Дети ветра

В Грюнланде Первые часы после короткого беспокойного сна Дарина провела будто в тумане. Рана, хоть и легкая, мучила ее заунывной, как двухструнная скрипка, болью, а усталость не давала ни вздремнуть еще чуток, ни нормально бодрствовать. Но какие-то травки, подсунутые Михелем, разогнали понемногу сонную одурь. И вот тогда она услышала очередной резкий разговор Аурванга со старостой и какими-то важными людьми. До сих пор важными, с интересной бледностью и в замызганных мехах. — Ваши собственные люди свидетельствуют, что среди нападавших не видели гномов, — Аурванг объяснял это, кажется, по второму или по десятому разу. Ему возражал тот хмырь, который давеча вне очереди хотел переправиться через реку. — Кто свидетельствует? Кто? Вечно пьяные стражники? Тупое мужичье? Да они после вечера в трактире свою бабу от гнома не отличат! А я — я, слышишь? — я видел! — То же самое, что и я: бородатых людей в наших одеждах. — Да ты своих выгораживаешь! Что ты тут вообще забыл, поганый карл?! Дарина взяла Аурванга под руку и в сердцах выкрикнула: — Поганый карл вчера спасал ваши задницы, пока твои здоровые молодчики трусливо оберегали тебя на переправе! Хмырь сплюнул под ноги: — Бабе слова не давали. Как там выглядел Аурванг, Дарина сквозь его гриву не рассмотрела. Но его собеседники, похоже, малость перетрухнули. — Женщина слово взяла сама. Когда в числе последних уходила от нежити. В отличие от. Но вернемся к дискуссии. Вспомните, ведь наш язык был человеком и признался, что ему заплатили. Староста живо отреагировал на явно родное слово: — Заплатили! То-то и оно, карлы-то, небось и заплатили! — Удобно, — усмехнулся Аурванг. — После того, как особо ретивые анонимные мстители перерезали ему горло, у него ведь не спросишь. Но вы обдумайте, не торопясь, как следует, все то, что я вам сказал. После вернемся к нашей беседе. Они пошли в дальний конец лагеря, где о чем-то беседовали Йон, Янек, Дагмара и нежить, которую звали Рашидом. По пути они наслушались всякого, что шепотом, что не очень, и Дарина молчала только потому, что Аурванг жарко сжимал ее руку. Но среди своих ее прорвало: — Я не понимаю, как ты можешь спокойно реагировать на эту мерзость! — Мои соседи так и не поверили тебе, — скорее сказала, чем спросила Дагмара. — И это тоже, — ответила вместо любовника Дарина. — Но хуже другое... Там едва ли не побить его хотят, потому что, мол, Райндорф сожгли его соплеменники. Это после того, как Аурванг за них дрался! После того... Ох, даже если бы среди нападавших были гномы. Разве ты за них в ответе? — Сейчас — не ответе. Я имею в виду, что у нас отжили свое некоторые давние традиции, но я еще помню истории из жизни прадедов. Когда брат отвечал за преступление брата потому, что семья, как раньше — клан, считалась единым целым. То есть брат был буквально продолжением брата, понимаешь? Насколько мне известно, твой народ тоже не забыл эти истории. — Я не помню... А в Грюнланде так? Янек покачал головой: — К счастью, у нас даже предания не сохранили этот архаизм. — Правда? — грустно улыбнулся Йон. — Семья у нас не отвечает за заблудшую овцу. Но в толкованиях Огненной Книги говорится о грехопадении первых людей и первородном грехе, за который от рождения отвечает каждый. Разве не похоже? Дарина открыла было рот, но тут же захлопнула его под пристальным взглядом Янека. Историк объяснил: — Были люди, которые отвергали подобные толкования. Еретики. Их потом... — … сожгли, — мрачно закончила Дарина. — Так о чем вы тут шушукались? — Я предложил воспользоваться тем, что нам сказочно повезло, и на нашей стороне есть навь. Рашид согласился вернуться в Райндорф и в качестве доказательства принести трупы людей в одеждах гномов. Дагмара полагает, что ее соседям факты что мертвому припарки. Йон, наоборот, верит в них. Что скажете вы? Аурванг поймал взгляд Дарины и ответил за двоих: — Вы с Йоном в меньшинстве. Они не поверили нашему языку, пока тот был еще жив, и убеждены, что людей попросту наняли гномы. Сомневаюсь, что их убедят трупы, доставленные ужасным демоном. — Ужасный демон разделяет ваши сомнения, — Рашид сложил перед лицом ладони. — Но я могу использовать свою скорость и силу иначе. Например, поймать к ужину косулю... или трех. Не кажется ли вам, что недружелюбные жители безвременно погибшего Райндорфа подобреют после пары кусочков горячего мяса? Надежды Рашида чуть-чуть оправдались. Вокруг трех котелков с едой было тепло и даже весело. За один котелок отвечал Йон и делил еду между детьми, возле второго Дагмара раздавала миски беременным и кормящим женщинам, а рядом с третьим ужинали раненые. У остальных же котелков то и дело вспыхивали ссоры. То тут, то там в шатких семьях родные шипели друг на друга за лишний кусок мяса и куда более дефицитного хлеба, но в общем-то голодным не оставался никто. Громко заявляли о должном размере своей порции уважаемые люди Райндорфа. Староста робко попробовал было навести порядок, но от него отмахнулись. Жрец погибшего города всего несколько часов назад провел, наверное, самый страшный в своей жизни погребальный обряд и, отрешенный, сидел в стороне. Янек буквально прикрывал собой котел и рассказывал о законе войны, который выдумал на ходу. Столичному выскочке не очень-то верили, а так не хотелось пускать в ход меч... Своего рода меч пришел к нему сам. В виде Кахала, который ненавязчиво поигрывал своим ножом. — Что у вас так шумно? Радуетесь косуле? — Если бы, — вздохнул Янек. Он очень рассчитывал на прошлое нового приятеля, которое заметил еще в бою. — Видишь ли, не все хотят соблюдать закон войны и делить еду поровну, вне зависимости от чинов и сословий... — В Грюнланде тоже есть подобный закон? Приятно и делает честь всем, кто следует ему. — Что за дурной закон? — вспылил обширный седой купец, член городского совета. — В первый раз о таком слышу! — Потому что на войне ты в первый раз, молокосос, — презрительно скривился Кахал. — Да и сословия ты... низенького. О чести тоже впервые слышишь? Пока ты тут... бока на печи пролеживал да цацками торговал... мы под дождем, в грязищи и говнище, кто больной, кто раненый, мили отшагивали, а потом сразу в бой! Бой, понимаешь ты?! Не тот, что вчера был. Увидел бы ты настоящую кавалерийскую атаку — обосрался бы так, что мигом бы похудел. А потом, как прикапывали погибших товарищей, как зализывали раны да культи заматывали... Ты думаешь, делили за костром, кто рыцарь, кто оруженосец, а кто пехота из крестьян?! Нет уж, все равны были, все одинаково жрали... Потому что назавтра — снова марш или снова бой... Ай, да что я торгашу безграмотному распинаюсь! Покуда Кахал наседал на озадаченного купца, Янек руководил дележкой пищи и радовался тому, что Райндорф был медвежьим углом, в котором легко могли проглотить это отборное вранье. Шум поутих, голодные люди набросились на еду, и в этот момент Аурванг отозвал Кахала в сторону. — Красивую байку сочинили? Молодцы. Подействовало. Теперь поразмышляй над тем, какой великолепный благородный образ грядущей войны ты нарисовал перед погорельцами. А мы-то доказывали им, что это все дрянь, провокации... Янек выкручивался, понимаю. Но он — не военный. — Ох, блядь, — Кахал хлопнул себя по лбу. — Ладно, переиграем. В конце концов, ложка меда бочку дегтя шибко не подсластит. — Согласен, — кивнул Аурванг. — Я просто напоминаю тебе, что здесь — не Шинни, где ты скакал, куда велят, и рубил тех, кого велели. Здесь мы сами своего рода командиры и обязаны думать на десяток шагов вперед. — Спасибо, я тебя понял. О, у Янека опять буйствуют... — И вон еще заварушка. Я к ним, ты к Янеку? Среди множества лиц, чем-то возмущенных и взволнованных, Аурванг выхватил строгое, холодное лицо любовницы. Он уже знал: если Дарина так выглядит, значит, ей очень плохо. И, скорее всего, страшно. — Этим поблядушкам столько похлебки, сколько моей жене?! — Ишь ты, срамные болячки по городу разносили, а туда же! Наравне с нами жрать выдумали! — А ну пшла, да подальше от честных людей! Дарина громко, но достаточно ровно напомнила: — Договорились же — всем одинаково! Аурванг обнял ее за талию, украдкой разминая напряженные мышцы, и добавил: — Всем, кроме детей, беременных, кормящих и раненых. Но у них свои костры, следовательно, здесь равны абсолютно все. Вне зависимости от сословия и рода деятельности, — он лично наполнил миски похлебкой, взял по куску хлеба и раздал трем девчонкам сомнительной красоты и свежести. На него попер мужик, разгневанный тем, что проституток кормили не хуже, чем его жену: — Ты чего в дела наши лезешь, а? Неожиданно заговорил парень, который отступал в числе последних: — Охолони. Он в дела наши давеча хорошо влез. И одной рукой махал топором так, как у тебя двумя не выйдет. А девчонки... что. Вон, Дагмара правду сказывала. В беде все мы ровня. Им, поди, не слаще, чем тебе. Пока соседи вяло препирались между собой, теперь больше занятые остывающей похлебкой, чем тремя девчонками, Аурванг смотрел на нервно жующую Дарину и размышлял. Пожалуй, другим его слов было достаточно. А ей? Мертвая тишина разоренных деревень и оглушительный рев огня в Райндорфе неизбежно напоминали Дарине о ее собственной трагедии. Но она, маленькая и совсем чужая в этой стране, держалась. И не просто держалась! Йон коротко передал ему, как Дарина гнала перепуганную Бабочку через реку, чтобы успеть к Дагмаре, а ведь среднему человеку для паники хватило бы только пожара и взбесившейся лошади. Без войны и умертвий. Она держалась так долго, она защищала его перед старостой и остальными, а теперь спасовала перед грубыми словами, адресованными не ей, но... А он не мог защитить любимую от мыслей о грязи прошлого. Ведь по сути о борделях не знал ничего. Просто не интересовался этой стороной жизни и не рассматривал ее с точки зрения морали. — Дожили! Честные женщины из одного котла со шлюхами едят! — И честные мужчины, — низкий голос Горана ненавязчиво привлек к себе всеобщее внимание. — Сдается мне, мужчины, какие хаживали в гости к девочкам, честно об том своим женам докладывали. Верно? — Ты к чему клонишь? — Да ни к чему. Вспоминается разное. Сколько лет хожу по свету, а повсюду одинаково. Коли разлад в семье, так мужик что? Жену бьет, в кабаке пьет, к девочкам идет. И вроде честный весь перед людьми, не то что девочки. Или вот у иной жены доброго слова не выпросишь, а она диву дается: чего это мужья известные дома навещают? И снова девочки виноватые. Люди, вы б со своими семьями разобрались, а то глядеть тоскливо. Дарина тихонько фыркнула, явно приходя в себя. Аурванг поцеловал ее в пушистые кудри. Ну что ж, хоть Горан помог. Постепенно жизнь погорельцев если не наладилась, то стала более-менее сносной. Распределили обязанности, составили порядок дежурств, раз и навсегда договорились, что между здоровыми взрослыми еду делят поровну. Несколько семей разбрелись в первые дни после пожара. Они пошли к своим родным, которые жили относительно близко. Остальные держали путь к йотунштадтскому тракту либо к ближайшему крупному городу под названием Циммервальд. Они рассчитывали найти работу, знакомцев... или же отомстить. В провокации не поверили. Погорельцы терпели Аурванга, многие были ему лично признательны, однако другим «поганым карлам» обещали показать, чем именно набиты их животы. Встреченные по дороге жители разоренной деревни горячо поддерживали эти планы. Саму деревню обследовали Аурванг, Янек, Горан и Кахал. Выдержку Дарины Аурванг предложил без надобности не испытывать, беременной Дагмаре это зрелище тоже было ни к чему, а Йон, вдруг полностью потеснивший жреца из Райндорфа, больше годился, чтобы унимать мелкие ссоры среди погорельцев. — Я не понимаю, — Горан повертел в руках очередной арбалетный болт, найденный в доме рядом с очередным трупом. — Даже мне очевидно, что это провокация. Зачем стрелять с такого расстояния, да еще в доме? Разве потому, что болт, в отличие от топора, можно здесь оставить? — Именно что тебе очевидно. Не все люди — ты, — развел руками Кахал. — Вспомни Шинни. Я получил отличное образование, кроме того, я часто гостил на острове, знал нереев, их обычаи, их образ жизни. Однако меня убедили в том, что война на Шинни справедлива, а дикарям нужны цивилизованные правители. Хорошо, положим, я дурак. Но со мной были и другие прекрасно образованные, с широким кругозором ребята. И мы верили в чушь про те же человеческие жертвоприношения, которых друиды давно не практиковали. Так чего ты хочешь от бедных крестьян Грюнланда? — От крестьян ничего не хочу. Они не знают гномов, не разбираются в деталях дальнего и ближнего боя. Они дальше-то соседней деревни ничего не знают. Но наши погорельцы из Райндорфа? Они своими глазами видели не гномов, а людей, они допрашивали одного из них... Но и самые сообразительные не сомневаются в том, что во всем виноваты гномы. Во время этого разговора Янек внимательно обследовал дом, но его интересовали не следы нападавших, а сам крестьянский быт, слабо ему знакомый. На последние слова Горана он откликнулся: — Может быть, кое-кто и сомневается. А толку? Предположим, один утверждает, хотя бы мысленно: да, это сделали люди. Каков будет следующий вопрос? Даже два. Полагаю, это будут вопросы: кто и зачем. Явно не ради грабежа, следовательно, это не разбойники приграничья. Тогда кто? Соседний князь? А с чего ему валить все на гномов, он с нашенским князем еще в позапрошлом году бодался открыто. Кто тогда? Ромалия далеко. Дальше: кто? От кого бежать, кого опасаться, кого ненавидеть, кому мстить? Это все очень сложно и страшно. Даже мне не по себе, а я при дворе повидал достаточно отвратительных интриг. Что уж говорить о жителях провинциального городка! Аурванг, зачем-то смотревший в окно, подал голос: — Мы почти наверняка знаем, кто. Остается ответить на второй вопрос: зачем. Легитимация войны с моим народом, превращение войны захватнической в войну патриотическую — это все хорошо, подогревает боевой дух. Несогласные с политикой Йотунштадта князья будут вынуждены участвовать в войне — прекрасно, это материальные силы. Что еще? В деревнях остается слишком много выживших. Янек, ты местный, что скажешь? — Есть у меня одна гипотеза... Набор крестьян в рекруты ограничен законом. К тому же, обычно крестьян используют для обороны, а не для нападения. Конечно, законы меняются, но это долгая канитель, недовольство, смута внутри страны, что нежелательно, когда идет война. А так мы имеем целые толпы несчастных, которые потеряли все и вполне годятся в добровольцы. Собираются же мстить самые отчаянные ребята из Райндорфа. Конечно, необходимо еще, чтобы князья отпустили этих добровольцев, но с одной стороной королю договориться проще, чем с двумя. Только почему бы ему не ограничиться обычной армией и наемниками, как это было с пиктами? Кахал довольно потянулся: — Гипотезы, как известно, можно доказывать или опровергать. Мы с Муркой самые быстрые. Метнемся вслед за крестьянами, добежим до замка, разнюхаем, что да как? В дом бесшумно вплыл Рашид. Остальные не вздрогнули. Они почти привыкли к этим внезапным появлениям нави. — Мой господин, твоя прекрасная лошадь заслуживает всяческих похвал. Но, боюсь, она все равно медленнее, чем нежить. Не будет ли более рациональным отправить на разведку меня? Вместо поперхнувшегося Кахала ответил Аурванг: — Вполне годится. Тогда мы предаем земле погибших, после встречаемся в лагере. Если задержишься, оставим для тебя такую же записку, как оставляем для Лады. В Ромалии, в замке Габриэля Звуки флейты заворожили Габриэля с первых лет жизни. Ребенком он тянулся к ее серебристым волшебным переливам, а позже освоил все богатые возможности этого инструмента. Флейта манила за собой в осеннюю стынь подобно протяжным звукам охотничьего рога, игривым ручьем звала собирать на проталинах подснежники, веселила хрустальным звоном бокалов и чаровала кровавым плеском вина... Флейта умела все. Но Габриэль ценил и другие музыкальные инструменты. Струнные — водопады арфы, шепот костра в звуках лютни, птичий плач скрипки — занимали в его сердце особое место. Сегодня он открывал для себя барбат — гостя из жаркой Саори. Почему он не слушал его раньше? В руках его новой наложницы Гульнары, темной и поэтически печальной, барбат... нет, не рыдал, но будто исполнял нараспев касыду, ритмичную, очаровательно заунывную и тоже темную. Но в этой тьме не было отчаяния. Бесконечные повторы одной и той же музыкальной фразы не позволяли упасть, отдохнуть, они вели, тянули, кружили... А может быть, это он кружил мелодию на кончике плети? Красные знаки будто ноты появлялись на светлой, в веселых веснушках, спине второй наложницы. Рыжая крепкая нерея Изольда молча сносила его удары, лишь изредка вздрагивая. Такая солнечная, стойкая, она воплощала саму жизнь. А он распоряжался болью и смертью. Это не смерть отнимала у него, забирала внезапно и навсегда. Это он владел другими, оставляя им по своей прихоти жизнь или же растаскивая тела по траве... Рука — за одной лошадью, нога — за другой. Это лошади подчинялись ему. Не наоборот. На миг он представил себе, что рыжая головка Изольды лежит у копыт его белоснежного жеребца, но тут же прогнал видение и покаянно поцеловал плечо прелестной малышки рядом с последней отметиной. — Девочка моя, прости меня. — За что, господин? — За дурные мысли. В дверь постучали. Габриэль с сожалением сделал знак Гульнаре, и музыка смолкла. В комнату с поклоном заглянул слуга: — Прибыли господа Рафаэль и Джузеппе. Они просили передать, что у них для вас письмо из Йотунштадта. — Проводи их на балкон и вели подать вина, — когда слуга исчез, Габриэль поманил к себе Гульнару и мягко погладил ее по гладким, душистым волосам: — Как же я рад, что купил именно тебя. Ты восхитительно играешь, мой темный цветок запада. Надеюсь, твои пальцы так же умело врачуют, как и перебирают струны. Позаботься об Изольде, — настала очередь приласкать и вторую наложницу. — Малышка, потерпи, милая. Вот увидишь, эльфийская охлаждающая мазь творит настоящие чудеса! Девочки, отдыхайте и не ждите меня на ночь. Увы, дела! На балконе его ждали старинный приятель Рафаэль, редкий арфист даже среди эльфов и столь же редкий задира, а также новоприобретенный союзник Джузеппе, фаворит короля людей. В каком смысле фаворит, Габриэлю было неизвестно. — А, наш дорогой хозяин! Как тебе мой товар? Не жалеешь потраченных денег? — Джузеппе залпом допил вино и расплылся в похабной улыбочке. — Нерея великолепна. Я и не подозревал, что они такие выносливые, — Габриэль пожал руку Джузеппе, расцеловал Рафаэля и опустился в кресло. — Но прежде всего дела, друзья мои, а завтра мы вполне можем развлечься с обеими девочками. Что за вести из Йотунштадта? От Маргариты? — Важная поправка! — Рафаэль протянул ему письмо. — От баронессы Маргариты. — Баронессы? Она все-таки вытрясла из короля титул? Какая женщина! — он сломал сургучную печать с гербом и развернул бумагу с золотым тиснением в углах и тем же гербом возле подписи. — И теперь, похоже, кичится этим. Ох уж эти... из грязи в князи. Дочь придворного кондитера — и теперь баронесса... Она пишет, что король с ее подачи и сам теперь воспринимает грядущую свару с гномами не как старый добрый грабеж, а как народную войну и, цитирую, «битву между добром и злом». Интересно, как же она внушила ему этот бред? — Габриэль дочитал письмо до конца и с удовольствием выпил по этому поводу бокал вина разом. — Итак, все идет по плану. Грюнландский королек по горло занят объединением страны, которая в едином патриотическом порыве отправит лучших своих сыновей сражаться с ужасными гномами. Он займется восточной частью Волчьих Клыков как следует, и я его понимаю. Тамошние шахты побогаче наших. Зато он больше не грезит поиском выхода к морю, и мы, если аккуратно обведем вокруг пальца Лимерию, спокойно заберем себе Иггдрис. Что скажете, мои дорогие? Вы хотите себе море? — Еще бы! — Джузеппе приветственно поднял бокал. — За море! Наше будущее море! Габриэль велел принести ему шкатулку с каминной полки, достал из нее карту и расправил на столе, придавив вазочками с засахаренными фруктами. А губы уже просили свежих... Рафаэль с самым азартным видом склонился над картой: — Ну, перейдем к провокациям. Что там по срокам, Габриэль? Маргарита согласует с нами свои провокации? — Да, разумеется. Они начнут чуть раньше нас, им собирать армию в Клыки дольше, а ударим по гномам в итоге одновременно. — Хорошо. Какие деревни и как именно мы пустим под нож? — Как именно? — переспросил Джузеппе. — Есть варианты: вырезать всех, отпустить нескольких, чтобы они сеяли панику, отпустить побольше, уничтожить имущество и посевы, попортить только имущество... Габриэль нахмурился, припоминая последнюю вечеринку в Пиране. — Деревни в сердце страны лучше не трогать. Нам ни к чему ссора с прижимистыми землевладельцами, которые давно уж не столько рыцари, сколько торгаши. Потеряют они урожай — и не мстить пойдут, а кудахтать над остатками своего добра. Окраины перспективнее. Вроде и не жалко, а вроде и будет повод, чтобы выбить лишние копья и деньги из наших скряг. На карте один за другим появлялись крестики. Черные означали, что поселение нужно уничтожить почти полностью, красные — пустить немного крови. — Сосенки — черным, да? Что это? — спросил Габриэль. — Страшное захолустье, — ответил Рафаэль, который предложил эту деревню. — И одновременно эдакий притон для всяких бродяг. Там есть гномы, пикты, по слухам, даже скифы. Оттуда, говорят, и разбойников не выгоняют. К тому же, это единственное место в Ромалии, где лесные эльфы чувствуют себя как дома. Не знаю, есть ли среди них маги, но лучше подсуетиться заранее, чем потом получить удар в спину от какого-нибудь чокнутого чародея. — Вроде логично, — кивнул Джузеппе. — А наши бравые ребята хорошо сработают в горах? Тем более, если вдруг встретят лесных магов. — Не уверен, — вздохнул Габриэль. — Однако есть у меня на примете парни, которые справятся наверняка. Конечно, кошельки наши похудеют, но... Рафаэль прав. Лесные маги того стоят. В Грюнланде Дарина, уже почти засопевшая Аурвангу в плечо, вдруг приподняла голову и нахмурилась. Но не сердито, а с любопытством. — Это что за птица? Ты слышишь? — Слышу, но не знаю. — У Дагмары спросить... Спит уже. А Йон где? — Завтра спросишь. Спи давай, звездочка неугомонная, — и Аурванг шутливо упихал кудрявую макушку Дарины под одеяло. Она послушно завозилась у него под боком, а потом вынырнула. Карие глаза блестели так ярко, что хотелось малодушно отвернуться. — Ты назвал меня звездочкой? — Прости, такие слова у меня весьма банальные. Дарина ткнула его кулачком, но вслух пробурчать ничего не успела. К ним очень быстро подошел взволнованный Йон, присел рядом на корточки и сказал: — Аурванг, пожалуйста, идем со мной. Дарина, не переживай, он скоро вернется. Они прошли через весь лагерь погорельцев к берегу реки, в которой усталые люди смогли наконец-то помыться, постирать вещи и половить рыбы. Костры остались позади, но луна давала вдоволь света, и Аурванг издалека увидел тонкую фигурку Лады. Йон торопливо сжал его плечо: — Не бойся, твой брат с ней. Устал просто, прилег на траву. Аурванг изо всех сил прижал к себе Ладу, понимая, что навь переживет гномью хватку, а после оставил их с Йоном и нехотя шагнул навстречу тому, о чем уже догадывался, но во что не мог и не хотел верить. — Ну здравствуй, братишка, — Аустри улыбнулся ему с младенческой беспечностью, и свежие царапины на его щеке нелепо надломились. По другой щеке и по шее, убегая за воротник, тянулся красноватый след. Ожог или ссадина? Похоже, что ссадина. Черные глаза привычно поблескивали угольками, только не от веселья, а от слез. Аурванга передернуло. Чтобы старший брат плакал? — Сосенки? — глупо спросил он, хотя конечно же знал ответ. — Нету наших Сосенок... — Вот бестолковый. Что ж тебе дома не сидится? Неужто тебе наши Сосенки не милы? — ворчит Ханар, как ворчал и в прошлый, и в позапрошлый его приезд. А как же! Традиция — это святое. Аустри грозит своему другу кулаком: — Ну что ты заладил-то с глупыми вопросами! Его дело, чего ему не сидится, — а сам украдкой смотрит, смотрит на младшего, ждет если не слова, то знака. И Аурванг не в силах обмануть этот взгляд, не может обидеть брата слащавой брехней. — Сосенки нельзя не любить. Где еще найти столько дружбы и взаимовыручки? Настоящей, не напоказ. Но, Ханар, здесь мне слишком тесно. Здесь происходит гораздо больше, чем в любой другой деревне мира. И намного меньше, чем хотелось бы мне. Это не укор Сосенкам. Все дело в моих амбициях, понимаешь? Как они тогда сидели... Наверное, Аустри на своем любимом месте у окна, а Ханар — возле печи. Обеденное то было время или ближе к ужину? К ужину, ведь у соседей топили баню... Старую или уже новую? Он не помнил, совсем не помнил... … а этой бани больше не было. Как и неторопливых, скучных, родных, уютных Сосенок, с их надоедливым «вернулся б ты домой да женился», с весенними пирогами, пухлыми от зелени, со слепым стариком-скифом, который нашел там последний приют. Аурванг притянул к себе хлюпающего носом брата и только тогда заметил, что сам плачет. Прошептал в седые пряди, которых будто бы стало больше: — Сердце мое, хоть ты уцелел. — А Ханара и его жену убили... И дядьку нашего... И... Аурванг, нас убивали гномы. — Что? Лунный мир качнулся и на миг поплыл перед глазами. — Наши Сосенки сожгли гномы.