Дети ветра

В лесах Края Курганов, в Альвхейме, в канун летнего солнцестояния года 1207-го Аурванг возвращался домой в странном настроении. Нынче вечером и ночью в Грюнланде отмечали соботки, а в Сосенках в это время еще четыре года назад праздновали разом летнее солнцестояние эльфов, медовку людей и мидсоммар гномов, причем не разбирая особо, где чьи традиции. На общую гулянку несли бочонки с элем и вином, пекли лепешки на меду и добела взбивали сливки, чтобы залить ими землянику. Здесь давным-давно смешались костры, венки, аж пять или шесть видов добрых деревьев, гадания и хороводы, и если бы Аурванга спросили, какой же из этих обычаев относится собственно к мидсоммару, то он с уверенностью назвал бы лишь ворожбу в кузнице. То был один из немногих дней в году, когда вся семья старалась собраться за одним столом и у одного костра. Поэтому Аурванг, где бы его ни носило, из шкуры вон лез, но приезжал в родную деревню. Пожалуй, лишь во время войны с пиктами он был далеко от дома. И всякий раз он привозил брату диковинки из дальних краев. Аустри жил в Сосенках основательно, прочно, поэтому с удовольствием принимал не только мелкие игрушки вроде лимерийских музыкальных ящичков, но и вещи поувесистей, например, черно-алый саорийский ковер, или моток толстой и крепкой веревки из Иггдриса, или великолепные рога оленя из лесов на востоке Грюнланда. Все это сгорело в огне весной четвертого года, а что лишь покрылось копотью — то, естественно, Аустри и Лада не брали с собой. И вот сегодня, когда по всему Краю Курганов собирались на соботки жечь высокие костры и пускать по воде венки, они с Аустри впервые не в родных Сосенках решили праздновать мидсоммар. Зачем? Прежде всего для Финна. Он уже бегал и мог с помощью родителей участвовать во многих шутках и плясках. Кроме того, им всем не помешало бы повеселиться от души, и, наконец, самим братьям-гномам было важно сохранить то, к чему они по-разному относились, но одинаково любили. Вот и возвращался Аурванг домой с вкусностями, хмельным, потешкой для сына, подарком для брата и странными чувствами. Он ждал сегодняшней ночи, он почти не хотел ее и он тревожился из-за того, что купил для Аустри. В доме было будто бы тихо, значит, Финн спал, да и Дарина могла прикорнуть. Поэтому Аурванг спешился, сбросил сумки рядом с дверью и пошел вместе с лошадью к кузнице. — Глянь-ка, Аустри, к нам кобыла сама за обувкой пожаловала! — тихо рассмеялся Хвал, заметив любопытные нос в дверях. — Давай расседлаю? — Если тебе не в тягость, — Аурванг с облегчением передал повод приятелю. Славно, что не пришлось искать предлог, чтобы остаться наедине с братом. — Сумки не трогай, потом вместе разберем. — Явился, не запылился! — Аустри повесил клещи на крючок и снял фартук. — Переведешь дух, и ай-да к девочкам, пир горой готовить? — Горой не горой, но окорок тебе понравится. А вот насчет подарка я что-то в сомнениях, — и Аурванг полез в кошель за крохотным свертком. Бесшабашная улыбка Аустри сделалась грустной: — Я гляжу, ты по размеру подарок сыскал? И то, ни к чему в нашенской жизни ковры да вазы. — Вазы? Ах, да, вспомнил! — Аурванг развернул тряпицу и повесил на шею брату кулон на шнурке. — Ну вот. Не знаю, сойдет ли за диковинку, торговец представления не имеет, из каких краев эта вещица. А может, врет. Аустри с благодарностью поцеловал его, а потом уже снял кулон, чтобы рассмотреть поближе. Вещица была почти круглой формы с чуть неровным краем. На черном поле цвели золотые цветы, к которым снизу тянулось то ли пламя, то ли море, а сверху летела, кажется, золотая же комета. Грубый материал фона, небрежное исполнение края, самый стиль рисунка, очень простой, контрастировали с изяществом и многозначностью сюжета и с мастерством исполнения. — Подарок небескорыстный, — усмехнулся Аурванг. — Можешь осуждать. Я с умыслом разорился на это золото. Прежде я не встречал подобных работ, но уверен: если ты разгадаешь эту технологию и начнешь применять ее, скажем, для парадного оружия, то недурно заработаешь. Аустри рассматривал кулон, прищурившись, и осторожно гладил пальцем поверхность. Наконец он отозвался: — Разгадать, говоришь? Вороненая сталь, в нее по заранее заготовленному узору вбили золотую проволоку… Или воронили уж после? И чем полировали? И что еще делали? Так вот запросто прямо сейчас не пойму. Но прав ты, коли пойму, так задешево не продам, — Аустри вернул кулон обратно на шею. — А суда ты от меня не дождешься. С пустым пузом и пустым кошельком мы ведь наше бескорыстное дело не сделаем. Ну, идем что ли? Они забрали из конюшни Хвала, взяли сумки и вошли в дом. Финн и впрямь спал, а вот Арундхати и Дарина хмуро бодрствовали на кровати посреди вороха листов, ниток, веточек и амулетов. — Что стряслось-то, девоньки? — удивился Аустри. Вроде уходил в кузню — славно было, катали Финна на зачарованной кобыле Арундхати. Никто в это время в гости не заглядывал, сами все здоровые, а глядят невесело. Арундхати виновато опустила глаза, как будто она тут неродная. Дарина стиснула ее запястье и ответила: — Ребят, она боится огней мидсоммара. Действительно боится, это не шутка и не блажь. Но не хотела вас двоих беспокоить, потому что знает, как много значит для вас этот праздник. Аустри вздохнул. Он-то думал, что любимая привыкла и к огню, и к кузне. Сколько уж болтала с Гораном о его даре, сколько всего печеного и жареного съела, даже за ковкой в последний месяц следила с интересом. Он думал, что все у них ясно да ладно, а вот же: открылась не ему, а Дарине. Нет, Аустри не обиделся, но намотал на ус, что в отношениях они только сруб поставили. Надежный сруб, крепкий, однако внутри еще обживать надобно. — Ну что, чародеюшка моя, бери помело, погуляем? Али на своих двоих пройдемся? Арундхати взяла свои любимые четки из коряги, не забыла шутливо погрозить ему веником, а потом выпорхнула из дома. Аустри вышел вслед за ней. Ну, оно так само собой получилось, и почему бы не полюбоваться аппетитной попкой в зеленых шальварах? Что значит случай не подходящий? Они уселись на корнях старого дуба. Аустри притянул было к себе любимую, но она все с тем же виноватым лицом попросила не трогать ее. Прислонилась к коре, будто искала у своей стихии поддержку, и едва не пропала на ее фоне. Лишь глаза жаркие поблескивали в тени широченной кроны. — Чего ты боишься? — спросил он, вкладывая в голос всю ласку, раз уж не мог обнять свою Арундхати. — Я помню, как ты чуралась огня, ведь он убивает живое. Но теперь ты знаешь, что он и греет, и кормит, и лечит. Знаешь, что в умелых руках он дарит жизнь, а не только отнимает. Давеча, вон, весь топор со мной просидела, от болванки до полировки. Чем огонь мидсоммара страшнее огня в моем горне? — Я не знаю, как тебе объяснить... Это страх именно перед магией огня, которая чужда моей собственной. Это глубочайший страх дерева, что рождается в нем, когда рядом вспыхивает пламя… — Разве огонь мидсоммара может тебе навредить? — Нет, об этом не беспокойся, — Арундхати чуть посветлела и сама взяла его за руку. — Я же не Горан, я не проводник этой стихии. Но меня тревожат образы и предчувствия. Меня пугает то, что я смогу уловить в пламени костра или при ворожбе. — Силком тебя в кузню ворожить не поволокут, и никого никогда не волокут. Худо тебе от гаданий — так и ну их. Да к тому ж они еще с молодости моего отца больше забава, чем всерьез. А что с картинками в костре? — Образы для мага — это не просто картинки. Они волнуют, мучают... Мы умеем отметать и забывать увиденное. Но с вами я отвыкла отмахиваться от тревоги. — Коли так, тогда и впрямь не след отменять праздник, — Аустри спрятал в своих ручищах обе ладошки любимой: — Но не ради нас, а ради тебя. Ты только будь все время рядом со мной. Уж я с огнем как-нибудь слажу. — Спасибо тебе, — Арундхати вроде бы и улыбнулась, но как-то… Снисходительно? — Спасибо, но ты ведь не чародей. Ах, вот оно что… Аустри уж поверил было, что миновало их это неравенство. Он, простой кузнец, и эльфийская волшебница, аж высший маг. В мире «Детей ветра» на такое будто бы не глядели вовсе. Или в других парах любовники друг друга уравновешивали? Чародейство Дагмары и университетские знания Янека, дар Горана и образование Кахала, эрудиция Дарины и опыт Аурванга, ум Лады и сердце Йона… А что у них выходит? Высшего мага слишком много для деревенского работяги? Аустри расправил плечи, подмигнул молодцевато своей любушке, чтобы она чего не заподозрила, и спросил: — Ты слышала о гномьих магах? — Нет… — растерялась Арундхати. — Потому как нету их вовсе. У эльфов есть, у людей есть, вон, у нереев, может статься, тоже есть. А мы, гномы, не волшебники. Мы — мастера. И каждый добрый мастер за свой инструмент головой отвечает. Я — не Горан, в огне картинок не увижу и стену огненную на пути конницы не зажгу. Но в своей кузнице я хозяин и сумею тебя сберечь. Арундхати подалась к нему, отделяясь от коры дуба, и вновь стала самой собой: смешливой, переливчатой. И дюже где не след внимательной. Аустри слишком хорошо знал этот цепкий взгляд искоса. — В кузнице ты хозяин и мастер, а вот в притворстве, прости, любимый, но самый зеленый из фёнов обгонит тебя, не напрягаясь. Что случилось? Я что-то не так сказала? Аустри повертел в пальцах черно-золотой кулон. Чтобы создать хотя бы вполовину такой же красивый, нужно раскрыть его тайну. А чтобы создать красивые отношения, разве раскрывать себя не придется? — Да не то чтобы не так… Арундхати, как у нас все устроено? Вот она ты, чародейка, то сливаешься с деревьями, не найти, то сияешь всем тутошним светлякам на зависть. Вот он я, с отрочества в кузне, всю жизнь в кузне и помру, наверное, в ней же. Ты ворожишь, оберегаешь, носишься по всему Краю Курганов, а то и за его границами, а я… что я? Работаю и работаю. Ты поэтому поделилась с Дариной, а не со мной? Я простоват, чтобы понять? Сначала жгучие глаза сделались большими от честного недоумения, а потом сузились так, что впору бы уносить ноги. Аустри ждал. — Я поделилась с Дариной потому что поделилась с Дариной. Потому что захотела. Насколько я помню, наши с тобой отношения — не контракт, подписанный кровью, и я не обязана говорить все в первую очередь тебе и только после того — другим. Все справедливо, конечно, Арундхати права. Они свободны, и кивнуть бы ей, согласиться, упрятать за пазуху свои мелкие обидки… Аустри вгляделся пристальнее в золотой узор, пощупал в который раз поверхность кулона. Нет, все-таки сначала вбивали проволоку, а опускали в раствор уже целиком. — Нет, моя переливница, контракта мы не подписывали, и я ни к чему тебя не обязываю. Но и ты, пожалуйста, не обязывай меня делать вид, будто я оглох и не услышал снисходительности в твоем голосе. Высший маг, прекрасная дева Холмов и сильная подпольщица запыхтела, будто ребенок. Как Аурванг в детстве, когда очень не хотел признавать свою неправоту. — Превращу… В кого тебя превратить, а? Да, я тебя недооценила. И… да, мне не хочется это признавать. И… — Арундхати выбрала из гривы Аурванга какую-то прядку, наверняка седую. — А ты не спросил меня сам, не пугает ли меня мидсоммар. Нам еще идти и идти друг к другу? Аустри повинно поцеловал любимую. Он ведь и в самом деле не догадался ее спросить. Тем временем Аурванг и Хвал, позабыв и об окороке, и о медовухе с вином, с изумлением взирали на переписанную первую главу «Трактата о рабстве». Собственно, не факт, что «Трактата» — рядом появились еще четыре варианта названия. Аурванг прочитал вслух: — «Был ли живой каменный человек, что спал в подземелье, правдой или всего лишь легендой? Какие еще тайны, зловещие или притягательные, хранил тысячелетний замок? В тот меланхолический осенний день я любовалась с террасы донжона величием крепостной стены и золотом сада и не подозревала, что откроется мне однажды в моем новом доме». Дарина, это то, что я думаю? — Откуда я знаю, что ты думаешь? Даже Дагмара не читает мыслей, куда уж мне-то. — Ты хочешь превратить исследовательский труд в то, что сможешь продать? В том числе тем, против кого он направлен? — Именно! Сексуальная игрушка, таинственный замок, думаю, это неплохая приманка. Что скажете? Хвал опустил голову так, что рыжая челка скрыла его глаза. Ответил глухо: — Первый вариант был как-то... Спокойнее что ли? Я читал просто историю, пускай и страшную. — А теперь? — Дарина озадаченно глянула в свои записи, потом на понурого приятеля, а после обратно на текст. — Теперь... Ты гладко пишешь, бойко. Но я-то знаю, что будет дальше! Я тебя живую знаю и то, что с тобой сделали. А от этого... как это называется... стиля твоего аж мороз по коже. Дарина довольно улыбнулась и устроила голову на плече Аурванга. — Боюсь, далеко не все мои будущие читатели отличаются твоей сердечностью, но я польщена. Дело за малым — написать так, чтобы дочитали до конца. Чтобы я не продала один-единственный экземпляр. Ну а что? Нам нужны деньги! Денежки-денежки, золотые-серебряные, как же я вас люблю-у-у! — Тогда, боюсь, мне влетит за то, что я твои любимые денежки потратил, — пробормотал Аурванг и рассказал о золотом узоре на вороненой стали. Дарина всплеснула руками: — Так это ж какой задел на будущее! — и она вскочила, чтобы убежать на поиски Аустри, вернее, на поиски денежного вклада, но тут в своей кроватке завозился и сел, сонно моргая, Финн. Аурванг и Дарина в три руки расчистили лежанку, забрали к себе ребенка, Хвал притащил ему ящичек с прорезями для деревянных фигур, и они вернулись к насущному, то есть к доходам организации. — У тебя что-то еще, кроме загадочной техники по металлу, — заметила Дарина. — Что-то совсем невыгодное, — криво улыбнулся Аурванг. — Я не взялся за ту работу. Просто не смог. Да, формально мне заказали зверинец. Но я слишком ясно увидел, какой надежной тюрьмой для людей и даже хуже, чем тюрьмой, может стать эта прихоть барона. Конечно, и Горан с Кахалом, и Аустри с Хвалом куют замки в том числе для тюрем, но одно дело — деталь, которую и без них сделают, а другое — целый проект. От начала и до конца. — Это тоже вложение, — вздохнула Дарина. Она, разумеется, поддерживала Аурванга, но все равно расстроилась. — Скажем, вложение в наши принципы. Ну, кудрявый! — она взлохматила волосы Финна, и тот захохотал. — Пошли разбирать сумки на мидсоммар? В Альвхейме, поздним вечером того же дня К ночи Арундхати почти позабыла о своих страхах. Причиной тому прежде всего был Финн, который с басовитыми воплями влезал в миски с едой, пышные душистые венки, ворожбу в кузнице, догонялки с медным цветком папоротника, земляную насыпь, которая заменяла здесь горы, и в корыто с водой. От такой беготни он в конце концов устал и раскричался, поэтому Дарина с Аурвангом покинули праздник — укладывать свое сокровище. Вскоре они вернулись, и настало время взрослых затей. Правда, игра в бутылочку получилась довольно скромной: всего только пять горячих поцелуев в губы. Аустри и Аурванг по понятным причинам лишь обнялись, когда бутылочка соединила их двоих, а Хвал объяснил, что выбор командира Фёна и его помощника уважает, но сам целоваться с мужчинами не готов, даже по-дружески. Однако дальше дело пошло. Аустри и Дарина на пару исполнили с десяток непристойных куплетов, сопровождая их соответствующими жестами, Хвал на простецкой глиняной свистульке изобразил такую картинку, что вогнал в краску даже своего мастера, Арундхати обыграла в эльфийские камешки всех и была теперь самой одетой на полянке, а когда предложили загадки… — О нет! — рассмеялся Аурванг. — Давайте что угодно другое? — О да! — хором откликнулись Арундхати и Дарина. Первая загадка досталась Аустри: — Не арфа, не рот, а песни поет, не хмель, не мускат, но каков аромат! Не ум, не перо, а нужна для писца, не всякая любит вниманье конца! Арундхати опередила Дарину, радостно выкрикнув: — Задница! Хвал рассмеялся из-под ладоней, скрывших его лицо: — Вы же понимаете, что так будет со всеми загадками? — Все они про задницу? — прыснула Дарина. — Нет, но все очень, очень интересные. Арундхати обняла Аустри со спины и сказала его ученику: — Стесняюсь спросить, как тебя учит мой ненаглядный, если ты так хорошо осведомлен о его чувстве юмора! — И не спрашивай. Ты точно не хочешь знать, с помощью каких образов я учил цвета каления. Наконец они чуть угомонились и просто лежали под авантюриновой лентой Млечного пути, пили вино и медовуху, слушали ночных птиц в лесу, слушали дуэт Аурванга и Дарины, пустили в корыто венки со свечками и слушали, как шипит воск. Арундхати залюбовалась крошечными ручными огоньками и почти забыла свои страхи. — Ну что, а теперь желания? — подала голос Дарина, вскочила и побежала к доброму дереву. Еще днем Аустри поставил высокий шест, который он с помощью брата и вопреки помощи Финна украсил клевером, вьюнком и плющом. На самой верхушке укрепили толстую свечу. Она теперь горела столь же мирно, ясно, как те огоньки, что плавали в корыте. Дарина обняла доброе дерево и что-то зашептала. Арундхати спросила у любовника: — Вот так просто подходишь и просишь о чем-нибудь? — Только шепотом проси, чтобы я не услышал, — подмигнул ей Аустри. — Я ведь с тобой пойду. Доброе дерево встретило их запахом смолы, воска, зелени и сочной летней земли. Арундхати отыскала опору в своей стихии, в мощных, словно корни дерева, руках любимого, в низких, земных голосах друзей, которые выводили новую песню. Листья под руками чародейки встрепенулись, зашептали. Клевер купался в свете звезд и блаженствовал в объятиях мягкого теплого ветра. Свежесть и соль на губах... Соль и влага на трилистнике... Влага, соленая, густая... Красная. — Не отворачивайся, — велел Аустри. Красная, дымящаяся, свежая... Капля за каплей откуда-то сверху. С деревянных обугленных ножек то ли табурета, то ли стула... Огонь еще теплится в них, огонь по тоненькой красной струйке сбегает вниз… — Клевер горит, — едва вымолвила Арундхати. — Вырастет новый. — На пепелище? — Смотри. Образы сменяют друг друга, один другого ярче и страшнее. От них болят глаза, раскалывается голова, разрывается сердце. Но Арундхати не отводит взгляда. До самого конца. — Чтобы клевер вновь взошел на пепелище, его нужно растить с любовью. Такой, как огонь, что пожирает без остатка. — Ты боишься этого? — Больше — нет. С нами — нет. В приюте Йона и Лады Йон позвенел колокольчиком, обозначая конец урока, встал и еще раз напомнил старшим своим сорванцам, с десяти до пятнадцати лет: — Ребята, не забудьте, сначала задачи, а уж потом готовиться к празднику. Когда за воспитателем закрылась дверь, Эрика рассмеялась, глядя на тоскливые лица товарищей: — Ну, досвистелись мы? Теперь малышам венки с кострами, а нам плюсы да минусы. — Угу, разбойнички, — фыркнул Мариуш и уткнулся в свои записи. Три дня назад они, старшие, по солнышку больше хотели купаться, чем сидеть на уроке. И вот сговорились, что несколько человек устроят якобы нападение разбойников — пошумят, посвистят, погремят цепами. Мол, пока Йон разберется, там уже близко к обеду, авось и отпустят их с урока. Йон шутку не оценил. И сегодня, перед соботками, вместо сплошного безделья старшие дети учились: и свистуны, и те, кто эту затею поддержал, то есть все. Мартин с досадой хлопнул книжкой по столу. Мариуш недовольно покосился на него: — Ну чего психуешь? — А того! Вы хоть к кострам успеете, а мне так вовсе без праздничка тут куковать. — Так у тебя ж задачек мало. Если не будешь отлынивать как обычно, успеешь. Томаш крикнул им: — Ну ребят, ну потише, а! Мартин сгреб свои вещи и выбежал из комнаты. Томаш растерянно посмотрел ему вслед и спросил: — А что такого? Я ж просто не мешать попросил… Эрика хлопнула приятеля по плечу: — Да не из-за тебя, он сам по себе расстраивается. Тяжко в хвосте-то позади нас плестись. Попрошу что ли Йона разрешить ему выйти к кострам. Мариуш поглядел на свои задачки, прикинул время на них и тоже вышел. Мартина он отыскал на крыльце, хмурого и сопящего. Сел рядом, спросил: — Слушай, ну вот чего бы тебе просто не сесть и не сделать? Куда ты все время бегаешь? То в кабаки, то от учения. Ведь Йон и Лада старше нас, они стараются, чтобы мы во взрослой жизни не пропали! — Просто сделать… Тебе просто, да? Папка с мамкой вольными были, кой-чему тебя научили, умный, да? Мариуш стиснул кулаки. Воспитатели просили его: не задирай Мартина, попробуй с ним по-доброму. А как по-доброму после таких слов? — Научили, — выцедил он. — Как шкурки заячьи да беличьи выделывать. Вот и ходили бы на зайцев с белками! А не к медведю на ужин! — Скучаешь? — тихонько спросил Мартин. — Скучаю… А ты? — Знать бы, по кому скучать… Парни замолчали. С заднего двора донесся оглушительный гогот младших. — Давай помогу, вдвоем веселее выйдет, — предложил Мариуш. — Голову свою мне переставишь? Да не понимаю я! Во! — Мартин стукнул себя кулаком по лбу: — Пустая что твой чугунок! — Погоди-ка. Ты поэтому от уроков отлыниваешь? Не хочешь показывать, что не получается? Ох, горе. Говорю тебе: давай вместе. К вечеру они разобрали все задачи Мартина и ни одной — Мариуша. Но Йон не стал их ругать, а почему-то вовсе наоборот: заулыбался и позвал на праздник. Старшие пропустили не так уж и много. Успели и поесть от пуза, и поиграть, на этот раз с разрешения воспитателей, в разбойников, и попрыгать через костры. К ночи, уставшие, все восемнадцать приютских детей и Йон с Ладой опустили в темные воды ручья свечки, оплетенные цветами, и расселись на берегу. Молчали, следили за огоньками на земле и в ленте Млечного пути над головой. Самой младшей, Марии, молчать вскоре наскучило. — Куда это они плывут? А, знаю! Смотрите, смотрите, вон там возле свечки волшебный человечек! И там еще один! Это крохотный народец, маленький-маленький, они в цветочках живут. — А плывут-то куда? — спросила Томаш. — В гости к своим друзьям, на другой лужок. И только ночью. Они крошечки, они боятся людей! А ночью их не увидят. — Нет, все совсем наоборот, — возразила Эрика. — Это мы, люди, должны бояться этих крошечек. Они народец маленький, да удаленький, они сильные колдуны! Раз в году, на соботки, они плывут в своих чудесных цветочных лодочках похищать человеческих детей! — Ой! — пискнула Мария. — А нас они могут похитить? Йон обнял ее и поспешил успокоить: — Не могут. У нас есть Лада, она не подпустит к нам коварный народец. — Потому что она мудрее всех колдунов! — воскликнул Мариуш. — Угу, конечно. Мудрее, — буркнул Мартин. Пока что он был единственным из приютских, кто видел Ладу в деле. Ребята, успокоенные тем, что им ничего не грозит, наперебой стали сочинять всяческие жуткие истории, одна другой кровожаднее. А Йон любовался своими мальчишками и девчонками и вспоминал совсем другой приют. Будто было это не четыре года, а четыре десятилетия назад. Виль и Заяц, Ягна и ее Владек, еще живые... Агнешка и Мила... Как-то там девочки? Миновала ли их война? Появились ли у Агнешки свои дети? Если да, то из нее наверняка получилась прекрасная мать... — А пусть Лада страшилку придумает! Лада, пожалуйста! — попросил Мариуш. Лада взяла одну из свечек, оставшихся на берегу, засмотрелась в огонь своими черными глазами и усмехнулась так, что наверняка не один только Мартин поежился. — Что ж... Вы сами попросили. Будет вам история. Давным-давно, далеко-далеко, за семью горами и семью морями жил-был король. Обычный король, не плохой и не хороший, как все другие короли. Носил золотую корону, пировал, ездил на охоту и на войну, подписывал указы и смертные приговоры. И вот однажды случился в стране великий голод. Такой, что король возмутился, когда ему на завтрак вместо семи блюд подали четыре. А в городах и деревнях каждый день умирали бедняки, которые и одного-то блюда не могли себе позволить. И тогда ко дворцу короля пришел один человек. Обычный человек, без титулов и званий, без чинов и орденов. Люди звали его Усачом за его пышные, красивые усы. Так вот, пришел Усач ко дворцу и потребовал от короля помощи беднякам. Напомнил, что сокровищница короля полна золота, и серебра, и корундов, а подвалы его забиты мешками с зерном и бочками с вином. Но стража прогнала наглого простолюдина. И на следующий день прогнала, и еще через день. Понял тогда Усач, что добровольно король не поможет людям. И собрал Усач свою армию. Маленькую армию, голодную армию, а все-таки настоящую. Эти смельчаки пришли ко дворцу уже не днем, а ночью, и не просто так, а с вилами и топорами. Да только королевская армия оказалась сильнее. Половину храбрецов они перебили, другую половину ранили и бросили в тюрьму. Ранили и самого Усача. Ранили в ногу, и потому Усач не мог стоять во время суда, как того требовал обычай, а сидел, привязанный к стулу. И до места казни сам дойти не мог. Его и отнесли на этом стуле на костер, да так и оставили. Разожгли костер жаркий-жаркий, высокий-превысокий. Ничто не уцелело бы в этом страшном пламени. Но когда прогорели дрова и развеялся дым, король и придворные закричали от ужаса. Усач сгорел, и даже костей от него не осталось, а вот стул стоял целый и невредимый. И с него медленно, капля за каплей, стекала кровь. Палач не растерялся и тут же повелел притащить еще дров и жечь проклятый стул до тех пор, пока не сгорит. Три дня и три ночи пылал на площади костер, и лишь с рассветом четвертого дня стул наконец-то догорел. Король тут же успокоился и забыл о странном происшествии. Миновал целый год. Люди продолжали умирать, но уже меньше. Понемногу жизнь в королевстве налаживалась, и король в честь избавления страны от голода решил закатить пир. Богатый вышел праздник. Столы посреди огромной залы ломились от золотых и серебряных блюд, полных дичи и фруктов. Горели сотни свечей в золотых канделябрах, и свет их отражался в зеркалах и алмазных украшениях знатных дам. Довольный король в синем бархатном камзоле, расшитом рубинами, восседал на своем золотом троне и милостиво глядел на танцующих и пирующих. Звучала прелестная музыка, галантные рыцари вели под руку прекрасных дам, и красное вино лилось рекой во славу короля. И вдруг! — Лада замолчала и посмотрела на детей огромными страшными глазами. Дождалась, когда же все откроют рты и вытянут шеи, и продолжила: — Музыканты перестали играть. Рыцари один за другим замирали на месте, а дамы одна за другой начали падать в обморок. Все как один уставились на короля. А точнее, они глядели на его голову... И то, что было над ней. Король почувствовал, что на его голову что-то капает. Дотронулся рукой до своей короны и вскочил, белый от страха. На его пальцах была кровь. Король медленно поднял голову и... Он увидел, что в воздухе над его головой висит тот самый стул, на котором... правильно, ровно год назад сгорел опасный мятежник Усач. Что тут началось! Подданные и слуги забегали туда-сюда. Самые сообразительные попытались сбить стул из лука, притащить столы, влезть на них и снять руками — да только без толку. Проклятый стул оказался призрачным. А вот кровь с него лилась настоящая. В панике покинули гости залу. Король убежал в свои покои и долго боялся оттуда показываться. На следующий день он призвал своего главного советника. Тот доложил, что с утра слуги никакого стула в зале не обнаружили, однако им пришлось вычерпывать кровь целыми ведрами. Тогда король велел советнику призвать в столицу всех магов и чародеев, всех ученых и мудрецов, чтобы они объяснили, что же это такое и как ему поступить. И приехали во дворец волшебники и знающие со всей страны, из самых дальних ее уголков. Наперебой стали они разглагольствовать, предполагать, давать советы. А один ветхий колдун в зеленых одеждах, что прибыл из самой глухой чащи королевства, взял и заявил, что этот стул — на самом деле настоящий трон. И он будет появляться раз в год до тех пор, пока не придет настоящий король. А настоящий король... Но старик не договорил. Разгневанный король топнул ногой и указал стражнику на колдуна. Стражник тут же заколол его. Тело унесли, а оставшиеся волшебники и знающие продолжили давать советы, только очень-очень осторожно. Все, что королю насоветовали, за год было выполнено. Но ровно через два года после казни Усача в королевской зале над троном снова появился стул, с которого все лилась и лилась кровь. А король хлопнул себя по лбу: вот недогадливый! Надо было дать колдуну договорить, узнать, на кого он укажет, и убить его! Не стало бы самозванца — наверняка исчез бы и проклятый стул. Через год слуги вновь вычерпывали кровь из зала ведрами. И еще через год. И еще. Король традиционно в этот день отправлялся на охоту и не видел ничего. Но он знал, что стул Усача все равно висел над его троном, и с него капля за каплей стекала кровь. Много лет прошло с тех пор. Уж на месте короля побывал его сын, а затем и внук. А стул Усача до сих пор каждый год появляется над троном. И все больше и больше подданных в королевстве верит, что это и есть настоящий трон. И ждет, что однажды явится настоящий король. В деревне Сенное Когда Янек и Дагмара, взявшись за руки, перепрыгнули через костер, молодые люди Сенного одобрительно захлопали в ладоши, а некоторые старики, наоборот, заворчали. Мол, учитель ихний вроде с сединой в башке, с женой да с дитем, а скачет ровно юнец несмышленый. Вишвамитра улыбнулся подошедшим к нему друзьям и протянул Янеку медовуху, а Дагмаре вереск с ромашкой. — Все-таки вы, люди, как никто умеете веселиться. А ведь ваш век короче гномьего и намного короче нашего. Вы чаще и серьезнее болеете, ваши тела сильнее меняет старость… Янек стукнул своей кружкой об кружку друга и подмигнул ему: — Вдруг мы именно поэтому и стараемся сполна наслаждаться теми мгновениями беззаботной радости, которые у нас есть? Сейчас в Сенном все спокойно, не считая вечно дуркующего старосты, вот и празднуем соботки от души. Кто знает, что будет завтра? — Кто знает, что миновало нас вчера, — глухо, будто не своим голосом, откликнулась Дагмара. — Родная? — Янек взял ее за руку. — Что случилось? Ты что-то почувствовала? — Да сама не знаю. Может, давно не получала весточек от наших, вот и волнуюсь. Ну гляди. Из Альвхейма новости были… пять дней назад? Нет, шесть. Из приюта — две недели назад, но они далеко, куда уж чаще. Потом, Вержба — неделя с днем, Богдан — тоже неделя, Фён — дней десять что ли… Вишвамитра пообещал: — Завтра съезжу в Альвхейм, все равно хотел поговорить с Арундхати, а по дороге загляну в Дебрянку. — Да и Рашид полетел на праздник к фёнам, — успокоил жену Янек. — У них же постоянный объезд тайников, Рашид вернется и расскажет все новости. Дагмара рассеянно улыбнулась и отхлебнула из своей кружки. К ней подбежала Искра, протянула венок: — Мама, завяжи! Янек попросил у своих женщин готовый венок, рассмотреть поближе, и заметил: — Между прочим, Кахалу наверняка бы понравилось! — Почему? — удивилась Дагмара. — А ведь здесь один лишь клевер… — Трилистник — старый символ острова Шинни, а мед из клевера, наряду с дарами моря — один из основных продуктов питания. Искра! — последнее крикнули уже оба родителя. Потому что Искра ни с того, ни с сего выхватила венок из отцовых рук, обернулась и швырнула его в ближайший к ним костер. Клевер занялся мгновенно и быстро обуглился. Слишком быстро. Вишвамитра остановил друзей и мягко положил руку на плечо девочки, надеясь услышать хоть что-то — но тщетно. И он спросил: — Зачем? Искра не ответила. Лишь в янтарных ее глазах полыхнуло багровое пламя. В лагере Фёна Все бойцы, кроме командира и его помощника, были сегодня в лагере, а к вечеру явился Рашид. Они собрались вокруг костра и пересказывали подробности боя за Сенное для Рашида, а также для Иржи и Вторака, которые лишь сегодня приехали с объезда тайников. — Ну вот, — Иржи посмотрел в сторону землянки, — старались мы старались, обустроили наши лежанки пошире, а теперь одна из них пустует… — И кто теперь коз побалует? — всхлипнул Вторак. — Ты и побалуешь, — Ганс хлопнул его по плечу. — И лежанка, если повезет, надолго пустой не останется. Да только Генрик… — и он, не договорив, махнул рукой. Лешек, которого пристроили у костра на матрасе, приподнялся на локте и усмехнулся: — А зато, парни, у нас для вас обновка! В уставе, значит. Батя вот ваших голосов дожидается. Иржи удивленно вскинул брови: — Новый пункт в уставе? Вилли подмигнул ему: — Ага. Чтобы после слова командира следующее слово было у лекаря. Ну, Рашид, что думаешь? Можно твоему сыну доверить второе слово в отряде? Рашид взял за плечи Раджи, поглядел на него, будто бы заново изучая, и ответил: — В некоторых случаях можно и первое. Пока мой брат отсутствует, позволю себе заметить: ваш командир иногда бывает совершенно без халифа в голове. Вот на этот случай рекомендую вам предоставлять Раджи первое слово. Фёны невесело рассмеялись. Зося встала, расправляя плечи, и сказала: — Кстати о командире. Где эти две дубины стоеросовые пропали, а? Мало нам боя за Сенное? Дубины прискакали через полчаса. Сдали лошадей Берту и бухнули возле костра несколько бутылей, по виду, с хмельным. — Отмечать соботки что ли? — не поверил глазам своим Уве. Горан наполнил кружку медовухой, протянул ему: — Нет, отмечать не будем. А вот напьемся как следует. — Нажраться хорошо бы, а устав? — А все по уставу! — успокоил подчиненных Кахал. — Исключительный случай нынче, к тому же, с нами Рашид. Он присмотрит сегодня за лагерем.