Дети ветра

В центре Пирана, торговом и увеселительном Осужденный взвыл так, что на миг заглушил гул ярмарочной толпы. Бойкий гном подозвал дитятю, который захныкал из-за этого вопля, и показал ему занимательную дощечку. На противоположных концах к ней были прибиты искусно вырезанные из дерева эльфы. К их рукам шли ниточки, соединенные снизу шариком, и, коли покрутить шарик, дивные создания принимались таскать друг друга за патлы, ровно хотели выдернуть все до последней волосинки. Добрая мамаша, в блестящих новеньких браслетах, тут же раскошелилась на цацку и для ребенка. Тот, враз позабыв о своей печали, ткнул пальчиком в еще две забавы. Напротив косматый травник в лоскутном балахоне кричал о том, что у него единственного на площади есть бори-трава, спасающая от лихорадки, змеиных укусов и дурного глаза. Лесной эльф, которого невесть как занесло в Пиран, ничего по этому поводу не говорил, только выразительно кривил тонкие губы. Какой-то ведун из низших, то ли гадатель, то ли чтец снов, наоборот, высказывался весьма громко и не слишком дружелюбно. Степенный, ученого вида мужчина, поддакивал ведуну и отсчитывал монеты для травника. Две женщины средних лет, одна из которых кормила грудью малыша, выбирали овощи и переговаривались вполголоса. — Да пусть бы он хоть воз того фарфора украл — почто живого человека мучить? Чай, божья тварь, не черепок бездушный. — Сама знаешь — чтоб другим у градоначальников неповадно воровать было. — Знаю... Ох, и кнут же какой, ужас! — Тихо, тихо ты. Дите свое не тревожь. Горан прикупил кожи на фартук и на чехлы для ножей, а теперь стоял у книжного прилавка и листал шибко заковыристый трактат о камнях и металлах. Может быть, такой текст годился для выпускника Пиранского университета, а он, самоучка, с трудом выуживал смысл из длинных предложений. Впрочем, не в одной длине было дело. Стоны осужденного и тяжелые щелчки кнута не давали покоя. За кражи у знати да чиновников и прежде наказывали будь здоров, но обходились в худшем случае «кошкой», которая уродовала и драла до мяса, однако при должном лечении оставляла в живых. А в последнее время с помостов уносили не едва дышащих людей, а трупы с отбитыми потрохами и треснувшими спинами. Что-то неладное творилось в вольном столичном городе. Все меньше пахло волей. И все крепче — самодурством. На высоком помосте с прекрасным видом на эшафот восседали судья, начальник стражи и еще трое важных людей. Судья, который время от времени одобрительно поглядывал на палача, с гордостью показывал собеседникам свой меч. Продемонстрировал идеальный баланс, повертел клинок так, чтобы на солнце блеснула монограмма, дал пощупать удобную рукоять, покрытую узором гарду и камень в навершии. Горан очень хорошо помнил этот меч. Сам доделал его с неделю назад и радовался, что трудная для него тонкая гравировка наконец-то вышла как надо. Вдруг за спиной раздался знакомый смешок. С сожалением Горан захлопнул книгу и обернулся. Так и есть. Его внимательно изучали голубые глаза наемника. — Приятная встреча в не менее прелестный денек, мастер Горан! Солнышко вроде бы припекает, но порывы ветра разгоняют зной. Почти каждый находит себе товар по душе, а некоторые — даже по карману. Обрати внимание, вон в той палатке продают отличный эль. А виновный терпит справедливую и, главное, законную боль. Как считаешь, мастер, сколько еще ударов он переживет? Стоны со стороны эшафота долетали все реже. — Два, может, три, — ответил Горан, припоминания предыдущего беднягу. — Ты подошел ко мне. Стало быть, ждешь продолжения беседы. — Жду. Но, по известным причинам, не здесь. Я загляну вечерком к тебе в гости, ты не против? Как пройти, можешь не говорить, сам знаю. Прихвачу с собой вина, благо, звонкой монетой теперь обеспечен, — и наемник заговорщически подмигнул. — Приходи на закате. Как раз в кузне управлюсь. Но вино пить не буду. — Опять моими деньгами брезгуешь? Вроде проходили уже. — О шкуре своей забочусь. Тело на эшафоте больше не дергалось. И, кажется, не дышало. — Хорошо, когда есть, о чем заботиться, — наемник отвесил небрежный поклон и скрылся в толпе. В Нижнем городе столицы Ромалии Этот квартал Пирана приличным среди успешных ремесленников не считался. Окраина города, полудохлые домики, а то и вовсе лачуги, соседи в заплатах и дорога в ямах порядочных людей не зазывали. Но Кахал догадывался, почему Горан, при его весьма неплохих доходах, снимал комнату именно здесь. Тихо, несуетно, а с небольшого болотца ветер наверняка приносит песни лягушек и жутковатые крики... как эту птицу звать? Опять вылетело из головы. Под деревом, что росло возле нужного дома, сосредоточенно тужилась облезлая псина. У соседнего порога, на краю залитой помоями лужи, одноухий кот грыз, урча, какие-то объедки. Кахал аж залюбовался очаровательной картиной. Самое подходящее место для живых легенд. А ведь он не верил в говорящих с огнем. Вообще мало во что верил еще с детства. С той самой черной ночи, когда под окнами не услышал никакого крика банши. Или же дело было в том, что банши плачут лишь на острове? Вряд ли. Впрочем... Так уже случилось однажды. Пятнадцатилетний мальчик в последний раз приехал на свободный остров Шинни. Конечно же, тогда он и не подозревал об этом. Почти все его друзья нереи вышли в море. С малышкой Мэрид он разминулся часа на два, но хотя бы Лиама застал. Тот помогал дяде грузить рыболовные сети, взахлеб рассказывал о девочке, в которую влюбился по самые кончики ушей с рыжими волосками, мимолетно обнял Кахала, как будто не прошло долгих полгода с их предыдущей встречи... Махнул рукой на прощание, и легкий йол послушно понес рыбаков навстречу улову. Невыносимо тихую ночь сменили пронзительно прекрасные утренние сумерки. Не в силах больше вертеться с боку на бок, умирая от тоски, Кахал вышел на побережье. Солнце еще не взошло, лишь посветлело небо на востоке. Ни облачка на небе, ни прощального дуновения бриза. Безмятежная синяя гладь моря, настолько прозрачного, что дно, усеянное обломками ракушек, было видно как на ладони. Предрассветный покой нарушали редкие вскрики чаек да всплески стайки дельфинов. Зачем-то он взял с собой кларсах. Еще ребенком Кахал полюбил эту маленькую арфу. Со временем его руки совершенно перестали подходить для игры на ней, и он чуть слышно выводил простенькие мелодии. Не для публики. Для сердца. Шершавые пальцы коснулись тонких, но своенравных струн. Слабые печальные звуки поплыли в воздухе — и на них откликнулись. Неподалеку от берега на большом темном валуне Кахал увидел сирену. По вечерам, тайком от суровых друидов, нереи рассказывали всяческие байки. О плаче девы с белыми волосами и гребнем из человеческой кости. О болотах, где мерцали фонарики народца ши, который хлебом не корми — дай умыкнуть простого смертного в свой мир. О силе трав, что становились могущественными в руке умершего, но попробуй забери их у покойника и останься цел. О таинственных девах моря, обольстительных и опасных. Нежным голоском, робким, просящим взглядом они заманивали несчастных рыбаков и ловцов жемчуга в морскую пучину. Одни говаривали, будто в сирен превращаются девушки-утопленницы. Когда-то они ждали своих возлюбленных из моря, не дождавшись, бросались в бурные волны и после смерти каждого живого мужчину принимали за своего жениха. В других легендах эти существа представлялись чем-то вроде подводных вампиров. Этим красочным историям Кахал никогда не верил. А теперь настоящая сирена полулежала на камне совсем близко — в десять взмахов доплыть. Но не было ни острых клыков, ни колдовского взгляда. Совсем обычная миловидная девчушка, только с очень бледной, до синевы, кожей, светло-зелеными волосами и чешуйчатым хвостом. Казалось, она вообще не замечала присутствия Кахала. И лишь голос ее вторил неловкой мелодии кларсаха. Она исчезла точно так же, как и появилась. Незаметно, без единого звука. И оставила после себя чувство светлой, безысходной грусти. Живая легенда ничего не дала ему, кроме этого зыбкого воспоминания. И все-таки он шел к другой легенде, которая столь же явно отличалась от россказней. Честные серые глаза вместо налитых кровью бешеных зенок, волосы и борода темно-русые, а не угольные, опаленные огнем. Какие еще сюрпризы ждали его за внезапно ладным, чистым крылечком и добротно починенной дверью? В доме странствующего кузнеца из Елани Горан подмел пол, затоптанный старухой-хозяйкой, убрал в сундук все предметы, что могли послужить наемнику дополнительным оружием, и придавил крышку стопкой книг. Вздохнув, ласково погладил корешки. Он не купил трактат о камнях и металлах, зато хозяин лавочки обещал хорошую цену за его собственные книги. Увы, бродячая жизнь не позволяла Горану владеть больше, чем тремя-четырьмя томиками. Едва закатные лучи разрумянили глиняные бока кувшина и кружек на столе, в дверь постучали. Вместо приветствия Горан указал своему гостю на лавку и спросил, разливая напиток по кружкам: — Квас? — После такого жаркого дня — охотно, — склонил голову наемник. Дождался, пока Горан сделает первый глоток, и сам отпил немного. — Ты хотел еще что-то спросить о твоем видении? Слушаю. — Что ж... Обычно я предвижу события. Реже узнаю о том, что уже произошло. Но все эти краски, иногда звуки и запахи — зыбкие, туманные. После гадай по ним, что делать. А тут впервые мне явилось орудие преступления. Я даже не сразу... Наемник вскинул руку: — Погоди! Тем ножом я не убивал торгаша. — Как это? — нахмурился Горан. — А так. Мой прежний засапожный нож незапланированно пострадал в одной потасовке. У меня оставался стилет, но его маловато для самообороны в том случае, если жертва окажется чересчур активной или вовсе подготовленной. Тот нож, который ты выковал, нужен был для защиты, а убивал я совсем другим клинком. Они помолчали, уставившись друг на друга. Гость отвел взгляд первым и с любопытством покосился на книги. Горан пятерней взъерошил волосы, уронив при этом наголовник. — Какая штука выходит. Видение мне на тебя указало. Не на убийство, а на убийцу. И что мне теперь с этим делать? Раз уж торговца было не спасти. — Пить квас и травить байки, — фыркнув, махнул кружевными манжетами наемник. — Ну, чтобы дар твой зазря не пропадал. Горан громыхнул кулаком по столу так, что кружки подпрыгнули. Склонился вперед и проговорил медленно, отчетливо. Чтобы до наглеца дошло как следует. — Из дара моего ярмарочный фокус не делай. За него дорого заплачено. Наемник посмотрел на него очень виновато. На несколько мгновений опустил ресницы, а когда поднял, сказал тихо и серьезно: — Прости. В том же Нижнем городе Шустрый худенький мальчишка поставил перед Гораном на стол миску жареной картошки со шкварками и кружку с элем. Улыбнулся подбитыми губами: — Кролик уже тушится! — и помчался обратно на кухню. Горан и сам готовил неплохо, но порой так приятно было посидеть в трактире, послушать людей да поесть в свое удовольствие. Благо, хозяюшка стряпала с душой, а посетители в столичных кабаках бывали разнообразные. Ну где еще можно повидать в один вечер светлых неторопливых северян, ярких и говорливых уроженцев Пирана, чересчур обходительных смуглых саорийцев, деловитых бородачей-гномов и певучих городских эльфов? Вот и нынче за соседним столом сгрудилась аккурат подобная компания. Только с приходом русого крестьянина в спокойной беседе зазвучали тревожные нотки. Горан принял у мальчишки кролика, завозился, будто устраиваясь поудобнее, и навострил уши. — Ей-ей, шоб мне с места не сойти! Он самый! — горячо убеждал всех крестьянин, судя по говору, с восточной границы. — Да иди ты! — Милосердным Пламенем клянусь, шоб мне сгореть в ём, тьфу-тьфу! Да не просто с границы, а из соседнего Грюнланда. Горан знал те края, зимовал однажды в деревне, из которой до Грюнланда можно было через холмы доплюнуть. Меж тем крестьянин продолжал втолковывать своим недоверчивым собеседникам: — Ей-ей, не вру! Да Упырь тута объявился. Кому как не ему так девку потрошить? Кровишши-то... Горан все-таки обернулся. Тем более что вокруг рассказчика было уже полтрактира. — И верно, — скорбно покачал головой местный ремесленник, с темными кудрями, заляпанными глиной. — Болтают, мол, девчонку в луже крови нашли. Махонькая совсем. Лет десять или одиннадцать. А зарезал. — Ну он! Ничего святого в ём нету. Шо мужика здорового, шо дите, шо бабу на сносях зарубить... Упырь, одне слово. — Позвольте поинтересоваться, отчего вы зовете его Упырем? — вступил в беседу саориец и, традиционно сложив ладони перед лицом, поклонился крестьянину. У бедняги от непривычного обращения аж ум за разум зашел. Проморгался крестьянин, покрутил головой и объяснил: — Да как же? Как, значит, почему? Упырь завсегда кровишшу любит. С-под кажного трупа ее хоть ведрами носи. И зубы, ну чисто упырские. Вострые, того и глядишь, клацнет! Клыки. Горан похолодел. Вспомнил странную улыбку наемника, который ни разу не показал зубов. — Действительно? Пьет кровь своих жертв? — саориец вежливо поднял брови. — А хто знает. Вроде и пьет, Упырь же, как ему с такими зубами не пить? А как поглядеть, так половину мимо рта проносит. Хто разберет, что у них, упырей, в обычае? — Простите мое любопытство, но откуда вам известны эти подробности? — Так ето ж... У нас в Жмурцах, што на границе с вами, та история была... Староста доброй деревни Жмурцы не поладил со сборщиком податей, а потому не шибко печалился, когда того нашли посреди хаты в луже крови. Ввечеру заглянул он в трактир, упился порядочно и начал похваляться, мол, он тут один князем поставленный, он купил наемника Упыря, и никакой столичный выскочка тут не задержится. Сами-то крестьяне толком не разбирали, в чем промеж ними разница, потому как оба обдирали честных тружеников что твою липку. Разве один — для доброго князя, а второй — для милостивого короля, дай боги обоим долгих лет. В тот вечер селяне и вовсе поняли, что два сапога как есть пара. Вернее, были. Сборщику податей перерезали горло. Староста, вышедший из трактира по нужде, вернулся обратно уже мертвым. Из окна прямо на стол трактирщика упал труп. С пустыми кровавыми глазницами и пузом, из которого во все стороны лезли потроха. — Упырь поработал, Пламенем же... — Если верить твоим словам, Упырь — наемник, а значит, убил он по заказу, — печально промолвил ясноглазый эльф. — Но я не понимаю, как... — лесной, что ли? Городские к виду крови привычнее. — Кто же мог заказать убийство невинного ребенка? Ему не ответили. Даже если и подозревали что. Знамо дело, тут либо наследство, либо придурь важных особ столицы. И тем, и другим с рук сойдет — и, как полагал Горан, не впервой. Но главное — не это... Наемник. Упырь. Зубы. Вот тебе и торгаш... Горан вывалился из трактира, подпер спиной ближайшее дерево и часто-часто задышал, прогоняя тошноту. Поверил сердцу, дурак разэтакий! Мол, не простой убийца, отпустить можно... Убил малютку как слепня раздавил, сволочь... День прошел. Другой. Пятый. Наемник не объявился, хотя после той встречи обещал зайти вновь. Подумал Горан, подумал, подсчитал заработанные с весны деньги. Побеседовал с мастером, который захворал зимой и сдавал свою кузню Горану, узнал, что тот подумывает вернуться к работе. Прикупил кой-чего для своей лошадки Мышки и решил тронуться в путь. Засиделся он в славном городе Пиране. В домишке пиранского ремесленника Ночью в столице честному крестьянину спалось плохо. И пахло не так, и звуки за окошком были не те, и подушка с кроватью. Все не как в родных Жмурцах, громко, беспокойно. Он встал, кряхтя, перелез через родича, едва не расшибся об лавку, впотьмах сунул руки не в ту рубаху, но все-таки вышел за порог. Поглядит, подышит, авось, и свыкнется. Между крышами, что почти прислонялись друг к дружке, тускло блестела звездочка. На соседней улице кто-то запел на два голоса. Ну что, столица! Им, поди, спозаранку к скотине не вставать. И ему тоже назавтра спешить не надобно. Пристроился на ступеньках, задумался о давешних посиделках в трактире. Вот как мир-то устроен. Вроде живут в нем люди, живут. А чего б не жить? А то найдется какая подлюка, девчоночку забить надумает и Упыря к ней подошлет. Как так? Эх, люди, люди... Не сразу понял он, что на крылечке уже не один. Не сразу и голос разобрал, который у него что-то спрашивал. А как разобрал, как уразумел, кто рядом с ним сидит — тут и похолодел, ровно покойничек, от страха.