Синичка

      — Рома, завтрак! — кричит сыну вдогонку Пятифанова Алла, но сын не реагирует. Поправляет капюшон толстовки и выбегает за калитку их дома. О какой еде может идти речь, если всю ночь Рома не сомкнул глаз, обузданный бушующими загонами о насущном. Тут кусок в горло не лез.       После того как Рома покинул дом Ани, не поцелованный успехом, он ещё час колесил на квадроцикле по посёлку. Вернуться домой и завалиться спать Рома просто не мог, ему было необходимо проветрить голову и на скорости выбить приставучие мысли обо всём, что волнует в последнее время.       Одиночество не спасало, а только усугубляло положение. Рома не боялся, но подозревал, что на «нетрезвую» голову может вытворить что-то глупое, из-за чего маме потом придётся краснеть. Участковый приволочит его обратно домой за шкирку, мать будет хвататься за пылающие от стыда щёки и поддакивать милиционеру, который начнёт пересчитывать проступки её сына, а потом советовать лучше следить за сорванцом, иначе тот закончит задержанием на сутки. И на пальцах не пересчитать, сколько раз такое было, уже став нормой.       Алла не знала, как подступиться к Роме и убедить вести себя более осмотрительно, как и полагает юноше его возраста. Ему уже семнадцать, и спихивать необдуманные выходки на подростковые гормоны становится скорее оправданием, нежели настоящей причиной.       Она никогда не использовала ярлыки «позорище семьи», «разочарование» или «моя головная боль», и всё же Рома отчётливо читал это в её глазах. Алле тяжело, она впадает в отчаяние каждый раз, когда вскрывается, что непутёвый сын опять что-то натворил. Но как можно отчитывать его, если дома на него всегда можно положиться? Рома никогда не отнекивался от помощи по хозяйству и не сбрасывал с себя ответственность, перескочившую на него после смерти отца, как огонь на сухой хворост. Рома рано повзрослел, но за ум так и не взялся. За своей школьной успеваемостью парень не следил, ведь уже давно для себя решил, что его верное и неизменное предназначение — армия.       Рома слышал, как мама плачет ночами в своей комнате из-за страха потерять ещё и сына, но это был единственный случай, где Рома не мог её утешить, ведь это бы значило отступиться от своей цели, чего он делать не собирался. Рома знал, что мать не смирилась с его выбором, но по крайней мере больше не пыталась отговорить. Смиренно принимала факт того, что какие-то вещи не под силу изменить никому, в особенности, если человек настроен категорично и намерен идти до конца.       Вчера было поздно что-либо делать. Всем нужно было откиснуть после бурной ночки из фонтанов алкоголя, а кое-кому протрезветь, чтобы из запланированных разборок вышло что-то путное. За этим Рома и шёл туда, где свершится правосудие. Он ведь поклялся, что не оставит Мишу безнаказанным. Сейчас этот чёрт уже должен прийти в себя и мыслить ясно. Может, у него найдутся достойные объяснения своему возмутительному поведению, в чём Рома сомневался, но поговорить было надо, даже необходимо. Он сильно обидел Аню, заставил её понервничать, да и Полину до слёз довел. Каким бы другом был Рома, если бы не заступился, оставил расхлёбывать это Судьбе? Херовым.       Бяша предлагал другу пойти с ним, но Рома отказался.       — Это касается только меня и Миши, не лезь, — в своей манере отрезал Рома, оставляя Бяшу в стороне от разбирательств. Он знал, что Бяша не обидится, в мужской дружбе нет места сантиментам. Не нужно ему вмешиваться.       Разумеется, Марк и не думал останавливать Рому, даже сам хотел набить ублюдочному Дон Жуану морду и предлагал в качестве артиллерии использовать что-то увесистое, но Рома остановился на своих кулаках. Это оружие как нельзя лучше подойдёт для выбивания из Миши всего скопившегося в нём дерьма. Глядишь и мозги на место встанут.       Бяша лишь обижено фыркнул на то, что его идею не оценили по достоинству, но упираться не стал. Ему хотелось быть непосредственным участником такого исторического события — Рома наконец осознал, что Миша мудила и перестанет с ним водиться. Всё же Аня с Полиной тоже приходились Марку подругами, а Миша ему, раз уж на то пошло, никогда не нравился. Открыть Роме глаза на что бы то ни было, если он упорно сопротивляется, невозможно, и Марк даже не пытался, но Мишаня проебался без посторонней помощи, чем только порадовал Бяшу. Самолично вырыл себе могилу, удружив всем, кто его недолюбливал, в особенности Марку.       Рома к нему особой эмпатии тоже не испытывал. Почему же тогда общается, продолжает зависать вместе с ним и его дурной компанией? Порой Рома и сам не мог объяснить мотив своих действий, да и не сильно над этим заморачивался. Какой смысл скитаться в раздумьях, если вместо этого можно брать и делать? Следовать зову сердца, если романтизировать выражение: «сначала делает — потом думает». Так Рома откупался от своих неуправляемых эмоций, особенно, если те входят в особую фазу, когда шкала возрастает до пика, где у Пятифана нет над ними власти. В такие моменты они существовали сами по себе, отдельно от хозяина.       Рома знал, где найти Мишу. Он практически никогда не бывал дома, просиживая молодость днями напролёт. Вместо этого он её пропивал. Вот и сейчас должен был ошиваться со своими компаньонами на свалке — его любимом месте. Безлюдное, просторное, усыпанное запчастями машин и другой неисправной техникой. Туда скидывали весь металлолом, который так никто и не убрал. Свалка всё росла, а желание разгребать завал становилось всё меньше. Вскоре все сделали вид, что просто забыли о ней. Она ведь никому не мешает, да и экологию заметно не портит, в целом терпимо.       Миша стоял в окружении девушек и парней. Их лишь изредка сменяли новые лица, либо же дополняли, но в основном возле души компании всегда вились определённые кадры — те, кто вылизывает ему причинное место с особым усердием. Рома называл их Прилипалы.       Миша и Прилипалы баловались цветастыми слабоалкогольными напитками с потёртой этикеткой. Некоторые совмещали приятное с ещё более приятным — сигаретами. Вдыхали дым в лёгкие и запивали спиртным. Миша как обычно был в центре внимания: что-то оживлённо рассказывал, активно жестикулировал, заставляя Прилипал раскатисто смеяться. Искренне, что неприятно признавать.       Рому замечают до того, как он успевает добраться до обалдевшего Миши, который ещё ни о чём не подозревает.       — Какие лю..! — он приветственно разводит руки, а вместо рукопожатий или объятий получает толчок в грудь. Прилипалы пустили по кругу тихий гул, предвещающий интересное представление. — Пятифан, ты не с той ноги встал? — Миша сохраняет самообладание, дабы не упасть в грязь лицом перед друзьями. Он хоть знает значение этого слова? Рома готов поспорить в обратном, иначе Миша не стал бы смешивать его недавнюю просьбу с мусором.       — Я же просил тебя, — с дрожащей ненавистью шипит Рома, чьи плечи напряжены до предела. — Просил вести себя с девочками вежливо и прилично.       — Воу-воу, — посмеиваясь, Миша выставляет ладони в жесте «стоп» и делает незаметный шаг назад. — Ромыч, остынь и давай помедленнее. О каких девчонках речь? Ты ведь знаешь, я всегда с ними нежен… — оглядываясь на друзей Миша ждёт, пока они оценят юмор. Так и происходит. Цепная реакция из смешков пробегается полукругом.       — Завязывай чушь пороть, не строй из себя невинного, додик ты печальный, — чуть не сплёвывает каждое слово Рома. Эта Помпея высасывала из него все соки, и ему не хотелось тратить время на раскопки внятного ответа. Миша ведь прекрасно понимал, о чём заведена речь, но искусно увиливал, играя святошу на публику.       — Полегче, Пятифан, — удерживая на губах улыбку, говорит Миша, но их дрогнувший уголок выдаёт всю нервозность. Позориться перед своими Прилипалами и терять авторитет не входило в сегодняшние планы. Вряд ли этих отбитых подлиз способно оттолкнуть хоть что-то. Миша регулярно устраивал вписки, спонсируя их и не требуя ничего взамен — золото, а не друг. Даже если Мишу повесят ответственность за исчезновение детей в 1997 году от него не отвернутся — зальют неоспоримые аргументы его же алкоголем и сделают вид, что не расслышали.       — Я тебя просил, — повторяет Рома. То, как Миша зарекомендовал себя в кругах знакомых, — последнее, о чём он будет думать. На кону стоит гордость в первую очередь его подруги, которую именно он притащил на эту злосчастную вечеринку. Рома чувствовал себя виноватым перед Аней и желал как-то загладить своё неумение быть хорошим другом. Он подвёл Аню, подвёл Полину и обязательно с этим разберётся. Склеит криво-косо, но исправит положение. — Я просил не лезть к Ане с Полиной, отнестись к ним радушно. И что ты сделал вместо этого? Полез своими кривыми пальцами одной из них под одежду?       Роме приходилось тушить пожар внутри каждый раз, стоило воспроизвести в голове эту картину: как Миша пристает к Ане, трогает её там, куда бы даже сам Рома не подумал лезть. И его определённо злило то, что Миша себе это позволил, хотя не знает об Ане ровным счётом ничего. Он не имеет права к ней прикасаться, она ему не принадлежит и никогда не будет. Рома уверен, что Аня не станет возражать, если впредь на Мише для неё будет стоять жирное табу.       — Мне уже нельзя пофлиртовать с симпатичной девушкой, которая мне понравилась? — театрально закатил глаза Миша, продолжая искажать правду для Прилипал, которые об этом, судя по заинтересованным взглядам, ничего не ведают. Либо же не помнят. Наверняка выпили вчера столько, что с трудом осознавали, где находятся поутру. Их помятый вид красноречивее любых слов. — Откуда мне было знать, что она расценит всё так?       — Ты её домогался, — Рома твёрдо ставит Мишу перед фактом.       — Я был эталоном вежливости, а тебя там не было, — резко оборвал обнаглевшего знакомого Миша, но быстро вернул себе маску дружелюбия. — Брось, Ромыч, неужто ты думаешь, что я стал бы приставать к этой серой мышке? Так, пофлиртовал немного, предложил пообщаться поближе…       Рома толкает Мишу в грудь повторно, приводя того в чувства. Миша сам уже путался в своих показаниях, не особо запоминая ни одно из них. То он ничего не делал, то просто общался, то нравится, то считается блеклой тенью на фоне с другими претендентками… Миша завуалировано оскорблял и осквернял Аню, и этого Рома уже стерпеть не мог.       — Зато Полина была, — Рома отрезает для Миши все пути отступления. Пусть бегает, сколько влезет, от Ромы ему всё равно не скрыться. — С каких пор «эталон вежливости» позволяет поднимать руку на девушек? Твоё счастье, что я дал обещание не размазать твоё лицо по асфальту сразу же, как только увижу.       Рома не соврал, обещание и впрямь зачтено на их с Бяшей памяти. Пускай тот и предлагал разобраться с Мишей по всем правилам уличной жизни, но лишние проблемы с милицией Пятифану явно ни к чему. Преподать урок надо, да так, чтобы запомнилось надолго, но без вреда самому себе. Если Рома загремит в колонию для малолетних, то Аню уже некому будет защищать. Вся надежда останется на Бяшу, который, безусловно, клятву сдержит.       — Это угроза, что ли? — с жестокой насмешкой уточняет Миша, протыкая взглядом своих тёмных шаров. Выдавить бы их из глазниц, чтоб пучил поменьше. Неистово раздражает их напускная уверенность. — Не сдалась мне твоя Аня, да и Полина — не ахти. Две курицы что с виду, что в башке.       Мише не стоило этого говорить, не стоило в принципе даже просто смотреть в сторону подруг Ромы. Это правда, что вчера его там не было, но рассказа Полины хватило с головой, чтобы пробудить в Роме такое, чем он сам управлял с трудом. Неподконтрольная агрессия, которая должна была оставить его на перепутье средней и старшей школой.       Рома налетел на Мишу прежде, чем сам что-то понял. Сейчас он держался принципа «следуй за своим сердцем». И сердце подначивало надрать зазнавшемуся наглецу зад и натянуть на него эту самодовольную рожу. Рома сбивает Мишу с ног и они катаются по пыльной земле, собирая всё на свою одежду. Валяясь в ногах у Прилипал они обменивались ударами кулаков, впечатывали друг друга в землю и били затылками о твёрдую почву. Растащить их не пытались, напротив — расчищали местность, расширяя арену для схватки. Делали шаги назад, когда дерущиеся подкатывались слишком близко и круг потихоньку разрастался.       Не мешать разборкам — одно из правил мужской дружбы и солидарности. Это выяснение отношений на нейтральной территории, и тут вам не школьный коридор, где на подмогу обязательно подоспеет физрук или ещё какой-нибудь учитель. Здесь никто не читает нотации о важности уметь разговаривать и решать разногласия дипломатично. С такими, как Миша, разговаривать бесполезно, и самое действенное противоядие против их разгульного поведения — хорошая взбучка. Дискредитировать этого урода было особенно приятно, прямо-таки игрушка антистресс.       Рома мог бить Мишу до посинения — его или своего, — но костяшки уже жалостливо ныли, а парень под ним пропускал всё больше ударов. И не поспоришь ведь — бой подошёл к завершению и Рома вышел победителем. Он поквитался за подруг, успокоил совесть и больше ему здесь делать нечего.       Поднявшись с ослабленного противника, Рома утёр тыльной стороной ладони разбитый нос, смешивая свою кровь с кровью Миши. Поморщился Пятифан не столько от боли, сколько от осознания. Ему срочно нужно отмыться от этого дерьма на руках и одежде, оттереть с себя каждую капельку, что хоть как-то связана с этим отродьем.       Рома принялся уходить. Перед ним поспешно расступались, не желая повторить судьбу подбитой души компании. Так ведь Рома и заработал себе место в компании старших — выдающимися силовыми способностями. Рома с детства рос крепким и способным к спорту пареньком, а благодаря Олегу Петровичу и его изнурительным тренировкам умения отточились почти до идеала. «Не ехал бы ты в армию, Пятифан, я бы тебя в сборную протолкнул», качал головой физрук, с упоением вкушая плоды собственных трудов. Рома игнорировал упоминание армии. Столько успел наслушаться мнений, как важных, так и никому ненужных, что отвечать одно и то же разным людям не было никакого желания.       Миша, приподнимаясь на локтях, сплёвывает кровавую слюну и лыбится красными зубами, бросая Роме в спину:       — Что, за чехол свой решил вступиться? А я-то думал она у тебя многоразовая, дашь другу попользоваться. Ты меня разочаровал, Ромыч.       У Миши было предостаточно недостатков и проблем с башкой, но ярче всех выделялся этот — он не умел вовремя заткнуться. Рома уже опустил его на глазах у Прилипал, а ему всё мало. Миша как будто жаждет, чтобы Рома в буквальном смысле сравнял его с землёй, втирая в земную кору. На том месте не проросла бы ни единая травинка, хотя говорят, что навоз — отличное удобрение для растений. Видимо, сорт, к которому принадлежал Миша, для этого непригоден.       Рома разворачивается на пятках и стремительно возвращается к Мише, чтобы нанести ему последний и самый сокрушительный удар — в скулу. Голова Миши дёрнулась в сторону, а сам он скрючился в позе эмбриона. Для большей убедительности Рома сплюнул Мише на куртку в напоминание о себе и том, как он повлиял на дальнейшее поведение избалованного сосунка. Если Миша ещё не отупел окончательно, ему хватит той крошки мозгов, чтобы додуматься не приближаться к Ане с Полиной ни на метр.       Дело было сделано, настроение от слов Миши опустилось ниже всех существующих ярусов, и даже его избиение не помогло выпустить пар. Роме было мало. Даже если бы Миша ползал у подруг в ногах, вымаливая прощение, он бы никогда не успокоился окончательно. Казалось, ни одно страдание мира не заставит Рому удовлетворенно кивнуть и отметить, что с Миши достаточно.       — Погоди! — кричит ему вслед женский голос и Пятифан оборачивается, притормозив. Кучерявая девушка — одна из Прилипал — догоняет его, когда Рома уже достаточно отдалился от свалки. Она проделала весь этот путь, чтобы что-то сказать, но что и зачем?       Рома знал эту пассию, её звали Светкой и она числилась в будущих выпускниках этого года. С её слабохарактерностью он поражался тому, как она вообще попала в этот гадюшник. С виду ведь такая прилежная и примерная дочь, а водится с такими отбросами… Знать-то он её знал, но не близко, поэтому точно сказать не мог, какие черти водятся в её омуте. Они могли перекинуться парой фраз, но по душам ни разу не общались. А сейчас разговор обещал состоять больше, чем из пары слов. Настоящий рекорд, достойный пестрить на страницах книги рекордов Гиннеса.       — Чего тебе? — недружелюбно и даже враждебно осведомляется Рома. Кровь запекает и неприятно тянет кожу. Лучше не терять времени зря и поскорее её смыть, чтобы потом не мучиться и не отдирать её ногтями, под которые и без того набилось достаточно грязи. Поход к Бяше — наилучший для него вариант. Его мать с отцом наверняка не дома, а идти к себе в таком виде и испытывать и без того шаткие нервы матери идея не из рода благородных. Пусть Рома не тот сын, о котором можно распинаться перед знакомыми в похвалах, о состоянии близких он всё же заботится.       — Я хотела сказать, что Миша сделал это специально. С той Аней, — сминая пальцы рук и отчего-то волнуясь, рассказывает Света и стоит в ожидании реакции. Сомневалась в том, что вообще должна быть здесь, а не там — рядом «со своими». Она ведь не знает, как Рома отреагирует на эту новость. Вдруг снова взвинтится, побежит обратно и тогда уж Мише точно несдобровать. Доведёт дело до конца и закончится всё судебным разбирательством, а она окажется виноватой, потому что не умела держать язык за зубами.       — А то я сам не знаю, — нервно повёл плечом Рома, задаваясь вопросом, для чего он вообще стоит здесь и выслушивает то, за чем пришёл сюда изначально — реваншем. Или Света таким образом пытается подступиться к Роме, набиться в друзья, чтобы заручиться защитой? Придётся её разочаровать и сообщить, что Рома таких услуг не предоставляет. Пускай поищет себе другого телохранителя.       — Ты не понял! — громкий голос Светы останавливает Рому от того, чтобы развернуться и уйти прямо сейчас. — Он сделал это назло тебе.       — Повтори? — оборачиваясь на неё через плечо, требует Рома. Руки в карманах его куртки заржавели, но вот-вот сожмутся в кулаки, да так, что заскрипят кости.       — Аня ему не понравилась, он соврал, — продолжая словесную проповедь, сознается Света. Зачем ей выдавать Мишу он не понимает, наверняка руководствуется личными интересами, но Роме это сейчас и не важно. Он собирается дослушать её до конца, ведь информация весьма любопытная и полезна для будущего использования. — Миша тебе завидует, поэтому захотел насолить через Аню, чтобы тебя позлить. Мол, у него с ней всё получилось, а у тебя — нет… — виновато заканчивает Света, как будто признаётся в своём предательстве, а не передаёт чужие мысли. Или это сочувствие к несчастному влюблённому?       Что же, Рома что-то такое примерно подозревал. Чему именно Миша завидовал ещё нужно подумать: прирождённой харизме, симпатичной физиономии или физической подготовке, которая от природы далась ему за просто так? А может, то, как быстро Рома внедрился в его круги? Может, Миша изначально звал к ним Рому смеха ради, а когда тот превзошёл его ожидания — прикусил язык и глотнул пыли, которая налипла на стенки лёгких лютой жаждой мести. Выгнать Рому Миша уже не мог, иначе бы остальные взбунтовались, зато мог подпортить его прибывание в компании старших. Способы были самыми разными, но все они подлые от кончиков до верхушки.       — Хорошо, я понял, — пробурчал Рома и на этот раз ушёл окончательно. Света не пыталась его догнать или сказать что-то ещё. Вернув себе звание моралиста она могла с чувством выполненного долга возвращаться обратно, но не этого ей хотелось. Ярлык Прилипалы не заставит гордиться, вот только вариантов было не так много. Когда жизнь загоняет тебя в тупик, ты учишься приспосабливаться, нередко наступая на горло гордыни. И тем не менее Света ищет отступные пути, да пускай даже узкую щель, куда пролезет только её мизинец, но в которую девушка будет пытаться вклиниться целиком.       И сейчас, пока Прилипалы обхаживают Мишу, который, стоит признать, заслужил все небесные кары и даже больше, Света не может заставить себя сдвинуться с места. Ей осточертело плясать под его дудку, надоело изображать восторг от сказаний Миши о своей жалкой жизни. Но кроме них у Светы никого не было, а страшнее прибывания в компании, вызывающей платоническое отвращение, для неё было одиночество, разрез со сверстниками.       Проводив Рому взглядом до последнего, пока его кроссовок не мелькнул за столбом дерева, Света с тяжёлым чувством отправилась обратно, превозмогая желание броситься наутёк и догнать Рому. Лучше с ним, чем с Прилипалами и возомнившим себя королём мира предводителем…

***

      Рома яростно пинал попавшийся под носок обуви камешек, представляя, что это безмозглая башка Миши. Удивительно, как слова Светы повлияли на него, ведь ничего-супер нового она ему не поведала — Рома уже давно догадывался, что Миха пытается свести с ним личные счёты, ведь зависть чувствуется за километр. Пятифан делал вид, что в упор этого не замечает и беззаботно проводил время с теми, кому он, как ему казалось, искренне интересен. Люди ведь сами тянулись к нему за советами и светскими беседами, он ни к кому не цеплялся и не навязывался. Его приняли единогласно, но главарю не понравилось, что его сместил какой-то малец, который на пару лет младше него. А Рома и не претендовал на звание руководителя, он всего-навсего плыл по течению, развлекался и ни на что глобальное не замахивался.       — Миша тебе завидует, поэтому захотел насолить через Аню, чтобы тебя позлить. Мол, у него с ней всё получилось, а у тебя — нет…       Рома с силой отбросил ногой раздражающий камень и тот отлетел в металлический забор, который так и не убрали после какой-то стройки. Злая собака, отреагировав на звук и приняв эту дерзость за личный доёб, залаяла во всё горло. Рома недовольно цокнул языком, дёрнул головой, провожая звучащие в ушах слова Светы. Да что они все к нему пристали с одним и тем же? Твердят о каких-то чувствах, надеждах, придумывают себе небылицы и проектируют на спокойно живущего парня, который просто проводит свою молодость в окружении друзей.       Разве Рома хоть раз давал поводы для того, чтобы сомневаться в его дружеской привязанности к Ане? Он никогда не позволял себе лишнего, даже просто думать о девочке в неправильном ключе. Синичкина — его лучшая подруга ещё с восьмого класса, как это может измениться? Разве желать большего не значит пренебрегать настоящим, не уважать то, что уже уложено на блюдечке?       Рома рьяно пытался вытеснить бракованные мысли из головы, вбивая нужные и правильные, старался придерживаться лично возведённым правилами в поведении с подругой. Аня — не романтический интерес и не может им быть. Даже когда Рома сам видел секундную вспышку промелькнувшей искры, то списывал всё на крепкую связь. У друзей ведь тоже бывают эти странные ощущения в груди и внизу живота, похожие на трепет крыльев бабочек? Рома убеждён, что да, а значит и думать тут нечего. Его реакция на Аню не больше, чем радость от времяпровождения с лучшей подругой, от отсутствия которой становится непривычно зябко и пусто внутри.       Рома пропагандировал своё видение ситуации, но все вокруг как один заладили о другом… Даже когда человек, казалось бы, не говорит ничего напрямую, скрытый смысл его слов всё равно попадает точно в цель. Рома считывает его, как открытую книгу.       Вот и Полина вчера вечером поделилась крайне неожиданной мыслью, которая с того самого момента не вылезает у Ромы из головы. Её слова пробуждали непонятные чувства, копошили что-то неизведанное, к чему нельзя прикасаться, и Рома не понимал, как на них реагировать — принять или отвергнуть…       Всем своим видом Рома показывает, что готов слушать, при этом не выпуская руль квадроцикла. Может, ему повезёт и они решат всё по-быстрому, чтобы он мог наконец-то добраться до Ани. Ему столько всего нужно ей сказать, а прежде всего извиниться, и он страшится, как бы всё задуманное не вылетело из головы и не спутались слова, выдав что-то невнятное — диаметрально противоположное.       На долю секунды Рому одолевает желание подогнать Полину, чтобы та думала резче, но не мог — видел, как нелегко ей даются слова. Она волнуется и ей нужно его время и внимание, а не подгоны, от которых теряешься, забывая собственное имя. Полина смотрит себе под ноги, словно стыдятся того, в чём собирается признаться.       Двенадцатилетний Рома ликовал бы от такого поворота событий. Полина, да ещё и сама захотела поговорить, да ещё и смущается — наверняка в любви признаётся! Но её щёки не горят румянцем, глаза не блестят от упоения, стоит лишь взглянуть на Рому, а привлекательные губы сжаты в шёлковую полоску. И то, что собирается рассказать Полина, далёко от любовного признания.       — Я хотела бы перед тобой извиниться, — Полина врывается с неожиданным началом, но, прежде чем Рома успел что-либо сказать, не стала томить его неведением: — Ты наверняка не понимаешь, почему, и я бы предпочла, чтобы ты не знал и дальше, но больше так не могу… — она снова опускает голову, но не позволяет молчанию победить, втягивая воздух и вскидывая голову, заставляя себя смотреть прямо: — Мне очень стыдно за то, как я вела себя раньше по отношению к тебе. Я знала, что нравлюсь тебе, и, более того, пользовалась этим. Мне было весело наблюдать за тем, как ты бегаешь за мной, пытаешься подступиться, а я вся такая неприступная, всегда воротила носом… Мне нравилось твоё внимание, Рома. В принципе чьё-либо внимание, ведь тогда начинаешь чувствовать себя нужной. Но я не могла ответить взаимностью на твои чувства, а Антону смогла…       Желваки на скулах Ромы шевельнулись. Антон, конечно же, без него ведь ни один разговор не построится. Обида на друга за украденную первую любовь давно прошла, оставаясь пылиться в пережитках прошлого. Рома давным-давно отпустил глупые попытки стать важным для той, которая не видит в нём потенциального партнёра. Роме было необходимо подрасти, чтобы понять, какие они на самом деле разные, и что в строении отношений это играет не последнюю роль, кто бы что не говорил. Они с Полиной из разных постановочных пьес и совершенно не смотрятся в одном этюде: это как взять Джульетту из «Роме и Джульетты» и Бегемота из «Маргариты» — абсолютно непохожие персонажи из разных историй. И тоже не смотрятся вместе, с какой стороны не посмотри.       — Я также знала, что со всем этим тебе помогала Аня, — обескураживает Рому Полина, но без ожидаемого осуждения. — Вы бы с Бяшей никогда до такого не додумались, ты уж извини, вам, очевидно, нужен был более глубокий взгляд. По отношению к Ане я тоже была не совсем честной, и за некоторые поступки мне так же стыдно, но это я уже скажу ей лично, если когда-то скажу… Что я хотела этим донести, так это… — вздох. — Не знаю, что между вами происходит, но не отпускай её, Рома. Не мне давать тебе советы, но я могу тебя заверить — второй такой Ани Синичкиной нет ещё на белом свете.       «Второй такой Ани Синичкиной нет ещё на белом свете», а то он и сам не знает. Она ведь неповторимая — нежная, временами взбаламученная, мечтательная, а какая верная... Пускай Рому утомляли эти повторяющиеся заявления о каких-то скрытых чувствах, которые сам Рома упрямо отсекал, после этого короткого сердечного признания Полины ему полегчало. Они наконец поставили точку в своей любовной истории, поделились ответами, которые давно ждали своего часа. Благодаря этому Рома наконец почувствовал, что может двигаться дальше, цепь с прошлым со звоном раскололась.       Конечно, ему не впервой заявлять, что всё это давно не волнует его душу, но теперь это можно провозгласить официально и с законченной уверенностью — Полина Морозова больше не занимает главное место в его жизни, а сердце готово к новым свершениям.

***

      Прогулка с Антоном пошла мне на пользу. Про конфуз прошлого вечера не забыла, но и голову теперь не занимают одни и те же назойливые мысли, выедающие кору изнутри. Рома не оказался рядом в нужную минуту, зато оказался Антон — преданный и проверенный временем друг.       Я прошла через калитку своего дома, чувствуя лёгкость во всём теле. Послезавтра снова на учёбу, снова напоминания об экзаменах, те же лица одноклассников и учителей. Мне предстоит окунуться в учебный процесс, чтобы не пропасть окончательно. О личной жизни и вечной любви стоило забыть давным-давно, ещё в ранней юности. Ничего путного из этого всё равно не выйдет. По крайней мере не с тем, кому я действительно была готова посвятить свою жизнь, разделить её поровну. Парой нам с Ромой не быть, только друзьями. Ну и пускай. Может, это самый правильный исход. Давно пора перестать жить фантазией и сосредоточиться на реальном, иначе всю жизнь так и просплю в мечтаниях.       Я открываю входную дверь, зная, что меня там ждёт — тишина. Мама сейчас либо на работе, либо по-прежнему отсыпается. В редких случаях проводит досуг за просмотром телевизора. С отъездом папы крики больше не гремят в этом доме, что не может не тешить. Сколько раз я загадывала на свой день рождения, чтобы родители перестали ссориться. Вот, сбылось. Не так, как ожидалось, но прокол в формулировке уже мой. Жаловаться на недалекую матушку Судьбу всё равно не стану. Уж лучше так, чем рыдать в подушку ночами и гадать, когда же этот всепоглощающий кошмар оставит нас.       Я застываю на пороге, сжав дверную ручку почти до боли. Привычной тишины как не бывало. Я слышу повышенный голос мамы и ещё один — мужской, теряющий терпение. Папа приехал.       Это не должно меня удивлять, он ведь время от времени наведывался сюда, чтобы проведать. Дело в том, что происходило это всегда по расписанию, на праздники, да и то не все и не всегда. Но что он делает здесь сейчас? Приехал без предупреждения, да ещё и так спонтанно. Неужели что-то случилось? Он никогда не приезжал без надобности, никого не предупредив. И мама бы от меня этого не скрыла. Если это сюрприз такой, то очень неудачный. Наши отношения недостаточно близки, чтобы подобные визиты приносили радость.       Я уже не в том возрасте, чтобы забиться в угол и заткнуть уши, хотя первоначально так и хотелось сделать — некоторые привычки не стереть даже синей стороной ластика. Превозмогая позабытый страх перед руганью родителей, я срываюсь с места прямо в обуви и врываюсь на кухню. Их разделает кухонный стол. Это хорошо. Судя по взбешённым глазам обоих, они бы накинулись друг на друга, не будь между ними преграды. Легко минованной, но какой-никакой преграды.       Замечают меня сразу, синхронно обернувшись. Я медленно перевожу взгляд с мамы на папу, как будто так могла понять причину их ссоры, предотвратить извержение вулкана их ненависти друг к другу. Уже и не вспомню, когда в последний раз находилась в эпицентре событий скандалящих родителей.       — Папа приехал, — едко сообщает мама, брезгливо махнув в сторону отца рукой и потупив взгляд. Она сжимает пальцами спинку стула перед собой, словно в любой момент может упасть. Но, как по мне, более вероятно, что она подумывает швырнуть предмет мебели в папу. Возможно, так бы и случилось, не появись я вовремя.       Они ругались громко только когда меня не было в поле зрения. Знали, что мне всё отлично слышно, но для видимости заинтересованности игнорировали столь очевидный факт. Ведь ругаться при ребёнке неправильно, можно повредить ему психику. Они умело обходили это правило, в первую очередь удовлетворяя свои потребности по выпуску пара.       Вот только я уже не ребёнок.       — Не думала увидеть тебя, — спокойно обращаюсь к папе, изучая поведение родителей. Они сильно напряжены. — Мой день рождения или Новый год ещё не скоро, — надеюсь, что ему хватит внимательности уличить нотки сарказма в моей речи. Я старалась не делать их слишком явными, но и скрывать была не намерена. Фамильярности оставлю другим, он не заслуживает тёплого приёма.       — Я приехал сюда не за этим, — с играющими на скулах желваками отвечает папа. Вместо объяснений он подходит ко мне, протягивая конверт. Я непонимающе гляжу на бумажный свёрток и перевожу взгляд ему за спину. Мама вот-вот проломит пальцами дерево стула, а её челюсти сжимаются до впадин в щеках. Она не пытается помешать папе, но всё происходящее даётся ей нелегко. Мама превозмогает желание броситься на бывшего мужа прямо сейчас и выволочь его за порог дома, теперь уже не принадлежащего ему.       Я беру конверт и вытягиваю открытку. Это оказалось пригласительное. Сделано со вкусом, в пастельных тонах и тонкими завитками по краям бумаги. Явно приложена женская рука, папа бы не смог сделать такую красоту самостоятельно. Для него весь мир был поделён на чёрное и бело.       Я вчитываюсь в текст, коего было немного, и теперь нуждаюсь в опоре точно так же, как и мама. Бегло пробегаюсь по буквам повторно, вторя про себя, чтобы происходящее было очередным плохим сном.

~Уважаемая Анна Синичкина

ПОЗВОЛЬТЕ ПРИГЛАСИТЬ ВАС НА НАШЕ ВЕНЧАНИЕ

Карина

— и —

Валера

Ждём вас 12 июля 2001 года

Церемония пройдёт по адресу…~

      Дальше текст становился неразборчивым, но дело не в качестве печати. Слова и впрямь расплывались, и всему виной была влага в глазах. Карина, вот он — новый любовный интерес папы? Видимо, достаточно серьёзный, раз уж они затеяли свадьбу.       Папа не торопится с расспросами и не требует скорейшего ответа. Стоит поблагодарить уже за то, что он даёт мне оклематься. Понимает, что для меня это неожиданный удар, но и предположить не может, насколько смертоносный. Меня сковало по рукам и ногам, те ослабли от потрясения, но я продолжала уверенно сжимать пальцами приглашение на торжество.       Я давно подозревала, что папа не ведёт в Москве холостяцкую жизнь — по крайней мере это было бы глупо, — но взглянуть правде в лицо была не готова. И всё же от неё никуда не скрыться и мне пора признать — папа обзавёлся новой семьей и приехал об этом сообщить. Мне бы польстило, что он сделал это лично, а не отправил весточку по почте, но повод визита не сглаживает углы поступка.       Меня пробивает на неожиданный смех. Нервный, обрывистый. Папа несколько странно смотрит на меня, а мама — обеспокоено. Оба думают, что я сошла с ума, но реагируют по-разному. Мама с привычной нежностью и любовью, а папа — стыдясь недостаточно умной для него дочери, что носит его фамилию.       — Что это? — негромко спрашиваю, взмахнув пригласительным и боясь сорвать голос в рыданиях. Мне противно от осознания того, что папа променял нас с мамой на какую-то там Карину, о которой я слышу впервые. Ладно бы повёз знакомить, но у них уже успело дойти до свадьбы, а я только узнаю, что папа, оказывается, влюблён. В этом нет сомнений, я вижу, как он изменился — стал живее, что ли, и, как бы ни было горько признавать, счастливее. С нами папа таким не был, каждый день для него равнялся каторге, из которой ему наконец посчастливилось вырваться. Мы с мамой слишком ограничивали его своим существованием.       — Я посчитал, что лучше приехать и пригласить тебя лично, — не дрогнувшим голосом отвечает папа, словно предлагает мне вакансию на работе. Я только хмыкнула. Вся ущербность ситуации доводила до нервного смеха. Я покрутила открытку в руках в поисках очередного сюрприза. Может, есть дополнение уже мелким шрифтом, где упоминается о ещё одном чаде, которое вскоре тоже станет носить фамилию Синичкина? Или Синичкин. Честно говоря, от обоих вариантов затягивался тошнотворный узел. Я как вредный ребёнок не хотела делиться чем-то столь личным, принадлежащим лишь узкому кругу людей, коих принято считать семьёй.       Приглашение всего одно. Я бросаю взгляд на маму, которая не спускает с нас глаз. Она готова встать на мою защиту, если увидит, что я в ней нуждаюсь. Мама всегда была на моей стороне, ещё до их с папой развода. Мне достаточно только кивнуть и она сразу же выпроводит непрошеного гостя за дверь. Но разве я могу поступить так со своим папой? Всю мою жизнь он отмалчивался, не принимая в ней видимого участия, а сейчас и вовсе начинает жизнь с нового листа, оставляя меня на пройденных страницах. Я была для него своего рода неудачным экспериментом? Поэтому он выходит замуж во второй раз? Чтобы учесть все просчёты и ошибки, не наступая на те же грабли?       Почему даже маму папа ненавидит сильнее, чем любит меня?       — Я подумаю, — протягивая пригласительное папе, настойчиво всовываю картонку ему в руку, уже зная ответ. И папа его знает, просто, как обычно, воздерживается от комментариев. Он никогда не умел разговаривать, а договариваться разве что только на своих деловых встречах с инвесторами. Даже с ними у него диалог шёл лучше, чем с членами семьи.       Делаю пару шагов назад спиной, сталкиваясь с пристальными глазами отца, что являлись отражением моих собственных. Папа выглядел и ощущался чужим. Если раньше я улавливала схожесть в наших чертах, то сейчас видела лишь незнакомца, возомнившего себя важной фигурой в моей жизни. Он присутствовал в ней косвенно, а на деле никогда не был здесь, рядом со мной и для меня.       Пока кому-то из родителей не взбрело в голову остановить меня, я убегаю вдоль по коридору обратно на улицу. Всё возвращается к истокам — я снова бегу из места, что никогда не станет мне домом. Оно проклято, как и весь чёртов посёлок.       Может, проклятие, о котором говорил Талалаев, уже действует, и все беды, свалившиеся на меня, — его непоправимые последствия? Я была готова оправдать своё невезение чем угодно, но никак не признать, что моя жизнь сплошь и поперёк олицетворение чёрной полосы нескончаемых провалов и неудач, а сама я — безнадёжный случай с одним единственным концом — на тот свет.       Я оказываюсь за территорией дома, смахивая непрошеные слёзы, и врезаюсь в кого-то на полном ходу. Меня придерживают за плечи, помогая стабилизироваться. Уже вскидываю голову, чтобы извиниться и побежать дальше, как замираю в удивлении. Бяша стоял в таком же ауте, явно не ожидая, что его так радушно примут — чуть не сбив с ног.       — Спешишь куда-то? — заглядывая мне за спину и снова переместив вектор внимания на меня, спрашивает Марк. На его лице задрожало лёгкое беспокойство, ведь мои намокшие глаза не сулят ничего позитивного.       — Нет, не особо… — мотаю головой, натягивая маску беззаботности. Если провести опрос среди моих знакомых, то все поголовно подтвердят, что я — сплошная ходячая проблема. Что ни день, то новая дилемма. Казалось, что моя жизнь просто не может протекать без происшествий всех видов и цветов. От этого я чувствовала себя обделённой, словно у всех всё более-менее умеренно, а я как бельмо на глазу, что не вписывается в рамки нормальной жизни. — Ты ко мне? — безосновательно спрашиваю Бяшу, лишь бы не позволить ему допытываться дальше. Я не готова обсуждать произошедшее с кем бы то ни было, в первую очередь хочу обдумать всё одна.       — Да, — к моему удивлению, говорит Бяша и, наконец отпустив меня и сделав шаг назад, большим пальцем указал в сторону дороги. — Пройдёмся?

***

      Хотела, чтобы родители перестали отравлять друг другу жизнь — пожалуйста, они развелись; мечтала о брате или сестре — так вот, получай, они у тебя, возможно, скоро появятся; подумывала проветриться и остудить пар — тоже исполнимо.       Мы шли с Бяшей в тишине, потому в меня закрались подозрения, что предложение прогуляться прозвучало из соображений элементарной вежливости. А может, он просто собирался духом, чтобы поговорить — его лицо выглядело сосредоточенным, — если я снова не надумываю себе того, чего нет. Молчание Бяши вполне учтиво, но так он скорее делает мне одолжение — когда никто не жужжит у тебя над ухом думается и впрямь лучше, пусть я и предпочитаю делать это в полном уединении.       — У тебя всё нормально? — прерывая обоюдное сохранение тишины, спрашивает Бяша, не глядя на меня.       — Да, всё в норме, — отвечаю, хотя не до конца осознаю, к чему конкретно привязан вопрос: к тому, что произошло на вписке у Миши, или о возвращении отца, после которого Марк так не вовремя меня застал? Как бы там ни было, ответ выйдет одинаковым. Я не стану запрягать ещё одного друга в телегу своих проблем. Может хоть один день пройти без нытья, в самом деле?       — С Ромой ещё не говорила? — в разъяснение моим домыслам, Марк разбавляет разговор вопросами. Ещё не хватало вспоминать о моей неудавшейся любви.       — Нет, не представилось возможности, — улыбаюсь, стараясь доказать правдивость своих слов о самочувствии, но выглядит улыбка неестественно жалко — я не вижу её, но мне и не нужно. Щёки всегда болят, когда я пытаюсь давить эмоции, которых не испытываю. — А вы с ним виделись? — задаю встречный вопрос только для того, чтобы не выглядеть подозрительно. На деле меня не особо интересовал график их встреч. Я в принципе силилась отметать любые мысли о Роме по возможности, хотя как такого забудешь. Такое чувство, что, даже когда я обзаведусь собственной семьей и уже буду взрослой тётькой, Рома так и останется ярким образом из прошлого, занимая всё тот же главный пост в моём сердце.       — Он заезжал ко мне вместе с Полиной в тот же вечер, прежде чем поехать к тебе.       Я что-то неразборчиво промычала, тем самым засчитывая ответ. Вдаваться в подробности не стану: зачем, почему, для чего — это всё вторично. Да и моё нестабильное состояние вряд ли подготовлено к такому. Если там окажется что-то такое, что окончательно подкосит меня, я лучше останусь в неведении, борясь с желанием выведать обо всём прямо здесь и сейчас.       — Не прогоняй его, когда он придёт поговорить, ладно? — почти умоляюще просит Бяша. Пришёл замолвить словечко за друга? Очень благородно с его стороны, но почему этим занимается он, а не, собственно, сам Пятифан? Если бы Рома так хотел поговорить, то уже давно подкатил к моему дому на своём квадроцикле во второй раз. Может, он успел передумать, но забыл оповестить об этом своего переговорщика, и Марк сейчас зазря распинается.       — Не буду, — заверила того я, прекрасно зная, что так и будет. Этот разговор, очевидно, дастся мне нелегко, ведь я даже не могу предугадать его развязку, но сделать это необходимо. Возможно, как раз он положит конец всем терзаниям и расставит точки над «і», избавив от затянувшейся недосказанности и метаний от одной крайности к другой.       — Знаю, — тепло улыбается Бяша, наконец посмотрев на меня. — Просто хотел удостовериться, что ты не погонишь его веником, даже не пустив на порог.       Я прыснула со смеху, расслабляясь. Бяша всегда был тем, кто находился за гранью всех наших конфликтов. А ведь правда, он никогда не принимал в них прямое участие, был нейтральным зрителем и тем не менее знал обо всём и обо всех. Или, возможно, не всё и не обо всех… Кое-что я, как мне кажется, до сих пор умело утаиваю.       — Аня, можно я скажу тебе кое-что, за что, возможно, получу по котелку, но всё равно скажу? — хромая формулировка, суть которой я чудом уловила. Неуверенно киваю, поджидая чего-то из ряда вон выходящего. Что он уже задумал? В груди трепещет слабая тревога, но её перекрывает любопытство. Ох и любят мне теребить нервишки, да и я с этим делом заигралась. Пора бы взять тайм-аут.       Дальше Бяша заговорил быстро, словно так у него появится время на то, чтобы занять безопасную дистанцию и избежать моего праведного гнева:       — Я считаю, что Рома слепошарый долбан, раз не замечает рядом с собой такую классную девчонку, — как на духу выкладывает Бяша и добавляет, снова улыбнувшись со своей забавной прощелиной меж зубов: — Буду признателен, если умолчишь об этом при нём, чтобы я не схлопотал ещё и от него.       Последнюю просьбу пропускаю мимо ушей, переваривая главный контекст. Комплимент, конечно, приятный, и его попытки подбодрить меня милы, но слишком уж они подозрительны, если Бяша не в курсе всех моих любовных страданий за эти три года. Если только…       Резко поворачиваю к нему голову, чуть не защемив шею и округлив от природы большие глаза.       — Бяша, ты…       — Обо всём знаю, да, — быстро кивает Марк, не оставляя меня справляться со спутавшимися вопросами в одиночку: — Это сложно не заметить, шифруешься ты галимо. У Ромыча и то лучше получается, — снова лыбится Бяша, а я запутываюсь только сильнее. Что значит «у Ромы получается лучше»?       Только хочу накрыть Марка новой порцией вопросов, как в кармане его джинс начинает что-то трезвонить. Он выуживает Нокиа, уставившись в маленький экран и от яркости прищурив свои и без того узкие глаза, образовавшиеся в две ровные линии.       — Бля, мать ищет. Ну, я почапал, — наспех обняв меня, он кинул уже на ходу: — Не раскисай, ещё отпляшем на вашей свадебке!       Марк убегал, а я фонарным столбом стояла на месте. Руки, не успевшие заключить друга в ответных объятиях, так и остались висеть в воздухе. Пытался всё разъяснить, а в итоге закрутил всё похлеще, чем наша математичка. Эффект в любом случае схожий — оба они умеют взорвать мозг, прежде всего хорошенько его подогрев, чтобы тот плавился, как сыр на сковородке.       В сознание намертво въелись его последние слова: «Не раскисай, ещё отпляшем на вашей свадебке!».       Свадьба… У Ромы шифроваться получается лучше…       Стоп, что?