Дети ветра

В Грюнланде, в отряде Йона Оживленные разговоры женщин, которые радовались тому, что мужчины передумали идти в Клыки, здорово помогали. Крестьяне, очевидно, не слышали, как Йон, Аурванг и Дарина пытались удержать Ладу, не замечали, что к ним идет Горан... Последний убийца Лады бросил на него рассеянный взгляд, но и только. Этот человек по виду был чиновником или купцом, носил дублет, но кто разберет? Под дублетом могла скрываться кольчуга, а то и что-нибудь попрочнее. Поэтому Горан решил не рисковать и швырнул топор, целясь в голову. Попал. Побежал к закричавшим от ужаса крестьянам. — Спокойно! Это разбойник! Я встречал его на границе! Уведите детей! «Разбойник» уже не дышал и возразить ничего не мог. — Да быть того не может, чтобы разбойник! Разговаривал с нами умно, как благородный! — А то благородные не ходят на большую дорогу, — с чистой совесть возразил Горан. — Простите, богов милостивых ради, что я вот так, у вас да у детей на глазах... Я видал его в деле. За вас испугался. Да и отомстить сволочи хотел. — Это кто? — спросил вовремя подошедший Аурванг. — Помнишь, я тебе рассказывал? Разбойник, который на дороге травника за грубость зарезал. Аурванг понял. Подхватил. Они врали, чуть подправляя к случаю историю о смерти Рашида, попутно осматривали труп и показывали мужикам кольчугу под дублетом и ножи за пазухой и за голенищем сапога. В качестве последнего аргумента они привели лошадь убитого. Но не затем, чтобы продемонстрировать арбалет, притороченный к седлу. А чтобы намекнуть крестьянам. Те намек поняли правильно. Сало, варенье, прооперированный давеча ребенок, лошадь и мешочек с монетами — к чему тут вообще задавать вопросы? Наконец, Горан и Аурванг отволокли тело подальше в лес и, внимательно изучая землю под ногами, пошли к своим. К Йону и Дарине. … и к Ладе. Лада не исчезла. Она была здесь, с ними, привычно бледная, как всегда близкая, родная, милая... Одной рукой она гладила по голове Йона, который стоял перед ней на коленях и трясся от беззвучных рыданий, а другой рукой сжимала ладонь Дарины. Та обнимала ее со спины, уткнувшись носом ей между лопаток. Это все было так подлинно и тепло, но Горан не поверил, пока сам не обнял Ладу, дурея от сухого, едва уловимого запаха ее волос... Кажется, Аурванг обхватил Ладу с другого бока, и все они мгновение оставались одним потрясенным, до смерти перепуганным целым. Аурванг пришел в себя первым. Спросил то, что волновало каждого: — Лада, что ты чувствуешь? — Исчезло куда-то... Вот то... Ненависть... — А что осталось? — Йон... Дарина... Вы... Вы и все наши... — Хорошо. Горан, ты не Дагмара, но все-таки ты чародей. Ты можешь что-нибудь увидеть, уловить? — Нет. Я не Дагмара. Но я помню, что мне рассказывал Рашид. Он как-то чувствует Кахала, даже несмотря на оберег. Это что-то вроде невидимой ниточки... Лада, тебе эта связь знакома? — Да... Да, я понимаю, о чем ты. Именно так я узнала о смерти предпоследнего, — Лада совсем по-человечески нахмурилась. — Но эта связь есть и сейчас! Только в этой ниточке нету ненависти, — она удивленно улыбнулась Йону. — Связь с тобой. Аурванг кивнул. — Что ж. Нашему парню, конечно, все еще нужен Янек. Но нам нужна ты, нужна очень надежно, как следует. Пару часов ребенок подождет. Погуляйте с Йоном, — он махнул культей куда-то в лес. — Сделайте что ли ниточку попрочнее... Когда Лада послушно увела Йона, Горан с чистой совестью лег в траву. Дарина буркнула, что скоро вернется, и убежала. Аурванг сел рядом, поинтересовался: — Ты там живой? — Наверное. Дарина вернулась с остатками самогонки. Хлебнула чуток, передала Горану, а он, глотнув побольше, протянул выпивку Аурвангу. Тот, видимо, в качестве тоста, заметил: — Ты была права, звездочка. — Чего-чего? — Веришь ли... Я несколько раз порывался сказать тебе, что не надо бы липнуть к Ладе. Я рассуждал так: им с Йоном отпущено слишком мало времени, зачем же мешать им? А сегодня я увидел, что ее прямо вот сейчас, прямо вот тут может не стать. Дарина, качнувшись то ли от хмельного, то ли от кошмарной усталости, фыркнула. — Слушай, можно при Горане ответить тебе грубо? — Давай. — Ты! Избалованный глупый ребенок! Ты привык к тому, что за твоей спиной всегда есть Аустри. Что ты нашатаешься по городам и войнам, но вернешься к нему — и у тебя будет все, что душеньке угодно. А у меня есть совсем недавно и лишь то, что есть прямо сейчас, — Дарина цепко прихватила бедро Аурванга и плечо Горана. — И я собираюсь это брать, пока оно у меня есть. Безо всяких там хреновых деликатностей. Лес наполняла тишина. Но не прозрачная осенняя тишь, когда слышен каждый сухой лист, и не пушистое зимнее безмолвие. Нет, этим поздним летним утром тренькали птицы, шуршали в подстилке мыши, где-то неподалеку ворчал шмель, и все же было... тихо. Настолько, что песня кукушки звучала совсем одиноко. В детстве Лада не знала деревенского обычая спрашивать кукушку, сколько лет осталось жить. А когда узнала, то уже не видела смысла спрашивать. Она умерла, она встала из могилы, двигалась, думала, воспринимала, но это вряд ли называлось жизнью. Она существовала с единственной целью — отомстить. По крайней мере, ей так казалось до подруги нави, старика-повара и приюта Йона. Вместе с ними Лада не перестала ненавидеть, однако новое, совсем другое чувство, сделало ее бытие более осмысленным. Потом пришло то, чем она поделилась с Дариной. Абстрактные мысли о несправедливости сменило конкретное, плотное, хоть в руку бери, сопереживание. Последние недели были переполнены до краев: она добывала дичь, слушала разговоры добровольцев, бегала на встречи с Рашидом, училась быть подругой Дарине, училась быть любовницей своему Йону. Это кружило голову, захватывало, и она забывала думать собственно о себе. Теперь она просто не могла не думать. Кукушка, по представлениям людей, отмеривала годы жизни, хотя на самом деле искала себе пару. Муравей тащил хвоинку в свой высокий, локтя два высотой, муравейник. Солнце серебрило отросшие волосы Йона и рисовало притягательно зловещую тень на его впалой щеке. Она, Лада, жила, странной жизнью нави, которая больше не знала ненависти. Кто она теперь? Что дальше? Страх смерти по-прежнему не трогал ее, но желание не пропадать, жить заискрилось ярко-ярко, как вон та запоздалая капелька росы на щеточке мха. Что дальше? Йон прижал к себе Ладу крепко-крепко. Его рука гладила ее по спине сильно, весомо, его сердце под ее щекой колотилось все еще быстро, а голос успокаивал: — Ты здесь. Ты со мной. Ты сказала, что чувствуешь связь. — Да, — Лада повела плечами, поуютнее устраиваясь на его горячей груди. — Под твоими руками я есть. В сказках так описывают поступь волшебницы. Под ее ногами холодная земля оттаивает, и на свет выглядывает нежная зеленая трава. Ладони Йона медленно, вдумчиво скользили по рукам Лады, и она ощущала себя похожей на тот мох — пушистой и мягкой. Она откинулась на зеленую щекотную подушку и тихо рассмеялась. Йон чуть обиженно спросил: — Ты чего? — Я была глупой, и все жреческие обеты тоже глупые, — она притянула к себе Йона и довольно поерзала под его тяжестью. — Я понимала, что означает близость для тебя. Это потребность человеческого тела, которая сосредоточена прежде всего вот здесь, — она протиснула руку туда, где все недвусмысленно сообщало о своих желаниях. — Но я никак не могла уловить, что же в наших попытках важно для меня, поэтому и... Не хотела тебя обманывать... Лада смутилась, не зная, можно ли тронуть словом те неловкие, трепетные ночи, когда она обнимала Йона и слушала его вздохи, стоны, влажные грешные звуки, но не решалась помочь ему рукой. — А теперь ты поумнела и поняла, — в серых глазах засветилось мягкое лукавство. Он осторожно, будто спрашивая, коснулся шнурка на ее платье. — Что же? — Можно, — Лада повела плечами, помогая сбросить одежду, и прикрыла глаза. Ее лопатки легли на мокрый мягкий мох, а в груди стало легко-легко под ладонями Йона. — Не знаю, что в этом для других. А я чувствую себя живой. В Грюнланде, в отряде Янека Аустри не был лекарем, но в ранах кое-что смыслил. Кахал дважды приходил в себя, хотя и не соображал ничего из-за трав Рашида. Но не проблевался, и глаза его глядели как положено. Значит, головой стукнулся не шибко. Полоснули его удачно, потрохов не задели. Он не успел потерять много крови, Янек и Рашид зашили его на совесть, горячка его пока не мучила. Все было за то, что он отделается парой-тройкой дней в постели да задетой гордостью. Само собой, случалось всякое. И от пустяковых царапин люди уходили к праотцам, да не думать же всякий раз о дурном. Поэтому Аустри дивился, глядя на своих друзей. Ладно Рашид, уж он там переволновался — врагу не пожелаешь. Но Янек с Дагмарой? Готовили ужин ровно поминальную трапезу, говорили только что не шепотом, занимались делами без огонька. Он отмечал что-то на карте, она плела обереги из цветов и ниток. Эти веночки надо было отвезти туда, где лежали убитые рыцари. Но не о них печалилась Дагмара, она даже как-то спокойно приняла то, что Кахал и Рашид положили дюжину человек. Так чего же сидят, как в воду опущенные? Он штопал стеганку Кахала и перебирал в уме все, что знал о своих друзьях. Они сильные, очень сильные. Они куда мужественнее приняли потерю своего города, чем он, Аустри — гибель Сосенок. И тут до него дошло. Янек, Дагмара и Рашид умели терять. Кто родителей, кто жен, кто детей. Но они совсем не умели возвращать потерянное. Как он, Аустри, вот этими руками вырвал у смерти, вернул себе Аурванга. — Эй, сопливые! Сдается мне, Кахал, как очухается, не пожалеет матюков. — Это почему? — хмуро спросил Янек. — Да как же. Ему хоть прям щас на Мурку и до следующих рыцарей. А по вашим рожам, так лучше в гроб. Янек и Рашид еще смотрели на него во все глаза, а Дагмара посветлела, рассмеялась тихонько. Подмигнула ему: — Что, Аурванг на Сигурда просился? — Тебе смешно, девонька, а я его раз пять из конюшни под зад выпроваживал. Как нарочно, раненый заворочался, приходя в себя. Просипел что-то, и Янек поспешно дал ему воды. Кахал пил и, по глазам видно, пересчитывал, все ли на месте. — Рашид? Мурка? — Даже в такой последовательности? Ты мне льстишь, — усмехнулся Рашид. После слов о Сигурде он ушел к лошадям и вернулся вместе с Муркой. Кахал чесал и гладил ее морду, а Рашид отчитывался: — Не ранена, не заподпружилась, накормлена. Прикажешь вернуть ее к траве? Она еще не весь лес подъела. — Возвращай, а то ребра торчат... Ребята, как с крестьянами потрындели? Дагмара отложила в сторону последний веночек, подперла щеку ладонью и уставилась на Кахала: — А ты, к примеру, отдохнуть для начала не хочешь? — К примеру, мне хочется знать, ради чего у меня трещит башка и перевязано пузо. — И зашито, — видно, для порядка заметил Янек. — И зашито. Ну? Покуда Янек с Дагмарой пересказывали свою беседу с крестьянами и в красках расписывали занимательного зеленоглазого великана по имени Богдан, Аустри раскладывал ужин по мискам, вешал котелок с водой над костром и думал о том, что руки его и кое-какие мыслишки сгодятся везде. А не только в любимых Сосенках. Кахал тем временем анализировал. Ну или пытался. Головная боль здорово мешала думать, но все же он в общих чертах соображал, чего они добились и не добились сегодня. Разговор с добровольцами вышел более обстоятельный, чем в предыдущие вылазки, и они почти наверняка нашли одного союзника. Кроме того, мужики остались без пригляда минимум до завтра, и кто знает, что созреет за сутки у них в головах. Ну, собственно, Рашид и узнает. Он собирался на рассвете слетать к лагерю на разведку. Но если бы Янек, Дагмара и Аустри знали наверняка, что они с Рашидом не просто задержат рыцарей, а убьют их, то времени на неторопливую беседу у них было бы больше. Так почему же они сразу не запланировали драку? С другой стороны, они ведь не предвидели наверняка исход этой стычки, и если бы рыцари победили, то... Кахал на миг представил себе меч, занесенный над животом Дагмары, и до него с опозданием на несколько часов дошло: за такие чудовищные самонадеянные операции причинные места надо срубать по самую шею. Ладно, сегодня они отделались легким испугом, и все по большому счету прошло удачно. Конечно, лошади рыцарей, скорее всего, бесполезно покалечатся либо погибнут, что жаль. Зато Янек или Аустри, смотря по тому, кто повезет туда обереги, проверят карманы и кошельки. Если догадаются. Ну, он им подскажет. После ужина народу возле костра поубавилось, и Кахал наконец-то смог без свидетелей поговорить с Дагмарой. Только все не получалось толком сформулировать вопрос. — Рашид? — улыбнулась Дагмара. — Он... здесь? Он не... — Кахал умолк из-за вдруг подступивших слез. — Я не вижу, зачем бы ему уходить. Я помню его душу сразу после Райндорфа, я заглядывала в нее сегодня. Рашид остался нашим Рашидом, просто его больше не тянет убивать тебя. Спустя полчаса или час Кахал выяснил, что зоркая чародейка на сей раз кое-что упустила. Рашид не хотел убивать его физически. А вот морально... — Тебе не лежится? — спросил он ехидно. — Я что, уже и до кустов дойти не смогу? — прошипел Кахал, пытаясь выползти из-под чугунной ладони Рашида. — Сможешь. Ты по части глупостей талант. Сделай одолжение, не распускай шов. И, прежде чем Кахал сообразил, что вообще происходит, Рашид подхватил его на руки словно тряпичную куклу. Такого унижения он давненько не испытывал. Спасибо хоть Горан не видит его сейчас. Впрочем, разве его унизили? Когда его вернули на место, Кахал вспомнил. Он уже падал с лошади аккурат затылком в землю. Правда, с галопа, и закончилось это не просто головной болью, а горячкой, рвотой и двумя неделями в постели. Тогда они с Чарльзом поспорили, выбрали маршрут с препятствиями, а он лишь недавно ездил на дурном агрессивном жеребце и не справился с управлением. И что Чарльз? Или хотя бы Джонатан как старший? Зашли к нему один раз, когда он блевал в подставленное слугой ведро, и тут же вышли. Две недели за ним ухаживали слуги. А Рашид опять оказался рядом, стоило Кахалу не удержать предательский стон. К ночи снадобья перестали действовать, и шов заныл, терпимо, но противно. — Пей, скоро отпустит, — сказал Рашид, поддерживая его голову. Потом убрал кружку и... вытянулся возле него. Кахал подавился воздухом, когда ледяная ладонь скользнула под рубашку и легла на его живот под самой повязкой. — Так легче? Выдержка сбежала вместе с болью, вытекла со слезами, испарилась под взглядом абсолютно черных глаз. — Ты ведь не уйдешь? Не исчезнешь... из-за того, что больше... не собираешься мне мстить? — Не должен, — теплый голос Рашида прозвучал у самого уха. — Связь с тобой никуда не пропала. Просто в ней нет ненависти. Кахал ткнулся носом в холодную шею, судорожно стиснул не по-человечески твердое плечо, вдохнул, боясь выдохнуть, запах трав, который заменял Рашиду запах кожи и пота. Он был здесь, такой настоящий, так близко... такой близкий. Совершенно теряя голову, захлебываясь тихой истерикой, Кахал прошептал то короткое слово, которое возненавидел много лет назад из-за Джонатана и Чарльза и с тех пор не произносил. — Да, — ответил Рашид. — А ты — мой. В лесах Грюнланда Следующие несколько суток были для двух отрядов очень разными. Йон, Аурванг и Дарина несколько минут удерживали Ладу от мести, и это не прошло для них даром. Аурванг отделался упадком сил, Йон простыл, а Дарину то и дело мучила жестокая мигрень. Поэтому они решили никуда не бежать и никого не спасать в ближайшие дни. Лишь Горан с Ладой один раз наведались к последним добровольцам. Зато во втором отряде не скучали. Рашид узнал, что девять крестьян уже отправились домой, и еще столько же раздумывали, надо ли воевать или нет. Янек с помощью Горана сделал все, что мог, для прооперированного ребенка, и крестьяне пошли искать себе новое пристанище. Аустри упокоил двенадцать рыцарей, забрал у них все ценности, оружие и серебряный амулет. Дагмара забыла грустить, потому что так и сяк изучала эту вещицу. Например, доставала ею Рашида. Кахал, который единственный страдал от вынужденного безделья, доставал всех разбором операций, начиная с Райндорфа. — Я все еще могу сотворить из тебя пособие для юных медиков, — заметил однажды по этому поводу Рашид. — Я могу еще вспомнить Подгорное, похищение Лады с костра и заварушку с Йелем, — пожал плечами Кахал. — Хочешь? Вскоре оба отряда выехали навстречу друг другу. Повод к тому был невеселый. Рашид и Лада узнали, что теперь добровольцы больше не были добровольцами. Вышел указ, по которому каждый солдат, покинувший армию, считался дезертиром, и ему грозило наказание, назначенное военным судом. Теперь беседы с солдатами потеряли всякий смысл. Впрочем, в тот вечер, когда они вдесятером собрались наконец-то вместе, о политике временно позабыли. Над костром жарились утки, с шипением роняя вкусные жирные капли. Все живые нетерпеливо проверяли мясо ножами. Нави посмеивались и предлагали подождать. Рашид как человек, не чуждый медицине, заботился о желудках друзей, а Лада, которая три года работала в помощницах у повара, делилась тонкостями кулинарного мастерства. — Дарина, посмотри, корочка уже схватилась. Теперь мясо пропечется внутри еще немного и выйдет сочным, душистым, пальчики оближешь! — К тому времени я пальцы уже не оближу, а обгрызу! Не слишком эротично, зато правда. — Моя госпожа, я, хоть и самоучка, но все же причисляю себя к исследователям. Поэтому я — за правду, — сказал Рашид, бесцеремонно убирая от птицы руки Янека и Дагмары. — Дорогая супруга, ты не подскажешь ли, наши нави с самого начала были настолько наглыми, или это побочный эффект от их чудесного превращения? Дагмара ненавязчиво повертела в руке серебряный амулет, чем несколько усмирила Рашида и Ладу. — Да как оба под Циммервальдом про бунт разговоры вели, так вроде с начала... Ну что? Чай, любопытно вам, чего с ними приключилось? Йон вздохнул: — Кажется, я понимаю, почему мой бывший орден считает, что чародеям чуждо милосердие... — Ну, так уж и быть, — Дагмара спрятала амулет и сладко потянулась. — Янек, вон, говорит, что про нежить в его университете ничего не сказывали. Да и в других странах путешественники наши такого не помнят. Мы, обереги, наблюдаем помаленьку, друг с дружкой делимся. И по всему пока выходит, что нежить появляется одинаково. Нужна магия, то ли места, то ли предмета. Вон, под Райндорфом с призраками было колечко. Сдается мне, от него умертвия и появились. А еще нужны чувства. Чаще всего это ненависть, но я встречала еще обиду и страх за близких, — Дагмара взяла Янека под руку, заговорила серьезнее. — Ладу и Йона задержала в этом мире ненависть. Но потом к ним пришло кое-что посильнее. Лада полюбила Йона, а Рашид привязался к Кахалу. Янек посмотрел на обоих навей: — Похоже, что так. В этом есть логика. Но по каким законам отныне существуют наши уникумы? Заговорил Горан: — Обычные нави уходят, убивая своего последнего убийцу. Это понятно, они ведь связаны со своими убийцами. Но Лада не исчезла и она теперь связана с Йоном, а Рашид по-прежнему чувствует Кахала. Может быть, наши нави с нами, пока живы те, ради кого они остались? В тишине, счастливой и тревожной одновременно, в миску громко плюхнулась утка, которую снял с вертела Рашид. Аурванг сочувственно улыбнулся Йону и Кахалу: — Мужики, вы влипли. Но все-таки, объясните гному, далекому от магии и не сведущему в тонких чувствах. Лада, Рашид, как вы сумели преодолеть ненависть? — Действительно, — подхватил Янек. — Я читал и слышал множество легенд о мстительных духах, но не слышал ничего о духах, которые бы прощали. Есть истории о святых, которые усмиряли нежить, но это все-таки совсем другое. Рашид подал миски с уткой Дагмаре и Дарине, а потом с привычным пафосом протянул руки к Янеку: — Разреши напомнить тебе, мой мудрый ученый, твои же слова... Вернее, слова процитированного тобой однажды безумного философа Карла Трирского. Доверие в ответ на доверие, любовь в ответ на любовь. Не в этом ли секрет существования человека как человека? И того, что мы с Ладой стали чуть ближе к людям? Йон хлопнул себя по лбу: — Погодите! Я вспомнил! — он взял Ладу за руку: — Ты же рассказывала мне о твоей подруге, нави, которая любила своего мужа и все равно отомстила его отцу. Она исчезла, а ее муж потом повесился. Как же так? Почему с тобой иначе? — Может быть, есть что-то особенное в том, что ты, вопреки своей вере, здравому смыслу, страхам и естественному отвращению живого к мертвому остался со мной? — Лада отщипнула от утиной ножки кусочек и скормила его Йону. — А ведь ты был уверен, что очень скоро я исчезну. Ты знаешь, что у нас не может быть нормальной семьи. Сегодня ты узнал, что отвечаешь за меня... обречен на меня. Но почему-то не пугаешься и не бежишь. Это несколько сильнее самого сильного желания отомстить, разве нет? Многие ли на такое способны и стоит ли удивляться, что ничего не известно о переродившихся навях? — Позвольте согласиться с моей прекрасной коллегой по существованию и добавить чуть-чуть о себе, — сказал Рашид. — Видите ли, самая первая и нередко единственная реакция человека на навь — панический страх смерти. Позже, если несчастный объект ненависти защищен оберегом или амулетом, к страху присоединяется желание перенестись как можно быстрее и дальше от своей мстительной жертвы. Если же с нами встречается случайный прохожий, он просто в ужасе сбегает или теряет сознание. Я не раз наблюдал все перечисленное. Да-да, Кахал не первый из моих убийц, кто носил оберег. Потому я и подготовился к встрече с этим препятствием... А вот к тому, что на меня посмотрят с ужасом, но не перед смертью, а перед содеянным, признаться, я не был готов. К тому, что обреченный на мучительную гибель подумает не о своей смерти, а о моей. — «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение», — задумчиво процитировал Янек. — Неужели я говорю это всерьез и верю в эту мистическую... магическую формулу? М-да. Попробую подвести итог. Йон и Кахал отнеслись к вам прежде всего как к людям. Правда, мне кажется, что эта формула, если она и в самом деле работает, предполагает взаимность. То есть вы сами на момент встречи уже являлись людьми. А дальше все просто и сложно одновременно. Любовь обменивать только на любовь... Да мы с ума посходили!