***
Когда его вытаскивают из машины и тащат куда-то, Игорь помнит смутно. Наконец его заводят по невысокой лестнице на крыльцо. — Что с ним? — раздается совсем резкий недовольный голос. Волков. — Он пытался сбежать, когда мы приехали, — тут же откликается первый наёмник, — видимо, вывернул руку, когда выбирался из наручников. Игорь не понимает, куда его привезли на этот раз — точно за город, но что это за место? Деревня? Дачи? До здания его практически тащили, и Игорь отчетливо помнит запах влажной земли. — Отведите его в комнату, — приказывает Волков. — А то дело… — Потом, — обрывает его Олег. Игоря ведут в дом и наконец снимают с головы мешок. Едва наручники, звякнув, соскальзывают с запястий, Гром, морщась, ощупывает опухшую покрасневшую кисть. От боли перед глазами у него все расплывается. В комнату заходит Волков с небольшим чемоданчиком в руке, кивком отпуская своих людей. — Вот чего тебе спокойно не сидится, майор? — устало спрашивает он. — Ты его уже вытащил, — не спрашивает — констатирует факт Игорь. Волков молча показывает на его руку. Поколебавшись, Игорь протягивает пострадавшую кисть. Игорь пытается держаться. Но от боли не может сдержать крик, после чего несколько минут сидит, смаргивая слезы и пытаясь выровнять дыхание. Волков молча накладывает повязку и оставляет на тумбочке таблетки. — Спокойной ночи, — бросает он перед тем, как запереть Игоря. Среди ночи Гром просыпается от боли. С трудом нащупав блистер с таблетками и бутылку воды, оставленную Волковым, Игорь запивает обезболивающие и садится в кровати, баюкая ноющую руку. Во всём доме тишина. Его комната на втором этаже, на окне решетки. Слышно, как заливается в саду соловей. Всё это напоминает Игорю о детстве, о пионерских лагерях, куда его регулярно отправлял отец, а потом и дядя Федя Прокопенко. Он всё еще жив, думает Игорь. Жив, и ему даже вправили руку. Значит ли это, что он нужен Волкову? Что делать дальше?***
Заперев дверь, Олег спускается на первый этаж и входит в тёмную спальню. Остановившись у порога, смотрит на кровать у стены, на которую падает свет из коридора. Медные волосы рассыпаны по подушке веером, грудь медленно поднимается и опускается в такт дыханию. Осунувшееся лицо кажется совсем юным. Тихо попискивает переносной кардиомонитор, белый провод капельницы ведет к игле в левой руке Сережи. Игрок сдержал обещание. Нашел и медицинскую аппаратуру, и хорошего врача, который наблюдает Сережу на дому. Но однозначного ответа нет. — Вероятность благоприятного исхода пятьдесят на пятьдесят. Проблема в том, что в психиатрической больнице ему давали лекарства, не прописанные в протоколе. Кто был его психиатром? — Рубинштейн — отвечает Волков. Врач, немолодой, но подтянутый мужчина с худым лицом мрачнеет. — Это не очень хорошо, — пожевав губами, он задумчиво трет рукой подбородок, — в определенных кругах про него ходят… ну, не слухи — слушочки. Несмотря на огромное количество пройденных курсов, полученных дипломов, которыми обвешаны стены его кабинета, Рубинштейн отклоняется от общей системы лечения. — О чём вы говорите? — бледнеет Олег. — Экспериментатор хренов, вот кто ваш Рубинштейн! — резко отвечает врач, — молодой человек, я не могу ничего утверждать, но скорее всего, ваш друг сейчас в коме из-за непроверенных и нигде не зарегистрированных лекарств. Этот Фрейд местного разлива склонен не лечить пациентов, а наоборот, всячески ухудшать их состояние, чтобы проверить, насколько далеко всё может зайти. — Его … — Волков с трудом переводит дыхание, по его лицу пробегает судорога, — это можно как-то вылечить? — Буду делать всё возможное. Но я всего лишь врач, а не волшебник, — мужчина с сочувствием смотрит на Олега. После разговора Волков вышел на улицу покурить. Первым желанием было немедленно вернуться в город, разыскать Рубинштейна и придушить его голыми руками. Но это не давало никаких гарантий, что Сережа очнется. И эта мысль сводит его с ума. «Надо держаться», — как мантру повторяет Олег каждый день. Ради него, ради Сережи, которому как никогда нужна его поддержка. «А если…» — нудит отвратительный голос в голове. Олег пытается заглушить его, но получается не всегда. Если Сережа не очнется… что тогда? Ведь чем дольше он находится в коме, тем сильнее могут быть последствия. А если он очнется, но перестанет его узнавать? Станет абсолютно беспомощным, как ребенок, и ничего не понимающим? Олег сдавливает ладонями виски, забыв о зажженной сигарете, которая больно обжигает пальцы. Нет, Сережа очнется. Очнется абсолютно здоровым. Иначе быть не может. Не для того Олег прошел огонь и воду, выбираясь из Сирии, не для того организовывал людей и ночью вламывался в больницу, откуда забрал бесчувственное тело лучшего друга. Не для того, чтобы его потерять. Потушив бычок, Олег бросает его в мусорку и возвращается в спальню, к Сереже. Наклонившись к лицу Разумовского, Олег тихо шепчет ему на ухо: — Серый. Никакого ответа. Но Олег читал где-то, что лежащие в коме могут слышать. Что, если блуждая по просторам своего подсознания и уже подходя к границе, переступив которую не возвращаются, Сережа услышит его голос? — Серый, это я. Я вернулся к тебе. Должна быть в мире справедливость. Жизнь за жизнь. Гром пощадил Сережу. Олег пощадил Грома, хотя от него следовало бы избавиться, слишком много этот мент знает. Олег никогда не был суеверным. Но чертовщина, которая на регулярной основе происходила с Разумовским, не оставила ему выхода. В такой ситуации Олег был готов взывать к любым богам, лишь бы это помогло вернуть родного человека к жизни. — Открой глаза. Пожалуйста, Серый, посмотри на меня. Ты мне нужен. Я… я скучаю, — голос предательски дрожит, и Олег с удивлением чувствует, как к глазам подступают слезы. Черт с ними. Он так устал. Жизнь с Сережей никогда не была легкой. Но он, Олег Волков, выбрал именно такую, другая ему не нужна. Лишь бы Разумовский стал самим собой. И даже если с ним очнется его пернатая хтонь, они найдут способ от неё избавиться. Ведь они будут вместе, как Сережа всегда и хотел. — Иди ужинать, Серый. — Мне надо доделать. — Иди, а потом подумаем вместе. — «Vmeste»! Звонкий, дрожащий от радости голос Сережи звучит в ушах эхом давно ушедшего прошлого, когда они были студентами, снимающими однокомнатную квартиру на Политехнической, и спали вместе на одном продавленном диване. Если Сергей умрет, или останется овощем… Что ж, тут только один вариант — пуля в голову. Сначала ему, потом себе. Потому что жить в мире, где больше нет Разумовского — нет, это не для Олега. Волков осторожно ложится рядом, съеживается на самом краю кровати, прижимаясь к телу Сережи, и закрывает глаза. Еще есть время. Состояние Сережи не критично, а значит, еще можно подождать.