Дети ветра

В Нижнем городе Пирана Первое видение посетило Горана в тот день, когда он впервые работал в кузнице один. Он так и не выяснил, что значили те диковинные узоры, будто вышитые на огненном полотне искусной рукой. С тех пор множество картин явило ему пламя, только он до сих пор не понял, как отличить важный образ от пустяшного. Раз покажется нечто яркое, тревожное. Ночь потом не спи, места себе не находи — да в конце концов узнавай, что предсказал-то ерундовину вроде соседского постреленка, стащившего из дежи сырое тесто. Другой раз горн ведет себя тихо, покладисто, а назавтра приходит настоящее горе. Много лет Горан странствовал по свету, пытаясь разгадать секрет своего дара — и не зря. Несколько душ спасенных на его счету. — И ты хочешь, вероятно, сберечь еще одну? — фыркнул наемник. — Уверен, что она стоит спасения? Ценой твоей смерти или, коли твоя возьмет, моей. — Не уверен. Потому и спросил тебя вместо того, чтобы, не валандаясь, прирезать. — Дальновидно и благородно, хвалю, мастер, — совсем по-барски махнул рукой наглец. Не удивительно, что Горан принял его за избалованного аристократа. — В подробности своей работы я тебя, как ты догадываешься, посвящать не намерен. Но понимаю твой интерес. Помимо спасения невинных жертв. Хочешь разгадать еще кусочек своего таинственного дара? Ну так в двух словах: мне заказали местного дельца и мошенника. Довольно неразборчивый человечишка. Или, смотря по чьему вкусу, разносторонняя личность. Чем только ни торгует! От произведений высокого искусства до рабов. Перешел он дорогу своему конкуренту. Тоже не тот человек, доложу я тебе, кому след бы подавать руку. Занятно. Убийца, дающий нравственные оценки окружающим. Впрочем, Горан оставил усмешку при себе. Только уточнил: — Два поганца. Но по заказу одного ты убиваешь другого. Потому что первый платит? Наемник расхохотался, прикрывая лицо рукой. — В яблочко, мастер! Хоть и кузнец ты, а не воин, однако слова твои — как меткий выстрел из лука. Мы в вольном столичном городе Пиране. Здесь каждый волен купить что угодно и продать что угодно, будь то дорогое вино, гнилое мясо, живые девчонки или мертвые враги. Главное правило: не мешай предпринимательству градоначальников и уж тем более не суй свой нос в королевские дела. Тем более короля-то два, а вот нос у порядочного человека — один. Так что... я бы с удовольствием поговорил с тобой еще немного, порасспрашивал бы о твоих беседах с огнем, но мне пора вершить мои черные дела, ох, прости, честно зарабатывать свой хлеб. Не делай глупостей, мастер Горан из Елани. Открой дверь. Я не знаю, кто выйдет живым из нашей схватки, но, уверяю тебя, ни твой, ни мой труп не стоят шкуры того торговца. — Разумно, — ответил Горан, однако нож из руки выпускать не спешил. Как и наемник не торопился прятать свой стилет. — Хотя мне бы тоже поговорить еще с тобой. Может статься, какие мелочи в моем видении упустил. Ну, похоже, в другой раз. Последнее спрошу: как с этим связан ветер? — С моим заказом? Да вроде бы никак. Я сам люблю ветер, вырос в тех краях, где он веселый и злой, но вряд ли это относится к делу. Горану поблазнилось, или же в холодных голубых глазах и впрямь промелькнула печаль? Однако больше его заботило сейчас иное. Брать у наемного убийцы монеты, которыми наверняка оплачена чья-то кровь, не хотелось. Да сталь на клинок он пустил первосортную, а уж рукоять из отличного дерева... — Ох, прости! Заболтался я с тобой, о главном чуть не забыл, — наемник вроде бы отложил в сторонку стилет, чтобы развязать кошелек, но Горан и не думал проверять, как скоро сталь вновь коснется его горла. Монеты звякнули, упав на стол, а засапожный нож исчез в подкладке высокого голенища. — Вот плата за твою работу. Деньги не пахнут, бери, мастер Горан. И, кто знает... Вдруг — до встречи? Только сейчас, когда хлопнула входная дверь, он сообразил, как же в помещении душно. Открыл все окна, посмотрел на заготовки — и решил повременить с работой. Вышел на улицу, прислонился к бревенчатой стене, подставил лицо солнцу. Печет. В городе совсем иначе, чем за околицей родной деревни. Перед прикрытыми глазами расстелилась летняя степь. Море жестких душистых трав, еще зеленых, лишь кое-где заржавленных солнцем, перешептывается с ветром. Во все стороны до горизонта простор. Крохотная роща кажется призраком в дрожащем раскаленном воздухе. А он только что отпустил наемного убийцу. Заботясь о своей шкуре? Куда без того, чего душой кривить. Но оставалось что-то еще. То, что нашептывало сердце. — Коли ты сомневаешься в том, что правильно растолковал видение, слушай свое сердце, сынок, — задумчиво, словно в такт мыслям своим, качает раздвоенной бородой отец. Щурится, глядя на крышу соседской мазанки, почти белую под солнцем, а потом хлопает по лавке, мол, садись-ка рядом. — Вот что, Горан. Случилась тут одна история... Ты еще у мамкиной титьки был, не помнишь. В тот раз огонь явил Збышко не одни лишь картинки. Огонь говорил почти буквально. Он плакал на два голоса. Младенец и еще ребенок. Крови не было, только туман какой-то нехороший, муторный. А на рассвете следующего дня старейшина, измученный бессонницей и зачастившими головными болями, пошел в степь надышаться свежим воздухом и застал на улице девушку. Она кралась к воротам и несла корзинку, прикрытую рогожей. Куда это девахе спозаранку надобно? Старейшина окликнул ее и велел показать, что в корзинке. Девушка испуганно помотала головой. Тогда он сам поднял ткань — и увидел трупик новорожденного. Давний закон гласил, что совершеннолетнему детоубийце, вне зависимости от пола, полагается смерть. Уж много десятков лет здесь, в Елани, никого не казнили. А тут, вишь ты, какая беда. Правда, приговор выносить и тем более исполнять не спешили. Во-первых, девушка была сиротой и проживала вместе с младшей сестренкой четырнадцати лет, которая накануне уехала в соседнюю деревню к тамошней знахарке. Не мудрено, еланский-то знахарь неделю как с медовухой миловался. На сходе селяне решили, что надо подождать, покуда младшая вернется. Хоть до следующего вечера. Во-вторых, на шее трупика не нашли следов от удавки, а по личику не похоже было, что младенца травили. Выходит, правду сказала деваха, мертвый родился? Недоверчивые на это возражали, конечно: зачем тогда шла тайком хоронить? Збышко целый день сам не свой ходил. Все заглядывал в горн, да без толку. Не верилось ему, что девушка виновата. Знал он обеих сирот. Хорошие, домовитые, аккуратные, только нелюдимые — потому и не удивило никого, что брюха-то не приметили. И два голоса. Младенец плакал. Но второй? Не мог он принадлежать старшей сестре, дюже тоненький. А что если... младшей? Поздно вечером, когда в доме старейшины все легли спать, и только сам он сидел на лавке под абрикосом, потягивая целительный мед, Збышко пришел к нему со своими думами. Так мол и так, недоброе свершилось, таинственное, спору нет. А вот сердце шепчет — не губите девушку. В Елани говорящего с огнем уважали. Старейшина согласился наверняка подождать возвращения младшей. Для начала. А там, коли ничего не выяснят, протрезвеют знахаря, принесут жертвы духам. Вдруг нечистая лапищу свою поганую приложила? Духов тревожить не пришлось. На пятый день приехала младшая из сестер. Жена старейшины лаской да бранью разговорила обеих. Ох и натворили девчонки! Да разве с такой напастью к соседям за советом побежишь? Поехали как-то раз они в городок, продать славно уродившиеся яблоки да поплясать на празднике. Туда-сюда, за товаром пригляди, в хоровод сходить успей, денег не растеряй — закрутились девчонки, растащило их в разные стороны, и младшую силком завалил незнакомый бугай. После, как часто бывает, она понесла. Широкие бедра и свободные сарафаны да жизнь на отшибе деревни помогли скрыть беременность. Ребенок родился уже мертвым, хотя незадолго до схваток вроде бы шевелился в утробе. Старшая сестра услала младшую от греха подальше и к сговорчивой знахарке поближе. Самой же боязно было идти днем через всю деревню со страшной корзинкой. Прождала до заката, а там ночью птица какая-то стонала за околицей... Ни жива ни мертва досидела она до рассвета и пошла хоронить младенца. Покряхтел старейшина, поохала его жена, и отправились они трезветь знахаря. Убийства не было, а мертвяк-то был. Негоже девчонкам без молитв и обрядов дома ночевать. — Вот, сынок, послушал я сердце свое, и душу невинную губить не стали. А твое сердце шептать будет, коли примечать все вокруг научишься. Крепко запомнил? — Крепко, — кивает Горан, а отец вдруг хлопает себя ручищей по лбу. — Ох, ты только маме не говори, про чего я тебе сказывал. Убьет же меня, мол, чем дитю голову забиваешь! Горан улыбнулся детским воспоминаниям. Конечно, мама не то что убить — накричать толком не могла. Но какой муж любя не поворчит на свою жену? А меж тем сердце ему шептало, что нынче повстречался ему не бездушный кровопийца. С каким восторгом глядел наемник на ладно сделанную вещь, как искренне заинтересовался даром Горана. И глаза ведь не злые, а на миг и вовсе хорошими стали. И ветер, чистый свежий ветер. О-хо-хо... Правильно ли он сделал, что поступил по велению сердца? В замке Габриэля близ Пирана, в праздник летнего солнцестояния Темные воды реки неторопливо покачивали свечи, оплетенные венками из желтого жасмина и лаванды. Золото солнца и синева неба. Праздник летнего солнцестояния. Эльфийки в легких нежно-зеленых туниках будто плыли по шелку трав парка, в такт плавной мелодии покачивая серебряными браслетами и фонариками. Женщины в платьях, увитых пушистыми пестрыми лентами из кермека — это название подсказала Кахалу обладательница лилово-синей гирлянды — водили хороводы вокруг высоких костров. Мужчины и эльфы разделились на две категории. Одни беспечно кружили вокруг блюд с ягодами, метали дротики и соревновались в остроумии, другие чуть поодаль от лишних ушей решали какие-то важные вопросы. Всю эту идиллию, как и полагается, охранял таинственный силуэт замка. Его хозяин, Габриэль, как и положено, развлекал своих гостей. Чистая журчащая мелодия его флейты изумительно гармонировала с душистыми сумерками. Волшебство ароматов, мелодий, света и прекрасных лиц почти покорило Кахала, и он старательно упихал куда подальше все, что знал о гнилой подноготной этих очаровательных дам и любезных кавалеров. Например, эльфийки с васильковыми глазами, которая подала ему терпкий травяной напиток и шепнула на ухо, невзначай прижимаясь грудью к его плечу: «Осторожнее, чародейское зелье». Кахал церемонно поблагодарил красавицу, и та, слегка сморщив носик, поплыла искать менее чопорного собеседника. Со стороны Габриэля до него долетел знакомый низкий смех. Дарина. Девушка пришла на праздник в традиционном наряде пиктов. Свободное льняное платье чуть ниже колен, очень грубое на фоне изящных одеяний людей и эльфов, удивительно подчеркивало ее фигуру. Тот же пояс, что раньше стягивал тонкую талию, теперь обвивал бедра, завязанный на полтора штычка. А вот массивное золотое колье, кажется, принадлежало не ее народу. — Ты по-прежнему отлично разбираешься в древностях? — улыбнулся Кахал и тронул украшение. — Говорят, его нашли при раскопке одного скифского кургана, — сказала Дарина, отвечая поклоном на комплимент. — Ему должно быть не меньше полутора тысяч лет. При раскопке. Что ж, почему бы в честь летнего солнцестояния и не назвать грабежи и мародерства раскопками. Остатки скифских племен загнали в южные бесплодные степи, не желая соседствовать и договариваться с живыми дикарями. Похоже, мертвые дикари были сговорчивее. Впрочем, Кахал благоразумно промолчал и вежливо изобразил восхищение. От его занудства толку все равно никакого, так пускай Дарина, преображенная колдовским дурманом праздника, подольше побудет собой. Постепенно вино сменило травяные и ягодные напитки, а хороводы разбились на пары. Ночной воздух наполнили развязные песни, недвусмысленные вздохи и безупречные переливы флейт. Как эльфы, даже до красных ушей пьяные, умудрялись не фальшивить, оставалось для Кахала загадкой загадок. Когда первые пары побрели из кустов к дверям замка, а первых жертв обильных возлияний туда же понесла прислуга, они с Дариной, не сговариваясь, пошли туда, где плакучие ивы купали свои косы в неторопливом течении вод. Лиственный балдахин не только прятал их от посторонних глаз, но и скрывал от них самих высокие стены замка и решетку, сквозь которую текла река. Зеленая иллюзия свободы. Дарина, едва различимая во мраке, растянулась на песке, призывно шурша тканью. Должно быть, развязывала пояс. — Почему в такую прелестную ночь Габриэль уступил тебя мне, а не воспользовался тобой сам? — спросил Кахал, оттягивая неизбежное. — Ох, у него сегодня какая-то встреча. Вроде гости из Грюнланда. Поли-и-итика. Мне там делать нечего — скука. Точно. Кахал старался быть в курсе того, что происходило в верхах, но в саму политику властей предержащих не лез. Один ли король правит или другой, поделили эльфы и люди власть или нет — по большому счету ничего не меняется. Ему только лично нужно знать, где заводить приятелей для подстраховки. Да и какая, ко всем демонам несуществующего ада, политика, если рядом такая Дарина! Маленькие ловкие ручки выпростали его рубашку из-под ремня, и мягкие густые кудри волнующе коснулись его живота. Влажный язычок игриво лизнул пупок. — Расскажи, как ты хочешь, — мурлыкнула Дарина. — А ты? — спросил Кахал, гладя по-детски пухлую щечку девушки. На миг повисла недоуменная тишина. — Я? — в низком бархатном голосе зазвенели выученные слащавые нотки: — Мне понравится то же, что и тебе. Накатила привычная дурнота. Кахал подтянул Дарину к себе на колени и обнял, пресекая блядские жесты. — Кроме того, что вызывает у тебя отвращение, полагаю. Не бойся, я не любитель подобных развлечений. И все-таки, — аккуратно поцеловал теплое ушко, — что больше всего нравится тебе самой? Дарина задумчиво прикусила большой палец, как будто ей было не больше семи лет. Помолчала, на этот раз намного дольше, и в конце концов очень растерянно ответила: — Не знаю... Еще бы. Зачем проститутке-рабыне, а после наложнице знать о собственных желаниях? Не для того ее покупали. Тратили деньги на образование, наряды и древние украшения. — Ну что ж... Тогда вот чего я хочу: узнать это. Утром какая-то голосистая и неприлично бойкая птица запела, встречая восход, и Кахал с сожалением проснулся окончательно. А ведь так сладко было плыть в теплом тумане меж дремой и явью, когда солнечные лучи мягко скользнули под зеленый полог. Вспоминать удивленный вздох Дарины, когда его губы коснулись по очереди ее ладошек, и долгий скулеж, когда он поцеловал ее в шею чуть правее шестого позвонка. А потом еще. И еще. Первое их совместное открытие: Дарина шалела от этой ласки. Второе открытие было закономерным. Она и не представляла, что не только женский язык легко лишает мужчину разума, но и наоборот. И третье. Оказывается, не обязательно разыгрывать в постели пьесу в шести действиях. Порой достаточно простых извечных движений, чтобы подарить друг другу радость. Копна каштановых локонов, перламутровых от солнца, зашевелилась на его плече. — Доброе утро, малыш. — Не такая уж я и маленька-а-ая, — ворчливо зевнула Дарина. — Для своего народа. — Ты права. Для своего народа — в самый раз. Утреннего света хватило, чтобы как следует рассмотреть ладное тело пикты и подтвердить свою ночную догадку. Через всю гибкую спину вился тонкий свежий шрам. На боках и бедрах Дарины отцветали синяки. «Габриэль прекрасно со мной обходится». Конечно. Он бы тоже согласился на синяки вместо мочи в лицо. Вечером ему пора было возвращаться в город, а Дарине — в свою золоченую клетку. Впрочем, через пару часов в этой клетке, как и положено, появились некоторые развлечения. — Какие чудеса, однако, способно творить это уродливое тельце, — протянула нараспев эльфийка с васильковыми глазами, наблюдая за очередным трюком карлика-горбуна. Помятых после бурной ночи гостей приводили в чувство напитками от похмелья слуги и развлекали бродячие артисты. Среди них и карлик, чьи несуразные, но сильные руки вертели и кувыркали своего обладателя будто тряпичную куклу без костей. — А мне не нравится, — презрительно надула губки Дарина. — Отвратительная внешность, и зачем они таскают его за собой? Их песенки и та сцена, которую разыграли симпатичные юноши, мне понравились куда больше. Ну его! — и она швырнула в уродца огрызок яблока. — Благодарствую! — карлик на лету поймал его зубами и тут же с удовольствием захрустел объедком, чем вызвал бурные аплодисменты. — Ты могла бы оказаться на его месте, не будь ты так красива, — очень тихо заметил Кахал. — Но я красивая! — бархатно рассмеялась Дарина. Очарование ночи ушло. Нежная девушка с мерцающими глазами, таинственный дух умирающего народа, оплетенный зловещим старинным золотом, исчезла. Вернулось красивое экзотическое животное на поводке. С истинно человеческой жестокостью.