Дети ветра

В одной из крепостных деревень Грюнланда В очаге позади храма занимался огонек. Нынче он горел только здесь, внутри храма и во дворе. Так уж от дедов пошло, что в деревнях Грюнланда во время жатвы строго-настрого запрещалось палить костры, да и печи без надобности не разжигали. Лет шесть назад — Йон тогда был совсем юным служителем Пламени — один из старших жрецов задал вопрос, мол, как так? Вроде бы крестьяне боятся, что ненароком сгорит урожай, потому и отказываются от огня. Но тогда, выходит, они ему не доверяют, они полагают, будто бы милостивые боги напрасно погубят хлеб? Другой старший жрец ему возразил настолько цветисто и пространно, что Йон запутался. Из всей длинной речи он выудил и запомнил единственное: не нам, смертным, судить о промысле божьем. Зато третий жрец сказал коротко и ясно. Если огонь в почерневшей от копоти печке какого-нибудь распоследнего дома начнут почитать священным, то простой люд по глупости своей решит, что необязательно ему ходить в храм и жертвовать на нужды ордена. На том дискуссия и заглохла. Крестьяне остались при своих традициях, жрецы — при своем Пламени. Йон и по сей день не знал, как относиться к давнему обычаю и откровениям третьего жреца. Глава ордена был далеко, боги — еще дальше, и не ему, по-прежнему очень молодому служителю, лезть в высшие смыслы. Зато Йон сообразил, что очаг при храме можно поставить на службу людям прямо здесь и сейчас. Помимо своих жреческих обязанностей он трудился в качестве главы скромного приюта для сирот. Под его опекой находились Владек и его немая сестренка Ягна, строптивый, но неплохой Виль и самая младшая, добрая и впечатлительная Мила. Старшие девушки, Агнешка и Лада, тоже были сиротами, но в приюте выполняли скорее роль помощниц. Кроме того, порой он присматривал за ребятней кого-нибудь из деревенских, если родителям не хватало рук и сил. Как, например, сегодня. Все, кто мог управляться с хлебами, вышли в поле, в том числе и окрепшие для жатвы дети. Маленьких же и слабых с радостью оставили Йону. Две дюжины свободных и достаточно ловких рук, огонь в очаге... Почему бы не наготовить горячей еды? Много не выйдет, но хотя бы немощным, больным и беременным — все облегчение. — Не много ли, преподобный? — робко спросила Агнешка, выглядывая из подвала с глубокой миской, до половины полной гороха. До сих пор не привыкла. Весной, когда девушка прибилась к их деревне, ее буквально качал ветер. Маму и брата она потеряла во время наводнения, отца не знала никогда, иных родичей не нашла и богам лишь ведомо, сколько она голодала. Агнешка набросилась на еду будто звереныш, а потом выплеснула все до крошки и два дня страдала от боли в животе. Время было несытое, однако Йон раздобыл курицу и отпаивал бедняжку бульоном. За прошедшие месяца Агнешка стала почти здоровой красавицей. Некогда тусклые волосы заблестели, будто пшеница на ветру, щеки чуть округлились и порозовели. Только в глазах и уголках губ застыла тоска по родным, да проскальзывало трогательно бережное отношение к еде. — Наоборот, маловато, — ответил помощнице Йон. — Сыпь до краев, уж гороха у нас, хвала богам, достаточно! К калитке неумолимо быстро приближался какой-то страшный гомон. Вскоре во двор набилась толпа малышни, которая кружила вокруг Лады, впрочем, не приближаясь к ней вплотную. Черноволосая девушка, бледненькая до прозрачности, казалась очень хрупкой среди загорелых и напористых деревенских ребят. Высоко над головой она держала туесок с последней малиной, а вокруг пчелиным роем гудело: — Ягодку-ягодку-ягодку! Йон улыбнулся и пробормотал: — А вот на кисель может не хватить. — Ну-ка цыц! — храбро прикрикнула на озорников Лада. — Протяните ручки. Всем достанется. Только, чур, не ссориться и не просить добавки. Нам еще на кисель оставить надобно. Цыц, говорю! — А то что? — ехидно спросил умный не по годам Виль. Он быстро усвоил, что коли уж Лада не позволяет никому себя трогать, то и сама ушей не надерет. — Закричу, как упырь! — большие черные глаза на бледном лице и впрямь глянули жутенько. — Все упыри с Лысой Горы, что за лесом есть, сюда прилетят, ночи дождутся, кровь ослушников пить будут! — Опять твои шуточки, — неодобрительно покачал головой Владек, на всякий случай прикрывая плечом Ягну. Впрочем, надолго страху ребятам не хватило. Они шустро выстроилась в ряд, и Лада принялась аккуратно раскладывать малину в протянутые ладошки. Когда туесок малость опустел, она пошла к Агнешке — помогать с обедом. — Так вот почему они тебя слушаются, — рассмеялся Йон. — Эх, что будет, когда они узнают, что никакой Лысой Горы нет? — А вдруг есть? А, преподобный? — лукаво подмигнула ему Агнешка, поддерживая подругу. А поддержка Ладе ой как требовалась. Йон не знал, что произошло с ней, как она осиротела. На все вопросы о семье Лада хмуро отмалчивалась, отводила глаза и теребила пояс. Не подпускала к себе никого ближе, чем на пару шагов, а иных так и на все пять. Стеснялась есть прилюдно и убегала с миской в пустую комнату или за околицу деревни. Девочки рассказывали, что и купаться вместе с ними она не ходила. Йон подозревал, что нечто совершенно ужасное осталось в прошлом этой печальной, диковатой, но славной девушки. А потому не уставал радоваться крепкой дружбе своих старших подопечных. За день ребята успели наготовить еды, отнести часть взрослым в поле, забрать у младенцев грязные пеленки на постирушки, наиграться, немножко разнести двор при храме, уронить внутри храма жертвенник, порвать алую занавеску, вычистить где-то знатно извалявшегося жеребенка, довести Йона до полуобморочного состояния и вымыть полы у захворавшей старухи. Ближе к вечеру жрец заподозрил, что ад, который обещает грешникам Огненная Книга, не идет ни в какое сравнение с расшалившимися мальцами. Однако с приходом темноты и взрослых дети угомонились. Агнешка, хихикая, предположила, что у них в животах закончилась гороховая каша, а Лада молча кивнула на родителей, разрешивших своим чадам побыть при храме еще чуть-чуть, «коли будете слушать преподобного». Йон подбросил дров в огонь, достал из нагрудного кармана маленькую деревянную коробочку и подозвал своих подопечных поближе. Знал, чего они с нетерпением ждут. Малышню, да и девушек не слишком интересовали молитвы. Но Йон уже понял, как действует на слушателей его негромкий, но красивый и мягкий голос. Поначалу привыкнут к очарованию звуков, постепенно проникнутся смыслом, а поможет ему в этом святом деле настоящее волшебство. — И да пополнится это Пламя высшей силой, и да убережет нас от хворей, злых людей, ядовитых гадов, хищников и всякой нежити, — торжественно провозгласил Йон и бросил в огонь щепотку сухих трав из коробочки. Рыжий вихрь взметнулся к небу, и в нем замерцали васильково-синие звездочки. Во дворе стало тихо-тихо. В глазах, огромных от восторга, множилось и ярче полыхало милосердие. — Ух ты, — восторженно прошептала Мила, когда огонь свернулся в клубок и вновь спокойно заплясал в очаге. Девочка всего лишь месяц жила в приюте Йона и сегодня впервые увидела искры богов. Вскоре детвора опять загалдела, и Агнешка призвала всех к порядку. — Ох, гусята вы! Давайте-ка по очереди говорить. — А что говорить? — Сказки рассказывать! — Смешинки! — Нет, лучше страшилки! — Страшилки-страшилки, Пламя-то никого к нам не пустит! Значит, можно! Можно ведь? Йон улыбнулся детям и важно кивнул. Несмотря на молодость, он уже повидал кое-что в жизни и понимал, что от всех болезней и врагов Пламя не убережет. Но верил: случись настоящая беда, оно спасет невинные детские души. Да, когда-то Йон искренне полагал, что оно спасает, очищая, души колдунов, кощунствующих и безбожников. Два года назад он впервые усомнился в том, что орден всегда по праву пользуется Пламенем. Вслух об этом не говорил, зато наблюдал и размышлял. Однако здесь, в деревне, он каждый день убеждался в силе своей веры и своего служения. Огненная Книга учила добродетелям и любви, а он, опираясь на ее слова, увещевал горячего нравом отца не лупить по чем зря своих детей, просил суровую вдову заботиться о старухе-свекрови и требовал от властного свекра не домогаться до снохи. Здесь, в будничном тяжком труде, Пламя дарило крестьянам свет надежды. На избавление и справедливость. Он задумался, припоминая последнюю беседу с тем самым свекром, и не заметил, что страшилка Агнешки близилась к развязке. — … и тогда злая ведьма показала свои острые-острые зубы. Они были во-о-от такие длинные! «Настал твой час! Я перегрызла глотки твоим братьям, распотрошила твоих родителей, а теперь и тебя съем!» Но ведьма не знала, что мышка раскрыла девочке ее тайну. Девочка сняла с пальца серебряное колечко, бабушкин подарок, и бросила прямо в пасть старой карге! Ведьма завизжала, как резаная, закрутилась, бух! — и рассыпалась в пыль... Да, милая Агнешка при желании могла напугать кого угодно. Девочки сбились в кучу, а мальчики старательно изображали храбрость. — Теперь Лады очередь, — напомнил Заяц с таким видом, будто не дрожал совсем недавно. Впрочем, он, единственный сын вдовой Хильды, в самом деле рос не по годам смелым. Тем временем Лада заговорила бесцветным тихим голосом. Она рассказывала историю о королевстве, где двое младших принцев захотели править вместо старшего брата, короля. Но хотели они этого по отдельности. Один подкупил и запугал всех стражников, а другой — всех рыцарей. Король же узнал про заговор и призвал армию наемников из соседнего государства. И случилась кошмарная ночь во дворце, когда три силы схлестнулись вместе. Лада не жалела мрачных подробностей. Она описывала, как рвет мышцы болт, застревая в теле зазубренным наконечником и мучая при каждом движении. Объясняла, как опасен фламберг, мелко рубящий плоть своим волнистым лезвием. Говорила о жгучей боли и страшных судорогах тех, кого доставали отравленные клинки наемников. Но самой ужасной по своей красочности сценой был поединок трех братьев. Забыв о своем родстве, о детских забавах, они отрубали друг другу ноги, вспарывали животы, выкалывали глаза и наконец умерли в огромной луже крови посреди кишок и перепачканных драгоценных одежд. На этот раз даже Заяц промолчал. Виль тихонько стучал зубами. Мила вцепилась в руку жреца. — А где же в этой истории чудовища? Тут только люди, — подивилась Агнешка, которую после наводнения не так легко было напугать. «Иной раз люди и есть чудовища», — подумал Йон, однако благоразумно вслух этого не произнес. В замке Габриэля К ночи небо расчистилось, и лунный свет бледным серебром лился в покои, отведенные Ниди. Светлые локоны гнома лежали на подушке, словно река расплавленного металла, застывшая от заклятия. Не золото и даже не электрум, слишком живо и богато оттенками. Драгоценные бусины на косицах отражали пламя свечей, а тонкие узоры на них чернели колдовскими рунами. Столько сияния! Дарина любовалась этой сверкающей роскошью и вдруг заметила, что ее волнует не только милый сердцу блеск. Ниди по пояс был укрыт бархатом цвета кобальтовой сини, однако и открытое взору отличалось от того, что привлекало Дарину прежде. Непривычные пропорции — широкие плечи при относительно коротком туловище. Бугристые мышцы, тугие, наглые, будто выпирающие из кожи под напором собственной мощи — вместо гармоничного эльфийского изящества. Тяжелая челюсть под густой светлой бородой — вместо гладкого алебастра Габриэля. Все не так. И все так нравится! — Ложись, девочка, — низким хрипловатым голосом велел Ниди. Едва Дарина скинула платье и вытянулась рядом с гномом, он навис над ней и опалил — синими глазами, полыхающими от желания, жарким хмельным дыханием... Довольно хмыкнул в бороду, огладив плечи, и сжал ее груди. Помесил их, словно тесто, придавил большими пальцами соски — не вырваться. И хорошо, что не вырваться. Проклятый бархат все еще отделял Дарину от изумительно твердого, но не успела она двинуть рукой вниз, как Ниди подтянулся рывком и ткнул ей в губы свой член. Такой горячий, толстый, и ничего, что Дарина чуть не подавилась. Она отвыкла от подобного, ведь Габриэль был равнодушен к этой ласке, но желание, кажется, компенсировало недостаток опыта... О, судя по гортанному стону Ниди — еще как! Не жалея ругательств на родном языке, он трахал ее в рот, после поставил на четвереньки и принялся долбить, громко хлюпая обильными соками, после упал на спину, посадил Дарину на свой неутомимый член и стал опускать-поднимать ее, а на его мощных руках вились яркие выпуклые вены, а светлый металл его локонов плавил эту сумасшедшую ночь. К рассвету совершенно обессиленная и счастливая Дарина устроилась на его плече, украдкой вдохнула крепкий запах мужского пота, закрыла глаза и тут же уснула. Вместе с непогодой ушла и скука. Днем Габриэль и его гости занимались делами, но обедали и ужинали вместе с Дариной. По вечерам они частенько засиживались за шахматами, вином и увлекательными беседами. Впрочем, Лони в этом списке волновало только вино, зато Ниди поражал не только своей внешностью, но и умом. Однажды он ослабил внимание Габриэля серией неловких ходов, а потом внезапно объявил ему мат. Каждый вечер он баловал их легендами о подземельях и увлек Дарину лекцией о свойствах камней. Увы, столь же занимательным собеседником оказался и Аурванг. Он много путешествовал и повидал достаточно диковинок: орудия скифов из неизвестных металлов, хитрые потайные замки саорийцев, музыкальные ящички из Лимерии, которые играли простенькие мелодии, если покрутить за ручку. Дарина не знала, куда глаза девать во время его рассказов. Однако настоящее испытание началось, когда Ниди и Аурванг устроили шутливое соревнование. Первый смешал железные опилки с серой и поднес к ним нагретую стеклянную палочку, второй добавил в опилки селитру, засыпал все это в горку из песка, пропитал чем-то хмельным и поджег*. Искры, дым и яркий свет аж испугали Дарину, однако гномы заверили, что ей нечего бояться, если она не будет стоять слишком близко и вдыхать ядовитый пар. Следующее соревнование заняло несколько часов, и в результате они получили серебряные чудеса. Ниди создал из ляписа и ртути ажурное деревце, Аурванг вырастил из ляписа и меди игольчатый лес**. Потом Ниди объявил, что не курит, но ради гостеприимного Габриэля и прекрасной Дарины... Он стряхнул табачный пепел на кусочек сахара и поджег его, вызывая к жизни синевато-желтое пламя. Будто бы его светлые локоны и сапфир жадных глаз. Аурванг пожал плечами, попросил слугу проводить его на кухню и вернулся с кувшином воды, кружкой, картофелиной и солью. Дарина покосилась на него, недоумевая, что интересного может быть в такой ерунде. Картофелина, как и положено, утонула в кружке с водой... а после того, как Аурванг добавил соль, всплыла. Он долил воды — утонула. Еще соли — опять всплыла. Дарина глупо таращилась на это простое чудо и вдруг ясно увидела уродливую розовую культю. Ее чуть не вырвало. По счастью, Аурванг пугал ее только днем, а ночи целиком и полностью, без остатка заполняла мощная страсть Ниди. Казалось, он был неутомим. Его член трудился в ней без устали, твердые губы дарили редкие поцелуи, прикосновения рук были скупы, а Дарина с ума сходила от этих бурных соитий. Но что-то не давало ей покоя. Вымотанная четырьмя трахами за ночь, она так и не сомкнула нынче глаз. Повеяло утренней свежестью. Дарина встала, закуталась в свою любимую шаль из козьей шерсти и присела на подоконник. Желтизна чуть тронула линию горизонта и проглянула в саду пятнышками близкой осени. Прохладный ветер куснул ее щеку, но Дарина даже не поморщилась. Что с ней происходило? Почему она вглядывалась в сапфировые глаза Ниди, но память упорно подбрасывала ей совсем другой цвет? Голубые глаза Кахала. «... как ты хочешь? — А ты?» Мама вкусно пахнет розами. Ее мягкая шерстяная юбка то и дело касается щеки Дарины. Как приятно! Она держится за теплую руку мамы и шустро перебирает ножками. Скорее на ярмарку! Сначала толпа пугает. Все вокруг шумят, кричат, толкаются. Страшно потеряться! Но Дарина идет за ароматом роз, чувствует силу материнской руки и колкую ласку шерсти. Нет, конечно же она не заблудится и всегда отыщет маму. Постепенно они замедляют шаг, хотя народу вроде бы поменьше. Мама на мгновение отпускает руку Дарины. Та поднимает глаза и видит, как мама потирает вторую руку. Кажется, корзинка все тяжелее. — Давай я помогу тебе, — серьезно говорит Дарина, когда вспоминает слова дедушки: «Ты уже большая, мое солнышко. Ты тоже должна заботиться о маме». Мама улыбается, достает из корзинки каменную ступку и отдает ее Дарине. — Иди рядом, не потеряйся. Дарина пыхтит, но молчит и с гордостью несет чашу, придерживая рукой пестик. Вот и последняя лавка. Мама выбирает сласти. Наклоняется к ней: — Купить тебе леденец? Тогда скажи, какой ты хочешь. Дарина показывает пальчиком на темно-золотистый прозрачный шарик на палочке. Он сверкает в лучах солнца будто волшебный и пахнет медом. Она поднимает глаза, чтобы поблагодарить маму, и видит сияющие медные бусины у нее на шее. На ветру быстро высыхают слезы. А Дарина и забыла, что умеет плакать. Да и зачем ей это, в самом деле? Кто утешил бы ее в борделе? Разве поймут ее Габриэль или Ниди? Возможно, понял бы Кахал, но в ту ночь ее одурманил колдовской праздник, и она просто была счастлива. Некстати вспомнилась одна из прочитанных недавно легенд. О прекрасной девушке, заточенной в замке злой колдуньей, но спасенной потом храбрым принцем. Дарина горько усмехнулась. Вот она, красавица с роскошными волосами — а ведь в легенде тоже были необыкновенные косы — сидит в замке у окна. Но не стоит у подножия башни принц, не придумывает, как увезти ее отсюда. Чтобы убедиться в этом, Дарина посмотрела вниз. Более злую шутку трудно было себе представить. По саду гулял Аурванг. Где-то в Грюнланде Голова блазнилась Горану чугунной. Все мышцы и даже кости ломило, во рту пересохло ровно с перепоя, но жизнь, в общем-то, была вполне сносной. Горан протер глаза и тут сообразил, что разбудил его вкуснейший запах рыбы. — Это что? — спросил он, когда Кахал поставил перед ним миску с ухой. Тот хмыкнул и объяснил снисходительно: — Завтрак в постель. Я мелочи всякой на зорьке наловил.