Дети ветра

На постоялом дворе в Краю Курганов, зимой года 1206-го Вишвамитра нашел ночлег уже после заката и после того, как разыгралась метель. В который раз он порадовался тому, что его Клюква была выносливой и на редкость спокойной лошадью. На постоялом дворе для нее нашелся приличный овес, а вот самому Вишвамитре не повезло: всю еду, кроме квашеной капусты и хлеба, хозяйка щедро посыпала шкварками. Добрая, но чересчур настойчивая женщина попыталась к тому же напоить его «лучшим шнапсом на весь Край Курганов», объясняя свой порыв тем, что «негоже доброму господину ужинать с таким грустным лицом». После долгих переговоров она все-таки вывесила белый флаг, принесла морс и оставила гостя в одиночестве. Повод печалиться у него действительно был. Сегодня днем он осматривал крестьянина, который жаловался на боль в отекшей ноге, и почувствовал неладное в его крови. Она словно бы загустела, как случается у раненых — но старик не повреждал кожу! А еще в неестественно широкой вене будто бы застрял совсем плотный комочек крови. В таких ситуациях дар чародея казался проклятием. Вишвамитра отыскал причину боли — и не мог ее устранить. Лишь посоветовал крестьянину пить побольше воды и есть клюкву. Спасет ли? Об этом он узнает самое меньшее через пару дней, потому что сейчас он ехал к другому пациенту. От грустных дум о загадочном сгустке крови его отвлек шум у двери. — Ой, милушка, ой, девонька, да как же ты жива-целехонька осталась-то в эдакую пургу! — запричитала сердечная хозяйка. — Разве что чудом! — нежно рассмеялась гостья, и Вишвамитра не поверил своим ушам. Она? Здесь? А потом он услышал и вовсе невероятное: — Есть хочу, умираю! Милая, у тебя ведь найдется еды да побольше? И что-нибудь хмельное да покрепче? — Найдется, а как же! Вот же диковинки вы, эльфы-то. Звонкой красавице шнапс подавай, а серьезному господину — водички! Звонкая красавица бабочкой подлетела к очагу, на ходу снимая плащ и рукавицы, и Вишвамитра убедился окончательно: этим вечером снежная буря принесла к нему Арундхати, высшего мага Эльфьих Холмов. — Дорогая моя, что за встреча! Какими ветрами? — Теми же, что и тебя, — Арундхати подцепила ножкой в высоком сапоге тяжеленный стул, подвинула его к себе и уселась на него верхом. — Один ветер омерзительно колючий, другой — восхитительно опасный, — она наклонилась вперед и прошептала несколько слов. Слова служили паролем. Вне всяких сомнений: своенравная дева из зачарованного зеленого мира была одной из «Детей ветра». — Ты, кстати, принят. Но об этом побеседуем завтра, нам, кажется, по пути. — Только я? — Нет, не только, — Арундхати ответила коротко, холодно, давая понять, что разговор окончен. Взмахнула рукой при виде хозяйки: — Милая, ты моя спасительница! Я уже отсюда люблю твой шнапс! Пока Арундхати ворковала с колбасами, кашей и стаканчиком крепкого хмельного, Вишвамитра удивлялся многому. Например, переменам в поведении своей доброй подруги. Нет, она и прежде отличалась особым характером, для которого в богатом языке эльфов не находилось точных метафор, зато гномы в таких случаях говаривали: шило в заднице. Но теперь… теперь это шило привело ее в политику и научило есть мясо. Как? Или вот еще. В себе Вишвамитра не сомневался. Постепенно он узнал, что попал в гости, а потом и в плен отнюдь не к простому лекарю и его жене, а к членам организации «Дети ветра». Из этого плена он совсем не захотел уходить, скорее, наоборот, и ему назначили испытание. Оно почти не отличалось от повседневной работы, только вдобавок он обязан был беседовать со своими пациентами: осторожно собирать информацию у богатых, понемногу просвещать бедных… Он не сомневался, что справится, и Арундхати подтвердила сегодня его правоту. Вместе с ним в организацию пожелал вступить Раджи — и его тоже приняли. Но почему? Сам Вишвамитра давно смирился со своим учеником. Большую часть времени Раджи был доброжелательным и до холодности спокойным юношей, но порой в нем вспыхивала лютая злоба, а изредка проявлялась и открытая нежность. Эти перемены смущали Вишвамитру, но не мешали им работать вместе. Двуличие Раджи его не пугало, потому что ликов у него было явно больше двух. Однажды на семью из трех беженок, с которыми им было по пути, напали разбойники. Раджи чуть не со слезами на глазах бухнулся в ноги главарю и просил не трогать женщин, а потом полоснул его припрятанным ножом по бедру, с медицинской точностью вскрыв артерию. Вопль главаря отвлек разбойников, что скрутили Вишвамитру и не обещали ничего хорошего беженкам — и Раджи проявил в открытом бою расчетливую жестокость. Он убивал, не ведая о милосердии и в то же время не глумясь над своими жертвами. После он дрался еще трижды, спасая себя и своего учителя, и каждый раз в нежных юношеских чертах Вишвамитра с ужасом находил новый образ смерти, но не смел роптать. И они оба, и другие оставались в живых благодаря тому, что Раджи не жалел о содеянном. Никогда. Несмотря на их непростые отношения, Раджи не представлял угрозы для своего учителя. Он обожал его, он буквально рисковал своим здоровьем ради него (или ради собственной безопасности, или же питая пролитой кровью свою злобу). Но что «Дети ветра»? Неужели они посчитали столь необычного человека безопасным для своей организации? Не согласились же они его принять только из-за Рашида? Впрочем, сегодня Вишвамитра не рассчитывал получить ответа на свои вопросы. Хотя, может быть, шнапс… — Не осуждай! — Арундхати щелкнула пальчиками по стакану. — Я замерзла и устала. — А колбаса? — не удержался он от ехидной улыбки. — Я устала и замерзла! А вот ты до моего появления сидел совсем понурый… Крестьянин с больной ногой, да? — И он тоже… Мы с тобой давно не виделись. Расскажи, как тебе мир за пределами зеленой дымки Холмов? Настал черед Арундхати улыбаться: — Ты еще не привык к нему, да? Задаешь очень общие вопросы, как будто мы дома, в неспешном лесном времени и можем плести прекрасные беседы всю ночь напролет… Но через час, самое большее два нам обоим пора спать, а с рассветом в седло и в метель. Что беспокоит тебя прежде всего, друг мой? Вопрос прозвучал чуждо, словно из суетного бытия других народов. Вишвамитра всмотрелся в лицо Арундхати и вслушался в ее тело. Под упругой кожей каменели от напряжения прежде гибкие, мягкие мышцы. — Что меня беспокоит… Мы с тобой пришли сюда добровольно и мы меняемся. Ты смеешься, как всегда, но я чувствую, что без этого мяса тебе не восстановить силу твоей крови, твоей плоти. Я лечу не только наших соплеменников-долгожителей, поэтому мне нужен огонь, чтобы кипятить тряпицы на перевязку и прокаливать иглы. А еще я узнал, что здесь мне необходимы деньги. На ткани, на инструменты, на стекло, на фураж для моей Клюквы и на гостиницу для меня, и вот я помогаю не только тем, кому необходимы мои умения, но и тем, кто платит. — Ты хотя бы помогаешь за деньги, а не обманываешь, — Арундхати сняла с пальца кольцо из змеевика и прищурившись посмотрела через него куда-то в сторону. — Да, здесь наше искусство ускользает от нас, порой оно превращается в нечто совершенно отчужденное, нам не принадлежащее. Это угнетает. И все-таки я не желаю возвращаться обратно! Даже после вопроса «что беспокоит тебя прежде всего» их разговор выходил слишком поверхностным, и Вишвамитра оставил его до завтра. — Нам действительно скоро спать, и на сон грядущий мы могли бы поговорить о чем-нибудь менее болезненном. Большой мир приносит не одни лишь разочарования. Например, меня он свел с моим учеником, о котором ты наверняка знаешь больше, чем я догадываюсь. А что ты? Арундхати вернула кольцо на место и положила острый подбородок на изящно сплетенные пальчики: — А я, мой милый, попалась как доверчивая переливница в коварную паутину! Я дружу с кузнецом — раз, бывшим военным инженером — два, бывшим рыцарем — три… И четыре: я влюбилась. В другого кузнеца. Который ко всему прочему еще и гном! Имей в виду, Вишвамитра, это просто пьяные откровения между, строго между старыми друзьями. — Но я-то трезвый! — Превращу в летучую мышь, если проболтаешься. Будешь спать кверху задницей. Вишвамитра расхохотался. — Откуда в твоем репертуаре подобные словечки, моя дорогая? — Так от гнома же проклятого! От Аустри! — Аустри? Аустри из Сосенок? Он выжил? Арундхати посерьезнела. — Ты знаешь Сосенки? Тогда послушай, кто еще остался в живых… В деревне Вержба, что в Краю Курганов Раджи сощурился, вглядываясь в строки, написанные рукой Янека. Не помогло. Он весь вечер просидел над личными заметками и Янека, и Рашида, кое-что перечитал в своем собственном дневнике, и теперь утомленные глаза отказывались ему служить. Жаль… За окном давно была тихая, впервые за неделю звездная ночь, а сон к нему все не шел. Впрочем, бессонница стала привычной с того самого дня, как он вновь жил один, и она не тяготила его. Раджи всего лишь грустил о часах, когда не мог учиться. Так странно… После смерти отца и брата он страдал от одиночества, он гнался за смутным образом мечты Рашида, чтобы спастись от мук. Потом он схватился за Вишвамитру как утопающий за соломинку, он готов был идти за ним куда угодно, лишь бы в его тепле. Но когда Янек спросил их обоих, как бы они хотели работать, если пройдут испытание, вместе или по отдельности, Раджи без сожалений ответил: «По отдельности». Почему же он добровольно отказался от обожаемого учителя? Не в последнюю очередь — ради самого Вишвамитры. Их отношения были доверительными, по-дружески ласковыми, но лунный лесной эльф, целитель по зову сердца, все-таки с трудом переносил некоторые поступки своего ученика. Однако Раджи сделал это и ради себя самого. Восемь лет без отца он метался, искал, тосковал… Он отчаянно нуждался в силе старшего. Увы, бесхарактерная мама не могла стать ему опорой. Дядя Джафар искренне что-то там пытался, но… После серьезных, глубоких диалогов с отцом пафосные поучения отчима только смешили. Поэтому Раджи начал принимать решения сам, в глубине души надеясь, что это ненадолго, что однажды он встретит, обретет утерянное. Надежда на Вишвамитру растаяла в первой же серьезной передряге. Методы и ценности доброго учителя никак не подходили Раджи. Они оба слишком по-разному смотрели на мир. А надежды на отца и не было. Рашид мертвый повел себя точь-в-точь как Рашид живой: он щедро одарил сына своей разумной нежностью. «Ты пытался вылечить брата, хотя сам был ребенком». Он обнял, обогрел, поддержал того тринадцатилетнего подростка, который обтирал горячее лицо умирающего. Только сейчас Раджи исполнилось двадцать, и он внезапно ощутил себя равным и отцу, и его убийце. Да, Рашид и Кахал помогли ему в тот вечер, но… Он не мог выразить это словами. Он просто знал. Этой зимой он хотел работать один. Итак, он объявил Янеку о своем решении. Ему выдали список с названиями и краткими характеристиками нескольких деревень. За ночь Раджи изучил его, под утро сжег — и отправился в одну из них, чтобы закрепиться в ней, завоевать доверие жителей и начать работу. «Дети ветра» предоставили только список. Поиск дороги, пропитания себе и Грозному, безопасность — все было в его руках. Вержба. Эта деревня не принимала непосредственного участия в бунтах, однако в ней был один интернированный. Один из трех, которые не пережили голодовку. Местный жрец особо не лютовал, но и поблажек крестьянам не делал. Зато староста вел себя довольно мерзко, что частично компенсировал пьянством. Здесь с полгода назад скончался местный то ли лекарь, то ли знахарь, и Раджи претендовал на его место. Первую неделю заняли муторные формальности. Он доказывал, что свободный человек, что имеет право выбирать место жительства по своей воле, что обязуется исправно платить все подати, что чист перед Орденом, короной, честными людьми, и так далее, и тому подобное, и наутро все сначала, потому как староста под хмельком половину забывал. Он сговаривался по поводу цены за аренду дома своего предшественника и даже не кривился от громкого слова «дом». Затем эту развалюху, за которую он обещал кое-что подкидывать в карман лично старосте, он превращал в безопасное место для себя и своего коня. Затем он строил невинную физиономию в беседе с жрецом, когда доказывал, что саорийская вера в небесных родителей не противоречит грюнландской вере в милосердных богов (при том что он давно распрощался со всякой верой). Затем он умудрился не подраться с местными парнями и не упиться вдрызг с ними же. На исходе этой долгой-долгой недели явился Рашид и обнял своего не только сына, но уже товарища по организации. Он принес ему запасы трав, полезные заметки, сообщил все условные сигналы, рассказал о способах связи с «Детьми ветра» и с Фёном и заочно познакомил с большинством товарищей. Тогда Раджи уснул, убаюканный пальцами отца в волосах. А на следующую ночь пришла бессонница. Она делала голову легкой и холодной, как снег за мутью бычьего пузыря. Она позволяла без спешки анализировать свой опыт в лечении ран, узнавать новое о мирных, повседневных болезнях из бумаг Рашида и Янека, заниматься всякими хозяйственными мелочами… Впрочем, сейчас ремонтировать, к примеру, убитую в хлам лавку Раджи было лень, а утомленные глаза с трудом различали буквы. Поэтому он оставил все, накинул плащ и бездумно вышел в снег и звезды. Россыпь мелких огоньков в небе напомнила ему поверхность мегалита, под которым он оставил тело Хельги. Ее смерть была третьей в коллекции его личного бессилия. Он не вылечил брата, не уберег Изольду, не спас Хельгу. И по сути все полтора года с Вишвамитрой он метался, пытаясь помочь кому-то взамен, заглушить чувство если не вины, то отчаяния. Но здесь, в Вержбе, он начал лечить не как запутавшийся мальчишка, а в качестве взрослого члена политической организации. Любопытно, проявится ли это различие на практике? От размышлений его отвлекли чьи-то торопливые шаги. Калитка, жалобно крякнув, распахнулась настежь, и он увидел взволнованное лицо юноши, который жил через два дома. — Не спишь? Слухай, беги к нам! Сестрёна горит вся и плачет. Больно, жалится! — Бегу! Что надо, возьму только, — Раджи бросился в дом и жестом позвал за собой гостя — расспросить подробнее, пока собирает котомку со снадобьями. В деревне Дебрянка Умаявшийся за день Богдан как следует налегал на поздний ужин, а вот Зосе кусок в горло не лез. Она откладывала трудный разговор из сочувствия к отцу и из-за страха перед ним, аж с конца осени откладывала, но сегодня вечером соседки разговорились о женихах, и она решила: пора! Будь что будет! — Что с тобой, доча? — нахмурился Богдан, когда вдруг заметил едва тронутую кашу в тарелке напротив. — Чего это не ешь? Захворала? — Нет, я здорова. — Зося зажмурилась и сказала как в прорубь нырнула: — Я даже слишком здорова. — Это как это — слишком? Она раскрыла свои широкие ладони. — Сам знаешь, руки мои ко всякой работе приспособлены. Или вот ноги мои, долгой дороги не боятся. Сам брал меня в лес, про следы толковал, про травы да ягоды. Сам помнишь, как мы медведя вдвоем завалили. Я здоровая деваха, отец… А сижу — здесь. Богдан тяжело отодвинул пустую миску, залпом опрокинул наливку. Глянул исподлобья так, что хоть в землю закапывайся. — И где ж тебе, такой здоровой, быть надобно, если не в родном доме? Зося похолодела внутри так, как в последние дни мятежа, когда они отбили пленников, и Кахал приказал им уходить через топи. Тогда она готовилась ко всему: и послушаться старших товарищей, и встать рядом с ними плечом к плечу, и, может статься, умереть. Сейчас она помирать не собиралась. Но чувствовала себя в силах не только выдержать грозный рык отца, но и дать ему отпор, если он впервые в жизни поднимет на нее руку. — Хорошо мне было в родном доме, батя, жила и горя не знала. Только вот говорили нынче с подружками… Все они спрашивали, мол, кто моему сердцу мил, от кого сватов ждать хочу? Я им отвечала как положено, с шутками-прибаутками. Но я не пойду в чужой дом. Негоже девушке из «Детей ветра» кланяться чужой семье и делать что велят. Я попрошу у Кахала испытание, чтобы уйти к фёнам. Вместо того, чтобы грохнуть кулаком по столу или хоть прикрикнуть, Богдан вздохнул так тяжко, что и камень бы заплакал. — К фёнам, значит… Говорила ты мне, мол, интересно тебе с ними, с Кахалом и Гораном, весело. Ну, повеселились… Последний год тебе в девках ходить, кто потом возьмет? Что барин с тобой сделает? А коли не сделает, так я не вечен… — он встал, плеснул себе еще наливки и уселся на лавку рядом с Зосей. — У тебя, доча, две дороженьки. Одна в мужний дом ведет, а другая — в боевой отряд. А я-то хотел добыть тебе волю в Клыках… Зося осторожно взяла отца под руку: — Да какая там теперь воля. То, вон, Кахал со столицы слухи приносил, а то ж очевидцы есть. Арундхати утречком в гости заглядывала, рассказала, мол, новенькие наши, Вишвамитра и Раджи, все своими глазами видели. Горбатятся вроде как вольные, да на бывших хозяев, чтобы хоть заплатить за себя выкуп. — Вот оно что… Эх, мало, выходит, чтобы свобода по бумаге была. — Богдан отодвинул от себя дочку, встал и сделал знак ей тоже подняться. — Когда родители благословляют свое дитя на брак, надобно вставать на колени. Но «Детям ветра» негоже в ногах валяться. Ни перед кем, — он крепко сжал плечи Зоси, которая вдруг отчего-то шмыгнула носом. — Оставляй весточку фёнам. Пускай назначают тебе испытание. В лесах Края Курганов Зося в изнеможении плюхнулась на мягкие лапы поваленной ели. Сказочный зимний лес едва не превратился в предателя, но все-таки она ускользнула от опасности. Прямо вот так, пешком, быстро-быстро, тихо-тихо, выбирая островки травы или мерзлой земли, стараясь не оставлять следов на снегу. Конечно, когда она получила задание, то сразу напомнила себе, что Кахал — это Кахал. Поэтому к заходу в указанный им трактир подготовилась на совесть: продумала, как и с кем себя вести, чем отбиваться, куда в случае опасности бежать и как бы половчее украсть лошадь. Но Кахал был теперь не просто самим собой, то есть скотиной, но еще и командиром Фёна. В трактире Зося едва ли не нос к носу столкнулась с приказчиком, который знал ее в лицо! По счастью, не увидел и не задавал вопросов, мол, чегой-то крепостная девка позабыла в эдаком месте за много верст от родной деревни. Но береженого бережет он сам, и Зося не просто выскользнула из трактира — она постаралась уйти от него подальше и потише. На своих двоих, потому что в этой ситуации красть лошадь не годилось. И вот она отдыхала на еловых лапах в стороне от нужного ей маршрута, в незнакомом лесу на закате короткого зимнего дня. «Кахал, тебе пиздец», — первый раз в жизни выругалась прилежная девочка, встала, еще дрожа от страха и усталости, и пошла отыскивать нужную тропинку. Она знала, что найдет там безопасный участок, свободный от княжеских запретов и огненных нитей, где и рассчитывала поставить шалаш. Когда Зося вернулась на маршрут, в небе вовсю хороводились звезды. Сил на шалаш не было, и она уже подумывала просидеть до зари возле костра, как вдруг из темноты вырос явно заброшенный дом. Вовремя! В кустах затрещало и зарычало — и она едва успела скрыться за дверью. Снаружи стукнуло, случилось что-то еще — не разобрать из-за гула крови в ушах. Потом все стихло. Зося проверила засов на двери, дрожащими руками высекла огонь и пошла обследовать дом, и своими глазами, и с помощью оберега Дагмары. К счастью, в углах она не заметила больше никаких сюрпризов. Ни приказчиков, ни диких зверей, только тряпье, пыльную утварь, матрас, набитый соломой, и кое-какую мебель. Вот ее-то и решила пустить на дрова, не имея ни малейшего желания выходить наружу. Холодная печь поначалу горела плохо, и Зосе пришлось приоткрыть окно, чтобы выпустить дым. Но вскоре все наладилось, и она села поближе к теплу, чтобы впервые за этот долгий страшный день немного перекусить. Постепенно дом если не согрелся, то стал сносным, Зося дождалась, пока прогорят дрова, закрыла задвижку в печи и упала на матрас. Покемарить бы хоть чуть-чуть… Но ей не спалось. Да, Зося не ведала родительских страшилок про чудищ, которые забирают непослушных детей, она потеряла веру в богов и судьбу, но ее пугало то, в существовании чего она не сомневалась. Знакомство с диковинной компанией, бунты, книги, «Дети ветра» сделали мир деревенской девчонки значительно больше. И страшнее. Она не верила в чудищ, она знала Рашида и Ладу. Она не ждала кары богов, зато видела, как убивают господа непокорных крестьян. А еще она впервые в жизни ночевала одна не под родной крышей. И все-таки усталость взяла свое. Зося тревожно, с дурными снами, то и дело подскакивая, но подремала до рассвета. Второй день был если не легким, то уж хотя бы не подбрасывал ужасов. Да, ей пришлось пробираться через бурелом, да, она миновала опасное болото, да, мостик через глубокий овраг могли бы сделать попрочнее, но к таким трудностям Зося привыкла с детства. Оставалось всего-то перейти не шибко широкую речку, но, наверное, бессонная ночь не прошла даром, и Зося уже возле самого берега провалилась под лед. Ее вытащили за шиворот чьи-то руки. — Славная водичка, ты не перегрелась ли? — рассмеялся Кахал. — Ты нарочно по тонкому льду маршрут проложил?! — крикнула Зося, едва отплевалась от воды. — Не, ну я изверг что ли? — А кто? Отвернись! — она вцепилась в сухую одежду в руках командира. — Не отвернусь. Глаза прикрою, но вытру тебя как следует. — Заботливый какой, а! Зверь возле дома — тоже не ты? Кахал честно зажмурился, но улыбка его от того милее не стала. — Вот зверь как раз я. — А приказчик вовремя? — продолжала разоряться Зося, впрыгивая в штаны и рубаху. — Разумеется, я! Глядеть-то уже можно? — Гляди, командир! Во, видал?! Крепкий девичий кулак так и не впечатался в скулу Кахала, потому что Зосю повело от усталости, и она едва не потеряла сознание. — Добро пожаловать к фёнам, ягодка моя! Если ты, конечно, не передумала. Зося устроила голову на плече командира, напилась как следует горячего меда — когда подогреть успел? — и только потом проворчала: — Рожу твою разукрасить тоже не передумала.