Дети ветра

Дохнет ли ветрами стужа — тюльпаном качнется ужас <...> И мертвые ждут рассвета за дверью ночного бреда. И дым пеленает белый долину немого тела. Под аркою нашей встречи горят поминально свечи. Федерико Гарсиа Лорка

В Грюнланде, в городке Райндорфе Слушая в Сосенках рассказы Аурванга о военных кампаниях, Горан воспринимал только техническую сторону дела, потому что друг лишь о ней и говорил. Скорее всего, чтобы пощадить Аустри. Когда Кахал поведал ему историю захвата Шинни, Горан, естественно, пришел в ужас, но то была давняя история о нереях, живших далеко-далеко, за лесами, горами и морем. Здесь, в уютной комнатке лекаря, пропитанной ароматами трав, сами мысли о войне казались какой-то нелепицей. Старик-лекарь по имени Михель неторопливо нарезал какие-то корешки. Дагмара, солнечно-рыжая и брюхатая, расставляла на столе тарелки, а ее супруг Янек, столичная диковинка, выкладывал в глубокую миску варенье. Посреди расшитой зеленым скатерти красовалась внушительная стопка блинов. На печи, судя по запаху, закипал сбитень. Здесь была семья. Теплая, дружная, любящая, готовая через несколько месяцев затопить своей любовью малыша или малышку. Ну какая, к лешему в топь, война? И только образы мертвых деревень напоминали о том, что та же участь может постигнуть и Райндорф. Что в груди Михеля может застрять арбалетный болт. Вроде того, который Кахал вырезал из кишок старика в Подгорном. Йон, судя по его лицу, думал о том же. Горан из вежливости съел пару блинов, запил сбитнем — и заговорил. О том, что они видели по пути сюда, и о возможной провокации в Райндорфе. — Война с гномами была неизбежна, — печально сказал Янек, едва Горан умолк. — Королю не давали покоя их богатые шахты. Но я и представить себе не мог, что она начнется на территории Грюнланда. Что ж... У нашей семьи три варианта. Самый глупый — сидеть сложа руки, надеяться на «авось», верить, что нас не тронут. Самый разумный — срочно бежать отсюда на юг или на восток, туда, где провокации маловероятны. И третий — единственно возможный. Дагмара не бросит свой город до последнего, да и я привязался к моим ученикам. Надо что-то решать с обороной и отступлением... — С нами военный инженер и еще один человек, немного смыслящий в этих делах. Но мы — чужаки в городе, нам негоже ходить, смотреть, вынюхивать. Так что от вас нужны сведения. Янек и Дагмара удивленно переглянулись. Михель отложил в сторону нож и уставился на гостей. Слово перешло к Дагмаре: — Я понимаю, почему вы предупредили нас. Мой оберег спас тебя и твоего друга, а вы — не из тех людей, кто забывает о благодарности. Но зачем вы беретесь за оборону Райндорфа? Я вижу твою душу, Йон, видела душу пикты... Вам бы залечивать свои раны, а не наши. Теперь для Горана и Йона настал черед переглядываться. А ведь они ни разу с того ужина в Подгорном не обсуждали, зачем ввязываются в дела чужой для всех, кроме Йона и Лады, страны. Собственно, Горан и Йон не нашли ничего умнее, чем развести руками. Мол, так уж вышло. Они получили часть необходимых сведений о Райндорфе. Остальное Янек и Дагмара обещали раздобыть до завтра и передать во время невинного визита к лекарю одного из чужаков. Горан и Йон прикинули, что время позднее, до утра все равно ничего толком не сделать, а потому в гостинице они не стали собирать друзей. Просто пожелали друг другу доброй ночи и пошли каждый в свой номер. Из комнаты, которую сняли Горан и Кахал, доносились негромкие голоса. Странно. Говорили не на всеобщем, а, кажется, на саорийском. Один из голосов принадлежал Кахалу, второй — кому-то незнакомому. Горан насторожился. Толкнул дверь — заперто. Совсем нехорошо. Позвать что ли на всякий случай Аурванга? Нет, почему-то не годится. Горан достал из-за пазухи свой нож, который благоразумно прятал от любопытных глаз в гостинице, аккуратно провернул в скважине ключ и вошел. Возле окна, прислонившись к стене, стоял Кахал. Спокойно, непринужденно, как в самой приветливой компании. Только глаза его были пусты и словно выцвели. За столом недалеко от двери сидел мужчина, на вид ровесник Горана или чуть постарше. Крупные черты лица, нос с горбинкой, сложенные на груди ладони выдавали в нем саорийца, хотя одет он был на восточный манер. И он показался смутно знакомым... В пиранском трактире крестьянин из приграничья горячо втолковывает своим слушателям: — Ему все одно, шо мужика, шо бабу, шо дите зарубить. Ничего святого в ём нету! Упырь, одне слово... Образованный по виду саориец обращается к крестьянину, складывая руки перед лицом и чуть кланяясь: — Позвольте полюбопытствовать, почему же Упырь? Тогда Горан не заметил того, что ясно видел сейчас: у саорийца были абсолютно черные глаза и волосы. — О, приношу свои извинения! — тот перешел на всеобщий. — Вы явились в свою комнату, чтобы отдохнуть после долгого дня, и застали здесь непрошеного гостя. Простите. Но не могли бы вы предоставить нам еще несколько минут для беседы наедине? — Я останусь. Если мне не изменяет память, вас зовут Рашид, вы аптекарь из Хаива и пять... нет, шесть лет назад вы пострадали от руки Кахала. Навь тонко улыбнулся и почтительно склонил голову в полупоклоне. — Восхитительно. Мой прекрасный совестливый убийца поведал кому-то обо мне. Отрадно знать, что моя смерть оставила столь глубокий след в его чувствительном сердце. Что ж, раз уж вы осведомлены о деталях наших с ним отношений, то вы не откажетесь присоединиться к нашей беседе? — Не откажусь, — ответил Горан, не спеша прошел через комнату и встал рядом с Кахалом. Тот натянулся, как тетива, но пока промолчал. — Благодарю. Воистину, сегодня вечер откровений, — Рашид развел руками и посмотрел на Кахала. — Продолжим, добрый юноша? Вы остановились на том, как искренне сожалеете о своем поступке. Но отчего же? В чем причина вашего достойного всяческих похвал раскаяния? — Мне заказали вас как травника, создавшего эликсир, который подавляет волю жертвы, — ответил Кахал. Ровно, буднично. — Убедили, что вы и продаете его, и используете сами. Превращаете девушек, что приглянулись вам, в куклы, насилуете и убиваете. Рассказали, что ваши рецепты имеют большой спрос, и вы под покровительством у важных людей в Хаиве. Уже после того, как я перерезал вам горло, я узнал, что все это — ложь. — Великий Самир! Да вы наемник с принципами! О, мой господин, определенно стоило искать вас шесть лет, чтобы узреть подобное чудо. Значит, вы теперь с прискорбием осознаете, что поступили дурно, и раскаиваетесь? — Толку вам от моего раскаяния. Оно не вернет вам жизнь и семью. — Очень точное наблюдение. А также не вернет мою лабораторию, радость открытий, покой, отсутствие страданий... Зато ваша смерть положит им конец. Кахал резко разморозился. — Положит конец вашим страданиям? Рашид, какие страдания вы имеете в виду? — Страдания тех, кого зовут нежитью. Но это слово, боюсь, не совсем подходит для описания того мучительного чувства, которое гложет нас изнутри до последних мгновений нашего призрачного существования, — мягко, почти ласково ответил саориец. — Погодите... Рашид, так нави всегда мучаются? Постоянно? — Именно. Понимаю ваше изумление, мой прекрасный убийца. По моему внешнему виду об этом не скажешь. Неуловимая улыбка Лады, то загадочная, то веселая, то печальная... Чего ей стоила эта улыбка? — О, вас обоих взволновала эта новость. Но почему? — Да... Так вышло, — махнул рукой Кахал. — Рашид, мне нечего вам ответить. Оправданий у меня нет, а просить прощения... Это было бы забавно, если бы не было так отвратительно. И все-таки я хочу жить. Нет, не смейтесь пока! Вы имеете полное право на месть, а я заслуживаю смерти. Но с некоторых пор моя жизнь принадлежит не только мне. Точнее, от нее зависят другие жизни. Я не могу объяснить подробно, но я вам не лгу. — Поверьте, я не сомневаюсь в вашей честности. Вы столь трогательно искренни и открыты, — навь поднялся и прижал руки к груди. — Но, увы, это ничего не меняет. Наша беседа доставила мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Однако пора заканчивать это представление. Выбирайте. Вы снимаете рубашку и отправляетесь на тот свет, воя от боли. Или же я порчу ваш оберег купоросным маслом, — и Рашид медленно, картинным жестом достал из внутреннего кармана стеклянную трубку с острым концом и жидкостью внутри. — И тогда сначала вы почувствуете боль от ожога, а уж после — от моих рук. А вам, — Рашид улыбнулся Горану, — я предложил бы покинуть эту комнату, ибо зрелище будет не из аппетитных. Горан молча прикрыл собой Кахала. Тот рявкнул, пытаясь его оттолкнуть: — Сдурел?! А ну прочь! Между ними произошла короткая схватка, в результате которой Горан загнал своего любовника в угол и придавил его спиной, не позволяя сбежать. — Какая самоотверженность! — воскликнул Рашид. — Позвольте. Вы знаете, как убивают нави? — Мне описывали. Пробивают грудину, ломают ребра, достают внутренности, вырывают глаза. — Тогда как вам это? — саориец тем же изящным жестом извлек из кармана нож-звездочку. — Теперь у вас тоже есть выбор. Но зависит он полностью от моей прихоти. Либо я убиваю вас быстро, либо раню, сжигаю оберег — и потом убиваю вас обоих неторопливо и со вкусом... Но все же я позволяю вам лично уйти. Горан крепко врезал Кахалу локтем, чтобы тот уже перестал трепыхаться. — Я предлагаю продолжить беседу, Рашид. Вы ведь сами меня пригласили. — Да свали ты! — Кахал вновь попробовал сдвинуть Горана с места. — Рашид, ты его не убьешь. Я знаю навей, вы все рвете своих убийц, но среди вас есть человечные нежити. Как минимум одна. Ты не убьешь. Ты же не тварь, Рашид! Я потом уже видел твоих детей, твою лабораторию, ты травник, аптекарь! Ты... — вдруг он умолк и замер. Ох, не к добру. — Горан, уйди. Мне на хер не сдался еще и этот грех. После войны на Шинни, после глаз выжившего Лиама и мертвых глаз Мэрид, после несправедливо убитого Рашида Кахал умрет, понимая, что из-за него погиб его любовник. На негнущихся ногах Горан отошел в сторону. Спина хранила ощущение горячего тела. Кахал жив, он еще жив, а Рашид пока не пустил в ход купоросное масло. Надо срочно хоть что-то предпринять, что угодно... Шаг, другой, третий. Горан опустился на колени и смиренно проговорил: — Рашид, прошу. Умоляю, дайте мне еще немного времени. Позвольте объяснить его поступок. Ведь вы действительно не тварь. Что-то будто бы изменилось в лице саорийца. Сквозь издевательски изысканную вежливость проглянуло удивление. — Простите, вы серьезно? Вы прикрывали этого человека, зная, что я могу с вами сделать? Вы готовы унижаться, валяясь у меня в ногах, ради него? Он настолько близкий ваш друг? — Я люблю его. Поэтому и не могу иначе, — ответил Горан. — И, поверьте мне, я прикрываю не жестокого наемника, а человека, который ищет справедливости. Вы были его непоправимой ошибкой, кажется, единственной ошибкой. Да, этому нет прощения, но... Рашид, вы были аптекарем, вы спасали других людей. Он тоже спасает. Иначе, но спасает. И он хотел спасти тех девушек... пусть вас и оклеветали. Кахал бесшумно подошел к нему, ласково тронул его волосы, погладил по щеке слишком мягко, словно просил прощения. А потом приблизился к своей нави на расстояние, которое допускал оберег. — Рашид, понимаю, тебя утомили все эти разговоры. Ты можешь сжечь мой оберег и отомстить за себя. По праву. Но, пожалуйста, все же дай мне шанс. Доказать тебе, что моя жизнь нужна другим, или хотя бы погибнуть с пользой, ради кого-то, помогая кому-то... — Крайне неосмотрительно с твоей стороны пренебрегать элементарной вежливостью и переходить на «ты», — жутковато усмехнулся Рашид. — Но я прощаю тебе эту пустяковую оплошность. Она ведь исчезающе мала, коль скоро мы говорим о гораздо более серьезных вещах. Позволь спросить: откуда такое удивительное предположение, что я соглашусь на отсрочку твоей казни? — Купоросное масло до сих пор не на моей рубашке. — О, как ты наблюдателен, мой убийца! Пожалуй, я приму твой вызов, о котором ты и не подозреваешь. Посоревнуемся в наблюдательности. Я присмотрю за тобой до завтрашнего рассвета. Что скажешь, юноша? Рассвет — лучшее время для пробуждения ото сна и перехода ко сну вечному. — Спасибо, Рашид. Когда за навью закрылась дверь, Горан все еще стоял на коленях. Кахал подал ему кружку с водой, опустился рядом на пол, по-кошачьи потерся щекой о его плечо, спросил: — Как встреча с Дагмарой? Ты узнал что-нибудь полезное для обороны города? — Тебя это прежде всего волнует? — Горан запутал руку в светлых прядях, поймал на шее любовника пульс. — Слушай, если он захочет убить меня, то убьет. Рашид — навь не просто разумная. Он редкого ума человек. Ну так что, мне ждать этого, раздирая свою совесть? Или заняться тем, ради чего мы сюда пришли? Мы пришли с тобой вместе, Горан.