Сережа спотыкается на ровном месте — ноги его не держат, и падает прямо на пол посреди коридора. Сердце колотится так, словно он только что пробежал кросс, в глазах подступают слёзы.
Это оно, то воспоминание… первый месяц в детском доме. Традиция рассказывать о том, что было «до»… что мог рассказать Сережа? Детский психолог сказал, что это вытеснение памяти… Почему тогда он помнит пламя, охватывающее всё вокруг?
Олег тоже как-то спрашивал его о родителях и доме. Сережа ответил честно, односложным «не помню». Олег понимающе кивнул и рассказал про погибшего отца и бабушку, которая воспитывала его вплоть до своей смерти. Разумовскому рассказать было нечего.
Однако Птицу обвинение в поджоге почему-то оскорбило, и он вырвался на свободу. Это был первый раз, когда он полностью захватил сознание Сережи.
А что, если…
Сережа зажмуривает глаза, встряхнув головой. Нет-нет, это невозможно… Но что, если Птица
помнит?
— Кар!
Сергей вздрагивает и оборачивается. За его спиной белая ворона выжидающе смотрит на него глазами-бусинками.
— Спасибо тебе, — неожиданно говорит Разумовский, — я не знаю, кто ты, но спасибо за помощь.
Ворона делает несколько шагов к нему и останавливается. Сережа нерешительно протягивает к ней руку.
— Я хочу вернуться, — очень тихо говорит он, — хочу прийти в себя и узнать всё, что случилось с Олегом. У меня больше никого нет. Помоги мне, пожалуйста.
Ворона несколько мгновений не двигается, а затем вдруг резко распахивает крылья и поднимается в воздух.
Сережа вскакивает на ноги. Ворона делает круг под потолком и летит к лестнице. Разумовский — за ней.
В этот раз они спускаются вниз. Сережа сначала считает этажи, но потом сбивается. Ему кажется, что он пробежал уже этажей семь, но ворона по-прежнему ведёт его вниз. Сергею не остается ничего другого, кроме как следовать за ней.
Наконец ворона влетает в открытые двери, ведущие в коридор, и с громким карканьем вдруг исчезает. Сережа останавливается в нерешительности, не зная, что ему делать дальше.
Стало быть, его пернатый проводник привел его куда надо, дальнейшие действия за Сергеем.
Разумовский останавливается, озираясь по сторонам. Что он хочет сейчас? Найти Птицу? Это не желание, а необходимость. Спросить, действительно ли он помнит? Есть риск, что Птица придет в ярость.
А вот хочет ли он сам узнать правду о своём прошлом? Что могло произойти, когда он был маленьким, что его психика спрятала эти воспоминания под покровом забвения?
А если он действительно виноват…
Сережа делает глубокий вдох. Хочется забиться под одеяло и лежать там не высовываясь. Хочется, чтобы всё это было просто страшным сном. Он проснется и увидит рядом с собой живого и невредимого Олега.
Олег…
Сережа вздыхает, в нерешительности закусив губу. Нужно двигаться дальше. Он просто теряет время, если будет стоять здесь.
В конце концов, это его подсознание.
— Птица! — достаточно громко зовёт Сергей, — ты меня слышишь, я знаю. Ты мне нужен.
Никакого ответа. Сережа оглядывается, даже задирает голову вверх — с Птицы станется засесть где-нибудь под потолком, притворившись вампиром и неприятно скалясь.
— Я хочу вспомнить. Хочу знать, что случилось тогда, в ту ночь, когда сгорел мой дом.
Шелест крыльев раздается так отчетливо, что Сережа не может сдержать нервной дрожи. Рефлекс.
Птица стоит в конце коридора, закутавшись в крылья, словно в плащ, и молчит. Ждет, что Сережа бросится к нему.
Но Сергей не двигается. В конце концов,
это Птица — его часть.
Он не знает, сколько времени проходит прежде чем Птица наконец с раздражением разворачивает крылья и идет к нему навстречу.
Разумовский еле заметно выдыхает. Больше он не позволит командовать собой.
Птица останавливается в полушаге от него, всматривается хищными жёлтыми глазами, выискивая что-то лице Сережи и, судя по всему, не находя.
— А ты не пожалеешь о том, что узнал? — неожиданно прямо спрашивает он.
Сергей отвечает не сразу. Пожалеет ли? Возможно. Но лучше знать, тем более, что шанса вспомнить может больше и не представиться.
— Я хочу знать правду, — сухо отвечает он.
Чёрные глянцевые перья недовольно топорщатся. Птица смотрит на него, с трудом желая скрыть досаду, но, тем не менее, передергивает плечами.
— Хорошо, — наконец говорит он, — но только увидишь ты не так, как привык. Не через дверь.
— Почему? — спрашивает Сережа с удивлением.
— Потому что это воспоминание есть только у меня. Оно сокрыто во мне. А башня — это всего лишь проекция твоего подсознания.
Разумовский смотрит на него некоторое время, после чего уверенно протягивает руку.
— Показывай, — говорит он, и это больше всего похоже на приказ.
Птица чуть приподнимает брови, но не спорит, только недовольно поджимает губы.
— Я тебя предупредил, — ворчливо отзывается он.
Обхватив когтистой рукой худое запястье Сережи, Птица ведет его за собой.
Они входят в какую-то комнату, которой в настоящей башне нет и быть не может — это Сергей знает точно. Судя по всему, это личная «спальня» Птицы, которую он обжил в их общей голове.
— Тебе нужно лечь, — поясняет он, указывая на широкую двухместную кровать, на которой могли свободно поместиться человек пять.
— И раздеться, — заканчивает за него Разумовский.
Птица резко оглядывается, и Сережа не может скрыть насмешливой ухмылки.
— Сереженька стал показывать зубки? Удивительно, что они у тебя остались после всей этой гадости из автоматов, — язвит в ответ Птица.
Сережа пожимает плечами. Он впервые чувствует себя так свободно, разговаривая с Птицей. Потому что чувствует — Птица больше ему не указ. Только он — он сам — будет распоряжаться своими мыслями, желаниями и действиями. И Птице придется с этим считаться.
Он укладывается на постель, предварительно скинув потрепанные кеды — несмотря на то, что это воображаемая кровать в воображаемой комнате, и даже сами кеды ненастоящие. Просто Сережа хочет почувствовать себя как дома.
Тихо щелкает дверная ручка. Разумовский вздрагивает и резко садится.
В спальню заходит Тряпка. На этот раз, без белой вороны.
— А ты что тут делаешь? — искренне удивляется Сережа.
— Он нужен, — недовольно отзывается Птица, — тебе нужно
собраться. Стать
цельным. Только тогда ты сможешь всё вспомнить.
Тряпка обходит кровать с другой стороны и протягивает маленькую ладонь Сереже. Тот, не раздумывая, накрывает её своей. Другую его руку крепко обхватывают когтистые пальцы Птицы.
— Закрой глаза, — говорит Птица, — мы сделаем всё остальное.
Сережа послушно смеживает веки.
***
Выстрел звучит еще раз. И еще.
Спрятавшись под кроватью, Сережа лежит, закусив костяшку указательного пальца, и изо всех сил сдерживает рвущийся наружу крик.
Пять минут назад мама, рассказывающая ему на ночь сказку, вдруг резко умолкла, прислушиваясь к происходящему за дверью.
— Мам, кто там?
— Ни в коем случае не выходи из комнаты, — она ласково гладит его теплой рукой по рыжим волосам, — я скоро приду.
— Мамочка, мне страшно!
— Не бойся. Ты помнишь мудрого ворона, про которого тебе рассказывал папа? Он защитит тебя. Только тебе нужно сидеть очень тихо.
Едва за ней закрывается дверь комнаты, Сережа вылезает из кровати и ложится на пол, поближе к тонкой полоске света, льющегося из коридора.
Среди голосов Сережа отчетливо слышит отцовский. Он спокойный, но в нем уже чувствуются нотки волнения. Мама добавляет что-то, пытаясь образумить нежданных гостей.
Внезапно всё смолкает. А потом раздается испуганный крик, после него звучит выстрел.
Сережа бросается обратно к кровати и прячется под неё. Ему страшно, страшно до ужаса. Он не видел тех, кто пришел к ним домой. Не знает их имен, не знает, кто они. Единственное, что он помнит — это тихие споры родителей в последние несколько дней подряд, слезы мамы, которые она тщетно пытается скрыть. И ярко-голубые, как весеннее небо, глаза отца — такие же, как у Сережи.
На пол с тяжелым стуком ударяются два каких-то тяжелых предмета. Громкие шаги приближаются к спальне, дверная ручка медленно опускается…
Сережа закрывает глаза.
Ворон… Помоги…
Становится трудно дышать. Сережа с трудом сдерживает кашель и вдруг понимает — пахнет дымом!
Он вскакивает на ноги и бросается к двери.
А за ней взметнувшееся пламя уже облизывает занавески. Полыхает скатерть на столе, и кровать тоже горит.
Посередине комнаты, прямо в центре пламени лежат два тела, под которыми уже натекла кровавая лужица.
— Мама! — всхлипывает Сережа, окаменев от ужаса и горя, — папа!
Огонь подползает всё ближе, дышать становится всё труднее. Сережа бросается к лежащим на полу родителям, хватает их за руки, трясет, пытается разбудить — но тщетно.
Мама лежит на полу, на белой рубашке расползается пятно.
Папа лежит рядом, в распахнутых голубых глазах уже пляшут охватившие комнату языки пламени.
И Сережа кричит.
***
— Так и должно быть? — бледнея, спрашивает Тряпка, изо всех сил стискивая ледяную руку Сережи.
Птица, нахмурившись, прижимает другую руку к груди Разумовского, всматривается в его словно окаменевшее бледное лицо.
— Кажется… — начинает он и внезапно осекается.
— Что? В чём дело? — уже не пытаясь сдерживать панику, вскрикивает Тряпка.
— Он проваливается… — еле слышно говорит Птица, — еще глубже…
— В каком смысле? Куда ему еще провалиться, он и так в коме?
— Это верхний уровень, тупица, — шипит Птица, — а это воспоминание подействовало на него, как действует созерцание чужой смерти для человека с глубокой депрессией.
— И что нам теперь делать? Как его оттуда вытащить? — Тряпка нервно кусает губу, чтобы не разреветься.
— Пока просто помолчи. Я думаю, — Птица отпускает руку Сережи и трет свой лоб, морщась.
Молчание затягивается. Тряпка, начиная всхлипывать, легонько трясет Разумовского за плечо.
— Сережа! Сережа, вернись! Слышишь меня?
— Не слышит, — мрачно отзывается Птица, — там, где сейчас он, нам нет доступа. Он нас не услышит.
— И что нам делать? Кому мы вообще нужны без него? — нервно спрашивает Тряпка, — ты ведь тоже стал совершенно бесполезным!
— Замолчи! — огрызается Птица, — не беси меня. Я пытаюсь придумать хоть что-нибудь, а не реветь, как ты.
— Да ты истеричка почище меня, — с внезапной ухмылкой замечает Тряпка, — всегда таким был. Чуть что — сразу в кусты, а Сереже потом расхлебывать.
Птица багровеет от злости, чёрные перья гневно топорщатся.
Некоторое время в комнате тишина, изредка нарушаемая недовольным сопением Птицы и всхлипами Тряпки.
Наконец затянувшееся молчание прерывает Тряпка:
— Если мы не можем до него дозваться… Значит ли это, что Сережа ушел… навсегда?
Птица мрачно смотрит на него и отворачивается.
Он не знает.
