it's getting colder

чувствовать холод, исходящий от бледной руки, едва-едва касающейся его собственной, необычно, в новинку и до ужаса смущающе. так хочется переплести пальцы с чужими, но коу слишком боится ощутить ничего. абсолютную пустоту, безмятежный поток ветра, вызывающий мурашки. не так страшно почувствовать одеяло вместо воздуха, ведь, если это всё и сон, парень уже привык, и может лишь грустно улыбнуться мысли о том, что его сны такие нежные, спокойные и умиротворённые, а не жуткие и дискомфортные, какими они были всё время с тех пор, как его не стало. ощущает ли мицуба тепло его пальцев, что в сотых миллиметра от его собственных? они тоже подрагивают от волнения? испытывает ли он хоть долю того странного призрачного счастья, крупицы которого сейчас собираются в душе у коу? он вообще хоть что-нибудь чувствует? — коу! боже мой, я так переживала, звонила тебе раз двадцать! — яширо чуть ли не бросается на него, и минамото, зачарованный последними событиями, невольно вздрагивает. — что случилось? он растерянно смотрит на мицубу, пытаясь найти ответ, а чужой взгляд такой немой и прозрачный, что по спине пробегает холодок. его посчитают сумасшедшим. он сам-то не верит ни себе, ни своим глазам, ни соскэ, что сейчас смотрит сквозь него, словно вопрос существования здесь касается не его самого, а коу. а почему минамото вообще так уверен, что сам существует? разве не может это всё быть сном мицубы, в котором парень играет второстепенную роль? почему он убеждён, что жив, если никогда не умирал? — а… в магазине не было сахара, мне пришлось сесть на автобус и я перепутал остановки, а потом у меня разрядился телефон… его гениальный бред предательски прерывает звонок того самого «разряженного» телефона. мама. — …зарядил в кафе, пока возвращался обратно. прости, — взгляд коу бегает по асфальту, заполненному осенними листьями, избегая глаз яширо, полных беспокойства. — ничего. главное, чтос тобой всё в порядке, — нэнэ осторожно кладёт ладонь ему на плечо, и парень вновь дёргается, будто боится, что это ладонь мамы, что будит его ото сна. на недоумённое лицо подруги он лишь виновато улыбается и кидает взгляд на мицубу. точнее, на место, где он стоял минуту назад.

***

— ханако, вырезай аккуратнее! нужно, чтобы у нас получилась красивая этикетка, а не огрызок бумаги. коу наблюдает за этими хлопотами растерянно, пытаясь найти оправдание для его отсуствия завтра. он никогда не любил врать, честность всю жизнь была его главным принципом, но сейчас что-то изменилось… если на свете окажется человек, что может заставить минамото солгать, — это определённо будет мицуба соскэ. — ханако, ты бы не мог принести ещё моток ленты из кладовой? мне кажется, та, узкая, больше подойдёт. заставить его уйти сложнее, чем кажется. ещё сложнее объяснить яширо взглядом, что коу хочет поговорить наедине. не то, чтобы ханако вызывал недоверие, просто… казалось, чувство, подобное скорби, умерло в нём раньше него самого. — нэнэ, мне жаль, но я, кажется, не смогу пойти с вами завтра, — начинает он прямо и ловит непонимающий взгляд, — это будет нелегко. в последнее время вспоминать о том, что он… что его больше нет, всё труднее. я постараюсь успокоиться и навещу соскэ-сан отдельно, ладно? яширо смотрит на него понимающе, с явным сочувствием, как смотрят на вдов и вдовцов, осторожно кладёт ладонь на его собственную и кивает. эмпатия всегда была тем, что у неё было развито лучше всего, и за это коу сейчас был благодарен всем богиням мира. сам он поддержкой не блистал никогда, как бы сильно не старался. говорить кому-то, что всё обязательноналадится, после смерти мицубы стало невозможно вообще: кому, как не ему самому знать, что время не лечит, а лишь заставляет засунуть все свои эмоции как можно глубже в себя, не давая им и шанса на выход, и продолжать существовать, выдавливая фальшивую улыбку и иногда вынуждая самого себя почувствовать хоть что-то иное, кроме боли, разрывающей изнутри и всё время намеревающейся выйти наружу. мысли об этом будут преследовать коу всю ночь, не давая уснуть. а может, уснуть не выходит лишь потому, что он и так уже давно спит.