Сити

— Последний гимн себе пою, а ты с тревогою больной не плачь напрасно надо мной. Рома Преподаватель в очередной раз чиркнул в черновике. Он пытался то ли пригладить колтуны, то ли проверить сколько ещё нужно отсиживаться. Будто никто не обратит внимание на синяки под глазами и флёр «отвертки». Пять суток дождь колошматит город. Может, пора задуматься о постройке ковчега? Коренные жители поистине беспокоятся о бесконечных плевках с неба. Уровень Невы поднимается. «Как бы не потоп», — думают одни. «Как бы чухонец медный не восстал» — думают скорые клиенты ребухи. В себя приводит взгляд — в её зелёных глазах всё меньше зелени — смотрящий будто бы не на меня, а сквозь пелену лет. Молния за окном вскрывает силуэт. А я — дурак, достаю из сумки груз пыльных воспоминаний. Или это ты толкаешь меня, раскрывая застежки, готовые вот-вот лопнуть, чтобы сделать из тупого тела — чучело, набитое дерьмом? — Садись, — унылые морды вытянулись в лица. Тишина. Не уснул там учитель? Каждый по-своему прожигал время, но особенно заметно (может, только для меня) бездельничали Саша и её червивые шестёрки. Эх, а было время. Время беззаботной поры. Сначала сопровождали друг друга везде. Бывало, у неё не было денег, а кушать одному как-то… Стыдно? Она говорила обо всём и ни о чём, но не делилась происходящими ссорами в избе. Ссоры проявлялись калькой на хрупких руках Саши: она всячески вырисовывала на своём теле только ей известные узоры. И пока она была мне младшей сестрой, во мне она видела нечто большее. Но смысл жить без проблем? Поэтому у меня была проблема — я её любил, появились у Сашки деньги — она о мне забыла. Помню Женю, что доску, когда дежурил, вытирал своей мочой и на одной из дискотек получил в ебало. Помню Лену: она так хотела быть ветеринаром — все книжки про зверят из библиотек выгребала. Помню Колю, Юлю… Перед тем, как забыть обо мне, Саша сделала то, отчего невозможно забыть её — предала. На парте чиркали «Сторчись либо спейся», а я смотрел на эту Дерьмоснежку. Что я клоун у пидорасов, а не наоборот, рад. Шёпот, громче взлёта ракеты, разносится по всему классу: — Мой любимый роман — Англи Чана, ну про людей, до эпичного «3.0.0.7.»-ым. Берёт за душу, хочется жить так же, как он. — Он же сторчался. — Да, старчался. Сейчас, если не шаришь за тренды, уже старичок. Почему они так себя ведут? — Какими людьми можно восхищаться? — он даже вопрос не может нормально сформулировать, а планирует государство с помощью таких тупиков впихивать пропаганду идей. С такими спецами нам не летать к далёкому космосу. — Мёртвыми, — хотя многие люди уже мертвы при жизни, и при их смерти ничего не меняется ни для них, ни для окружающих. Хотя, всё же бессмертными — эти сначала мертвы и только потом закрепляются, появляются в сознании других. А человек сначала живет, а потом умирает. Ведь без смерти нет жизни. Пока бессмертное живет, становится частью абсолютного; человек же жалко к этому плоду тянется. Жадно пожирает идеи мертвецов в надежде познать абсолют, идеал. Всё идеальное — мертвое. Поэтому идеи всегда актуальны. Материализм ограничивает идею, делает ее несовершенной: мысль осмысляется. Для живых это ошейник, душащий бытие. Для живших — освобождение от страданий. А как быть с теми, у кого пустота при жизни? Мысли-шмели взбунтовались. Бесконечные коридоры, закрытые двери. Словно движешься к успеху, но, увы, не знаешь куда идти. Путь один — в бездну, в шараге же — в туалет. Мирон Слава достал ашку и по доброте душевной поделился. Его движения разрезали воздух, рвали гармоничную картинку мира. Гармонику он точно словил. С детства Славка был божьим одуванчиком, любимым всеми взрослыми, в том числе и моей матерью. Но пубертат ввёл свои правки, и его круг (с которым я вроде как ладил) сменился на компанию «фармацевтов». Снюхались. Первое впечатление от Славки внеземное: сразу видно, что он лидер. А на деле говорит: «Слышишь, если спросят, то ты ничего не видел». А теперь клипает на меня контрулики для возможного шантажа. Или чтобы стебануть, как недавно: Слава как обычно словил смешинку с наличия в столовке плюшек и прикупил парочку посреди учебного дня, пока все отсыпаются учатся. Войдя в помещение без стука, эта довольно заметная и неуклюжая фигура на удивление прошмыгнула в конец класса и села рядом со мной. Желудок урчит от аромата выпечки. Слава перестаёт шуршать. — Будешь плюшки? — Слава вытягивается в сторону, протягивая одну из. Класс замолк. Все блять обращают внимания, оборачиваясь к нашему островку-Камчатке. Неловко. Остаётся только наблюдать за сумасшедшей улыбкой Славы. — Пигги устраивает тусу-джусу. Тебя звал, — он часто пользуется нашей разницей в росте, как и сейчас. Сидя на подоконнике, пути отбиваются руками напротив. Забрав дудку, Слава примостился рядом, у плеча. — Ох, Мирошка! Цыганочка-то моя нарасхват. — Не боишься, украду? — попытка забрать ашку вылилась в дым на лицо. Смех. — Цыганочкой кури, синти, милая моя. Цыганочкой я стал, когда с матерью поссорился. Она не верила в греческую теорию создания мира, а я просто хотел увидеться с отцом, поэтому природнился к хаосу. Порядок привлекает за собой суету. Всё рождается из хаоса, а в этой пустоши я — космонавт, потерявший связь с Хьюстоном. Хотя, нет. Он просто за хлебом ушёл. Теперь беспорядок не только у меня, но и… впрочем, одна дыра восполняется другой, лучик света сияет, освещает путь Мордора. Облако мыслей растворилось с рукой, сжимающей плечо. Слава смотрит на закрытую дверь: — Скажи, Мирошка, ты будешь по мне скучать? — давление от пальцев исчезло. Рисуя узоры на ключице, чужая ладонь останавливается на груди, а голова вновь покоится на плече. — Ты же хотел поступить в Лондон. — его досадный тон конвертируется в ноты и играет на струнах души. Чёрт. Светская беседа прервана внезапным появлением любимого препода. Кабинка, густое облако, тяжёлое дыхание в шею. — «Успели». — О, Ромка! — Удачные встречи в неудачных местах. — мы не так часто видимся на переменах, поэтому приходится устраивать рандеву в толчке. Хотя сегодня пахнет мятой. — Ты опять курил в толчке? (Слава вертел в кармане электронную сигарету. Мирон прикрыл глаза, уж хотел было тяжело вздохнуть.) — Эй, не нуди! — усмехнулся. — Я не по кошачьей мяте. — хитро улыбнувшись, Олег пошёл к кабинкам, но остановился. (Вмиг посмотрели друг другу в глаза. «Понял?» — «Понял».) Усмехнулся. — Да ладно, тебе показалось, — Олежа показал освежитель воздуха, щедро пшыкая. — Это запах моря, перемен, роднуля! — указывает на освежитель, показательно вдыхая воздух. Перед уходом, он мимоходом коснулся плеча, оставив худой отпечаток. — Не забудь про вечер. Рома — Мне похуй, я не особо считаю праздником благополучную вылазку из пизды, — телефон перебивает. От усталости ломит спину и немножко ноги болят. Спустя несколько часов бодрствования клонит в сон, но наполовину выпитый энергетик в руке думает иначе. Отодвигая спинку кресла, Рома устраивается на сидении поудобнее, рассматривая ночное небо через люк. Скучно. В голове скучно собирается быт детальками «лего». — Ну ты знаешь, — редкие фонари сменяются яркими красками. Город слепит даже в такую смуту. — А представь, если я и здесь проебусь, то дорога туда мне уже закрыта, — заканчивает мысль он нервным смешком. Я на уровень ниже по значимости и по ощущениям, на уровне половика — вытираются. До цацок нет дела, а хотелки можно опустить. Уж лучше потерпеть, чем следить за дорогой и продумывать план как быть, если что-то случится. — …Эта сука в край… Да-да, — машина плавно фланирует между препятствиями из «уснувших, сука, баранов», набирая скорость. Опираясь подбородком о пальцы, Рома засматривается на профиль водителя — Олега, который сосредоточен на дороге. В момент Ромку немного повело в сторону дверцы — Олег решил устроить need for speed в реальной жизни. — Нажрёмся сегодня так, чтобы ползать! — скандирует Олег перед входом в бар. Бычок уебищно лёгкого «Kent'а» тушится кедами. Настроение поднимается от одной только мысли: что, даже если б небеса мне дали ещё шанс, я б снова оказался здесь.

`Хотите начать сначала?`