Сити

Слава Слабоволие, как кровь для хищника. Только сбегаются гиены. Люди слабы в защите собственной воли. Для всех это — неизведанная птичка, которая как бы жива, но её никто не видел вживую. Некий миф, ставящий в культ незримое. Хотя, речь же не об абсолютной свободе, верно? Но легко запутаться: человек может надеть на себя посмертный «галстук» от невозможности осознать происходящее; а может и совершить то, чего даже он не имеет права — лишить себя жизни. Но, как ни крути, ты проиграл. Когда наступает пора отстоять честь, они выбирают путь проще: убить чужую, чтобы в клуб неудачников вступило как можно больше. «Я с ним согласен, мы оба не любим томатный сок» — извращенное упрощение оппонентом — ключ к победе. Те, подверженные, становятся толпами не понимающих марионеток. Ведь, не может же клоун просто так быть изрисован? Это шоу, которое ставит он. Да, иногда бывает и импровизация, но он получает деньги в кассы. А удовольствие раздает в массы. Логично? Логично. И только отверженные знают что не так. Мораль не ставит крест на действиях и «совести». Грязные трюки по укрощению людей временами полезны. Временами, когда ты безразличен к их чувствам. Даже несмотря на то, что долгое время ебал мозги в надежде «сорвать журавля», а вы спешите вперед него. — Мирошкин, мы не едем на кастинг «букинг мужчин», а всего-навсего планируем обкашлять вопросики. — не стуча в дверь, Слава открывает ванную и наблюдает картину маслом. Пеной. Мирон молчит, лишь желваки чуть проявились. Но это никак не мешало провести по оставшимся мазкам пены бритвой. Лишь светлые глаза передали так привычное «заебал, не мешай». — Или ты воспринял фразу Пигги всерьез? — становясь за спину, Слава смотрит в затылок кудрей отросших. Ещё бы бородку и..! — Для меня всё серьёзно. Я ценю твою помощь и поддержку, но я не могу относиться ко всему так же попустительски, — волнение скрывается в полотенце с ненужными каплями. Улыбка искажается в чужом отражении. Во-первых, Слава горел этой идеей. Эпоха онлайн баттлов пусть и продержалась стабильно, но охват теряется. Да, есть множество положительных сторон, но их затмевают три момента: вечное желание баттловиков собраться, обсудить, нажраться. Желательно всё вместе. А уж в каком-нибудь Петербурге на улице веселья найдётся место и новым талантам. Ох, какой же будет успех! Трамвай сегодня был на их стороне: обычно задержки заставляли прозябать и бранить не настроенную инфраструктуру. Шум сбивал с мыслей, но больше «фонило» от Мирона. Его потуги скрыть тревожность умиляли. Детская укутанность во взрослые вещички указывала на стремление казаться старше, лучше. Бортик шляпы, бьющийся за место под затылком, с шарфом. Эфемерное касание вывело на остановку. Проспект пытался поглотить, слить в себя. Безразличие людей взбодрило, поднимая голову выше. Уже пустая величественность сливалась водой, оставаясь лужами в переулках. Силуэт императора на стене проводил внутрь. — Хочешь МДэМАшку, Миро? Мирон Вообще, толстосумы рисовались в голове подобно Скрудж Макдаку — эдакие пожилые мальчики. На деле мужчина напротив относительно молод (судя по голосу), а скрывающие лицо аксессуары тонко указывают на увлеченность «попсой из топовой дюжины ЭмТиВи» (как говорит Славка). Слава же был подозрительно спокоен, даже заторможен. Не сказать, что не выспался. Наверное непривычно видеть его серьезным касаемо относительно абсолютно важных дел. — Да не, эМДэМАшку не хочу, — на столе поблескивает маняще пакетик. Потянувшись за ним, Мирон берет его в руки. — Вот это, да? — поднимает на уровень глаз. — Да, амфетаминовая немножечко, — словно вскользь упомянул Пигги, поджигая аккуратную самокрутку. — Ты употреблял её сегодня? — Слава вмиг занял собой слишком много пространства, оставляя немного места, да и то — абсурд, сквозящий сейчас. Чужая нога не сдвинулась, даже когда по ней символично прошлись, а наоборот: закрепилась и заслонила голень. — Не, вообще не употребляю наркотики. — владелец клуба слабо улыбается и неожиданно выставляет на стол пачку сигарет. — Это гостевая. — кивает Пигги на пакетик. — Гостевая? — М-м, да. Ну мы же знали, что ты сегодня приедешь. — И решили подготовиться, да? — нервы сдают, открывая доступ паранойе. Зачем ему готовиться на свой прием? Почему Слава так по-свойски стал вести беседу с планируемым арендатором? Вопросы терялись, оставляя за собой одно недоумение. — Да-м. Оказывается, люди по бокам были не декорацией, а юристами, параллельно консультирующими в ходе обсуждения. Тот, что моложе, удачно отшучивался при завязке споров. Не сказать, что он профессионал на практике, учитывая его внешний вид — слишком неформально для подобных мероприятий. Сидит тут в бини в помещении. Ещё и улыбается так легко. Поймав эту мысль, Мирон переосмыслил последние полчаса и понял, что ему скучно — вот и хочется придумать проблем. — Че, МДМАшку будешь? — вспомнил Пигги. — Потом лизну. Положи рядышком, я… потом. — Так что там про продакшн девочки-трупика и фурри-немки? — возвращает к теме один из юристов. — Звучит дегродно — даже «Горгона» не напишет — не думаешь, Савел? Помнится, как Слава угорал на хате. Тогда казалось, что взорвал косячка и полез в шизотренды головы. Как оказалось сейчас, вся та чухня, которую он нёс («Ты представь, если лизание туалета сейчас популярно, то мы точно взлетим!»), существует в реальности. — А я тебя знаю, — садится ровно Слава, разглядывая заинтересовавшего его юриста. — У тебя музыка — говно, — язвочки прорываются, Слава явно недоволен вторжением: всем видом показывает надменность уже над оппонентом. И нахер мечты, нахер всех — в ход пошли принципы. — А ты видимо из тех людей, который не понимаешь, что тупые строчки делаются специально, — усмехается юрист. Мерзкие фразы должны разменяться на отказ, но: — Что там у азиатов популярно? — открывает молескин Савела, что-то там чиркает. Слава рядом расслабляется и скалится. — Ахегао, некро? — потеряно перечисляет юрист. Неужели?.. — Вот! — Сава «Пигги» нервно сжал ручку, но улыбка расплылась на лице. — Если ты однажды подумал почему деграднула музыка, вспомни, что её с колен поднял продюсер мейби-бейби! — бросает Слава юристу перед тем как выйти из помещения. Тот усмехается и спешит что-то пояснить Саве. — …Потом, ситуация, — уже вдрызг, Ваня делится моментами юности так мечтательно. Присев на уши какому-то знакомому Славки (со странной бородкой, как вообще пустили?), его внимательно слушали. — Две тысячи седьмой, мне семнадцать. Чёлочка, вся хуйня. Сидим во дворе и доёбывается чел. Ну я понимаю, что не вывезу, но решил буксануть, и типа такой, — берёт паузу набрать пива. — «Ну давай, выйдем, че». Он такой: «Да не-не». Потом бухали с ним несколько раз. Кстати, вот он. — тыкает на рядом сидящего. Гогот. Ненавижу. Бесят все. Как сильно больны все. Умом их игрули перевариваю. Под гнётом желчи расслаиваются верхние слои, обличая сущное ядро — слизь. Слизь не достойна звания амёбы — той положено такой быть. Она настоящая. А они? Их жизнь выплывает с бортов маски в жалких попытках понравиться таким же неприятным (иначе бы не прятались под образами, так?). — У меня один кривой зуб, блять. Из-за этого все меня называют Спанч Бобом. Все! — Тошно. Кто давал тебе слово? Сиди и помалкивай, шавка. Смешок. — Может от того, что ты дырявый? — кошачья ухмылка тронула губы Славы. Толпа заулюлюкала, кто-то даже присвистнул. Славка пытается разбавить атмосферу старыми анекдотами из далеких 10-х, крепок и цепок. Если его не обнимут, он первым пойдет. И так он заинтересовывается. Проверяет, как змей, удушает в милых, казалось бы, объятиях. — Сделал много дьявольской хуйни, как будто Саваоф. Шаркнул мелкого Морозова и этот Савва off. — Ты о чём? — Я до сих пор не верю, что это было. То ли я возвожу возможное в невозможное, и когда это наступает, оно спокойно проплывает. То ли я уже себе не доверяю. Дрожание рук застеклилось в сознании. Теперь тревожат только непомерные басы, возвращая в изнанку. — …как тебе? — Сегодня сидел на Патриарших, ел грушу и думал о смерти. Груша была очень вкусная, поэтому ничего дельного не надумал. — Я спрашиваю как дела, а он — «дед умер». — если заметить (пронаблюдать, здесь важно), все люди хотят подняться на фоне уродства других (особенно циники — взрослые; вот реально псы). И попробуй что-то вякнуть, станешь врагом. Поэтому, в таком случае лучше промолчать. Даже если болтлив. Даже если человек интересен тебе (это важно! Не будь эгоистом и помни о лицемерности). Искренность. Веселое. Самое неблагодарное чувство. «Ты не имеешь право быть самим собой!». Просто таи свои мысли. Но помни: они не правы, всегда и везде, все. Слава снял очки, долго наблюдая. Испепеляя взглядом, словно проверял: «Выдержишь? Отвечу». Спрятав в кулак смешинку, он пододвинулся ближе, надевая на Мирона очки. Пальцы скользнули по кудрям, неловко держались пару мгновений и отстали. Словно хотели поправить несуществующий аксессуар. Красная бандана неудачно окучивала непослушные вихры уже отросших волос, а так уже привычные очки сбили пряди, частично пряча лицо напротив. Такое загадочное и… наигранное? Эмоции трескались по фальшивой маске, открывая новые раны, окромляя личность. Смахнув волосы пятерней, штукатурка образа осталась на чужой ладони. Монстр, прячущий под черными очками взгляд, оказался потерянным в своем мирке ребенком, забытом в лифте. Что за искры накрывают при мысли всё тело по кругу? — Человек состоит из того что он потребляет, а, когда человек начинает рефлексировать себя, это уже людоедство. — указательный палец пролетел по дуге очков. — Почувствуй себя диско-кактусом: подойди, уколись, отойди обратно. Часть у тебя уже имеется, м? — Слава недвусмысленно пошерудил в кармане, «случайно» выронил зип-лок пакетик, в попытке что-то достать. — Есть сырок, кстати, будешь? Их оболочку легко понять по обёртке: если хрустит при раскрытии, поздравляю! Ты близок к раскрытию манящего вкуса. Сначала всё хорошо: вы облизываете, сближаетесь. А когда чувствуется шлейф растворения друг в друге — нужда, зависимость и помощь, вот тогда приходит осознание как сырок плавится под пальцами. Шоколадная корочка липнет на пальцах, оставляя временные следы. Первый укус происходит внезапно — не сказать, что нож в спину, но чувство особенности исчезает. «Блюдо нужно распробовать» — пролетает в голове при неприятном сглатывании. Второй-третий… Пятый? Только крошки и грязь. И красивая обёртка, за которую часто переплачивают. Люди, оставляющие временное ощущение сытости, удовлетворения — сырки. Может попасться брак. Хотя здесь неоднозначно. Может, так и задумано, верно? Сколько бы ты ни думал, ни рассматривал упаковку, рано или поздно придётся попробовать. Вкусить. Сцедить. Растянуть миг удовольствия. Как не растаять? Как отказаться от сладости? Это уже привычка: тянуться, как бедный аддикцией, за манящим. Их можно есть, только осознанно, чтобы ты разделил их боль. Чтобы хоть как-то принять почему они временны, бесценные. Что за сырок ты, Славутич? Что скрывается за тяжкой пустиронией? Слава Думал что хуже не будет, но хуй там. Тысяча взглядов, как тысяча стрел. Знакомое лицо в очках, неприветливый взгляд в ответ, отход. Открытая неприязнь к знакомой персоне. — Ты куда? — Выдавить кровь и налить туда спирт. — Бармен, сделай, пожалуйста, мне хорошо. Мужчина обернулся и неловко улыбнулся. Спектр эмоций поглощался в скрывающих взгляд очках. На барную стойку опустилась необычная брошюра, возмущая своим содержимым. Неизвестный исчез. — О, Ромка! Мне нужно наверх, но, — хватает чужие напитки, — Хочу сказать одно — программа «таблетка» прошла успешно, — подмигнул Слава, сливая пару коктейлей между собой случайными телодвижениями. Оборачиваясь, правда, слышит в спину: — Ты так боялся жить, что купил билет в Освенцим? — лёд в бокалах дрожит, но силы обернуться собираются в совочек смелости. Рома вопросительно оглядывает шок на лице. Показалось. — Я видел твой взгляд — ты мертвый игрок, — шепчет пустота, сокрытая очками. — Я ничего не хочу по серьёзке, только два шота и сдохнуть скорее, — отложив меню, вновь видно уже знакомый силуэт. Тело отдает тупой болью, где по анатомии находится сердце; но по ощущениям там дыра пустоты, нуждающаяся поглотить что-то ещё. — Бабки, бабы и игра — всё что нужно, — невозмутимо ведёт плечами бармен. Хмыкнув, незнакомец жестом позвал к себе, за стойку, но снова получил жёсткий отказ. — Где же кружки? — возмущается не бармен, шурша под барной стойкой. Скучно. Все аккаунты проверив — сообщений нет — достаётся мелочь из кармана. Судьбу вечера решит сторона монетки? Наверное этот незнакомец демон, сводящий дурачков в город грехов, питаясь душевными страданиями. Может, и у меня есть душа? — Орёл, решка? — если выпадет решка, то пойду нахуй отсюда. Дьявол заинтересован ценой, поджигая самокрутку. — Мне похуй, — монетка прокатилась ребром по столу бара и упала орлом. — Приятно познакомиться, — тянет руку, сняв очки другой, — «Пигги» или, — тянется со стойки, — Сава Лэнс. — скалится. Знает, Чёрт, какова моя цена. — Роман Николаевич, — жмет руку. — Англичанин. — Не стесняйся, я угощаю — это мой кодекс чести. Только не здесь, — указывая на балконы, скрытые дымом. Рома Дым плавно вытекал из легких. Будто вместе с душой. Сегодня я — дракон. Почувствовать себя священным, почитаемым существом, проживающем у себя. Дым души рисует в комнате облака. Житейские проблемы? Куда до них, хах. Но не глядеть же на всё свысока — просто хочется почувствовать. Время. А существует ли оно, если смерть нас не касается и миг за мигом всё меняется не по фабуле? Главное не задохнуться от собственной воли — свобода она такая: вкусив, потеряешься. Змей вокруг полно, но все ли летают? Лишь превращаются в уроборос и порой цепко кусают, движут вниз. Диктуют поступки так: испей чашу до дна. Я не бог — мне не нужны откровения. Ну и вера, если только в себя. — Чувствую себя мудрой гусеницей, которая на самом деле вовсе не мудрая. Выдуваю дым и рассказываю людям что значат их сны. У них в душе тревога, а в голове мать с телом паучихи пожирает ещё бьющееся сердце, отец сжигает всю семью в пьяном угаре и пляшет на их костях, любимый со смехом сбрасывает в могилу и весело закидывает землёй, или же их просто поглощает омут людей, опаснейших хищников. — Сава продолжает улыбаться, возмущаться. Балабол. Он представился снисходительно, обходя темы, которые хоть как-то намекнут кем он является. — Смотри, даже ебучий торшер погас от твоей мрачности. Вокруг кипит жизнь, а ты сидишь, смотря вдаль пустым взглядом, и осознаёшь то, что ни в чём нет смысла. Кредо моё: всрать всё, нет друзей и подруг, ведь я говорящий труп. Но с губ сходит лишь: — А жить полезно для психики? — Едва ли, — ему хочется что-то разделить. Он так кичится своим «добром», когда взгляд скользит по столу, он придвигается ближе. — Вот ты для чего живешь? — хихиканье оглушает. Комната темнеет: где прежние красно-синие краски? – Мне как-то жизнь не удавалась, зато вот смерть мне удалась, – Сава усмехается. — Помню, хотел по Ницше стать сильнее, не покидая дивана. Вечно убитый парнишка, — кивает себе Сава, скидывая очки. Чужие глаза околдованы дымом сативы. Заторможенно моргает, хотя кажется, что он прожигает взглядом. Лицо в миг становится спокойным. — Но всё, что убивало — заебало. А ещё, заебало быть нищим. Колесо обозрения завертелось, подняло до принца с самого днища — обычное дело. Учитывая твой унылый цинизм, ты скажешь: «Так не бывает». — ровные линии порошка стерлись чужим пальцем. Аллюзия. Голова кружится от воспоминаний, окуная на миг в прошлое. Жжет горло опрокинутый шот, глуша эхо прошлого. — Есть два способа быть счастливым: возвышение и падение. Путь к возвышению труден и утомителен. Ты должен половину жизни отдать борьбе с конкурентами, лгать, льстить, притворяться, комбинировать и терпеть, а когда в награду за это голова твоя начнет седеть и доктора захотят получать от тебя постоянную ренту за то, что ты насквозь болен, вот тогда ты почувствуешь, как тебе достались высота положения и деньги, конечно. — Да так ради чего же ты так искалечился? — Ради собственного дома, женщин и удовольствий. Ещё можешь утешаться тем, что несколько ползущих вверх дураков будут усердно твердить твое имя, пока не подползут усесться либо рядом с тобой, либо ещё повыше. Тогда они плюнут тебе на голову. Понимаешь, о чём я говорю? Да, я неудачник — с вульгарной точки зрения, но — знай же, что внизу то же самое, что и вверху: такие же женщины, такое же вино, такие же карты, такие же путешествия. И для этого не нужно никаких дьявольских судорог. Надо только понять, что так называемые стыд, совесть, презрение людей есть просто грубые чучела, расставленные на огородах всяческой “высоты“ для того, чтобы пугать таких, как я, понявших игру. Есть сладость в падении, друг мой, эту сладость надо испытать, чтобы её понять. Самый глубокий низ и самый высокий верх – концы одной цепи. Бродяга, отвергнутый – я сам отверг всех, я путешествую, обладаю женщинами, играю в карты и рулетку, курю, пью вино, ем и сплю в четырех стенах. Пусть мои женщины грязны, вино – дешёвое, игра – на мелочь, путешествия совершаются под ветром – это всё то самое, чем владеет миллионер. Такая же, чёрт побери, жизнь, и, если даже взглянуть на неё с эстетической стороны, – она, право, не лишена оригинального колорита, что и доказывается пристрастием многих художников, писателей к изображению притонов, нищих, проституток. Какие там чувства, страсти, вожделения! Выдохшееся общество приличных морд даже не представляет, как живы эти чувства, как они полны неведомых «высоте» струн! — А кем бы ты хотел стать? — В следующей жизни мне хотелось бы стать картиной или скульптурой, созданной рукой великого мастера, и долгие столетия созерцать лица музейных посетителей, считывая эмоции в их изучающих взглядах. Человек ощущает себя как картина в обществе, — настолько он не заметен. — Спиноза любил латинское выражение «sub specie aeternitatis», что означает «с точки зрения вечности». Он говорил, что ежедневные проблемы кажутся не такими страшными, если взглянуть на них с точки зрения вечности. Пик дереализации, только чувства рефлексии радикально сместились на эмоции. Всё же тот коктейль на столе был авторский. Мысли путаются. Проживание мига, той жизни, которую мне никогда не было понять. Но это произошло — «Рожден не летать» — куда-то уплыло, как и трезвость. Это безумный кабачок, где я сдал все остатки разума. Мне показали как играть партию, и даже проигрывая и при этом получая удовольствие — Сава спаривает фигурки ферзей, хихикая. Это возможно дико, но вкус праздности такой липкий до сих пор. — Давай вызовем блядей, а то скучаю по жене, — Сава ловко ухватил запястье правой руки, в поисках кольца, наверное. — Не стоит смешивать разум и праздность. Не то чтобы вселенная схлопнется, — провел пальцем по безымянному. — Просто будет хуево, как минимум, морально. — он забрался в карман джинс, оставляя какую-то фигурку. — Ферзь в кармане станет маяком и укажет путь. — дыхание опалило скулу. Не думал, что он верит в нечто эзотерическое. — …Я вспомнил, как однажды жестоко обошёлся с осой. Она ела джем с блюдечка, а я ножом разрубил её пополам. Не обратив на это внимания, она продолжала пировать, и сладкая струйка сочилась из её рассечённого брюшка. Но вот она собралась взлететь, и только тут ей стал понятен весь ужас её положения. То же самое происходит с современным человеком. Ему отсекли душу, а он долго — пожалуй, лет двадцать — этого просто не замечал. Клетка реальна, свобода — абстракция. Цитата классика окончилась в каком-то помещении. Вмиг вспомнилась кинутая Савой фраза: «Развлекайся» — а после он запер меня в каком-то помещении. Что-то между подсобкой и гримерной: множество костюмов, тряпок, запах геля, масел и прочего-прочего-прочего. Шорох в углу смутил. Юная дама переодевалась в повседневную одежду. Маска на голове оттеняла лицо. Девушка вздрогнула и замерла. — Прив-е-ет, — особа кивнула, продолжая собираться, но уже в темпе. Даже что-то бормотала. — Сука, Сава, — что-то неразборчивое, — Просила же не заводить в стафф клиентов. — клиентов? Девушка уже собралась, клацая что-то в телефоне, вздохнула и направилась в сторону выхода. Стало любопытно и как-то неловко. Не успев извиниться и выйти перед ней, она хватает меня за руку и ведёт в сторону выхода клуба, где уже пару минут как ожидает такси. И только её взгляд заставляет идти за ней. Уже трезвый почти, это место почтил и, как Чёрный Плащ, исчезаю в ночи. Слава Лестница пустует, хочется вдохнуть воздуха посвежее. Вынув из пачки одну сигарету, проводишь ею вдоль носа, улавливая слабый аромат шоколада. Насладившись мгновением, тянешься за зажигалкой. Устроив никотиновую палочку меж пальцев, замечаешь нездоровый оттенок кожи. Сигарета тлеет, заставляет оглянуться и понаблюдать что творится. Темно, пусто, пусто, скука. Опа! Длинные ноги судорожно меняют местоположение, в итоге примостились так, что силуэт повторяет «V». Кудрявая макушка так и не нашлась на привычном месте. Что ж, тут два пути. Хотелось бы верить, что он просто не может открыть дверь кабинки. — Хотя ему бы прочитать лучше инструкцию о том, как перестать быть ебланом и вешаться на каждого встречного. — Проносится шепот, сдавливая что-то внутри. Разговор на балконе — Того я столкнул в канал, он утоп. Про двух других ты сам знаешь… Никому не расскажешь? — Да нет, — самокрутка тлеет в пальцах. Её хозяин ищет кого-то в толпе. — Конечно! У тебя ведь я один. Как появится кто-нибудь другой, так сразу же меня и сдашь! — Не думаю. К чему? Я и сам возможно умру к тому времени. — бычок дотлевает на подоконнике. Слава — Больно, — пьяный удар в плечо немного саднил. Мирон едва стоял на ногах, чудом Слава успел поймать его. Хотя, поцеловаться с кафелем клуба тоже своего рода романтика. — А мне как? — наглость лишь забавляет, где-то внутри умиляет. — Я под таблеткой и в дереале, — тело шатается неваляшкой то вперед, теперь и назад. Дверь громко отбила в спину, закрывая намертво. Глаза напротив мало что соображали, только смотрели сквозь тело напротив. Скользкий кафель устроил руки Мирона на чужой шее, заставив повиснуть. И смутиться. Ситуация напрягала и накаляла. — Так, — вышло тяжело и хрипло. — Давай ты постоишь, сможешь ведь? А я пока, — желтые очки были нагло сняты. — Ладно? Хорошо, это забавно. Забавно наблюдать, как лицо расплывается в мягкой улыбке и хочется убрать прядки, мешающие насладиться мигом, который уйдет в пустоту. Он покладист как кот: так и жмется к ладони на ласку. Рука прижимает нижнюю челюсть, неприятно вздергивая голову выше. Закусив губу, Миро плавится, сползая вниз. Шорох, хруст. Тело прижато к кабинке — и даже не ойкнул; руки ведут по спине, царапая одежду, в надежде почувствовать запах теплой плоти. Выдох. Нельзя-нельзя-нельзя. Что-то внутри распадается. Мирон жмется, давая намек. Это неправильно, он пьян. Чужая рука вяло справляется с ремнем. — Отвращение меня задушит, — Слава хватает его руки и скрещивает. Мычание затыкается ртом, поглощая чужой язык. Эти ласки точно ни к чему, когда ясен исход. Вторая рука расстегивает пряжку и снимает ремень, неприятно звякнув. Чужие руки зафиксированы, теперь можно насладиться. Хлипкий стон сопровождает ведение руки. Палитра эмоций красится по его лицу. Сначала холодные руки отрезвили, но, увидев цель, он успокоился. Лицо всё больше походило на ахегао. Сплюнув на ладонь, терпеть уже не было сил. Пришлось немного приспустить собственные спортивки, навалившись, чуть ли давя Мирошку. Мирошка такой хрупкий, даже выдохнул тяжело и почесал связанными руками по животу. — Быстрее, — выдыхаешь. Какое громкое биение сердца. Ведя рукой грубее, ты закатываешь глаза, поднимая голову, открываешь шею. Она такая мягкая, как у жертвы. Хочется сгрызть. За пару мгновений успеваю схватить. Как же склизко. Всё равно ощущение слизи сохранилось на пальцах. Такое эфемерное, тягучее. Вода шумит. Он всё еще не вышел. В два шага приблизившись к кабинке, Слава открывает дверь и видит спящего на толчке Мирона. Усмехнувшись, он кладет его руку себе на плечо и приобнимает за ребра. — Изменила дама. Наклюкался не в себя. Лан, парни, бывайте. Мельтешения сверху заставили обратить на себя внимание. Два лица, так почему-то похожих между собой, пересекаются на балконе. Неужели они знакомы? Как это и почему? Личность в очках оборачивается на взгляд и хитро улыбается. Если бы он мог подмигнуть и снять очки, это было бы забавно. Но уже нет. Что же скрывается за этими очками? Олег исчез в дверях. Олег — Хочу со звездой. — «Или стать звездой?» — с елейностью проносится в мыслях. Оголенные бедра поднимают температуру, глаза застыли на ненужных тканях. Она выпивает бокал, правда черпает не из бутылки вина, а из себя. И её привычка цедить сотворила из жажды зависимость. Её некогда опрятный вид изменился. Она не такая. Словно лампа Алладина с выдохшимся волшебством. В её ледяных глазах щитом стоит глыба, не давая просвету чувствам. Огненные волны взывали приручить. Моя роль — не берсерк, но можно ли утверждать, что бестия норовилась съесть меня? Её холодные пальцы — паучьи лапки, которые двигаются к априори дохлой мухе. Хищница? Падаль. Каждое движение ломанное, неественно. Пальцы не оставляют за собой ласки, тепла. МнИМО. Её тело не отточено: складки при наклонах съедают изгибы, мясистые бёдра… Нет, она не уродлива. Она мне противна. Её губы на вкус, как враньё. Между нами пропасть — большой каньон. У тебя смуглая кожа, а не мягкий, хрупкий фарфор. Пальцы путаются в ярких волнах. Фата их оттеняла, а ощущение лжи кольнуло под ребрами. Под рукой с несовершенными волосами она дергается навстречу, словно её приручили. Да, мне тоже неприятно. Эта сука думала, что попал в капкан, но рядом со мной эта птичка в ловушке. Болезненный стон искажает твой внутренний мир — с нотками фальши отдает в пустоту. Невыносимо любить призрак. — Ах, вы птица ещё та, но жаль, что я не орнитолог, — холодеют вены от взгляда. Лицо красится ужасом. Но черты птички стали ближе к призрачному идеалу благодаря мертвенно бледным губам. Слава — Смешивание бензодиазепинов и алкоголя может привести к респираторной депрессии, снижению координации, спутанности сознания, проблемам с памятью, нарушению рвотного рефлекса, бредовым ощущениям, психозу, агрессии, мании, возбуждению, головокружению, амнезии, галлюцинациям и суицидальные мысли, — монотонно читает голосовой помощник. Мирона не смущает присутствие водителя и его желчный взгляд. Тот не сворачивает, проезжая канал. — Это обычный мой разгон, — в бутылке вишневого коктейля пузырится недельная доза транков. Этот пидор чуть не сбил человека, при этом требуя пять звезд. Но это не так важно, когда под твоими пятамим целый район, пускай и не юг. Интимная близость что ли? Разделяя крышу на пару с… а кто он мне по факту? С ним приятно проводить время, не докучает. Душнит иногда, правда. Ну это так, местами. И вот сейчас его глаза немного прояснились. То ли от мыслей, то ли от вида на тихие улочки города. — Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи, — напевает Слава, забираясь вслед за Мироном на крышу. От знакомых мотивов повеяло ветхой ностальгией тех времен, когда небо было голубым, а время беззаботным. — Я отправляюсь за тобой, чтобы путь мне не пророчил, — унес ветер слова куда-то в даль. Мирон и его мысли — Давно помню на крыше жили мои летучие мыши. Иногда я по ним скучаю. — Дерьмо случается, ничто не вечно… Подожди, у тебя были мыши? Почему, блять, не журавли? — Не веришь, Мирошка? Это нормально. Каждый на мир смотрит по-своему: для кого-то комок в небе — падающая звезда или синичка. Но если подумать, Мирош, что отличает птицу от летучей мыши? И хоть крылья у них разные, цель то одна и та же. — идет вдоль парапета. — Можно быть ночным хищником, а можно зимней птичкой. Но мы оба летаем. Цель у нас одна, понимаешь? — останавливается напротив него, только лунный свет освещает фигуру будто нечто святое. Слава поднимает Мирона и показывает ночной город. И шепчет на ухо: — Представь как под нами будет трястись игра как под шконкой. Заманчиво? Был ли это Слава или уже мысли? — Это обычный мой разгон, так что дальше ждал форсаж, — едем в такси, водитель хамло, что-то читает механический голос, проезжаем канал. Раньше голос раздражал. Сейчас эта соечка стала такой родной со своей гнусавостью. Вход на крышу встречал холодным радушным ветерком. Увы, он не унёс разговор перед подъемом на нее, оставляя склизкий осадок. — Я разрываюсь, понимаешь? Раньше я всегда уделял всем одинаковое количество времени — то есть нихуя. Я сейчас понимаю, что делал больно. Делал тебе больно, делал больно семье, друзьям… Но сейчас у меня есть выбор. Это меня разрывает. Я всегда был уверен в себе, потому что у меня был один путь. Я не сомневался… А сейчас я чувствую себя белкой в колесе, которая сдохнет от старости. Нахуй я нужен? Нахуй я нужен? Нахуй я нужен? — истерический смех, переходящий в слезы. — Если бы ты был белкой в колесе, ты об этом даже и не задумался. Давай попробуем понять, что не так. Ты боишься. — издевательская улыбка перечеркнула слова поддержки. Мне как ни крути вас не понять. — Ты знаешь, тоска, как зараза: есть носитель, а есть человек, который просто, ну, лежит в поле… и его кусает клещ. — У меня иммунитет на энцефалит, получается, — разговор никак не вяжется. В кармане оказывается дешевая жвачка, которую вытаскивает Мирон и пару мгновений вертит в руках. — А что такое любовь по-твоему? — Обертка от жвачки «Love is», — усмехнулся Слава, увидев жвачку. Он беспрепятственно забрал её, аккуратно раскрывая обёртку. Впихнул резинку в рот, пальцами задевая чужие губы, отбросил фантик, где было послание: «Love is… a great adventure». В тумане сознания мелькает маяк мысли: «Я на тебе заторчал», пропуская мимо ушей уведомление о скором переезде Мирона. — Ты думаешь, что я тоже под допингом? Зрачки спрятали радужку. Страх исчез давно почему-то. Счастье словно не за горами. Так хочется к нему прикоснуться. Вцепиться. И не отпускать. Вдыхать шлейф аптеки, чувствуя растворение тревожности. Доверие закреплялось с каждой секундой через касания. Слава отмер, снимая очки, удерживая за плечи. Сейчас его ледники тают, а в глазах разгорается тепло и где-то в глуби океана появляется надежда. Будет ли от нее цунами? Поглаживания по плечам вводят в ступор. Словно… всё повто-торяется. Мир цик-цик-закцикливается. Или мне кажется.? тся? — Я снова бухой, я снова рэп читаю, — в мыслях всплыл сегодняшний разговор с хозяином заведения. Встреча, как в кино, которая должна изменить нашу скучную жизнь. Славка горланил на весь проспект, разбавляя тишину мрачного города. — Я очень бездарный певец, как Серёга Шнуров. — поймав смешинку, даже забылось, что мы вроде как пошли к какому-то звукарю и «пиздатому челику, его строчки, кста». Рома [Вы] Олежа: С добрым утром, спящая красавица. Прошлые часы пролетают отрывками, но всё никак не хотят сложиться в общую картину-пазл. Наверное потому что знобит нереально, а еще дергается глаз. Первым чувствуется холод. Я в холодильнике? Умер и в могиле? Пришлось открыть глаза. Вот и привычные облачное небо. Район особо не знакомый, но адрес на доме подсказывает, что он на «Севере» города. Улицы спят. Хотелось отложить телефон, как устройство вибрирует в руке, уведомляя: Вам пришло сообщение. [Вы] Неизвестный: 59.86****, 30.25**** Номер Ромы был доступен всего лишь трем людям: матери, куратору и Олегу. В остальных случаях он игнорировал звонки и, тем более сообщения. Код этого города, значит какой-то знакомый. Знакомый-незнакомый. Похмелье отсылает к клубу, коктейлям, разговорам. Был один кадр с трип-картой. Возможно, это он? Думы прерывает трель домофона и стук двери. В голове саднит от резких и громких звуков. — Падать с каждым разом всё больней? — усмехаются за спиной. Обернувшись, Рома увидел девушку в шубе-плащ и тапочках. — Заходи быстрей, холодно. На ступеньках незнакомка напомнила своя имя — Арина. На пороге она бросила шубу-плащ, оставаясь в одних тапочках. Дефилируя до кухни, взгляд скользнул по обнаженной спине, напоминая о проведенной ночи. Пазлы в голове понемногу складываются. Скидывая промокший плащ туда же, куда и шубу-плащ, направляться было некуда. Путь был один — в кухню. — Не холодно? — в ответ Арина встала со стула и направилась в сторону Ромы. Она нежно улыбнулась, а пальцы остановились на молнии с собачкой. Украв зип-худи, она спряталась в ней. — Ах, Ромка, — взяв какие-то склянки, Арина достает содержимое, смахивая сушеные листья на бумажку. — По глазам вижу: не понимаешь ниху-я. — нежно протянула девушка, закручивая самокрутку. — Будешь? Может, так вспомнишь. — на поверхности лежала вторая папироса, которой щедро поделилась Арина. Щелчок, затяг, кашель. — Это что за херь? — поперхнулся Рома дымом. — Это — органика. Химия у тебя была вчера. На рассвете девушка поведала о прошедших сутках, проведенных вместе. Как они встретились, как Рома блевал в кусты у дома, как отключился на пару часов на полу. «Вот почему так ломит тело» — вырвалось вслух. — Нет, кис, ты вчера вышел окно. Недоумение, за которым пошла история зарождения спора между Ромой и… Ромой? Девушка придвинулась ближе, расторможенно пытаясь объяснить суть. Попытки сфокусироваться тщетны, казалось, что Арину может сбить даже прядка непослушных волос. Было понятно только одно: Рома сиганул с балкона второго этажа, доказывая, что он не умеет порхать, как бабочка, поскольку он: «не рожден летать, а только ползать». Арина рассмеялась. Мне точно помнится, как я бродил по улице, разглядывая унылый закат. Вот сталинки — стены, через которые не пробраться вертухаям; пустая площадь, на которой будет завтра праздник; тропы покрыты песком… Но хотелось бы и золота. Интересно, как бы тогда передвигались люди? А нужно ли им это? — Кис, расслабься и выкури уже этот косяк, — чужой бычок полетел в банку с такими же. Банка такая прозрачная, а ведь правду говорят: мы — это то, что едим. Метафоры рассекла Арина, так по-хозяйски севшая на колени. — Ты мне задолжал, знаешь? — И какова цена? — Твое тело, — коготки поглаживали шею, поднимаясь к щеке, сползая к подбородку. Поддавшись порыву, Рому вовлекли в сухой поцелуй. — Вы куплены дорогою ценой; не делайтесь рабами человеков, — шепчет девушка, ведя в спальню. Игра начинается снова. Интересная тема, получается. Судя по рассказам Арины, Сава балуется аптекой — «Ну, колеса, типа бензо». Сама же девушка ввела в краткий экскурс «органической» химии, отравляя бошками — «Затягивайся сильней, кис». После спонтанного секса, Арина вбила в книжку свой номер, подписав себя «Кисонька». Мазнув по скуле, она быстро спровадила, оставляя только вопросы. Чутье подсказывало, что ответы скрываются в координатах. Вбивая в карты их, создавая маршрут, оказывается, что это не так далеко. Смутные черты напротив заставили скользнуть к бейджику но не заметив его на месте, Рома нахмурился. Стук двери. В аптеке только он. Оправа уже с прозрачными линзами показала усталый взгляд, сместившийся в сторону кассы. — Тофизопам, двадцать, — втыкание в телефон по дороге оказалось полезным. «Бензо», упомянутые Ариной вскольз, оказались транквилизаторами. Что-то легкое. Подойдет для начала. Для начала, чтобы распробовать и понять, что это не его. Он же не сторчится на диване рок-звездой, да? Сощурив глаза, фармацевт постучал пальцами оборачиваясь к ящичкам. Поправив очки, выдал: — Может, аскорбинки? — кивнул в сторону кофеиновых пластинок. Я нахмурился. — Рецепт? А вот здесь уже два пути, один из которых рациональный. Вселенная уже не намекает, а кричит: не лезь в проблемы. Подключается паранойя, которая рассказывает сознанию, что его посадят по два-два-восемь просто за то, что ну «стоял, пока курили дома. Откуда мне было знать, что там был не только табак?», но внутри что-то позывало рискнуть. Мозг не сумел сморозить тупую и очевидную отмазку, когда фармацевт достал пачку, подписывая на ней что-то. Пищание, оповещение цены. — Сохрани чек в следующий раз, когда придешь ко мне, кис. Несколько оповещений, за которыми последовал навязчивый звонок. «Кисонька». Спустя несколько дней Арина поинтересовалась о ближайших планах, получая заветный ответ, позвала на встречу, но по адресу, отправленному в смс, была устроена вписка. Тише всего было на кухне, где мирно обсуждали будничные темы. — А когда в жопу два хуя? — не унимался первый софист-обкурист. — Ну так хуи трутся, — не унимается второй, показывая трение пальцами. — Это не пидорство, потому что оно как бы минус на минус получается плюс, — усмехается третий, возвращаясь из балкона. — Вот смотри, Паш, прикольно было бы, если мы кому-то засунули и терлись хуями друг об друга? — Ну я был бы не против. Ну вот я ебу и трусь об тебя и сразу вспоминаю, — умную мысль грубо прервал оппонент, продолжая гнуть свою линию. — Мы когда в анусе одной телки, мы не её ебем, а друг друга. — Друг другу шкурку сдираем, — агрессивно кивает Паша. Ох уж этот Пашка, явно постиронист, так тонко изгаляется над другом, используя волнующую тему последнего. — Поэтому нет, это достаточно пидорски. — Да, это кстати хуёво. Взгляд в точку. Стало душно. И скучно подслушивать чужую повседневность. От музыки болела голова, вынуждая достать телефон и заказать такси — в пьяном угаре далеко не уйдешь. Арину увидел мельком, и то зажимающейся с каким-то мутным пареньком. Рома уже направился в сторону выхода, как вой в гостиной заставил обернуться: та самая Арина целуется с какой-то девушкой, видно, не ожидавшей таких действий. Она прижала её ближе, её пальцы мазками касались лица. Толчок. Опустив взгляд, Рома натыкается на кого-то. Девушка. Девушка, которая никак не вписывается в эту атмосферу, словно она бледная поганка. В её угасающих глазах поместилась бы вся тоска мира. При этом, не сглаживая великую женственность, что манит всех в радиусе десятков метров. Толчок. В сторону туалета. — Ну, в общем...

Как я тебя заебался ждать и нашёл, Моя Девочка Пиздец.