Дети ветра

В деревне Дебрянка, в конце лета года 1207-го Богдан аж отложил в сторонку нож — до того не хотелось портить красоту в руках. Последний гриб остался из тех, что собрала по дороге к нему Зося, и какой! Ножка толстая, шляпка бурая, гладкая, и к ней еще прилипли сухие травинки. — Что, бать, картошку без грибов будем? — рассмеялась Зося. — И то, мне его тоже на сковородку жалко. — Ну, в таком разе попостимся, — пригрозил Богдан. Вздохнул, снял травинки и разрезал хрустящую крепкую ножку. А по сердцу ровно царапнуло острым когтем. Само собой, о воспитании дочери соседи говорили Богдану много неласковых слов. И непочтительная, и дюже хохотушка, и поплачешься ты со своей оторвой… Он-то лишь плечами пожимал и редко когда огрызался, мол, доча моя живая девчонка, а не деревянный чурбак с глазами, чтоб стоять да помалкивать. И он позволял ей многое: пошутить, обнять его на людях. Во время бунтов даже спорить разрешил. Но сегодня и в шутке Зоси, и в ее голосе, и во всех повадках блазнилось что-то… Словно не с отцом она разговаривала, а со своим приятелем, вон, из Фёна. Одернуть бы по совести, да как? В прошлый раз доча навещала его через две седмицы после похорон Генрика, и Богдан не узнал своего ребенка. Улыбалась что кукла из ярмарочного балагана, почернела, исхудала… Нет уж, одернуть он завсегда успеет. А нынче — пускай шутит. Сердцу спокойнее. За разговорами они в четыре руки нажарили картошки с грибами, нарезали луку с травами и накрыли на стол. Богдан хотел было предложить за встречу по капельке сливовицы, но вспомнил, что устав не дозволяет фёнам хмельного. Может, оно и к лучшему. Он налил квасу в кувшин и поставил его рядом с другим кувшином, в котором были сорванные Зосей цветы. Вроде бы как всегда, доча с детства таскала в дом пестрые и душистые веники, а вроде бы по-другому. Богдан нахмурился. — Этот вот белый цветок, он не опасный? Помнишь, наш знахарь вроде бы про такой сказывал. — Дудник-то? Нет, он наоборот, лекарственный. Мне Раджи объяснил, что знахарь наш скорее всего имел в виду болиголов или цикуту. — А окромя дудника в твоем лесу больше ничего не растет? — усмехнулся Богдан. Он понял, что не так с букетом: в нем был единственный цветок в окружении разных листьев. — Конечно, не растет, остальное кони сжевали. Видал, какие бока у моей кобылы? — Зося плеснула кваса себе и отцу и плюхнулась на лавку первая. — А вообще Раджи любит чудные букеты составлять. Мне нравится, вот и сама пробую. И Богдан понял, что еще растревожило нынче его сердце. — Раджи, Раджи… Чего заладила? Других товарищей у тебя нету? — Мы с ним славно сработались, — пожала плечами Зося. — На заданиях легко договариваемся, как что делать вместе в лагере — тоже нескучно. — На заданиях добро, верю. А в лагере тебе не след с ним дружить. — Почему это? — Потому. Сама знаешь, он тебя дурному научит. — Дурному? — ахнула Зося. — Раджи хороший! Он лечить умеет, знает много, мир повидал. Умный, добрый, со всеми нами ласковый. — С господином своим тоже ласковый был, — угрюмо ответил Богдан. — Такой ласковый, что аж отравил. Он хотел отомстить, вот и все. — Другой мести, кроме как под хозяина лечь, не выдумал? И тебя тому же научит? Девка он бесстыжая, твой Раджи. Зося отодвинула в сторону кружку, скрестила руки и глянула… ой, не как дозволено! Со строгостью. Заговорила медленно: — Выходит, и у тебя так же… Любимая жена твоя женщиной была, ребенок, вон, с косой, а слово «девка» для тебя до сих пор ругательство? Богдан скрипнул зубами. Сказал с неохотой: — Ишь! Умная ты стала, уроки в вашем лагере учишь? Отец твой всю жизнь без уроков, грамоте сам кое-как выучился, а ты его словом попрекаешь… Но по справедливости. Только вот уберу я это слово, и что, стыд у твоего Раджи появится? — Ну какие упреки, что ты в самом деле! Я тебе просто напомнила. А стыд у Раджи… — Зося глянула будто бы внутрь себя, взгляд затуманился, брови поднялись вверх. Потом вдруг прыснула: — Нет уж, с моралью Раджи не шибко дружит. Но разве плохо? Поступает-то он хорошо. — Ноги раздвигать перед кем попало — это вот у тебя хорошо?! — крикнул Богдан. Вскочил, навис над дочкой: — И ты под богачей подкладываться будешь? Зося тоже встала да как ответила: — Коли батя прикажет, так и сделаю! Богдан поначалу даже не уразумел, что произошло. Лишь почуял, что загорелась его ладонь — и увидел красное пятно на щеке Зоси. А потом понял: он ударил своего ребенка. Впервые в жизни он ударил свою единственную дочу. Которая не разревелась, не обиделась, но посмотрела на него, прищурив зеленые — как у него самого — глаза. — Напоминаю тебе, товарищ Богдан, что рукоприкладство запрещено обоими уставами, и Фёна, и «Детей ветра». Ты позабыл об том, наверное? Значит, сейчас, — Зося ткнула пальцем в щеку, — я никому не скажу. Но в другой раз, обещаю тебе, молчать не стану. Она схватила с лавки свою стеганку и вышла прочь из хаты. Товарищ Богдан… Не отец, не батя. Выходит, батя нынче у нее там, в лагере? В лагере Фёна Кахал нырнул в землянку, где жил Раджи. Там же он хранил те снадобья, которыми позволял пользоваться в свое отсутствие. Где он прятал запретные травы, не знал никто — как ни одна душа не смогла бы найти тайный склад в лаборатории Рашида. В общем, яблоко от яблоньки… Но сегодня Кахала интересовали не болиголов с цикутой, а куда более прозаическое средство от живота, ибо негоже было с музыкой в требухе выезжать на дело. В эту землянку он не заглядывал с неделю что ли, поэтому на миг замер. Требуха опустела, сердце прыгнуло к горлу. Лежанка, на которой когда-то спал Генрик, вновь была заправлена. Да не простой небеленой тканью, а вышитым покрывалом. Диковинное покрывало, и бочонок меда, и варенье, и свечи, и плетеный оберег, и еще ворох домашних мелочей привез с собой в лагерь новый член отряда, сын бортника Некрас. Да, того самого бортника, у которого по осени молодые фёны сперли медовуху. Кахал вздохнул, прогоняя грусть, нарыл в закромах Раджи нужный мешочек и вышел наружу. Там ржали. Скромно — Вторак, громко — Лешек, даром что уже вполне бодро шароебился по лагерю с почти здоровой ногой, и смущенно — Иржи. Последний вдобавок оправдывался: — Ну парни, ну ей-ей же я не нарочно! Рябой узор на кувшине сам рисуется, я тут не при чем, ну случайно! Лешек хлопнул его по плечу и подмигнул с причмоком: — Само собой, друг милый, голая красавица у тебя вышла чисто по случайности. Вторак забрал себе кувшин и любовно погладил рябой бок: — Эх, все землянки за него в карты играть зачнут, мол, кому пользоваться! Это вот Вторак очень верно подметил. Обварная керамика Иржи и без того нравилась фёнам, каждую мисочку на продажу от сердца отрывали, а за эдакое чудо с обнаженной натурой точно передрались бы. Кабы не устав. Кахал подошел к парням поближе, чтобы рассмотреть узор, и тут понял: что-то не так. Ну да, ржали над кувшином трое. Только возле костра сидело четверо! Некрас чинил уздечку Мурки и не обращал ни малейшего внимания на балаган у него под боком, а его командир вспоминал: за все время знакомства он хоть раз слышал смех этого парня? — Эй, Некрас, — докопался до товарища Лешек, — а как тебе сие произведение искусства? Или ты не по девочкам? Кахал пришел на выручку покрасневшему новобранцу: — Лешек, о чем ты вообще говоришь! Какая связь между искусством и сексуальными предпочтениями? — Никакой, — живо согласился наглец. — Зато Некрас, вон, теперь что маков цвет. — Зацветешь тут с вами. Нет бы рассказали сначала, как такие кувшины делаются, а уж потом про эти… пристрастия. Батя, ну глянь, заменил я ремень-то, но по совести надо к шорнику. — Сойдет, — Кахал забрал из рук подчиненного уздечку. — Мы в мыле вроде скакать не собираемся. Нарыл? — это уже Горану, который вышел из их землянки. Любовник протянул ему план одного замка, зарисованный по случаю, и повернулся к Иржи: — Ты с голыми кувшинами вроде закончил? Сможешь навести порядок в наших бумагах? У нас там леший ногу сломит, а сами мы когда доберемся. Парни все разом посерьезнели. Нет, они знали, что командир и его помощник едут не к медведю в пасть, а на сравнительно спокойное дело. Ну и что, что прямо в замке барона? Но все-таки приуныли. Кахал наконец выпил то, что добыл в запасах Раджи, и успокоил своих бойцов: — Ну, выше голову, засранцы! Замок барончика — не королевские хоромы в Йотунштадте, из которых я, между прочим, выбрался. Итак, мы с Гораном по коням. В наше отсутствие за старшего Иржи. Когда вернется Раджи, пускай посмотрит Лешека и решит, можно ли ему подежурить один раз. Некрас, Вторак, с вас проверка нашего хозяйства, прежде всего копытного. Выясняете, чего не хватает, что докупить надо срочно, что послезавтра. А! Если Уве скажет, что сестра его родила, отпускайте счастливого дядьку домой дня на три-четыре. Все, ребята, не скучайте! Выехали они выручать из передряги пятерых поборников справедливости из Брудердорфа. Так вышло, что у их барона женился не только горячо любимый, но и единственный сын, надежда славного рода. В честь сего радостного события крестьян обложили новым побором, соразмерным любви родителя. Крестьяне грустили, но отдавали сборщикам податей что требовалось: и монетой, и натурой. Только вот пятеро парней из Брудердорфа совсем не желали радоваться вместе со своим бароном. Приняли они на грудь для храбрости да и напали на сборщика податей. Не догадавшись во хмелю разработать хоть сколь-нибудь сносный план. Их, немного повозившись, переловили, повязали и бросили в тюрьму замка. По обычаю в честь свадьбы смягчали приговоры, и горемыкам грозило вполне переносимое количество ударов кнутом. Однако милосердие барона было широким, по мелочам не разменивалось. Не снисходило, так сказать, до отдельных людей. И если трое здоровых ребят могли бы пережить кнут, то еще двоим грозило тяжелое увечье или даже смерть. По крайней мере, так говорил лекарь из Брудердорфа, которого Фён поддерживал после памятной беседы на похоронах Петера. Поэтому теперь Кахал и Горан ехали в замок барона, чтобы проникнуть туда потихоньку в одной из подвод с добром и вытащить из-под кнута всех пятерых горе-воинов. Мурка и Мышка ровно рысили бок о бок, а их хозяева по очереди изучали план замка и прикидывали, как же быть. Побег из каменных стен, подъемного моста и рва с водой казался задачей трудной, но выполнимой; однако что делать дальше? Ну сбегут парни сегодня, так завтра или через месяц их вновь сыщут в родной деревне, еще и добавят за побег. Конечно, оставался вариант скрыть их точно так же, как Фён уводил из официального мира живых всех своих крепостных бойцов и еще одного подопечного. Но пятерых сразу… Куда их девать? Да и обменяют ли они здоровые спины на разлуку с родными? Значит, нужно было, чтобы их освободил сам барон. Но как его заставить? Шантаж, который сошел Кахалу с рук в случае с мелким городским чинушей и мелким же воришкой Отто, не годился для переговоров с довольно зубастым феодалом. На подкуп у них не хватило бы денег, да и опять же, не хотелось привлекать излишнего внимания к Фёну. А что если угрозой или лаской привлечь на свою сторону кого помельче? Например, лекаря барона или тамошнего жреца… Договорив до этой смутной мысли, смолкли оба, задумались. Вдруг Горан сказал: — Сдается мне, ты не из-за стоящей идеи сейчас лыбишься. Кахал возмутился: — То есть ты считаешь, что полапать тебя на подводе под рогожей — недостаточно блестящая идея? В Краю Курганов Раджи потянул за повод и вытащил морду Грозного из орешника. Зося прыснула: — Ты даже моргнуть не можешь, как твой богатырь сразу в кусты да закусывать? Эх, не повезло! — и она покрутила своими свободными руками, ведьма вредная. Ее собственный повод лежал на шее кобылы, которая даже не пыталась свернуть с тропинки. — Это еще что! — Раджи принял вызов, приосанился. — Однажды Грозный с галопа нырнул в траву, но твой покорный слуга удержался в седле. — А зато вот я!.. Нет, погоди, сходу не вспоминается. Но я вспомню, чем прихвастнуть, — Зося погрозила ему пальцем, но улыбка у нее вышла не привычно шкодливой, а грустной. — Не вспоминается, потому что мысли заняты чем-то более серьезным? Ты сама не своя с тех пор, как вернулась из Дебрянки. Прости, если я сую нос не в свое дело, но… если ты пожелаешь, я выслушаю. — Ну… До тайника вроде бы успею рассказать. Я с отцом поссорилась. Крепко. Ты догадался, да? Раджи протянул руку подруге, впрочем, второй рукой предусмотрительно подобрав повод. — Я тоже места себе не находил после размолвки с Рашидом. Еще в Вержбе. И что за кошка между вами пробежала? — Не кошка пробежала, а змеюка проползла, — рассмеялась Зося. Потом пожала его руку, будто успокаивая, объяснила: — Ты уж не серчай за правду, сам назвался груздем. Вроде как поругались мы из-за тебя, отцу не нравится наша с тобой дружба. Ну… Из-за Габриэля. — Само собой. Что я, не будучи воином, с девятнадцати лет умею убивать — это никого не волнует. А вот что я с ним переспал — о, как можно? Знаешь, меня немного утомило чувствовать себя виноватым за то, в чем я не нахожу вины. Виноватым перед Рашидом, перед Богданом, перед Вишвамитрой, Йоном… — Раджи выдохнул. — Прости, я перебил тебя. А ведь твои отношения с отцом пострадали из-за меня. — Поводом был ты, а так... — Зося качнула головой. — Он ведь еще с весеннего Совета понурый ходит. Зимой в боевой отряд отпустил меня с гордостью, а теперь что? Вот что ему в нашей жизни не по нраву? Вроде не жаловался, когда Лешек и Вилли у него учились, а ведь они даже Вторака один раз из себя вывели… Раджи задумался. Богдана он видел всего лишь однажды, о его отношениях с дочерью и о его характере знал в основном с чужих слов. Гипотезы строить было делом неблагодарным. — Зося, ты можешь пересказать мне вашу ссору? Если это, конечно, не слишком. — Кое-что могу. Но вон уж тайник скоро, давай после него? В дупле они обнаружили послание. Этот шифр использовали особенно близкие к организации сторонники. Однако разве здесь жил кто-то из них, кроме ослепшей знахарки? Раджи слышал от отца всяческие похвалы мужественной и мудрой женщине, но грамотой она не владела. И тут он сообразил: Отто. Сын знахарки, которого Кахал гонял за карты, а потом срочно вместе с Иржи, Бертом, Гансом и тогда еще живым Генриком спасал от приятелей из притона. Они разыграли гибель Отто, и с тех пор он прятался у надежных людей, набирался ума-разума. За лето на воле он очень изменился. Посерьезнел, и Кахал позволил ему изредка и со всеми предосторожностями навещать родных. Наверное, именно теперь он заглянул к маме и сестрам, а заодно сыскал какое-то дело для Фёна. — Ну точно Отто, — сказала вслух Зося. — Пошли, полюбуемся на наш судебный пример? Раджи улыбнулся. Случай незадачливого игрока был отличной иллюстрацией к их идее, что нельзя подходить к наказанию формально. Да, Отто ослушался Кахала, не порвал в одночасье с притоном. Потом фёны потратили уйму сил, чтобы обеспечить безопасность и ему, и его семье. Тут не то что судья — обычный семейный совет присудил бы ему столько розг, что он месяц ел бы кашу пешком. Но Кахал решил иначе: если уговоры, угрозы и даже легкий пинок по заду не привели юношу в чувство, то стоит зайти с другой стороны. Дать ему возможность стать другим. Тем более что потенциал у него был. Он ведь не ради азарта или выпивки пытался подзаработать в игре, а ради своей мамы и младших сестренок. В деревне, где жила знахарка, сторонница «Детей ветра» Отто места себе не находил. Он прокрался в родной дом давеча поздним вечером и сразу же, как узнал о маминой беде, отнес записку в тайник Фёна. А толку? Неужто до полудня они успеют и найти ее, и придумать, как помочь? В полдень должны были судить Эльзу, мамину племянницу и его двоюродную сестру. Ее лет пять назад выдали замуж, по сговору, а не по любви. Вроде бы что за диво? Стерпится-слюбится, все так живут. Но мужик Эльзе достался гадкий. Иные говаривали, мол, чего, красавица, глядишь невесело? Муж пьет в меру, колотит изредка, а что словами крепкими потчует — так тю! Нашла из-за чего горевать. Однако ж Отто с этим не соглашался и очень хорошо понимал сестрицу. В его-то собственной семье было заведено иначе. Любили друг друга, уважали, друг к другу ластились. А тут… Ну, все бы ничего, родила бы Эльза дитятю и отвела бы с ним душу, но вот напасть, за столько лет она так и не понесла. А давеча сестрин муж вернулся из долгой отлучки и приволок жену за косу к маме, мол, слепая ты али нет, но вытрави чужой приплод из утробы! Поди, нашипел ему кто из его семьи. Мама, конечно, отказалась и послала дочек к жрецу и старосте за подмогою, чтобы не позволили они рогатому скоту выбить ребенка из жены самостоятельно. Сестрицу не тронули, однако за измену полагался суд, и оскорбленный муж собирался требовать не обычного позорного столба и недели в заточении, а палок. Переживет ли Эльза палки? И коли переживет, не потеряет ли долгожданного ребенка? Отто боялся за сестренку и очень сочувствовал ей. Он с детства наблюдал работу мамы, когда она еще была зрячая. И как мучились женщины, которые приходили к ней с выкидышами, тоже посмотрел достаточно. Потому он и не находил себе места. Успеют ли фёны? Ведь если нет… Он сам не имел права высовывать нос из хаты, а даже если бы имел? Ну что он сделал бы? Оставалось надеяться на маму. На то, что ее слово знахарки на суде будет весить поболе, чем вопли мужа Эльзы. Вдруг на заднем дворе что-то зашуршало. — Сынок, — мама сжала его руку. — Не посмотришь, кто там? Может, лиса? «А может, мои?» — подумал Отто и подбежал к двери. Стукнул условно — и услышал в ответ тоже особый фёновский стук. Когда он увидел гостей, то и обрадовался, и загрустил. — Отто? — улыбнулась ему невысокая светленькая девчушка и протянула руку. — Кахал подробно тебя описал. Я Зося, а это — Раджи, — и она кивнул на смуглого тонкого парня, по лицу так почти ребенка. Отто, конечно, пожал фёнам руки, а про себя подумал с горечью: ну что сделает эта пара против деревенского суда? В Краю Курганов, в замке барона Под рогожей успели больше, чем планировали, но много меньше, чем Горану хотелось бы. Голова кружилась от запаха яблок на подводе и от желанного тела рядом, а чувство близкой опасности делало его и вовсе пьяным. Увы, едва они протряслись через замковый мост, о ласках на ближайшие часы, а то и сутки пришлось позабыть. Во дворе замка было настоящее светопреставление. Плотники сколачивали столы и лавки, верещали поросята, музыканты настраивались друг на друга посредством рифмованной брани и метафорических тумаков, барон раздавал своей челяди тумаки вполне материальные, все что-то куда-то тащили, переставляли, рассыпали, собирали, ворота со скрежетом пропускали новые подводы. Горан и Кахал вполне вписывались в эту пеструю толпу. Горан — в роли самого себя, то есть кузнеца, а Кахал смахивал на менестреля. Но для начала они спрятались за душистыми винными бочками, чтобы сопоставить план замка с замком в действительности. Без труда нашли погреба, конюшни, тюрьму, оружейную, кузню и прочее, так, на всякий случай. Прежде всего их интересовал донжон, а вернее, одно-единственное в нем помещение. Наконец, они поняли, куда и как идти. До двери на лестницу для прислуги было шагов пятьдесят, и в их задачу входило просто не столкнуться на пути с тем, кто посмел бы их остановить. Кахал вальяжной походкой двинулся первым. Горану захотелось придушить любовника: во-первых, за обольстительно наглый вид, во-вторых, за не менее наглый поступок — он сумел по дороге стянуть несколько пирожков с блюда возле музыкантов. Сам Горан тоже добрался до двери без приключений. Он удачно прошел сквозь толпу крестьян, ни один из которых не стал бы задирать свободного мастера. По лестнице для прислуги они добрались до помещения, которое, как они надеялись, меньше всего занимало семью барона и его гостей во время подготовки к свадьбе. И правда: высокая резная дверь скрипнула так, словно ее открывали примерно никогда. — Эх, пылища, — вздохнул Горан, поглядев на ближайший к нему стол с книгами. Замковая библиотека явно не пользовалась популярностью. — А батюшка барона нынешнего, кажется, уважал буковки, — ответил Кахал. Подошел ближе к окну, чтобы впустить хоть немного света, и внимательно посмотрел на книжные полки. — С год что ли этой пыли? Ну да, старик скончался примерно год назад. Они шагнули друг к другу и встретились в тоненьком лучике света. Просторная комната, некогда любимая и ухоженная, теперь пахла старостью и даже плесенью. Книги, книги, целые ряды сокровищ, которые и «Дети ветра», и фёны, и грамотные крестьяне не только хранили бы бережно, но и вдумчиво бы читали. Но и теперь, запертые в своей затхлой тюрьме, книги очаровывали Горана, а его любовник жался к нему всем своим горячим телом, щекотал дыханием шею… — Котенок, мы же не успеем, — прошептал Горан, попутно целуя светлую прядку над ухом. Кахал пихнул его к ближайшему столу: — Успеем. Мы быстро и эффективно. — Это как это? — Вот так, — Кахал сунул ему в руки книгу и стек на пол. — Просматриваешь на наличие любых легенд, которые помогут нам свернуть барона на путь милосердия, а я пока тебе отсасываю. Потом меняемся. Согласен? — У меня, конечно, большой выбор, когда ты уже на коленях.