Башня

— Без законных доказательств мы ничего не можем, — Игорь задумчиво разглядывает пустую кружку, по стенкам которой причудливым узором застыла кофейная гуща, — нужен информатор. Свой человек в больнице или хотя бы кто-то лояльный из персонала. Наманикюренные пальцы Юли ни на минуту не прекращают стучать по клавишам ноутбука. — Откуда ему появится? — резонно замечает она. Игорь пожимает плечами. — Я только предполагаю. А может… Юля наконец открывает взгляд от монитора. — Что? — Разместить пост, мол, с родственником произошла некрасивая ситуация, были ли у кого-нибудь знакомые случаи? Пчёлкина пожимает плечами. — Попробовать можно. Игорь потирает руки. — Тогда будем ждать. Ждать приходится недолго. Первые несколько сообщений они пропускают, в них ничего стоящего, зато с одной из комментаторов они начинают переписываться. Девушка рассказывает, что работает в психиатрической больнице медсестрой и по долгу службы видит довольно много. Но если «bee90» интересно, она готова при личной встрече рассказать то, что она узнала совсем недавно, и что её сильно напугало. «bee90» тут же соглашается. Встречу назначают в кафе, куда Игорь и Юля приходят чуть раньше назначенного времени и заказывают кофе. — Будем надеяться, что это действительно что-нибудь стоящее, — с сомнением замечает Юля. Игорь молча кивает. Спустя минут семь к ним подходит невысокая девушка с темными волосами. — Здравствуйте. Вы ведь Юля, да? Мы с вами переписывались. Я Катя. — Верно. Это Игорь, мой друг, — Пчёлкина кивает на Грома. Девушка опускается на соседний стул. — Только поймите меня правильно — я расскажу то, что сама видела. Мне не нужны неприятности. — Не беспокойтесь, — Игорь быстро демонстрирует девушке ксиву. Юля закатывает глаза, жестом подзывает официанта и заказывает для гостьи капучино. — Ваше имя нигде не всплывет, если вы того сами не захотите, — обещает Гром, — но дело очень важное. Катя обхватывает себя руками, словно мерзнет, и тихо начинает рассказ: — Я медсестра в психиатрической клинике имени Снежневского. Персонала там, как и везде сейчас, не хватает. Работаю сверхурочно. Пациенты у нас разные. Есть тихие, есть буйные, есть просто странные. Но никто из них не заслуживает того, чтобы сидеть в клетке, как дикие звери. При этих словах Игорь и Юля напрягаются и одновременно подаются вперед. — С этого момента можно поподробнее? — Вениамин Самуилович Рубиншейн… Вы знаете его, да? — дождавшись кивка, Катя продолжает, — его считают светилом медицины, ну а я кто такая, чтобы это оспаривать… Но вот только методы лечения у него довольно… странные. Сказать по правде, как главврач, он должен уделять внимание всем пациентам. Но на практике он просто выбирает себе определенных, вот например, Разумовского, который исчез… С ним понятно, Рубинштейн воспользовался громким именем и скандалом вокруг него. Но даже с Разумовским Рубинштейн вёл себя странно. Проводил с ним сеансы психотерапии, после которых у Сергея приступы апатии сменялись яростью. Давал ему лекарства, после которых Разумовский лежал овощем, глюки ловил, сам с собой разговаривал. Понимаете, когда человек принимает лекарство, а оно не помогает, его надо менять. А Разумовскому явно хуже становилось. Игорь хмурится, вспоминая слова Волкова об экспериментах в психушке. Блин, такое только в фильмах ужасов бывает, но никак не в центре Петербурга! — Расскажите про клетки, — тихо просит Юля. Катя нервно оглядывается, словно боится, что на неё внезапно набросятся. — Мне много приходится по больнице ходить. Один раз ходила на минус первый этаж, а рядом лестница в подвал. Я услышала странные звуки, спустилась… а там люди в клетках. Человек пять. Кто-то плакал, кто спал. Один без остановки читал стихи, еще один набрасывался на прутья клетки, словно лев. Я выбежала оттуда и дня два в себя приходила. Мне страшно об этом кому-то в больнице рассказывать. Я боюсь, что Вениамин Самуилович… — Не волнуйтесь, Катя, — Игорь осторожно протягивает руку через стол и накрывает ладонью тонкие пальцы девушки, успокаивающе сжимает, — то, что вы рассказали, очень важно. Осталось только доказать. — У меня есть доказательства, — совсем тихо говорит Катя, — правда, качество не очень, там очень плохой свет. Она достает из сумочки простенький смартфон, открывает галерею и показывает фотографии Игорю. Юля заглядывает в экран ему через плечо, и вздрагивает. Зрелище действительно впечатляет. Огромные клетки, в которых скрючились люди, освещенные тусклым светом электрических лампочек под потолком. — Игорь… — шепчет Юля ему на ухо, — Игорь, это ведь то, что нам нужно. — Да, — Гром кивает, отдает телефон девушке, — Катя, вы оказали нам неоценимую помощь. Помогите нам еще, пожалуйста. Нам нужно ваше письменное обращение. Можете написать прямо здесь. Я обещаю, что ваше имя не будет разглашено, это тайна следствия. Катя неуверенно переводит взгляд с него на Юлю, а потом опять на Игоря. Она напугана. — Катя, послушайте. То, что вы нашли этих людей, огромное везение для них. Кто знает, что с ними делают, какие эксперименты ставят. Но если вы не сообщите об этом законно, этим людям помочь будет еще тяжелее. На данный момент мы никак не можем воспользоваться этой информацией, — мягко говорит Пчёлкина. Она открывает сумку, висящую на спине стула, вытаскивает оттуда блокнот и ручку, протягивает девушке. Поколебавшись, Катя начинает писать.

***

Тонкие пальцы Сережи еще с трудом держат ложку, но он отказывается от помощи и самостоятельно ест суп-пюре, приготовленный Волковым. Олег проконсультировался с врачом, который приехал на следующий день, получил от него рекомендации и список лекарств. Теперь нужно ждать, пока Сергей не окрепнет, чтобы можно было выехать из страны. Олег понимает, что нормальной жизни у Сережи здесь не будет. Значит, придется уезжать, чем дальше, тем лучше. Скорее всего, за океан, в Америку. Сережа на его предложение только пожимает плечами — ему сейчас ходить бы, не придерживаясь за стены, а не сбегать в одних тапках из родного города. — У нас нет выбора, Серый, — Олег ставит перед ним чашку с чаем, пододвигает блюдце с печеньем, — не волнуйся, я всё сделаю. Больше я тебя не оставлю. Сережа молча тянется к нему, и Олег подходит ближе. Разумовский обнимает его за пояс, утыкается лицом ему в живот и несколько минут сидит совершенно беззвучно, позволяя Олегу гладить себя по голове. — Ты мне так и не рассказал, что произошло, — мягко напоминает спустя несколько минут Волков, — Птица… и Тряпка, да? Сережа кивает, с трудом расцепляя руки и отстраняясь. — Если хочешь, конечно, — Олег садится рядом, поправляет сползший плед с костлявого плеча. — Хочу, — тихо говорит Сережа, — только это непросто. Больше на какой-то кошмар похоже. И он начинает говорить. У постели оба замирают. На несколько секунд Птице кажется, что Тряпка передумает. Не решится, в конце концов, не просто так он получил это имя. Но, кажется, всё действительно изменилось — Тряпка делает шаг вперед и берет холодную безвольную руку Сережи в свою. Птица, поколебавшись, делает то же с другой рукой. — Что теперь? Как до него дозваться? — нервно спрашивает он. Тряпка протягивает ему свободную руку, которую Птица осторожно обхватывает когтистыми пальцами, замыкая треугольник. — Дозваться невозможно, — напоминает Тряпка, — всё произойдет само собой. Мы должны стать им. — Я не совсем понимаю, как это сделать, — Птица оглядывается через плечо на остовы крыльев. За ним еще тянется след из чёрных перьев, но они почти истлели. — Ты говоришь. Ты думаешь. Ты волнуешься. Это всё ты, понимаешь? А нужно, чтобы Сережа, — терпеливо, словно ребенку, поясняет Тряпка, — успокойся. Ты же знаешь, что всё равно придется это сделать. — Знать — одно, — поджимая губы, отвечает Птица, — и совсем другое делать. — Ты знаешь последствия. Мы знаем, — поправляется Тряпка, — это естественно, потому и нормально. Всё будет хорошо. Мы не умираем. — Я буду скучать, — вдруг говорит Птица, бросая на Тряпку быстрый взгляд янтарных глаз, в которых уже кое-где начинает проявляется синева, — хоть и терпеть не могу. — Врешь, — улыбается Тряпка. Изменения коснулись и его — Тряпка становится выше ростом, черты лица заостряются. Совсем скоро они станут неотличимы от лежащего Сергея. — Надеюсь, он не забудет, что мы для него сделали, — тихо говорит Птица. Тряпка прячет усмешку. — Для себя, — поправляет он, — мы ведь он и есть. — Жить… — с губ Птицы срывается тяжелый вздох, — самое прекрасное, что только может быть. Тряпка тепло ему улыбается. По его щеке скользит и падает вниз слеза. Очертания обоих становятся размытыми, словно за пеленой воды. За окном башни так же расплывается город, превращаясь в одну серую массу. Лежащее на кровати тело Сергея Разумовского начинает проваливаться внутрь — под ним уже нет кровати, а только бездонная чернота. Олег, помолчав, подается вперед, осторожно берет лицо Сережи в ладони, нежно гладит кончиками пальцев по скулам. Что-то в груди невыносимо ноет при мысли, что он мог потерять Сережу. Что Сережа не выдержал бы всего это и погиб. Олег знает — тогда он тоже бы умер. — Олег, — Сережа смотрит на него с надеждой и страхом одновременно — не оттолкнул бы, — поцелуй меня, пожалуйста. Как тогда, перед уходом. По лицу Волкова пробегает будто бы судорога. Он помнит, как попрощавшись, уже был готов переступить порог их съемной квартиры, как вдруг Сережа позвал его — тихим, отчаянным голосом. И Волков развернулся, сделал шаг назад, схватил пальцами воротник Сережиного свитера, фиолетового, разумеется, и поцеловал в губы. Сережа застонал в поцелуй, вцепился в короткий ежик темных волос. Огромного труда им стоило отпустить друг друга. Сейчас всё будет иначе. Олег наклоняет голову вбок, легонько целует Сережины губы словно на пробу. А потом подается вперед, требовательно и нагло, всем видом показывая — вот он я, я вернулся. И я больше никуда не уйду. Сережа болезненно всхлипывает, лицо у него мгновенно становится мокрым от слез, обнимает Олега за шею, но не разрывает поцелуй. Кажется, он готов целоваться сейчас до потери сознания. Кажется, разорвут поцелуй, и жизнь остановится. Олег придерживает его одной рукой под лопатки, медленно опускает спиной назад, на диван. Он знает, что дальше поцелуев ничего у них сейчас не пойдет — Сережа еще слишком слаб, но ничего, никакая сила в мире не посмеет оторвать их друг от друга. Хватит, набегались. Сережа под его руками прохладный и теплый одновременно, хрупкий и сильный. Тонкие руки, обвивающие Олега за шею, носили огнеметы, спалившие пол-Петербурга. Кто знает, куда мог зайти Сережа, если бы не Игорь Гром. Оглушительный телефонный звонок раздается так неожиданно, что оба вздрагивают. — Что там? — на лице Сережи появляется страх. Олег тянется к сброшенным на пол джинсам, выуживает из кармана мобильный. Гром. Легок на помине. — Да, Игорь. Что? Ты уверен? Понял. Он сбрасывает звонок и поднимает взгляд на Сережу, приподнимающегося на локте. Растрепанные волосы обрамляют бледное лицо, на котором ярко выделяются припухшие от поцелуев губы. На ключицах темнеют синяки. Олег смотрит на него несколько секунд, потом снова ложится, целует в обнаженное плечо: — Рубинштейна арестовали.