достойно оплачиваемую работу и тогда можно считать, что свою часть уговора ты выполнил. А как ты проживёшь остаток своих дней уже не столь важно. Об этом в договоре не упоминается, будь ты хоть десять раз несчастным. По крайней мере не бельмо на глазу, у которого, как принято считать, нет ничего, чем можно гордиться. Какой же смысл твоего прибывания на свете, если в результате ты не произвёл продолжение рода? Никакого.       Эту ночь Антон провёл у меня. Предупредив родителей о том, что сегодня он ночует у меня, мы пролежали полночи в разговорах, а потом провалились в сон, подпирая друг друга под бок. Ничего пошлого или непристойного, всего лишь два друга, которых сильно помотало за день. Я благодарна Антону за то, что он согласился остаться, а ведь сначала остерегалась даже предлагать. К счастью он воспринял это лучше, чем я ожидала. Как и полагается настоящему другу — не бросил и остался со мной до конца, пока я в нём нуждалась.       С утра я чувствовала себя разбитой. Сон лишь на время избавил меня от облепивших тревог, зато спросонья мысли снова полезли в голову, прямо как лезут бабки в очередь за свежим молоком — толкаясь и расчищая себе путь из таких же пожилых покупательниц. Свежо Антон тоже не выглядел, и я укорила себя за то, что навесила на него все свои проблемы. Из-за меня он не смог нормально поспать — во сне я ворочаюсь, а порой даже пинаюсь. Представьте, что происходит со мной во время кошмаров — сразу схвачу торшер и огрею первое, что под руку попадётся. Но этой ночью Антону повезло остаться невредимым. По крайней мере физически.       Спали мы во вчерашней одежде и солидарности ради я не стала её менять, чтобы не обделять Антона, когда мы на цыпочках пробрались к выходу из дома и покинули его. Мама будет спать как минимум до обеда, если не весь день, а потом снова отправится на ночную смену. Теперь она у нас совёнок, а не я.       Мы шли к Антону домой, чтобы он взял нужные ему вещи и мы отправились на лечебную прогулку.       — Тебе нужно проветрить голову, — сказал он мне, забыв упомянуть себя. В отличии от него я вчера не пила, а на нём это, важно заметить, сказалось. Выглядел Антон помято, хоть и без сильного похмелья. Его одежда провоняла алкоголем и сигаретным дымом, что навевало неприятные воспоминания. Миша пах так же. Чувствуется мне, этот запах я долго не забуду. Вместо осязаемого образа он, пугающий и бесформенный, будет догонять меня во снах.       Время было шесть утра и воздух в такую рань стоял зябкий. По крайней мере, когда мы выходили дома, стрелки часов указывали ровно на шесть. Сейчас уже примерно десять минут седьмого.       Семья Петровых ещё спит, поэтому входим так же тихо, как уходили от меня, крадёмся на цыпочках. Скрипучая лестница норовила разрушить все наши планы по тайному проникновению, но семья Антона ловила сновидения, так и не узнав о нашем недолговременном визите. Даже если нас заметят вряд ли случится что-нибудь непоправимое. Петровым я по душе, ведь с детства зарекомендовала себя как вежливую и приличную девушку, которая Антона плохому не научит. Зато Рома с Бяшей могут, и даже на них старшие Петровы не вешали ярлыки. «Мальчишки, что с них взять?».       Пробираясь по коридору до комнаты Антона он слегка толкнул дверь в чью-то спальню и заглянул. На его лица просияла слабая, но тёплая улыбка. «Олечка», сразу подумалось мне и я повторила изгиб его губ. Антон всегда с любящим трепетом отзывался о своей младшей сестрёнке и я заливалась завистью к Петровой-младшей, ведь у неё есть такой классный брат. Хотелось бы и мне иметь старшего брата или сестру. Возможно, тогда бы и взрослеть в семье Синичкиных было легче.       Раньше мы часто зависали у Антона всей командой Вальттронов. Оля скакала вокруг нас, точно зайчик, радуясь приходу гостей. Сейчас она уже ходила в школу, хотя раньше сидела в четырёх стенах, точно морковка в темнице. Раз уж я начала, то скажу, что Оля скорее радовалась приходу Ромы, чем нам всем. Нас с Полиной тайно презирала, а к Бяше относилась терпимо — всё-таки он парень, пусть и не такой примечательный, как Пятифан.       Ещё с шестого класса Рома чем-то запал Оле в душу, а вот меня она по какой-то непонятной мне причине сторонилась. Впрочем, Полину тоже. Не избегала, но общалась не с такой отрадой, как если бы контрольный вопрос про ту же школу задал Рома. А стоило ему подрасти и похорошеть, как она и вовсе стала кокетничать! По-детски, как умела и сама толком не осознавая, хотя сейчас ей уже одиннадцать, и на глупышку Оля не тянет. Зато в классе шестом вилась вокруг Ромки, как юла. А он только и рад. Братьев и сестёр у него не было, а он всегда хотел кого-то дополнительного в семью, самого младшего, чтобы всему его учить, как когда-то делал с ним отец. Хотелось передать свои знания, которые Рома получил, кому-то ещё. Ему нравилось возиться с мелкой, а мне нравилось за этим наблюдать.       Рома совсем не походил на человека, который умеет ладить с детьми и людьми в принципе. Из-за его ожесточенных черт и вечно серьёзной мины многие сторонились Пятифана, и я их понимала. Если не знать, какой Ромка человек, то будет казаться, что он тебя не выносит, ведь всех одаривал одинаковым взглядом — холодным и неприветливым. Он менялся только в кругу близких друзей, то есть нас, сбрасывал кожаную броню и ослаблял оборону. Улыбался и смеялся чаще, тем самым больше смахивая на обычного подростка, а не «будущего уголовника».       Рома позволял Оле баловаться с ним, как пожелает её душа. Давал расчёсывать волосы, с горем пополам заплетать короткие хвостики, торчащие, как кисточки; разрешал лепить себе на лицо наклейки, а пару раз даже согласился сыграть с ней в куклы. Конечно, Рома предупредил, что, если кто-то в школе узнает об этом, то мы покойники, но сдавать светлую сторону Ромки и рушить его образ бандита никто не собирался. Я так точно. Мне было достаточно и того, что лично я знаю, каким Рома может быть, а остальным не положено. Это был только наш секрет, которым я ни в какую не согласилась бы поделиться. Для меня было честью видеть Рому другим — он открывался лишь для нас и мы должны это ценить, а не подрывать его доверие.       После того, как Антон сменил одежду — ему позволительно, от меня не несёт вчерашней вечеринкой, как от него, — а я ждала его в коридоре, мы снова ушли. Он захватил немного карманных денег для нас, чтобы скупиться в ближайшем ларьке и позавтракать. Делать это в доме было рискованно, так бы мы точно кого-то разбудили. Взяв себе пару йогуртов и булочек с повидлом мы разместились на лавочке и какое-то время молча пережёвывали еду. Я и не знала, какой голодной была. Не ела уже несколько часов и забыть забыла о ней, — тогда мне было не до еды — зато какое наслаждение лакомиться ею сейчас.       Трапеза придала мне сил и бодрости. Кто говорит, что счастье за деньги не купишь, просто ничего в этом не понимает. Вот мы купили, и это вкуснейшие новоиспечённые булочки и ягодные йогурты! Это ли не счастье? Я сразу почувствовала себя лучше. И неважно, что едой я просто заедаю проблемы — какая разница, если это помогает? Важен результат, а не метод!       Закинув последний кусок булочки в рот и утопив его в йогурте, который я уже опустошила наполовину, меня прорвало поговорить. Пускай Антон ещё жуёт (он всегда делал это медленно и кропотливо), это не помешает ему ответить на мои вопросы. Вчера я была так поглощена лишь своими заботами, что совсем не расспросила его о важном. У Антона ведь личная жизнь тоже не стоит на месте, даже если она не выставлена напоказ и мы её не обсуждаем.       — Как дела у вас с Полиной? — то ли от моего вопроса, то ли по неосторожности Антон давится и заходит в кашле. Я похлопала его по спине и ему полегчало.       — Нормально вроде бы, — односложно отвечает Антон, снова принимаясь за булочку. Ну нет, такой ответ меня не устроит. Это ведь и не ответ вовсе! Его можно расценить по-разному, а мне нужна придельная точность.       — Вы встречаетесь? — иду в наступление без зазрения совести. Тут-то отвертеться не выйдет, вопросом может быть лишь «да» или «нет». Хотя, зная острый ум Антона и его находчивость…       Возможно, вам покажется странным, что друзья ни слухом ни духом не ведают о личной жизни друг друга. Дело в том, что после того конфликта, из-за которого мы вернули общение лишь в восьмом классе, тема отношений Антона и Полины сама собой стала табу. Все понимали, что это может посеять ещё больше разногласий, поэтому каждый член группы предпочёл сделать вид, что ничего не было. Рома смирился, Бяша поддерживал его выбор, Антон с Полиной, как и раньше, не афишировали свою личную жизнь, а я только и рада замять конфликт и вернуть всё на круги своя. Тем более, что никого не заставляли, это было общее решение, которое не выносилось на рассмотрение. Каждый понимал, что так будет правильнее всего, если мы хотим воссоединиться.       Сейчас я, по сути, нарушала это правило. Но ведь на мне оно никак не скажется, я не имею к этому любовному треугольнику никакого отношения. А спрашиваю разве что из интереса. К тому же Антон мой друг, я ведь должна как-то поддержать его, если его что-то гложет. Он терпеливо утешал меня весь прошлый вечер, наслушался моего сопливого нытья и принял джемпером литры солёной воды. Я его должница.       — Встречаемся, но… — начало было многообещающим, но вот это «но» меня смутило. Неужто идеальная пара Антон/Полина могла терпеть неудачи? Да они же созданы друг для друга — два интеллектуала, которых ничем не отлепишь! Мне и в голову не приходило, что у них может что-то не получиться.       — Но? — подгоняю Антона я, потому что вкусная булочка в него уже не лезла, а это дурной знак. Тревожный звоночек, ибо как можно не доесть это божественное творение? Будь моя воля, я бы жила на одних булочках с повидлом. Пускай подорву здоровье, заработав ожирение четвёртой степени, зато буду счастливой! Счастье ведь не в теле, а в состоянии души. С этим у меня тоже всё было плохо. От души практически ничего не осталось, с каждым годом от неё отрывали по кусочку, и он становился всё больше и больше. Когда-то заберут последнюю чистику, и тогда я не знаю, что со мной станет. Возможно, Аня Синичкина перестанет существовать как личность, и останется лишь слабо узнаваемая оболочка.       — Мы начали встречаться ещё в классе восьмом, и сначала всё было замечательно, пусть и немного неловко, — достаточно бодро начал Антон, видимо вспоминая, как зарождались их с Полиной отношения. А потом улыбка на губах растворилась и он вернулся в сегодняшний день. — Сейчас же всё сложно. Полина до сих пор мне нравится, а я нравлюсь ей, но между нами происходит что-то странное… Мы как будто перестали друг друга чувствовать, понимаешь? Если раньше мне казалось, что мы с Полиной читаем мысли друг друга, понимаем с полуслова, то сейчас этого нет. И я не знаю, что делать… Всё уже не так, как было прежде. Возможно, это была ошибка, но я не готов с этим распрощаться. Не готов расставаться с Полиной.       Я понимала тебя, Антон. Наверное, ты даже не догадываешься, насколько. Всё то, что ты чувствуешь, для меня работает в двойной прогрессии. К моему счастью наша с Ромкой связь никуда не исчезла, даже усилилась, но, в отличии от тебя, я скоро потеряю его. Рома укатит в свою проклятую армию, а я уеду учиться в столицу. Наши пути расходятся в разные стороны и их не сдвинуть в одном направлении, как не хоти. Тебе же под силу на всё повлиять. Вы с Полиной собираетесь учиться в одном городе, никто из вас не разъезжается не пойми куда, вы будете рядом. Я не знаю подробностей ваших отношений, но то, что я видела в седьмом классе, язык не поворачивается назвать обычной детской влюблённостью. Глядя друг на друга вы видели своё продолжение, а не пустышку. Вы точно знали, что тот, на кого вы смотрите, ваш человек и терять его будет значить отказаться от шанса на счастье. В мире столько людей, но лишь единицы из них по-настоящему счастливы. Остальные только делают вид.       — Тогда не отпускай, — вместо всех тех мыслей, что напали на меня в моём же сознании, говорю я. — Если знаешь, что она — та самая, не отпускай и не отказывайся от неё. У вас ещё всё впереди, а сложности есть у всех. Если оба хотят одного и того же, то с этим можно работать. Если заботиться об отношениях будет только один, то они обречены на провал. Не сейчас, не завтра, может, даже не через год и не два, но когда-то — точно. Просто… попытайся поговорить с ней об этом, ладно? Не замалчивай о своих чувствах. Потом может быть слишком поздно что-то чинить.       Антон посмотрел на меня так завороженно, будто я открыла ему вселенскую тайну, способную полностью изменить мир. Пока он молча обдумывал мои слова, я вспоминала родителей. Они были ярким примером того, каких отношений стоит избегать: тех, что произошли под натиском, тех, которые ты начинал в первую очередь не для себя, а чтобы доказать непонятно что обществу, чтобы не выделяться на фоне однотипных семей, которых печатали на одном заводе.       Маме с папой стоило закончить их отношения намного раньше, а не отравлять жизнь себе и, как итог, своей дочери. У меня могло быть беззаботное детство со своими детскими прелестями, о которых, будучи зрелой женщиной, я буду вспоминать с улыбкой. Без детских забот не обошлось, но к ним прибавилось обязательное косвенное присутствие при каждой родительской ссоре. Стены дома как будто специально сделали такими тонкими, чтобы я слышала каждое ненавистно прозвеневшее слово. Или же это родители кричали так громко, что сами стены исхудали — они тоже этого не выносили.       Я не хочу прибедняться и говорить, что моё детство было полнейшей катастрофой, потому что это вполне можно принять за ложь. Будь оно так, я бы не дожила до своих шестнадцати лет. За эти годы я пережила массу всего: взлёты и падения, радость и горе, восторг и ужас. Но ведь жизнь каждого человека состоит из разноцветных полушарий. Кто-то замечает больше хорошего, кто-то — плохого. В хороших вещах я искала спасение, отвлекалась от того, что дома на самом деле не всё хорошо, как я привыкла говорить. Я всегда это знала, но с разумом маленького ребёнка не могла точно сказать, чем же мои родители отличаются от таких же среднестатистических семей друзей и одноклассников. Теперь же я знаю, как охарактеризоваться несчастную семью — достаточно взглянуть на неудавшийся брак моих родителей.       Я отрываюсь от мыслей, которые давно не занимают передний план, и смотрю на Антона, улыбнувшись. Нужно как-то его подбодрить, да и самой развеселиться. Довольно грусти, глаза и так болят от беспрерывных ночных рыданий. Не стоит позволять людям, которых на планете семь миллиардов, влиять на твоё настроение. Мнение о себе и свои эмоции ты должен строить сам, а не опираться на внешние факторы.       Губы Антона медленно растягиваются в улыбке, а взгляд выражает ничем не прикрытое восхищение. Мне даже стало неловко. Я ничего такого не сказала, лишь старалась быть честной, а он так открыто меня разглядывает, словно я — его кумир…       — И никакая ты не глупая, Аня, как любишь о себе говорить. Ты очень умная девушка, — хвалит меня Антон, будто я провела ему исцеляющий сеанс психотерапии и в миг избавила от всех загонов. Щёки мазнуло багряным оттенком. Умеют же некоторые льстить, а мне потом краснеть.       В раннем детстве мне не посчастливилось стать частым обьектом похвал, поэтому на каждый лестный отзыв со стороны близких и незнакомцев я реагирую одинаково — зажимаюсь и еле держусь, чтобы смущённо не захихикать. Под ложечкой приятно щекотало и хотелось лишь одного — продлить этот момент, подольше побыть в нём, запоминая каждое изменение в своём состоянии.       Эту сладостную неловкость всё же нужно было как-то замять. Я не придумала ничего лучше, кроме как перевести всё в шутку. Нарочито деланно взяла бутылочку с йогуртом, оттопырив мизинец, и подняла на уровне глаз.       — И вы не глупы, сеньор Петров, — как какой-то барон произношу я, разве что не выпячивая живот. Хотя, пожалуй, стоило. Получилось бы гораздо эффектнее, но мне и без того удалось рассмешить Антон. Он прыснул со смеху, покачав головой, и тоже поднял свой «бокал». Мы чокнулись за наши недооценённые умы и отпили самый обычный молочный продукт. Стало невообразимо легко и отчего-то хорошо. Мы просидели в уютной тишине, разглядывая плывущие по небу облака.       Во мне действовала непоколебимая уверенность, что всё действительно будет хорошо, и это не пустые убеждения, сказанные для утешения. По крайней мере мы всё преодолеем. Главное — держаться вместе.