Дети ветра

В деревне Вержба, что в Краю Курганов, весной года 1207-го Раджи перепроверил еще раз шифровку для фёнов. Нет, ошибок не было. Дарина разработала удобный шифр, да и Раджи на память не жаловался. Только вот спрашивал себя: относить ли послание в тайник? Начиная с четырнадцати лет он сам и только сам принимал решения. Часть из них были разумными, часть импульсивными, встречались ошибки. Теперь он написал командиру Фёна, что хотел бы попасть в его отряд. Он тщательно все обдумал, нашел медика себе на замену, готового переехать в Вержбу хоть сейчас, но при этом ощущал свой выбор не столько плодом размышлений, сколько ультиматумом сердца. Почему? Да, его опыт больше годился для боевого отряда, чем для мирного труда. Он убивал, он лечил раны, даже в глухой деревушке Вержбе он нашел себе дело скорее по части Фёна — когда расследовал гибель своего соседа. Но это все были доводы рассудка. Откуда взялись его безрассудные чувства? Например, вместо того, чтобы ненавидеть убийцу своего отца, Раджи доверял ему, хотя и не без опаски поведал ему о Габриэле. — Ты же понимаешь, что зря так сделал? — спросил его тогда Кахал. В ответ на неопределенный жест объяснил: — О страданиях Габриэля никто не узнал, как и о твоих мотивах, то есть политического смысла в твоем поступке ноль. Кроме того, ты подставил себя под удар, когда бежал сразу после убийства. Этим ты фактически подписал собственное признание, и тебе просто повезло, что тебя с твоей немножко не самой типичной для Иггдриса внешностью никто не поймал и не четвертовал. — Да, это я понял уже после, когда схлынула глупая жажда мести. Но… Что ты думаешь в данном случае о морали? — Ты спрашиваешь об этом бывшего наемника, нынешнего командира боевого отряда и друга женщины, которую Габриэль держал в наложницах? Серьезно? — Я не о том, что я сделал с Габриэлем. Я о том, что я сделал с собой, — Раджи попытался тогда подобрать эвфемизм, но потом сказал прямо: — Когда лег в его постель. Кахал часто захлопал ресницами. Потом недоверчиво склонил голову и спросил: — Чего-чего? А ведь Раджи после ссоры с отцом боялся ссоры со своими товарищами, он ужасно волновался перед встречей с Кахалом — и вдруг все вышло так просто! Впрочем, у них с первой встречи было все просто. Они должны были вернуть Рашида и они это сделали. Но не только личная преданность командиру Фёна — Раджи улыбнулся, впервые проговорив эти слова в своей голове — звала его прочь от нелегкой, однако мирной работы в Вержбе в настоящее подполье. Шалаш Горан и Зося находят уже в потемках. Зато в такой чащобе, что они без опаски разводят костер, поджаривают над ним хлеб, а потом вешают котелок с водой. — У тебя ж какая-нибудь липа-ромашка найдется? — подначивает Зося. — Или ты честных людей только репьями потчуешь? — Между прочим, зря ты столь невысокого мнения о репьях! — горячится Раджи. — Их уважают медики от степей на юге Саори до Волчьих Клыков далеко на востоке. Но и ромашка у меня тоже есть. — Эх, зелень, — сурово качает головой Горан, а в серых глазах его хихикают шайтаны. — Вот у родителя твоего этих трав… А у тебя всего-то ромашка. — Смиренно приношу свои извинения, — Раджи складывает перед лицом ладони. — В следующий раз непременно возьму с собой… — он хочет назвать белладонну или цикуту, но вместо этого смеется: — Горан, прости, я почти не спал две ночи к ряду, голова достойных шуток не придумывает! Фёны прощают. Ромашка пахнет уютно и чуть пряно, кони пасутся рядом тихо — почти привыкли друг к другу. Раджи не надо привыкать к Зосе и Горану. Ему с ними так же просто, как с их командиром. Вскоре все трое понимают, что пора в шалаш, пока не упали носами в кружки. Они тушат костер, еще раз проверяют коней и ныряют в сумрак, душистый от свежесрубленных еловых лап. И как-то так получается, что Раджи укладывают в середину. И он не возражает. Он действительно устал, за последние две ночи, за последние пару лет, за все свои годы бродячей жизни и того одиночества, которое еще зимой он считал благословенным. Горан слева как теплая дышащая стена, Зося справа чуть толкает его, будто напоминая: ну лихо мы нынче, а? Раджи счастливо вздыхает и уходит в сон, чувствуя ее крепкое плечо. Наутро он почему-то был уверен в том, что не только с Гораном и Зосей легко засыпать рядом, не только перед Кахалом теряют смысл всякие маски. В них троих он видел весь отряд как нечто необходимое. И политически, и прежде всего ему лично. Наверное, не с такими чувствами следовало принимать самое на данный момент ответственное решение в своей жизни. Но Раджи в последний раз взглянул на шифровку и отправился к тайнику. В лесах Края Курганов, двумя неделями позже Совет «Детей ветра» и тех членов организации, которые принадлежали и к ним, и к Фёну, назначили в канун весеннего праздника, схожего у многих народов. В Грюнланде орден официально дозволял отмечать день святой Вальбурги, но крестьян волновали не столько деяния этой почтенной женщины, сколько отступившие холода, первая репа, сморчки в лесу и какое-то нелогичное, но неубиваемое опьянение жизнью. В последний раз «Дети ветра» собирались ранней осенью и поэтому сегодня их Совет тоже походил на праздник. По крайней мере, галдеж на поляне с лихвой перекрывал щебет весенних птиц. Горан с удовольствием обнимал старых товарищей, которых видел теперь ужасно редко. А ведь Аурванг и Дарина стали не только опытными координаторами организации, но и вполне солидными родителями годовалого Финна, у которого были очень важные дела в его мешочке с игрушками. Аустри не только наловчился зарабатывать отличные деньги для подполья, обучая при этом Хвала, с которым Вторак познакомил его во время бунтов, но и внезапно обрел Арундхати. С Ладой Горан общался регулярно, а вот с Йоном не говорил, пожалуй, с зимы — и как же переменился его друг, прежде будто бы застывший в своей трагедии. У него вновь был приют, но куда более многолюдный и защищенный, чем прежде, и Йон действительно расправил плечи. А вот Вишвамитру Горан прежде не встречал. Он с любопытством изучал пока на расстоянии лунного эльфа — как вдруг отвлекся на странное чувство. Долгожданная встреча пока что выходила приятной, но какой-то… какой-то... — Здравствуй, — Рашид взял его под руку и рассеянно коснулся губами его щеки. — Не знаешь, Раджи еще не добрался? — Вроде бы нет. Твой сын, конечно, может спрятаться вон за той липкой, но Грозного мы пропустим вряд ли, — Горан усмехнулся, забавляясь несчастным видом друга. — Что с тобой? Неужто тебя смущает, что Раджи хочет к нам? — Смущает? Ни в коем случае. Я слишком хорошо знаю своего брата. Поэтому я напуган до смерти. Они рассмеялись, а Горан наконец уловил и разглядел то неясное чувство. Расстояние, или время, или разные характеры, или дела, или бес его знает что изменили их маленькую (да нынче не такую уж и маленькую) компанию. Изменили их отношения. Самая долгая дружба связывала его с Аустри, Аурвангом и Йоном, и Горан по-прежнему был близок к ним, но куда сильнее обрадовался приходу Рашида, хотя тот под любым предлогом гостевал у них в лагере. Горан ждал этого Совета, но как же хорошо ему было дома! Свой собственный первый дом он выбрал рядом с Кахалом, а теперь этот дом разросся до размеров Фёна и приносил еще больше головной боли. И еще больше тепла. Ладно ли, худо ли? В бродячей жизни Горан спокойно принимал подобные перемены, да и тут не волновался из-за себя лично. Однако интересно, что думали об этом другие? К примеру, одна специалистка по человеческим душам. Рашид заметил-таки между деревьями черную гриву Грозного, устремился навстречу сыну, и Горан с чистой совестью пошел к Дагмаре. Чародейка выслушала его, улыбаясь то ли своим мыслям, то ли Искре, которая правила кинжал Кахала под его присмотром. — Так что тебя волнует, невозмутимый Горан? То, что старые связи истончаются? Или то, что мы отдалимся друг от друга, что дружбу и любовь заменит товарищество? — Если дружбу заменит товарищество, разве ж это плохо? Боюсь, даже самого великого сердца не хватит на то, чтобы любить многих, а мы ведь собираемся расти и расти. Ну а товарищество дает уверенность, поддержку, помогает работать вместе, когда того требует дело. Нет… Пожалуй, волнует то, что… В Елани, в Сосенках, в мятежах, в Гремящей слободе, в семьях и компаниях я не встречал подобного. Такого сообщества, как наше. Как думаешь, что у нас выйдет? Дагмара прищурилась. В глазах ее блеснула та самая сталь, которая служила когда-то причиной пересудов в Райндорфе. Она скользила острым взглядом по лицам своих близких, словно бы анализировала их или ворожила. У Горана мысль всегда следовала за чарами, а у Дагмары они переплетались, сливались — не различить. Наконец она ответила, медленно, все еще пребывая во власти образов: — Я не вижу, что у нас выйдет, Горан. Но я знаю, чего у нас не будет. У нас не будет рабства. Издевательства. Равнодушия. Склок. Мелочности. Глухоты. Пренебрежения. А в дружбе, в товариществе или в обычной вежливости… Прости, не разберу. Слова Дагмары долетели до навьего слуха Лады, хотя она честно старалась не воспринимать то, что говорилось не для нее. Но вот не удержалась. Наверное, потому, что эти слова были не для нее, зато про нее. Про ее страхи. Конечно, Лада, с ее привилегиями нежити, навещала своих друзей много чаще, чем раз в полгода. Но и реже, чем хотела бы, ведь приют был ее главной заботой. В Альвхейм она залетала недели три назад, но с Дариной они пообщались совсем коротко и о делах… И тогда еще с ними не поселилась Арундхати. Великолепная Арундхати, умная Арундхати, которая несмотря на свое могущество оставалась доступной в общении, веселой и милой. Куда более веселой и открытой, чем сама Лада, и буквально — более живой. — Ты занята? Нет? Тогда послушаешь, пока не начали? — Дарина потянула ее за руку, усадила рядом с собой в траву и бухнула ей на колени стопку исписанных листов. «Трактат о рабстве». — Я тебе чуть-чуть расскажу, что у меня получается. Лада покачала головой. Притворяться перед подругой она не хотела. — Не хочешь сейчас? Может, тогда после Совета или когда ты заглянешь к нам в Альвхейм? Или… — беспечно веселый голос Дарины стал тихим и грустным. — Или что-то случилось. — Случилось то, что у меня в голове поломка. Помнишь, я тебе рассказывала, как давно, еще до Елани поссорилась с Йоном? Я тогда испугалась, что он изменится, потеряет часть своих убеждений, пусть даже тех, которые мне самой чужды. — Помню, конечно! Тебя расстроил тогда твой внезапный страх перед некоторыми переменами. Но что изменилось у нас? — У вас, — Лада виновато улыбнулась. — Вас в Альвхейме стало больше. Дарина наморщила лоб, явно быстренько формулируя и перебирая гипотезы. Потом махнула рукой: — Не соображу наверняка. Объясни, пожалуйста, какое отношение имеет Арундхати к тому, что ты не хочешь слушать мои разглагольствования о книге. — Я хочу… И я даже достаточно образованна, чтобы кое-что понять. Но Арундхати знает столько же, если не больше меня. И она высший маг. И она живет в одном доме с тобой. — И ты ревнуешь меня к ней. Лада внимательно посмотрела на фиалку возле своего колена. — Да. Не было нужды оборачиваться, чтобы понять: звонкий хлопок — это Дарина шлепнула себя ладонью по лбу. — За что ж вы мне все такие ревнивцы, а? Значит, слушай. У нас тут вокруг просто толпа охуенных мужиков, включая, между прочим, твоего Йона, но я почему-то с Аурвангом. Опять же, у нас тут толпа потрясающе интересных собеседников, товарищей и друзей, но ни один из них внезапно не отменяет моих чувств к тебе. Я твоя, вот так, — Дарина отложила в сторону свои бумаги и завладела обеими руками Лады. — Они не отменяют… А расстояние, а время? Я вижу, что за прошедшие полгода у многих кое-что изменилось друг с другом. Дарина фыркнула: — У них — да, у меня — нет. Клятв в верности я не давала Аурвангу и не могу дать тебе, потому что целиком будущее неизвестно даже нашему ведуну. Но пока так. Позже ты можешь повторить свой вопрос, и я на него отвечу. И еще попозже, и еще. Лада вернула на место «Трактат о рабстве», в зарождении которого она поучаствовала, и невесомо устроила голову на плече Дарины, поближе к ее буйным кудряшкам. — Разглагольствуй уже, пока не начали. Перед началом Совета попросил слова Рашид. Он обменялся взглядами с Ладой и Дагмарой и заговорил. — Прошу прощения у всех за то, что открываю желанную встречу личной проблемой, но в силу особенностей нашего с Ладой существования она не совсем личная, и, вероятно, стоит ее учитывать в планах организации. Те, кто прошел через мятежи Края Курганов, то есть все за исключением Раджи, Вишвамитры и Арундхати, наверняка помнят последний лагерь, переполненный измученными, ранеными и умирающими. Мы с Ладой тогда отправились на разведку в замок и остановились ненадолго возле погибшего дерева. Остановились, чтобы отдохнуть. О, вы не ослышались! Нам понадобился отдых. Мы оба почувствовали усталость. Тогда мы списали все на чрезмерное сопереживание живым, мы решили, что восприняли вашу усталость как свою. Но были еще сигналы. И прежде — с позволения Лады напоминаю о некой эмоциональной вспышке в доме Богдана — и после. Опять же, с позволения: Кахал был свидетелем того, как я терял контроль над чувствами и повышал голос, Раджи наблюдал меня в Вержбе не в лучшем свете. Мы, нави, рассудочные, невозмутимые, вдали от наших убийц полностью контролирующие свои действия — мы теперь способны на человеческие слабости. В том числе на слабость физическую. Мы по-прежнему не спим, но нуждаемся в отдыхе и в грезах на границе сна и яви. Мы стали медленнее, хотя все еще запросто оставляем позади Мурку и Бабочку. Что касается наших сил, то мы пока не испытали их в бою. Конечно, мы провели эксперимент, и я смею надеяться, что он не слишком ударил по самолюбию Горана… — Рашид развел руками, и совершенно приунывшие его товарищи невольно заулыбались. — Итак, мы изменились. Мы будем докладывать вам о новых экспериментах и новых переменах, если таковые случатся, а пока прошу в планах организации учитывать то, что ваши нави теперь немножко ближе к людям. Рашид поклонился и занял место в кругу между сыном и братом. На правах координатора заговорил Аурванг: — Спасибо, твоя мысль ясна. Учтем. Я так понимаю, определенности нам ждать неоткуда? Арундхати и Вишвамитра не владеют магией, связанной со смертью. Горан, может быть, ты что-нибудь видел? Прежде всего, разумеется, не о сверхспособностях наших навей, а о том, как долго они вообще будут рядом с нами. Горан покачал головой: — Нет, пока что огонь мне не ответил. — Жаль. Дагмара? — Я вижу души Рашида и Лады. Ярче всего они изменились, когда из них ушла ненависть. Посветлели, потеплели, но остались цельными. И еще прочными, много прочнее душ живых людей. Сейчас они словно бы покрыты сеточкой морщин. Знаете, как это бывает с улыбчивыми людьми? Пока не бойтесь, это не трещины, а морщины, они не нарушают целостности их душ. С весны мятежей и до нынешней весны я не замечаю, чтобы наши нави сделались более хрупкими. Они уязвимы точно так же, как любой нежный, отзывчивый человек. Рашид невольно расцвел и даже чуточку возгордился. В Хаиве он не купался в таком беспокойстве и обожании. Теперь встал Богдан. Он вышел в круг с бумагами в руках, которые после Совета должен был сжечь, и глубоко вздохнул. Впервые в жизни он, крепостной, собирался докладывать о таких серьезных делах. Вот он открыл уже рот — да так и закрыл из-за смеха Дарины. — Богдан, великан ты наш разлюбезный! Может, присядешь на бревнышко? А то ж мы тут головы задирать умучаемся! Ох, егоза у них координатор организации, ох заноза! Но славная. Богдан скупо улыбнулся и сел. — Ну, значит, так. С осени мы всем гуртом не встречались. Уж больше, чем полгода прошло, как в полную силушку мы работать начали. А как по мне, так и на все два года наработали. Вот не смейтесь! Думаете, почему я тут рассказываю за всех «Детей ветра»? Не Янек ученый, не Дарина говорливая, не Йон мудрый, а я. Потому что, уж не серчайте за правду, ум ваш, образованность ваша порой шибко где не надо на вас давят. Вам, кажись, прямо сейчас просвещенных крестьян целыми деревнями подавай, а от меньшего вы кручинитесь. А я крепостной, я в этом гиблом Краю Курганов да в своей Дебрянке болотной с малых лет живу. И мне, уж не серчайте за правду, виднее. Тут даже один крестьянин, какой за пределы своей околицы выглянул да великий мир через ваше учение увидал — тот крестьянин уже сокровище. Ну, а мы-то с осени таких сокровищ поболе одного насобирали. Богдан замолчал, чтобы перевести дух, и посмотрел внимательно на своих товарищей. Самые, как это они выражались, самокритичные, Янек, Йон, Дарина, Аурванг, Арундхати и Вишвамитра, краснели да отводили глаза. Ничего, им такая наука на пользу. Лада и Дагмара друг дружке подмигивали. Именно они и предложили Богдану докладывать. Хвал с любопытством глядел на товарищей, ровно учился чему-то. Аустри и Рашид едва руки не потирали. Ну, они-то знали цену себе и своему ремеслу. А вот Раджи словно бы витал где-то в своих мыслях, но Богдан его не судил. Пускай не шибко люб ему был этот мальчишка, особливо из-за постельных утех с его господином, но сейчас Богдан ему сочувствовал. Шутка ли — обрести потерянного отца и вновь тревожиться о его судьбе. Но и Зося… Нет, она как раз слушала отца со всем вниманием. Да только не улыбалась ему, не поддерживала его, а, наоборот, грустно переглядывалась с Кахалом и Гораном. Что же это? Что фёнам пришлось не по душе? И, выходит, его доча теперь во всем с ними, а не с отцом? Эх… Ну, что поделаешь. Пора вести речь далее. И Богдан стал рассказывать. В первую очередь — о главной радости и самой тяжкой головной боли «Детей ветра». Приют Йона и Лады стал добрым домом аж для восемнадцати ребят. Жили они пока что не на широкую ногу, но и не голодали. Учились дружить, трудиться в соответствии с силами и возрастом, наконец, просто учились. Даже кроха Мария уже читала по слогам. Учились и в школе Янека. Зимой так в ней вовсе не протолкнуться было, но и с весенними хлопотами в поле крестьяне сумели не забросить полностью его уроков. Дагмара оберегой работала пока потихоньку, осторожно. Все-таки главной ее заботой была Искра. И если Янеку за школу жрец в дурном настроении мог разве что пальцем погрозить, то Дагмару ждала беда посерьезнее. Коли раскроют, кто же она такая. Зато в ином складывалось у нее ладно. Люди ей доверяли, приятно им было, что она их слушает, говорит с ними уважительно, вот и обращались к ней с житейскими ссорами. Да не только в Сенном, но и в соседней деревне. В Альвхейме жизнь била ключом. Финн подрос, быт они понемногу наладили, и теперь Дарина с головой окунулась в дела организации. Она занималась шифрами, разбирала и раскладывала по полочкам все сведения, которые стекались к ней в руки, а еще писала очень важную книгу. Аурванг тоже разбирал: где что происходит, где помощь «Детей ветра» надобна, а где покуда хорошо бы повременить, не лезть на рожон. Кроме того, вместе с Аустри они придумывали хитрые новинки для сельского хозяйства, еще Аурванг находил для золотых рук брата выгодные заказы, а Хвал записывал за своим мастером, стараясь разгадать, отчего же тот учит много понятнее иных ремесленников. Арундхати тоже помогала в этом деле, но с другого бока: она обеспечивала безопасность. Прятала она мастеров «Детей ветра» от дюже любопытных заказчиков и тем более от властей. Да и вообще оберегала она и товарищей своих, и приют, и сочувствующих — и носилась высший маг Арундхати по Краю Курганов пошустрее иной ведьмы на помеле. Но вот кстати о сочувствующих. С самого начала «Дети ветра» обосновались в Краю Курганов потому, что знали: здесь их помнят, здесь им доверяют. И понимали они: не будет помощи от крестьян, ремесленников и прочего трудящегося люда — ничего не будет. Поэтому с каждым сторонником организации работали трепетнее, чем Богдан с самой ценной древесиной. Занимались этим по мере сил все, но прежде всего те, кто много и постоянно общались с людьми: Янек, Дагмара, сам Богдан, а теперь еще Вишвамитра и немного Раджи. Ну а сочувствие зарождалось в людях, когда им действительно помогали. Среди прочего — конечно, лекари. Янек, Рашид, Вишвамитра и Раджи не только лечили хворь уже буйствующую, но и подсказывали своим пациентам, как потом избежать некоторых болезней. Особенно тут отличались Рашид и Вишвамитра. Они, каждый по своим способностям постоянно проводили всяческие исследования, а вместе сумели спасти одну деревню от эпидемии холеры. На особом положении были нави. Конечно, прежде всего они занимались своими прямыми обязанностями: Лада работала в приюте, Рашид исследовал и лечил. Но если у них находилось время, то они помогали своим товарищам, где-то своей скоростью, где-то — силушкой. Не умолчал Богдан о том, что не все пока выходило гладко. Из приюта то и дело сбегал Мартин, хотя с последнего раза вроде бы остепенился. Ну и остальные ребята, особенно кто постарше… Не бегали, зато порой подворовывали друг у друга и у воспитателей, дрались, устраивали свары. Особенно худо было с Эрикой и Мариушем. Эти ребята были самыми прилежными, самыми умными в приюте — и они же с умом своим могли так обидеть того же Мартина, что у Йона и Лады лишь чудом не опускались руки. Дагмара не могла уладить всякую ссору, из школьной библиотеки Янека тащили дорогие книги, чтобы потом пропить их на ярмарке, были сторонники, которые отворачивались от организации, упрямые пациенты перечили лекарям и вредили тем самым не только себе, но и своей родне. Всякое бывало, что уж скрывать! Но за полгода с лишком, повторил Богдан, сделали они столько важного, что хватило бы и на два. Доклад Богдана получился весьма подробным и обширным, но слушатели его не пожелали после отдохнуть и перекусить. Очень уж им хотелось узнать теперь, что о себе расскажут фёны. Кахал отхлебнул из своей кружки воды, пожалел, что вина у них не водилось, подмигнул Горану и Зосе и занял место Богдана. Сразу на бревне. — Я, конечно, не великан, зато сибарит. Бревнышко нагретое и, как говорят мои подчиненные… м-м-м, редактирую для Искры с Финном… обалдеть комфортное. Ну что, товарищи! Сначала я коротко отчитаюсь перед вами за Фён, затем вы узнаете об одном нашем внутреннем инциденте, и, наконец, мы обсудим кое-какие новшества. Я предлагаю их для нас, боевого отряда, ну а «Дети ветра» сами решат, пригодится им что-то из этого или нет. Повседневная активность фёнов выглядела так. По всему Краю Курганов они устроили тайники возле тех деревень и в тех городах, где у них были сторонники или где о них хотя бы слышали. Там оставляли шифрованные и открытые послания, в которых просили Фён о помощи. Помощь эта была весьма многообразной, но в общем и целом сводилась к одному: боевой отряд был альтернативной властью. Фён вмешивался, когда власть королевская, княжеская и жреческая умывала руки либо действовала несправедливо, например, как осенью с дополнительными податями за интернированных. Фён давил на судей или сам становился судьей, угрожая, шантажируя и убивая. Так, он спас руку непутевого крестьянина Отто и он же отправил к праотцам одного мастера, который превращал жизнь своих подмастерьев в самую настоящую пытку и не внял трем предупреждениям. Фён распределял средства по своему усмотрению, то есть вымогал и грабил — того же старшего жреца, что забрал последние деньги из приюта Йона и Лады. Фён обеспечивал безопасность своих товарищей и сочувствующих тогда, когда это не попадало в компетенцию Арундхати, то есть, опять же, предполагало шантаж, драку или убийство. — Ну вот, собственно, — Кахал развел руками. — Вопросы есть? Йон сломал-таки веточку, которую мял, пока слушал отчет. — Это было необходимо? С мастером. Я имею в виду… Мастера, увы, не всегда видят границу между требовательностью в обучении и жестокостью. Разве на него нельзя было надавить еще раз, но не самим, а через цех или жреца? — У нас уже не хватало на это времени. Мои Иржи и Вилли вынули из петли его ученика. Вынули еще живым, Рашид его поставил на ноги, парень сейчас в относительном порядке. Догадываешься, кто довел его до попытки самоубийства? Йон торопливо закивал. Теперь Аурванг поднял руку: — У меня вопрос. Кажется, вы справляетесь, но не думал ли ты о пополнении? Погоди меня костерить, я понимаю, что мало кто рвется в боевой отряд. Я просто спрашиваю. Кахал ухмыльнулся: — Ну вон, Раджи оставил мне записку с просьбой об испытании. Он нашел себе замену, и если вы его отпустите, то я готов обрисовать ему маршрут хоть сегодня. Есть на примете один вольный, сын бортника, но пока думаю. Есть еще один совсем странный вариант… Настолько странный, что я сам себе не верю, что беру в расчет этого олуха. Будем посмотреть. Вот и всё! — Раджи ему, ишь! — Аурванг фыркнул. — Ладно, попозже проголосуем. Что у вас там за инцидент случился? Кахал мысленно послал к лешему дюже памятливого друга и рассказал «Детям ветра» о Генрике. До сего дня о нем знал только Рашид, и то лишь потому, что осматривал однажды его спину. На поляне стало тихо. Очень-очень тихо. Ну и замечательно, Кахал как раз хотел изложить свои идеи, не отвлекаясь на охи, ахи и галдеж. — Убийство Петера — это самая страшная наша ошибка. Но бывали у нас неприятности и помельче. И ломать голову каждый раз заново мне, честно говоря, надоело. Нас мало, дел много, мы надеемся таки принять в отряд новых людей. Поэтому я считаю, что нам, Фёну, необходим внутренний устав. С рядом жестких правил и соответствующих наказаний. Возможно, что-то из этого вы, «Дети ветра», приспособите для себя. И он стал называть правила вместе с наказаниями. Запрет на хмельное, кроме как в некоторые праздники и по отдельно оговоренным поводам, вызвал у самых циничных слабые улыбки (остальные до сих пор сидели пришибленные историей Генрика). Запрет на рукоприкладство среди своих — почему-то тоже. Ну ага, это ж Дарине тут весело думать, какие горячие у него парни в отряде, а Кахал заебался осенью растаскивать этих петухов по разным углам. Да и сам ошибся, когда приголубил Уве хлыстом за пьянку, хреновый пример подал своим подчиненным. А вот на словах о высшей мере наказания побледнел даже бывший дипломат Янек. Да что там, опытный вояка Аурванг вздрогнул. — Это самая, самая, вот самая крайняя мера, ребята, — поспешил успокоить их Кахал. — Вы же видите, Генрика — а он убил невиновного! — мы приговорили всего-то к порке и к месяцу в одиночке. Но специфика боевого отряда такова, что мы должны иметь право на смертную казнь. Дагмара мертвой хваткой вцепилась в руку Янека. Она не возражала, она понимала, тот ужасный вечер, когда Искре грозил зарвавшийся чиновник, сделал ее жестче. И все-таки Дагмаре было очень плохо. Богдан сокрушенно покачал головой, Аустри в сердцах треснул кулаком по бревну, Йон сравнялся цветом лица с Ладой, Хвал, с бунтов не видевший крови, тяжело опустил голову на ладони. Эльфы кинулись спорить. Вернее, Арундхати настаивала, что она категорически против, что необходимо найти другие способы, а Вишвамитра возразил по-своему: — Кахал, я понимаю, ошибка Генрика заставила тебя подумать о смертной казни. Но ведь это попросту невозможно! Вы все равно не приведете приговор в исполнение! Да посмотрите же друг на друга: неужели хоть один из вас поднимет руку на другого? Неужели ты, случись что, дашь согласие на казнь Горана?! Кахал знал ответ, но послушно посмотрел на Горана и на Зосю. Оба они кивнули ему. Разумеется, они уже обсудили это всем отрядом. И Кахал как командир сказал за всех: — Ну да, а в чем проблема? Йон застонал: — Простите... Но порой я вас просто боюсь. Вы готовы взять на душу такой грех? Не лучше ли попросту изгнать из своих рядов настолько провинившегося человека? — А смысл? Йон, я не устану повторять: это крайняя мера. Когда иначе — невозможно. Ну представь, вот объявился в наших рядах доносчик. Вот поймали мы его за руку. Дальше что, отпускать? И подставлять не только весь отряд, но и вас, в том числе, твой приют, и наших сторонников? Или… Прошу, не принимай на свой счет. Или вот есть у нас разные ребята, одни в богов не верят, другие вроде верят, но не фанатично. А ну как уверует кто-нибудь до такой степени, что начнет сдавать нас ордену или по своему усмотрению вершить суд божий? Куда его, тоже отпустить? Йон, смертная казнь — это прежде всего самозащита, а не месть. Ну и страх, да. Чтобы в горячке дела фёны помнили, какой меч над ними занесен. Да вспомни же мой отчет, когда это мы резали кого попало направо и налево? — Ты ждешь, что я одобрю смерть того мастера? Нет, этого не будет. Но судить я вас не могу, вы поступили так, как посчитали нужным в тех обстоятельствах. Да, бездумно вы чаще всего приговоров не выносите. Чаще всего. Потому что когда Генрик убил Петера — он тоже по сути вынес приговор. Несправедливый ни с какой точки зрения. И Генрик до сих пор в ваших рядах. — Разумеется, в наших. Потому что он выдержал все, что ему полагалось по суду, по суду из трех человек, заметь, и в присутствии остальных товарищей. Выдержал плеть, одиночное заключение, много чего за это время надумал. — И после десятка ударов и месяца в тюрьме исправился и перестал быть чудовищем?! — ахнул Йон. — Он — не чудовище. Он совершил чудовищную ошибку, — слишком тихо и спокойно возразил Кахал. — Игра слов. Как у старших жрецов, когда они зачитывают приговоры и оправдывают сожжения. Нет, Кахал, снять грех с души, очиститься — тяжкий долгий труд и подвиг. А посидеть в тишине и подождать, пока раны на спине затянутся — это обман для слабого человека. И уловка для подлеца. Подлец перетерпит и скажет людям: все, я чистый! Кахал отступил назад, к тому месту, где сидел, пока докладывал Богдан. Поднял из травы свой хлыст и стеганул им по сапогу. — Перетерпит, значит? — хлыст щелкнул громче. — Это же ты был там, это же ты видел, какие следы оставила на его спине плеть? Ах, не видел… Так давай я тебе прямо сейчас картинку намалюю, — и Кахал замахнулся хлыстом на Йона. Стоявшие ближе всех Янек и Богдан бросились было к ним, чтобы вмешаться, но Горан их удержал. Он знал. — Ну бей, что же ты, — дрожащим голосом вымолвил Йон. — Мой устав еще не вступил в силу, но я уже его придерживаюсь. Поэтому бить не буду. Но только поэтому. Горан положил руку на плечо любовника и мягко забрал у него хлыст. Обратился к Йону: — Йон, прошу тебя, думай, что и кому говоришь. Тебя спас исключительно устав, потому что так-то Кахал за наших ребят порвет любого. Я, кстати, тоже. Да и Зося вроде неласково на тебя смотрит. Йон сжал руку Лады, которая обнимала его, пытаясь успокоить. — Убить, порвать... Да вы себя-то слышите? Кахал всегда был таким, но даже ты, Горан, даже ты так заговорил! Кахал сверкнул клыками: — Да что ты! Именно потому, что Горан стал таким, в лесах на севере уцелела твоя Лада. В твоей деревне, кстати, тоже. Именно потому, что мы такие, твои дети едят пускай не от пуза, но и не пухнут с голоду. Именно потому, что я учил Уве убивать, выжил твой Мартин, когда хер знает в который раз убежал из приюта. А сам Уве, кстати, вернулся тогда в лагерь со сломанной рукой и свалился с жаром. Знаешь, что это означает? Спроси у Рашида, он его лечил. Уве мог бы умереть от воспаления. За твоего Мартина. И, наконец, Генрик. Генрик был в числе тех ребят, которые отправились на перехват жреца и вернули вам деньги, — последние слова Кахал буквально выплюнул в лицо Йону. — А что он трус или подлец — ни говорить, ни даже думать не смей. Командир Фёна вскинул голову, обвел взглядом всех, кто был на поляне, за исключением малышей и Горана с Зосей, и сказал громче: — И чтобы ничего подобного я больше не слышал ни об одном из своих подчиненных. Ясно?! Дарина проскользнула между Янеком и Богданом в самую гущу ссоры. Вскинула руки, привлекая к себе внимание: — Тихо! На правах координатора призываю: угомонились все! Сейчас перерыв, остынем. После разберем, что из устава Фёна возьмем себе, а за сам устав проголосуем, думаю, формально. Фёнам точно виднее, как им управляться со своей ответственностью и безопасностью. Все, перерыв, Лада, уводи Йона. Арундхати, Вишвамитра, потом будете полыхать гневом за мир во всем мире, отдыхаем! Аурванг встряхнул застывшего, словно камень, Кахала: — Твои слова справедливы, мы тебя поняли. Твои подчиненные каждый день рискуют собой, они принимают удар на себя, в том числе моральный, и без них нас бы просто не существовало. Ну все, все… Расходимся, товарищи, отдыхаем. Мы с Дариной вас соберем. Фёны оставили «Детей ветра» и направились подальше в лес, коротко посовещаться. Устроились на солнечном пригорке, распугав с десяток ящериц, и какое-то время сидели молча, вымотанные и пришибленные. Кахал подал голос первым: — Где-то были ошибки, и в отчете, и в этой… склоке потом… Пока не вижу, какие именно, но до следующего Совета подумаю. А вы что скажете? Горан обнял любовника, поцеловал его в макушку: — В отчете… Не знаю, вроде у Богдана удачнее прозвучало, когда он хвалил своих и подчеркивал достижения. У тебя в этом плане суше, больше фактов и цифр… С другой стороны, в этом таится опасность. И хорошо, что Йон, Арундхати и Вишвамитра полезли в бутылку. Результаты у нас отличные. Деньги для приюта, безопасность, спасенные жизни. А вот способы достижения… Да ты сам об этом говоришь в лагере куда чаще меня. Мы делаем то, что делаем, но мы не имеем права оправдывать наши методы. — А если бы мой отчет прозвучал так же оптимистично, как у Богдана, то возник бы соблазн оправдать? Горан кивнул. Зося сидела, скрестив ноги и уткнув лоб в сцепленные руки. Она почему-то вспоминала то утро после плясок со школярами, когда Горан еще дрых в шалаше, а они с Раджи чесали языками у костра. Она пыталась поймать в этой беседе нечто вот прямо сейчас важное, но сочувствие командиру мешало трезво мыслить. Поэтому она попросила: — Бать, а можно я кое-что обговорю с Раджи, и, если повезет, мы предложим обсудить это на Совете? Я чую, что можно и горечь твоего отчета смягчить, и не обрядить в красные одежки шантажи с драками. Чую, но… — Да беги, конечно! Ты знаешь, что из наших внутренних дел нельзя открывать «Детям ветра», а так — у нас вроде свобода слова и товарищество. — Ага. За исключением того, что ты всем говорить и даже думать запретил, — Зося крепко обняла и чмокнула в щеку своего командира: — И за это я тебя люблю. — Поцеловала Горана, хохотнула: — И тебя тоже, но за другое. — За что? — улыбнулся Горан. — А вот мучайся теперь неизвестностью! Помчалась я к несчастному Раджи. Раджи и впрямь был сегодня несчастным. Зося краем глаза заметила, что не все «Дети ветра» с распростертыми объятиями приняли нового члена организации. Догадывалась, что причина кроется в его своеобразной мести Габриэлю. Но вежливо-прохладный прием наверняка забылся после того, как Рашид рассказал всем о себе и о Ладе. Пока что нави никуда не собирались исчезать, но их положение в мире, и без того хрупкое, стало совсем неопределенным. Каково было Раджи бояться вновь потерять отца? Но тревога и риски не отменяли повседневной работы, поэтому Зося без зазрения совести оторвала Раджи от беседы с Рашидом. — Как тебе наш устав? Не передумал проситься к нам в отряд? — поддела она Раджи, когда они оставили поляну и забрели к лошадям. — Не передумал. Хотя теперь еще меньше понимаю свою тягу к вам… Зато я понял, почему тогда утром ты так живо расспрашивала меня о том, как я выносил приговор Габриэлю и по какой причине я не выдал старосте Вержбы свою соседку-отравительницу. Тебя все это волнует из-за Генрика. — Волнует. Я не выдам ни тебе и никому другому, чем он поделился со мной после одиночки, но… Важно это было. Серьезно. Так, что теперь это накрепко здесь, — Зося прижала кулак к груди. — А теперь давай соберем про наказания все, что мы с тобой тогда натрындели. — Из-за того тяжелого эффекта, который произвели слова Кахала? — Отчасти. Гляди, батя что объяснял? Что мы должны обезопасить себя от гнилых людей, если вдруг они проникнут в наши ряды — раз. И что мы сами должны держать в голове, чем нам грозят какие проступки — два. В покое да у костра с кружечкой ромашки твоей оно хорошо, в уме ясно, знаешь, как тебе следует поступать, как не следует. А в пылу драки или когда быстро решаешь — оно иначе. Я мятежей почти не застала, но уже это почувствовала. А те, которые прямо в бой ходили… Если пройдешь испытание — они с тобой поделятся. В общем, тут батя кругом прав. А что еще есть? Вот почему ты называешь убийство Габриэля не наказанием, а местью? — Потому что в той форме, которую я выбрал, не было смысла внешнего, для других. А поскольку я отравил его, то внутренним смыслом, для него, можно пренебречь. — Оно! Смысл! С Габриэлем смысла не было. А с Генриком — был. А с твоей соседкой смысл был в том, чтобы не наказывать, да? Ты говорил, как она изменилась, когда выздоровела, как рассудительно научилась мыслить. А если б ее наказали? И брата ейного из земли бы не подняли, и ее рядом бы прикопали. Ну и зачем? Раджи прислонился к стволу дерева и взглядом будто бы обратился внутрь себя. Он решал задачу, и тревога за отца, верно, отпустила его на время. Вдруг он встрепенулся: — Вспомнил. Возле одной из первых крепостей Иггдриса, которую взял Габриэль, качались на веревках повешенные. Мы вели в поводу белоснежного марвари, его коня, и Габриэль лил мне в уши медовые речи о том, что эта жестокость в конечном счете пойдет на пользу покоренному населению. Их ужаснет участь повешенных, потенциальных смутьянов, они не поднимут оружия на захватчиков и не погибнут. Занимательно? — Привычно. У нас в Дебрянке жрец тоже ахинею несет. Хорошо, и что дальше? — То, что я все-таки не жалею, что провел рядом с Габриэлем этот год. Он был умным человеком и прекрасно формулировал мысли, а поскольку обожал звуки собственного голоса, то формулировал часто. И благодаря ему я увидел суть власти, идеи власти обнаженными. Для него вот эти повешенные были словно… словно… — Раджи сжал ладонь и медленно раскрыл ее, — словно крупинки или нут. Это вроде вашего гороха. Все одинаковые, все как роли в кукольном театре. А не живые люди с собственными чувствами и мечтами. И тут даже речи не идет о внутреннем смысле наказания. Не потому, что их повесили, а вообще. Зося сжала виски, зажмурилась — и вдруг расцвела. — Есть! Окончательно пойман хитрый зверь! Смотри, ты рассказал о власти. Но мы — власть альтернативная. Не просто какая-то другая, но принципиально лучшая, нужная простому трудящемуся люду. Мы уже вмешиваемся в судебную систему, точнее, потихоньку создаем свою. А что если она будет не только более справедливой, но и более действенной? Если мы начнем работать с этим вот внутренним смыслом, судить не лишь бы назначить виноватого и прописать ему люлей, но изменить его? Да, знаю, знаю, особо горбатых разве что известная ямка в земле исправит. Но есть люди, которые совершают преступление, потому что чего-то не понимают или оказываются слабее обстоятельств. Раджи вдруг донельзя довольно улыбнулся: — Ты хочешь рассказать об этих идеях после перерыва? Двух зайцев сразу: и новое непаханное поле предложить, и чтобы на ваш устав посмотрели иначе? — Ну да. А лыбишься-то ты чего? — Мне нравится, как искренне, с полным правом ты говоришь о вас: мы — альтернативная власть. Звучит здорово! После перерыва «Дети ветра» почти в полном составе проголосовали за устав Фёна. Не подняли рук Йон и Вишвамитра. Арундхати внезапно согласилась, но судя по тому, как хмуро они с Аустри смотрели друг на друга, согласие это родилось в результате трудного спора. Зато Раджи отпустили единогласно. А уж когда они с Зосей рассказали, как можно было бы потихоньку-полегоньку внедрять свой собственный суд там, где Фёну доверяли, Дарина шутливо заявила, что Раджи просто обязан пройти испытание. Потому что обратно к «Детям ветра» его не пустят. В лесах Края Курганов, после Совета «Детей ветра» и Фёна Не совсем уверенный в том, что Дарина шутит, Раджи взялся за испытание с удвоенной ответственностью. И в первый день ему даже казалось, что все получится. Он миновал незамеченным лагерь разбойников в глухой чаще, дважды не утонул в болоте и прошел поздним вечером через заброшенный погост, единственное умертвие на котором почему-то его проигнорировало. Однако на рассвете все изменилось. Хлынул дождь, и он лил, и лил, и лил целый день, размывая и без того неприметные тропки в лесу. И если бы злой командир позволил взять ему Грозного — так нет, все пешком! К ночи Раджи с трудом держался на ногах, а ночь впереди ждала холодная и сырая… Он не сумел отыскать названный Кахалом домик и не рискнул развести костер. Да и как, если вокруг сплошная сырость? Из последних сил он соорудил себе шалаш и хотел было нырнуть внутрь, чтобы хоть немного обсохнуть, но тут горла его коснулась явно острая сталь.