Дети ветра

В лесах центрального Грюнланда, в лето года 1204-го Недавно подновленная надпись на столбе гласила: «В лес без дазваления княжескава хадить не можно». Рашид посмотрел на цифры, которые указывали, насколько миль вправо и влево распространяется запрет, и подумал: а какие, собственно, имелись в виду мили? Местные знают наверняка, но что делать людям приезжим? — Хотя логичнее было бы в первую голову спросить: а что делать людям неграмотным? — пробормотал он и пошел в сторону стоянки. Он вернулся одновременно с Ладой. — Где Йона потеряла? — спросила подругу Дарина. — Он с крестьянами, которые возвращаются с ярмарки. Вроде бы есть, о чем с ними потолковать. Так что я прилетела к вам на пару слов — и обратно. Насчет города. Вчера там сожгли двух магов и одного кощунствующего. Действительно ли магов, я не знаю, но... — Лада покосилась на Горана и Дагмару. Янек повертел в руках уздечку. — Ясно. Нашим чародеям, навям и прочим сомнительным личностям, — он кивнул Аустри, Аурвангу и Дарине, — в городе делать нечего. Значит, едем мы с Кахалом, — Янек погладил Рогоза по белой проточине на носу. — Все-таки натирает... Кахал, мы же скакать в мыле не собираемся? Пожалуй, сниму-ка я капсюль. — Да снимай, конечно. Если повезет, найдем шорника с руками, купишь новый. — Или меховушку под старый. Ну, что у нас закончилось, кроме крупы? Вскоре Кахал, Янек и Лада покинули стоянку. Дагмара прилегла отдохнуть, Дарина занялась обедом, а гномы — телегой и оставшимися конями. Кроме Мышки. Пока Горан расчищал копыта своей огромной красавицы, Рашид рассказывал ему об альтернативной грамотности на столбе, неизвестных милях и перспективах охоты: — Смею надеяться, что ты не будешь подозревать меня в трусости, но я не уверен, насколько безопасно даже мне разыскивать дичь на княжеских угодьях. Может быть, осмотримся вместе? — Разумно. Заодно грибов поищу. Яркий беспорядочный лес с довольно густым подлеском как-то вдруг поредел и перешел в молодой светлый сосняк. Над небольшим песчаным обрывом цвели, радуя глаз, лиловые куртинки чабреца. Рашид склонился к ним с ножом. — Чудно, — заметил Горан. — С детства привык видеть его дома, в степи. Вроде сколько раз встречал его в лесах, а до сих пор удивляюсь. Чуть дальше они нашли целое семейство плотных ярких грибов, которые пахли так, что Рашид недобрым словом помянул мысленно Кахала и его кинжал. Потому что вдыхать упоительный аромат он мог, а вот чувствовать вкус — нет. — Рыжики? — спросил он у Горана. Тот кивнул и принялся складывать грибы в корзинку. Ветра не было, и в светлом сосняке смолистый солнечный воздух застыл будто янтарь. Впереди тянул к небу упрямые жесткие веточки зацветающий вереск. Сегодня Рашиду везло с лекарственным сырьем, а Горан стоял в двух шагах, прислонившись к дереву, и не спрашивал, мол, чего мы ждем. Наверное, стоило объяснить: — Мне куда больше нравится бродить по мирному лесу, чем среди догорающих домов Райндорфа. Они переглянулись — и все-таки пошли к княжескому столбу. Шагах в пяти от него Горан вдруг замер. Поставил корзинку на землю, подозвал Рашида к себе и взял его под руку. — Ты был прав. Туда ходить небезопасно. Кажется, это по моей части... Пальцы Горана тисками сжали плечо Рашида, в сером глазу мелькнуло что-то темно-багровое. Рашид проследил за этим тяжелым, властным взглядом и увидел, как в воздухе за столбом проступают огненные ниточки. — Любопытно, — он развернул друга в другую сторону, посчитав, что они узнали достаточно. — Рискну предложить гипотезу. Местный князь, человек безусловно честный и набожный, не брезгует использовать для охраны своих угодий магию, которую запрещают жрецы. Горан сплюнул. — А в городе давеча сожгли троих. Знаешь, к этому я тоже никак не привыкну. В провинциальном грюнландском городке Этот городок чуть-чуть отличался от Райндорфа, Циммервальда и других городов на северо-западе Грюнланда — говором, декором богатых домов и рецептом пирожков с капустой. Но в целом он оставался точно таким же прелестным зловонным захолустьем, как и вся остальная провинция. Он был уныл, но не страшен. Костры с главной площади уже убрали, и Кахал ни за что не заподозрил бы, что вчера здесь горели живые люди, если бы об этом не рассказала Лада. Впрочем, он особо не напрягал воображение. Только что он посетил притон на окраине, где продал остатки украшений, которые Аустри снял с рыцарей из отряда Вильгельма Одноглазого. Притон не удивил его ничем новым, но после долгих недель, проведенных с друзьями, а до того месяцев с Гораном подобные заведения Кахала... огорчали. Поэтому он прогнал хотя бы на часок любые невеселые мысли и пошел закупать добро. Когда в последний раз их телега напомнила о своем почтенном возрасте, они лишились пары мисок, трех кружек и кувшина, так что гончарная лавка нашлась весьма кстати. Внутри вкусно и разнообразно пахло керамикой. За гончарным кругом сидел парнишка лет восемнадцати. Его пухлые, но ловкие руки весело творили что-то, похожее на широкое блюдо. На левом запястье был кожаный шнурок с глиняными бусинами. — Добро пожаловать, господин! — сказал он Кахалу, почтительно, однако без услужливости. Кивнул на свой товар, нарядно расставленный по столам и полкам. — Выбирайте, что душа пожелает, а насчет цены столкуемся. — Грамотный? — спросил Кахал, осторожно любуясь изящным кувшином глубокого черного цвета. — Так заметно? — рассмеялся парень. — А вы тоже вроде кое-что понимаете. Кувшин этот чернодымленный, работа недешевая, но он того стоит. — Работа потрясающая. И, прости за откровенность, цветом напоминает мне глаза родного человека. Но, увы, с деньгами не очень, да и товар мне нужен попроще, в дорогу. — Спешите? Мне чуток доделать осталось, и я подберу, что подешевле да поудобнее. — Нет, не спешу. Можно сесть? Гончар кивнул. Кахал устроился на стуле, положив руки на спинку. Круг бойко вращался, поддерживая уже вполне оформленное блюдо. Лицо у парнишки было светлое, спокойное, как у человека, занятого любимым делом. После бесконечной череды погорельцев, а потом и солдат, которые больше чем на две трети состояли из крепостных крестьян, это лицо свободного ремесленника восхищало больше, чем портреты кисти самых талантливых художников Лимерии. Входная дверь громко, даже грубо хлопнула, разрушая уютное очарование лавочки. И вот внутрь ввалилось оно. Весьма состоятельное, самовлюбленное, не толстое, но какое-то громоздкое мурло, которое красочно иллюстрировало поговорку: «Будто медведь в посудной лавке». — Слышь, ты, заморыш! Попробуй обратно вякни, что мой заказ еще не готов! — Готов, господин, — парнишка добавил в голос угодливых ноток. Видимо, ровно настолько, чтобы посетитель не расколотил его чернодымленные сокровища. — Простите за задержку, богов милостивых ради. Работа серьезная, хотели, как лучше, ведь на свадьбу вашей дочери драгоценной. — Ты, бездельник, зубы мне не заговаривай! — рявкнуло мурло. Эта фраза была самой вежливой. Под аккомпанемент площадной ругани гончар отмывал руки, тщательно вытирал их довольно чистым для мастерской полотенцем и выставлял на прилавок богатый глазурованный сервиз. Кахал догадывался, что клиент местный, постоянный, однако ж на всякий случай взглядом спросил у парня, мол, утихомирить? Тот едва заметно отрицательно мотнул головой, а светло-карие глаза его, кажется, насмешливо блеснули. Наконец, сервиз был со всех сторон проверен, тщательно упакован в ящики с соломой и вынесен в повозку. Мурло на прощание снова громыхнуло дверью, и в лавочку вернулась тишина. — Боги, которых нет, как ты это терпишь! — Ну-у-у... Я бы красиво завернул, что, мол, семью кормить надо. Но кормят по большей части родители да старший брат, а я так, на подхвате, учусь помаленьку. Пока парнишка помогал выбирать подходящие миски да кружки, Кахал выудил из него всякое. Что звать его Иржи, что мать наравне с отцом занимается гончарным делом и владеет лавкой, что чернодымленная керамика получается, если долго томить ее в закрытой печке, и что племяшка Иржи в последнее время мается с животом. В общем, узнал он много. Но ничего крамольного о политических представлениях гончара, его отношении к ордену и к войне с гномами. Перед законом парень был чист как родник. По крайней мере, на словах. — Держи, — Кахал протянул ему пахучий мешочек, случайно завалявшийся в переметной сумке. — Племяннице от живота. Бери-бери, у меня брат — опытный травник, я сам этой штукой спасался от бунта в кишках. Иржи смущенно поблагодарил его, и на круглых щеках заиграл розовый румянец. Он молчал, теребя браслет на запястье. Кахал ждал, по возможности стараясь не дышать. Что-то происходило здесь и сейчас, что-то, чего не понимал еще ни один, ни другой. Наконец, Иржи развязал шнурок с бусинами и робко протянул его Кахалу. — Вроде приглянулся вам. — Не вам. Тебе. Янеку с покупками повезло чуть меньше, подходящего капсюля у шорника не нашлось. Впрочем, он подобрал для Рогоза вполне приличную меховушку. Мысли об этой самой меховушке, которая убережет добродушную морду коня от потертостей, грели Янека во время беседы с местным чиновником. Интересно, почему почтенного седовласого мужа до сих пор не сожгли за магию? Преображение чиновника было воистину магическим. Вот он брезгливо смотрел на гостя, как на клопа в пироге с малиной, а вот уже расшаркивался перед человеком лет на двадцать его моложе. И все только потому, что Янек когда-то преподавал в Йотунштадтском университете и служил послом в Саори. Ну и дворянское происхождение тоже не следовало списывать со счетов. — Простите старика за любопытство, но как же вас занесло в эдакую глушь? — заискивающе проблеял чиновник, наливая гостю вина. — Поначалу — научные интересы. Возможно, вы читали мой «Трактат о народах», — сказал Янек, прекрасно понимая, что книги стояли предпоследними в списке интересов чиновника, сразу перед музицированием на арфе. — Различные традиции, как хозяйственные, так и обрядовые, являются предметом моего изучения. Куда только они не заносили меня... И вот занесли в город Райндорф, что на северо-западе нашей прекрасной страны. Там я обосновался на какое-то время, исследования шли своим чередом, как вдруг... Ну да вы сами знаете, что творили гномы. Теперь я ищу спокойное место в глубинке, чтобы продолжить свою работу. На лице чиновника на миг мелькнуло невероятно сложное чувство. Что-то среднее между презрением и солидарностью. С одной стороны, он полагал, что дворянин — это прежде всего военный, и тогда неясно, какого беса Янек бежит прочь от войны. С другой стороны, сам седовласый муж наверняка шарахался от ратных подвигов как нежить от милосердного пламени... образно выражаясь. В конце концов, победила солидарность. Чиновник улыбнулся и поднял свой кубок с вином: — За ученость! Ну, что вам сказать, господин Янек. В нашем княжестве — тьфу-тьфу, чтобы не сглазить — так вот, говорю, в нашем княжестве тишь да гладь. Может, конечно, сожгут какого колдуна, как, вон, давеча, или вздернут пару-другую разбойников. А так — ти-и-ихо. Князь, дай ему боги долгих лет жизни, в наши городские дела не лезет, со своими деревнями ладно управляется. Сейчас, правда, поехал в Клыки, но вместо себя оставил свою супругу. И не посмотрите, что баба. Там такая баба, что — ух! У ней не забалуешь. Серьезная дама. — Искренне рад за благополучие и процветание вашего края, — Янек чокнулся с собеседником, стараясь не разглядывать облезлый пейзаж за окном. — А как ваши соседи поживают? — Ну как... На востоке вроде ничего, не жалуются. А в Краю Курганов, который вон, почитай, за воротами начинается — там, говорят, неспокойно. — Край Курганов? Бывшие земли скифов? — Ну, скифов не скифов, а вроде наши прадеды там кое-чего раскапывали. Правда, нынче от курганов одно название осталось. Ну так вот, говорю. Вроде у них какая-то смута, бес его разберет, я в ихние дела не лезу, своих забот хватает. В общем, если вдруг соберетесь туда на огонек — наточите меч как следует и найдите себе надежных попутчиков. Янек мысленно улыбнулся, представляя своих спутников, по которым в последний час отчаянно скучал. — А что, любезный друг, неужели чернь вероломно воспользовалась тем, что князь Края Курганов отправился на святую войну в Клыки? — Ой, вот с чем повезло, с тем повезло. Старый князь уж не в том возрасте, чтобы по горам скакать, он заместо себя сыновей отправил. Да и что ему? Он еще в первую войну с пиктами получил свои привилегии, сидит теперь с ними в обнимку и в ус не дует. А вот нашему князю эти привилегии добывать как раз надобно. Ах, вон оно что! Привилегии. Янек, всю свою жизнь проживший в городах, преимущественно столичных, редко сталкивался с миром крепостного права, но о привилегиях кое-что знал. Например, в таких княжествах ослабевали традиционные ограничения на продажу крестьян во время страды, продажу детей, а также беременных и кормящих женщин. Выходит, вот в какому краю жил Богдан! Что ж, неудивительно, что он пошел воевать в Клыки. И вот в какой край он, Янек, вез свою брюхатую жену. В лесах центрального Грюнланда Привычку много и пространно разглагольствовать Рашид приобрел еще при жизни. Он уходил собирать лекарственное сырье в одиночестве, да и в лаборатории его единственным собеседником часто являлся он сам. Шесть лет скитаний в качестве нави развили его ораторские способности. С одной стороны, чтобы найти своего последнего убийцу, ему необходимо было разговаривать с самыми разными людьми. С другой стороны, он не оставлял ремесло аптекаря и по-прежнему беседовал сам с собою, измельчая коренья, развешивая пучки трав или же смешивая бальзамы. Эта привычка не мешала ему большую часть его жизни. До тех пор, пока он во второй раз не столкнулся со своим убийцей. Как в таких случаях грубовато, но верно говаривал Кахал, «пиздец подкрался незаметно». Проблема заключалась в том, что Кахал его болтовню слушал. И не просто слушал, но еще и запоминал. В результате Рашид держал сейчас в ладонях продолговатый сверток и панически боялся его развернуть, потому что по форме догадывался, что же такое запомнил Кахал из их очередной полночной беседы. — Рашид, понимаю, это прозвучит ужасно глупо, но я купил его не за те деньги, которые выручил с продажи украшений. Я давно еще заработал немного за то, что ковал в Смерёте, и вот... В общем, эти деньги чистые. Да и стоил он сущие гроши. Старьевщик как-то случайно заполучил его от саорийского путешественника и явно не знал, куда бы сплавить эту диковинку. — Ты страшный человек, брат мой... И что мне теперь с ним делать? — Играть, — голубые глаза посмотрели на него абсолютно безжалостно. — Конечно, здесь не степь, но вроде тоже ничего. Рашид осторожно тронул завязки, словно ядовитую змею, хотя он шесть лет как не боялся змей. Ткань скользнула по его рукам, обнажая деревянный корпус мизмара. — Да, действительно, я неосторожно упомянул о том, что мизмар прекраснее всего звучит в степи. А еще его пронзительные плачущие звуки нравились моим сыновьям. В последний раз я играл для моего Джамиля. Кахал молча поцеловал его в щеку и оставил в одиночестве. Жареные рыжики давно заняли свое законное место в животах, но в воздухе еще витал их восхитительный запах. Дарина с досадой вспоминала свою первую свободную осень. Тогда Аурванг собирал грибы, рассказывал ей, как отличать съедобные от ядовитых, но Дарина, оглушенная огромным пугающим миром, почти ничего не воспринимала. Что ж, грядущей осенью она наверстает упущенное. Будет собирать боровики, опята и грузди, а еще насушит рябины и сделает для Лады бусы. Подруга носила те деревянные крашеные бусы, которые нашлись в Подгорном, но Йон уверял, что рябиновые шли ей больше. — С чего вдруг такое внимание к этой безделице? — Лада села рядом в траву и сняла с себя ожерелье. — Хочу сделать тебе такую же, только из рябины. — И почему все так стремятся подарить мне украшения? Дарина покрутила кожаный браслет с глиняными бусинками, который красовался на тоненьком бледном запястье Лады. Чуть отстранилась, чтобы как следует рассмотреть подругу, расправила ее черные волосы и вынесла свой вердикт: — Потому, что они тебе идут. Именно такие: дерево, керамика, ягоды, ленточки. Ты выглядишь очень прозрачной и нездешней, а они делают тебя ощутимее, связывают с землей. Лада опустила ресницы, что, как Дарина выучила, означало у подруги смущение. Хоть какой-то внешний призрак, ведь нави не умеют краснеть. — А серебро или камни? При жизни я очень любила серебряное колье с голубым топазом, но теперь к нему равнодушна. — Ой, нет! В золоте и серебре ты будешь выглядеть как эталонный призрак из семейного склепа! А с этими теплыми дешевыми безделками ты живая. — Да ну? — Лада обхватила лицо Дарины своими ледяными ладонями. Не подействовало, как и всегда. Еще с той первой ночи в Подгорном, когда Дарина обняла ее без страха. — Ну да! Они засмеялись, завозились и утихли только тогда, когда Горан в последний миг спас от них новенький кувшин. Лада облокотилась о бревно и вытянула перед собой руку, любуясь браслетом. А потом как-то вдруг сникла. Спросила вполголоса: — Можно я задам совсем детский и глупый вопрос? Почему люди не умеют дружить? Это же так хорошо и просто... Дарина нахмурилась, пытаясь понять, куда клонит подруга, а потом сообразила: — Ты о крестьянах, с которыми вы сегодня трепались? Что они кляли тех, кто пошел за волей в Клыки? — О них. Нет, я понимаю, это обычная человеческая зависть... Я тоже иногда завидую тебе. Ты можешь есть рыжики, целоваться с Аурвангом... Но это не мешает нам быть вместе, не мешает мне радоваться за тебя, за вас. — Это свобода. Ты — моя первая подруга, хотя половину моей рабской жизни я провела в борделе, среди других девчонок. Но разве мы дружили? Мы не просто завидовали друг другу, мы грызлись за лучший кусок и за лучшего клиента. Иногда возникали временные коалиции, но близостью в них и не пахло. А крепостничество лишь немногим лучше рабства. Да и то... — Дарина замолчала, увидев Рашида, который вышел в круг света. В руках у него была необычной формы флейта. — Прости, может, ну ее пока, печаль? Давай послушаем? Протяжный резкий звук, пробирающий сразу до потрохов, преобразил эту уютную летнюю ночь. Вроде бы только что Дарина сидела у костра вместе с друзьями и переваривала вкуснейший ужин, а вот уже будни потускнели, отступили в тень деревьев. Незатейливая, но трогательная мелодия полилась в мир, наделяя его колдовскими оттенками. Луна посылала в лес холодное бледное серебро, а пламя спорило с ним, теснила его своим теплом. Рыжей медью отливали расплетенные косы Дагмары, а янтарные глаза Янека, если взглянуть на них поближе, наверняка сияли. Они сидели рука об руку, будто два древних сказителя, и творили свою легенду. Дарина с трудом выдохнула. «Я в легенде». Она будто бы открыла одну из тех тяжелых, богато иллюстрированных книг, что читала в замке Габриэля, но теперь она видела совсем другую историю. Она вновь очутилась в замке. Темные стройные колонны сосен подпирали высокий звездный потолок. Костер превращал кусты, бурелом и поклажу в зловещие фигуры, но Дарина больше не видела в них чудовищ. Чудовища были здесь сами по себе, плотные, очевидные. Лада, кошмарно сильная нежить с кровью на тоненьких белых руках, склонила Дарине на плечо свою невесомую голову, пушистую из-за сухих черных волос. Йон, бывший жрец, связал свою судьбу с этой нежитью и положил к ее ногам свое большое грешное сердце. Легенды о кузнецах рассказывали, что они общаются через огонь с миром демонов и мертвых, и это было истиной. Горан помог Ладе остаться на земле, Аустри спас от отчаяния Рашида, когда тот принес в лагерь раненого Кахала. Кахал, упырь из жутких снов, пролил немало крови, отчаянно защищая слабых. Какая злая ведьма превратила Аурванга в чудовище? Он стал смертью для многих, многих конных пиктов под Ровней, он спас от пожара целую семью ашкеназов ценой своей левой руки и своей красоты. Он был самым красивым мужчиной для нее, Дарины, с этими антрацитовыми глазами, локонами, черными как смоль, и каменно крепким телом, что сводило ее с ума. Скольких крестьян расколдовал ее заколдованный принц, отговаривая их от участия в ужасной, несправедливой войне? Злые чары отступали от него, и она, Дарина, тоже приложила к этому свои маленькие ладони. Выходит, и она немного чародейка? Дарина вскочила и встала напротив Рашида. Она уже поймала его мелодию и с легкость приладила к ней слова одной саорийской касыды. Теперь два чудовища, мертвый травник и бывшая девка из борделя, пели о мечте для будущего ребенка Дагмары. Для кого прежде ты играл на флейте, Рашид? С поклажей нехитрой, верхом на осле, Не зная, что ждет от стихии морской, Потерянный путник все ехал вперед, Лишенный рассудка, он шел за мечтой. В Иггдрисе, в лето года 1204-го … «Джамиль!» Раджи подскочил на постели и хватил ртом воздух. Не помогло. В горле застрял крик, шею скрутило каким-то спазмом, он просто не мог дышать. Из темноты вокруг веяло каменным холодом и сыростью. Где он, что происходит? Он умер, это склеп? Но нет, грудь раздирало от боли, а значит, он еще жив... «Он не чувствует боли. Совсем плохо», — сказал ему однажды шепотом отец, только что осмотревший поврежденную ногу посетителя. Голос Рашида, теплый и рассудительный, казалось, был совсем рядом. Раджи слушал этот голос и, следуя инструкциям, начал осторожно дышать. Крик поднялся по горлу выше, выше и вытек из глаз тихими слезами. Раджи спрятал лицо в подушку, чтобы его не слышали другие слуги. Да, теперь он различал в темноте сопение и храп, скрип за окном — должно быть, ветер... Память вернулась к нему. Штурм крепости Иггдриса близ озера Морок продолжался три недели. Все это время Габриэль не сидел на месте. Он разъезжал по округе, изучал местность, наведывался в захваченные деревни, словно искал что-то. Может быть, осведомителей, а может, и магию. Раджи знал, что его хозяин владел магией, а над озером в дождливые дни плавало какое-то странное слабое свечение... Кто разберет? Габриэль обожал звуки собственного голоса, но о своих делах и планах он не болтал. Даже в пьяном виде. Вчера утром крепость пала. Одних защитников повесили прямо перед воротами, других заперли в подвале, об участи третьих слуги лишь догадывались. Но размышлять им в общем-то было некогда. Они и прежде не сидели в холодке, а теперь буквально сбивались с ног. Соратники Габриэля желали много есть и пить, за прошедшие три недели скопилась уйма грязных тряпок, раненых то поносило, то рвало, двор и залы захваченного замка отнюдь не являли собой образец порядка. Спать слуги повалились далеко за полночь, и то не все. Раджи повезло, его отпустили отдохнуть. Он даже нашел себе не просто ворох соломы, а настоящую постель — матрас, одеяло и подушку. Сон охватил его сразу же. Вот только вместо отдыха он принес кошмар. Хотя раньше он ни разу не видел во сне отца и братишку. Днем он то сходил с ума от горя, то тихонько тосковал по ним, и постепенно чувство жгучей утраты сменила мягкая, как взгляд Рашида, и светлая, как смех Джамиля, грусть. Они умерли, он продолжал жить и не боялся по вечерам закрывать глаза. А сегодня брат приснился ему. Такой же яркий и озорной, как при жизни, вот только тело его уродовали глубокие раны, уже тронутые гнилью и подъеденные мелкими белыми червями. О причине гадать не приходилось. Три дня назад Габриэль в сопровождении нескольких рыцарей и слуг побывал в захваченной рыбацкой деревне. Не первое поселение, которое повидал Раджи с начала военной кампании, но он все никак не мог привыкнуть к этому... Да и не хотел привыкать. Запах рыбы мешался с едкой гарью и сладковатым смрадом. Стояла жара, и тела, которые, вероятно, некому было погребать, уже тронуло разложение. На берегу реки лежал распухший труп, запутавшийся в сетях. А ведь они мыли руки в этой реке ниже по течению... Габриэль поманил к себе одного из рыцарей-людей: — Дорогой друг, не объясните ли мне, что это такое? — голос его дрожал от гнева. — Почему не сожгли погибших? Вы желаете, чтобы мы тут передохли все от заразы? Отвечайте! — он сорвался на крик, но даже кричать Габриэль умел красиво. Рыцарь пробормотал что-то в ответ и поехал рысью в конец свиты, набирать слуг для черной работы. Раджи осторожно вызвался сам. Его медицинские познания были очень скромными, но мало ли... Они нашли в деревне не только мертвых, но и живых. Парализованную старушку, слепого мужика и девушку, ровесницу Раджи. Она сидела на бревне возле дома и чинила какую-то снасть, напевая себе под нос. Рядом с ней лежал гудевший от мух труп мальчишки лет семи, судя по чертам лица, ее брата. В голубых невидящих глазах девушки светилось безумие, вот только непонятно было, когда она заболела, до или во время бойни. Погибших все-таки не сожгли, а закопали, потому что вокруг деревни росло слишком мало деревьев. Кто-то из рыцарей добил старушку, посчитав это милосердным. Сумасшедшую девушку и слепца забрали с собой. Три дня образ ребенка, зарубленного чьим-то несомненно благородным мечом, догонял Раджи. В сегодняшнем кошмаре он его догнал, соединившись с чертами его брата. «Как же хорошо ты умер, Джамиль». А ведь Раджи наивно жалел себя, полагая, что на его долю выпало слишком много страданий. Шутка ли — в двенадцать лет потерять отца, а через год — младшего брата. Легко ли — смотреть, как мама расцветает рядом с новым своим мужем и с каким восторгом любуется новорожденной дочкой. Нет-нет, Раджи не судил маму, успел привязаться к сестренке и был благодарен дяде Джафару, но... Оставаться рядом с ними он просто не мог. Он бежал, гонимый смутной мечтой, точь-в-точь как герой касыды, которую цитировал ему Габриэль. Правда, Раджи прочитал ее задолго до встречи с ним. Итак, он бежал, чтобы встретить образы смерти сто крат более ужасной. И он понял: отец и брат угасли действительно хорошо, их забрала болезнь, а не чужая холодная сталь и не пеньковая веревка. Туманный свет раннего утра подтвердил его ночные выводы. После кошмара он спал поверхностно, тревожно, и с первыми лучами солнца с облегчением покинул свою постель. У Раджи оставалась пара часов до того, как приступить к свои обязанностям, и он оставил крепость, чтобы полюбоваться озером Морока на заре. Таких больших озер он прежде не встречал. Зеркальная серая гладь простиралась далеко-далеко, и другой берег то ли вовсе не просматривался отсюда, то ли его скрывал пушистый, чуть мерцающий туман. Сухо перешептывались камыши, над водой пролетел кто-то большой и длинный. Аист или цапля, Раджи не очень-то разбирался в птицах. Крепость тоже утопала в тумане. Раджи скорее помнил, куда идти, чем видел очертания башен. Из молочных клубов как призраки появлялись повешенные. Он замер напротив одного из них, разглядывая вывалившийся наружу язык и выпученные глаза. Нет-нет, спокойные, будто сонные лица отца и брата совсем иначе смотрелись в обрамлении цветов. Папу хоронили с белыми хризантемами, а Джамиля — с ярким, как он сам, гранатом. Легкий цокот копыт прервал его размышления. На миг жеребец Габриэля, волшебный белый марвари, показался посланником иного, доброго мира. Вот он топнет своей изящной высокой ногой — и в воздух взлетит жемчужная пыль, воскрешая мертвых и возрождая цветы на пожарищах. Габриэль беззвучно спрыгнул на землю и подвел коня к Раджи. — Мальчик мой, негоже тебе в одиночестве беседовать с покойными, ты пока еще не привык к зрелищам войны. — Твоя правда, господин, — Раджи опустил глаза и осторожно погладил мягкий теплый нос марвари. — Так страшно... — Увы, милый ребенок, прогресс, торговля и процветание одной страны нередко требуют разорить другую. Но, поверь моему опыту, в конце концов и завоеванная страна получает свою долю. Возьми хотя бы родину предков Изольды. Безвестный островок со слабо развитым земледелием и ремеслами, отсталый народ, жуткие традиции вроде человеческих жертвоприношений. А сейчас на Шинни работают лучшие верфи севера, нереи расселились по всему побережью материка, в Лимерии многие из них получили приличное образование и заняли видное место в обществе. Прогресс! Раджи редко использовал грубые слова, но сейчас он в мыслях своих довольно крепко высказался о прогрессе. Однако вслух спросил, не забыв нарисовать наивнейшее возмущение на своем нежном лице: — Но как же так, мой господин? Зачем так жестоко? Страшно смотреть... — он запнулся, будто изо всех сил сдерживал слезы. — Есть два вида жестокости, Раджи, — Габриэль положил руку ему на плечо и повел прочь от виселицы. — Необходимая и неизбежная. Необходимо казнить предателей, шпионов, особо подозрительных людей, потенциальных бунтовщиков. Понимаю, тебе сейчас кажется, будто можно было бы обойтись менее суровыми мерами. Но в итоге так лучше даже для побежденных, ведь бунтовщики повели бы их на верную смерть, — веревка за их спинами скрипнула от порыва ветра. — А неизбежна жестокость воинов, опьяненных кровью. Я не одобряю все это насилие над женщинами, особо зверские расправы над мирным населением. Но мы с тобой не деремся вместе с воинами. Мы не знаем, каково постоянно рисковать своей шкурой и терять в бою друзей. Я не одобряю, но и осудить не могу тех, кто плохо владеет собой после горячки битвы. Понимаешь? Да? Нет? Что сказал бы бывший подпасок с доброй душой и отсутствием знаний по истории? — Ты мудро говоришь, господин, — тихо-тихо ответил Раджи. — Но, прости... Не могу... Ужасно... — Ничего, мальчик мой. Это понятно. И... я рад, что ты не солгал мне. Раджи поцеловал морду коня, чтобы украдкой взглянуть на Габриэля. В прекрасных, но жестких чертах его проглянуло что-то очень трогательное... Сомнений не оставалось. Габриэль относился к своему слуге вполне определенным образом. Но почему же он медлил? Характер этого великолепного эльфа был под стать внешности своего хозяина — весьма непростым и богатым. Габриэль ценил чувственные блага мира, восхищался его красотой, говорил как поэт. При этом действовал он строго и рассудочно. Любил роскошь, но умел экономить, обожал веселье, но не отвлекался на него во время штурма. Быть может, Габриэль попросту отложил в сторонку свои чувства к Раджи, поскольку прежде всего был занят войной? Впрочем, пока они шли, выгуливая коня, у Раджи появилась еще одна гипотеза, и он сказал, глядя на озеро: — Немного жаль, что мы нескоро будем у моря... — Почему же? Всего через полгода или год. Действительно, что значит год для таких долгожителей, как эльфы. В лесах Грюнланда Толстая ветка дерева совсем не гнулась под тяжестью висяка. Мурка поплясала на месте, не желая связываться с покойным, но в конце концов подвезла хозяина поближе. — А вот и бунтовщик, — Кахал привстал на стременах и заглянул в пустые выклеванные глазницы. — Или просто разбойник? Йону тоже пришлось повозиться, прежде он уговорил Звезду подъехать к трупу. Янек, глядя на это дело, полюбопытствовал: — Только что сообразил. Почему наши лошади прекрасно ладят с Рашидом и Ладой, но шарахаются от таких вот бедолаг? — Мой наблюдательный Янек, ты разве замечал хоть раз, чтобы повешенные кормили наших лошадей морковкой? — усмехнулся Рашид. Йон тем временем осмотрел руки висяка и заметил: — Если он и разбойник, то совсем недавно сбежавший на большую дорогу из деревни. Бабочка галопом пронеслась куда-то по дороге и вскоре вернулась обратно. — Там еще пять таких же лапушек, — сказала Дарина. Они посовещались коротко и решили, что надо бы ехать к Дебрянке чуть в стороне от широких трактов. Лада, как грюнландка, вызвалась пойти на разведку. Она поцеловала Йона, махнула друзьям рукой и скрылась вдали. Остальные в невеселом молчании свернули в лес. К подготовке мятежа они опоздали.