Дети ветра

… все выстрадала и брела сквозь черную чащу, искала за ее пределами бескрайнюю ясность, пока в самих себе только и в своем пылу, телом к телу, в битве рук и губ, не сыскали мало-помалу долгий тоннель, скажем, жизни, которая их съединила, замкнула в одном пути, пугливых, раненых, под приглядом леса, не спускавшего с них свирепых глаз, пока не стали тонуть в радости, вобрав в себя весь вес земли. Пабло Неруда

В деревне Дебрянка, в начале осени года 1207-го Рашид сидел за столом, ожидая, пока Богдан закончит свои дела, и озадаченно смотрел на букет в кувшине. Даже если бы он созерцал его не здесь, в Дебрянке, он все равно угадал бы автора. Своенравные колючки лопуха, универсальный зверобой, малиновый клевер, не только яркий, но и полезный, вездесущий мятлик — все эти растения говорили о Зосе, прежде всего о ее фёновской сути. Но что среди них позабыла мята? Бледно-лиловые лепестки гармонировали с прочими цветами, да и листья были будто бы на месте, но все же казались отдельным посланием. О чем? Или о ком? Знала ли Зося, что Раджи с детства обожал мяту? Раджи наматывает на палец локон и рассказывает отцу, как убеждал Кахала отправлять его на задания вместе с Зосей. — Выходит, ты обводил вокруг пальца своего командира? — смеется Рашид. — Нет, что ты! Я каждый раз предлагал ему хорошие решения. Кахал не пропустил бы лжи, он поддается моим чарам лишь до тех пор, пока сам этого хочет. — Твое самомнение прелестно, ребенок, и очень к тебе к лицу. Итак, ты влюблен, ты беседовал с отцом своей избранницы, ты сделал все для того, чтобы проводить с ней как можно больше времени… и вы, судя по всему, еще не пара. Нахальную улыбку словно бы сдувает с губ Раджи отрезвляющий холодный ветер. — Видишь ли, папа, я ведь не уверен, что нравлюсь ей не только как друг. — Ты можешь открыть ей свое сердце и услышать ее ответ, — шутливо советует Рашид. И по удивленно распахнутым медовым глазам сына понимает, что то была не шутка. Что хладнокровный убийца Габриэля, изворотливый лекарь из Вержбы и подпольщик с более чем полугодовым стажем действительно не умеет делать некоторые вещи. Однако эту гипотезу лучше все-таки перепроверить. — Ребенок, откуда тебе известно о том, как твои чары действуют на Кахала? — После моего испытания у нас был непростой и прекрасный разговор, и он сам сказал мне об этом. — Своими ближайшими друзьями в отряде, помимо Зоси и командира, ты назвал Горана и Ганса. Они тоже сами заявили тебе о своем дружеском расположении? — Как ты догадался? — искренне недоумевает Раджи. Рашид сжимает плечи своего сына и со всей серьезностью сообщает ему: — Солнце мое. Вовсе не обязательно каждый раз искать длину гипотенузы по катетам треугольника. Иногда ее можно просто измерить. Иногда ты можешь просто сказать о своих чувствах и спросить о чужих. Итак, Раджи полюбил Зосю, а Зося в свой букет включила мяту. Случайно? Или она испытывала к своему другу отнюдь не только дружескую нежность? — Вот сразу видать травника, — прогудел Богдан и сел напротив него с миской оладий, которые пахли до неприличия вкусно; их создала та же рука, что поставила в кувшин цветы. — Загляделся ты на эту охапку! — Боюсь разочаровать тебя, друг мой, — покачал головой Рашид. — Сейчас меня занимали не столько противовоспалительные свойства зверобоя, сколько поэтический смысл композиции. Что хотела поведать тебе дочь? Впрочем, покорно прошу простить меня, если мой вопрос неуместен. И без того суровое лицо Богдана сделалось настолько мрачным, что Рашид испугался и торопливо спросил: — Случилось что-то дурное? — Да как поглядеть… А, рассудишь сам. Про видения наших чародеек на соботки слыхал? Про клевер горящий и прочее. Ну вот он, клевер. И репей вот упрямый. Как уж тут не понять, что хотела сказать мне Зося. Говорит, мол, все знаю, а из подполья никуда не уйду. А еще зверобой. Мало я смыслю в лекарском деле, да на своем опыте выучил: сильная трава, от многих хворей спасает. А кто у фёнов главный по всяким хворям? Сын твой, как не понять. Рашид осторожно заметил: — То, что твоя дочь связала свою жизнь с политикой, для тебя не новость еще с бунтов. Значит, тебя печалит их с Раджи дружба? — Не любезничай. Мы в бунтах с тобой не один пуд соли съели, неча в кошки-мышки играть. Сам знаешь, не сегодня-завтра быть им поближе, чем друзьями. — Твоя правда, ни к чему нам притворство. И ты не обязан скрывать передо мной, что не в восторге от выбора своей дочери. Для меня мой сын — лучший из людей, а ты его терпишь только из-за общего дела. Богдан усмехнулся: — Он славный парень. Мне в диковинку называть такого человека славным, но не то меня печалит, — его глаза вновь сделались сумрачными, как зелень мирта. — Тебе первому открою. Зося хочет промолчать, а я не могу. Ждет нас новый суд. Я ударил свою дочь, Рашид. Поругались мы, и я ударил. Рашид опустил взгляд на свои пальцы. Минувшей зимой от непереносимой боли он вновь стал чудовищем и разодрал руку своего сына от плеча до запястья, но его никто не осудил бы, даже если бы устав существовал уже тогда. Зося и Раджи, невинная и падший, все-таки подняли на Совете важный вопрос: в чем смысл наказания? Рашида, безумного из-за потери младшего ребенка, наказывать было не за что. А Богдана? Он крепко любил свое единственное дитя, он наверняка признал свою ошибку уже в следующий миг после содеянного и больше ее не повторит. Так в чем был смысл обсуждать это с товарищами? Именно. С товарищами. С которыми вместе отнюдь не формальности ради запрещали рукоприкладства, которые не обидят, не унизят, от которых нечего скрывать. Рашид мысленно расцвел, осознав парадокс: пугающий в своей строгости устав на самом деле давал им всем свободу. И он с легким сердцем, коего, впрочем, не было, ответил Богдану: — Хорошо, если позволишь, я сообщу в первую очередь Кахалу, Зося все-таки его подчиненная. Уже завтра, я как раз собирался к фёнам в гости. В лагере Фёна Вторак сладко поспал после задания и выполз из землянки, когда солнышко уже покидало их ельник. Напоследок оно подмешало к желтому своему цвету сок черники да малины, а потом ушло на покой и оставило осенний холодок. Эх, отцвели свое летние ночки! Втораку тяжко давались поздние дежурства, но в тепле да под всякие шепотки-посвисты в лесу он еще держался. А что делать в стылой осенней тишине? Однако нынче он решил не грустить. На дежурство его никто не дернет, и у костра, опять же, горячо. Парни спорили и даже пихали друг друга в шутку, пытались чего-то поделить. Ага! Иржи тянул из рук Ганса книгу и смеялся: — Отдай, я лучше почитаю. Ты опять свои любимые серьезные стихи откроешь, и мы тут в сопли! Отдай, иногда всем, а не только Вилли и Лешеку, подурковать охота! — Убери лапищи, я первый нашел! — Ганс вцепился в книжку настырнее клеща. — И вообще, не серьезные, а как раз про Вилли. — Да иди ты! — хором откликнулись неразлучники. Втораку дюже любопытно стало, как это в книжке — и про Вилли? Тут же бухнулись на землю Некрас, Зося и Отто, который жил с ними почти седмицу. Ганс зашуршал страницами, искал, чего ему надо. Ох, быстро зашуршал! Ровно буковки у него сами собою в слова складывались. Наконец зажал пальцем страницу, состроил очень важную морду и начал читать. Не шибко быстро, не как Иржи, вон, или Зося, но все равно гладко, заслушаешься. Беспутный, буйный Вилли Поехал на базар. Продать хотел он скрипку, Купить другой товар. Но, скрипку продавая, Заплакал он над ней. Беспутный, буйный Вилли, Вернись домой скорей!* — Это когда ж вы видали у меня скрипку? — возмутился Вилли. — У меня ж во! — он достал из-за пояса свою жалейку и сыграл на ней начало бойкой песенки. Лешек заглянул через плечо Ганса в книжку, и они уже вдвоем под скрип жалейки спели стихи. А концовку со второго раза так и вовсе проорали всей оравой: Сидит за стойкой Вилли В компании друзей. Беспутный, буйный Вилли, Вернись ко мне скорей!* — Ну! — Ганс подмигнул Иржи и отдал ему книгу. — Неужто ты отыскал тут что-нибудь позубастее? — А если да? Слушайте, только имейте в виду: герцогиня и граф — знатные люди в Лимерии, вроде наших баронов. Этот поэт, Роберт Бернс, оттуда родом, как и батя. Итак! У него — герцогиня знакомая, Пообедал он с графом на днях… Но осталось собой насекомое, Побывав в королевских кудрях.* Поначалу все молчали. Потом прыснула Зося, за ней захохотал Отто, заулыбался Некрас, развеселились остальные парни. Только Вторак недоумевал, что же тут смешного? Лешек хлопнул Иржи по плечу: — Ай, спасибо, ай, подбросил идею! Ребят, это ж всего… сколько, четыре строчки? Это ж какой простор для творчества! И вовсе не обязательно много языком молоть, чтобы такое-разэдакое вышло. Зося подперла щеку рукой: — Ты? Добровольно не молоть языком? Товарищи радовались, все поняли что-то, а Втораку стало грустно. Опять его котелок плоше прочих варит… Но все-таки он спросил: — Ребят, объясните, а почему насекомое? Ответил Иржи: — Ну смотри, каких насекомых можно выловить в своих волосах? — Вшей. Только они не смешные. Помните, Рашид сказывал? Может, как раз от них бывает это… лихорадка такая… — Тиф? — помогла Зося. — Он, верно! Иржи кивнул: — Согласен с тобой, буквально над вшами смеяться нечего, они и без тифа та еще дрянь. Но здесь у нас не прямой смысл, а троп. Помнишь, батя нам объяснял? Здесь насекомое — это всякий человечишка, который подлизывается к барам. Он-то, бедолага, мнит себя ого-го, если знаком аж с самим королем! А на деле — так, вошь мелкая, тьфу, и смотреть не на что. Вторак улыбнулся: — Теперь понял. А про себя задумался. Понять-то он понял, и стихи, что первый, что второй, умные, складные, вон, всем пришлись по душе. Но ему самому нравились другие слова. Такие, чтобы увидеть, почувствовать можно было, чтобы с дивными картинками, звуками, солнышком горячим или ветром кусачим. Интересно, у этого поэта такие сыщутся? Вторак протянул руку к книге: — Дайте-ка и я пошукаю чего, а? Только быстро не получится. Лешек фыркнул: — Мы ж разве куда спешим? Вроде батя с Гораном в гости к барону не планировали, книги-то возвращать. Зося вздохнула. Надо бы помочь Втораку, тем более что она уже успела не прочитать, так пролистать весь томик стихов. Но сегодня из нее был так себе товарищ. Может, кто другой выручит? Ганс спас положение, предложил подсобить другу, и они сели поближе к костру. Ее же саму чем ближе к ночи, тем сильнее волновали отнюдь не стихи. Зося привыкла выезжать на задания с Раджи, но в последние дней десять они работали порознь. Пока она была на подхвате у Кахала с испытанием для Отто, Раджи уехал вместе с Гораном. Он вернулся — а она вместе с Гансом уже следила за парнишкой, которого Йон хотел взять к себе в приют. Потом заглянула в Дебрянку, сегодня прискакала домой и узнала, что Уве с Бертом забрали Раджи в Сенное. Обычно их родная деревня обходилась без посторонних лекарей, ведь там жил Янек. Однако сейчас Янек слег со всем семейством, неопасно вовсе, но как бы он, больной, осматривал недавно родившую сестру Уве? И вроде бы работа Раджи была спокойной, а Зося места себе не находила. Она привыкла к тому, что они всегда рядом, привыкла неторопливо размышлять: что делать со своими чувствами? Конечно, отец воспитал Зосю, как воспитывали всех девушек в Дебрянке, мол, не смей ластиться к парню первой. Но годы дружбы с «Детьми ветра» и месяцы в рядах Фёна почти полностью выдули из ее головы девичью стыдливость, да и Раджи явно не походил на мужчину, которого возмутит признание влюбленной. Но ее смущало прошлое друга. Он легко поделился историей с Габриэлем, только кто ж разберет, что у этого притворщика на сердце? Первые ласки в своей жизни он познал в постели ненавистного хозяина. Как это повлияло на него? Вдруг ему будет неприятно вновь ощутить себя желанным, или он поймет неправильно, или что угодно еще… Зося смущалась, наблюдала и тянула время. Дотянула! За десять дней вдали от Раджи она на все лады прокляла свою нерешительность, она пообещала себе, что поговорит с ним сразу же, как увидятся, а в сердце скреблось отчаянное: если увидятся. Задумавшись, она не заметила, что к ней подошли, и вздрогнула от голоса командира: — Ты чего нос повесила? Все с твоим напарником в порядке, явится пред твои зеленые очи если не сегодня, то завтра к обеду точно. — Добрый ты, бать, так бы и треснула! — огрызнулась Зося. Это что ж, ей еще целую ночь маяться? — Вот кстати о треснуть, — Кахал поморщился и посмотрел на Рашида. Интересно, когда он успел прийти, нежить коварная? — Здравствуй, милая, — Рашид взял ее за руки и поцеловал в щеку, но сегодня Зосю окончательно добило привычное приветствие. Теперь ее обнимал не просто старый друг, а отец любимого человека. — Здравствуй-здравствуй. Ну и как связаны ты и треснуть? — М-м-м… Видишь ли, я к вам прямиком из Дебрянки. Твой отец требует суда над собой. За то, что дал тебе пощечину. Зося! Они удержали ее в четыре руки. Рашид мягко сжал ее запястье, чтобы посчитать пульс, а Кахал притянул к себе и зашептал торопливо: — Не бойся, маленькая, ну что ты! Никто твоего отца не обидит, никто его и пальцем не тронет, какой суд? Да, он поступил хреново, но уже сам себя сожрал за это время. Поговорим с ним по-дружески, только и всего. Ты согласна? Зося кивнула и ткнулась носом в плечо командира. Исполосованная спина Генрика, его слезы на ее ладонях, его мертвое лицо… Она понимала, что за пощечину Богдана не осудят на плеть, но поди сразу объясни это сердцу. — Милая, — Рашид погладил ее по голове. — Я слышу коней и различаю копыта Грозного. Пойдем встречать ребят? Если меня не подводит память, вместе с ними тремя получится, что сегодня все дома? Этим свежим осенним вечером все фёны были дома. Из землянки вышел отоспавшийся Горан, Вторак и Ганс отложили книгу, Отто не без сожаления оставил знаменитый голый кувшин из обварной керамики, подтянулись Иржи, Некрас, Вилли, Лешек, а с другой стороны Кахал, Зося и Рашид. Уве, Берт и Раджи приветствовали товарищей с видом триумфаторов. — Докладываю! — Уве спрыгнул на землю и бросил поводья Иржи. — Сестренка моя идет на поправку, с племянником все хорошо, они вам кланяются, а мама напекла пирогов. — Да и моя семья кое-чего передает, — добавил Берт, спешившись и хлопнув по переметной сумке. — И прочее Сенное тоже, — улыбнулся Раджи. — Вы не представляете, сколько гостинцев мы привезли! Что касается Янека, Дагмары и Искры, то они, конечно, чихают, но по большей части на княжескую и королевскую власть. А если серьезно, то дня три-четыре, и наши друзья встанут на ноги. Кахал придержал Грозного за повод и заглянул в сумку. Выглянул он с неприлично плотоядным оскалом. — Ну что, обормоты! Сейчас наши добытчики топают смахивать пыль и мять бока тем, с кем давно не виделись, можно в любом порядке. В это время Иржи и… и… и Отто обхаживают лошадей, остальные потрошим сумки и готовим пир горой. Потом собираемся все у костра и празднуем. Без повода. Сколько угодно, как угодно, хоть до утра, мы заслужили передышку. Это приказ, так что ша, выполнять! — Брат мой, какое счастье, что я подчиняюсь непосредственно не тебе и не обязан выполнять твои приказы. В отличие от твоих проклятых небом подчиненных, — томно протянул Рашид. — Я не понял, а ты что, правда можешь мне отказать? — Не могу! Не могу ни тебе и никому из моих близких, чем все вы бессовестно пользуетесь! — Рашид оттеснил Кахала от Грозного, обнял сына и одной рукой запросто снял поклажу, к которой примеривались уже минимум двое фёнов. — Что бы вы делали без нави? Иржи и Отто увели коней, фёны и их манерный гость потащили сумки к костру, и Зося наконец смогла шагнуть навстречу Раджи. Она хотела для начала лишь поздороваться, но как-то так вышло, что они обнялись — и попали в незримый кокон. Лагерь Фёна был не тем местом, где всегда легко уединиться, особенно в скверную погоду. Поэтому бойцы постепенно научились замечать тех, кто искал личных разговоров или же одиночества, и словно бы обтекать их, не задевая ни вопросами, ни суетой. Сейчас волны фёновской кипучей жизни разбивались о прочный прозрачный кокон вокруг Зоси и Раджи. Зося чувствовала лишь силу рук своего друга и осенний горьковатый запах его кожи, слышала только его дыхание и не видела ничего, кроме тьмы его локонов и елового сумрака вокруг. — Я скучал, — прошептал Раджи и поцеловал ее в щеку. Зося прижалась к нему еще крепче, вытянулась на цыпочках, показывая, что маловато ей нынче дружеского поцелуя. Ну же, поймет? Ведь задышал чаще, и сердце забухало в его груди, такой крепкой и слишком, слишком одетой. Раджи тронул губами ее ухо — и в ответ на тихий стон лизнул. И поцеловал в шею. Сначала невесомо, а потом так, что у Зоси подкосились ноги. Ах вот откуда у Горана на шее синяк! Вот как они появляются! Она захотела ответить тем же — и тут в животе у любимого громко, настойчиво заурчало. Оба прыснули. Чуть отодвинулись друг от друга и заулыбались. — Беги уже, скидывай с себя пыльную одежу и закидывай в себя харчи! — Зося ткнула кулачком в заманчиво упругие мышцы. — А чистую одежду закидывать на себя не надо? — подмигнул ей Раджи и отчаянно покраснел. Собственно, Зося очень даже понимала его смущение и ответила, тоже в ужасе от своей наглости: — Я-то не против, если ты голышом побегаешь по лагерю, да замерзнешь ведь! Ну и Лешек с Вилли до смерти тебя зашутят. После возвращения фёнов из Сенного прошло не более часа, а пир горой у костра уже радовал глаза и носы. Здесь были пироги с картошкой, капустой и ревенем, курица, запеченная с репой, ржаной хлеб, душистый сбитень, румяные яблочки, даже сыр — словом, все, чего не пожалели для них товарищи из «Детей ветра» и крестьяне. Фёны уписывали угощение за обе щеки, а их командир, несмотря на пирог в зубах, вел переговоры с Рашидом. И поскольку он при этом бросал ехидные взгляды на своих подчиненных, некоторые из них начали что-то подозревать и занервничали. Горан сжалился над товарищами и крикнул любовнику с другом: — Шептунов на мороз! Выкладывайте, братцы, чем нам грозит ваш трындеж? Кахал состроил невинную физиономию: — Вам? Большинству — эстетическим удовольствием, просто-таки морем удовольствия. — А меньшинству? Рашид порылся в своем хурджине, извлек из него мизмар, сыграл несколько нот и улыбнулся сыну: — Солнце мое, до сего дня я лишь слышал о том, как прекрасно ты танцуешь. Надеюсь, ты порадуешь старика своим искусством? Раджи вскочил, пунцовый от возмущения: — Вы! Да вы! Да что я вам сделал?! Ганс хлопнул друга по руке: — Ты не бухти, ты танцуй. Пока вредный батя не докопался до твоего очаровательного румянца. Некрас слушал и наблюдал это, мысленно разинув рот. Он, в отличие от многих товарищей, пришел из семьи вольных. Родители его женились по любви и по любви же взяли к себе сироту, когда отчаялись зачать собственных детей. Позже мама все-таки родила его сестру, а следом и самого Некраса, и все трое росли как равные, хоть и разные со старшим братом по крови. Он с детства привык к взаимопониманию, теплу и свободе, но даже его удивляло то, как ясно и пронзительно общались фёны между собой. Ему это нравилось — и все-таки немного смущало. Разве можно, к примеру, мужчине так запросто сказать своему другу: очаровательный? Раджи тем временем взял себя в руки, спросил что-то у Горана, а потом холодно ответил командиру и отцу: — Ну что ж, вас за язык никто не тянул, — и ушел в землянку. Вернулся он без рубашки, с золотыми браслетами на запястьях — из всего наряда Горана в замке барона их не продали пока на всякий случай, вдруг еще раз пригодятся — и с блестящей будто бы от масла кожей. Остановился рядом с Рашидом, не глядя на него отщелкал пальцами ритм и впорхнул в круг света от костра. Некрас уже слышал однажды, как Рашид играл на мизмаре, но то была простенькая забавная песня, которая не шибко отличалась от жалейки Вилли. Сейчас флейта с далекого запада запела совсем иначе: печально, глубоко, так, что проняла аж до самых потрохов. Раджи ответил мелодии мелкой дрожью всего тела. Его черные волосы вились будто змейки, плотно сжатые губы пугали, а глаза его, всегда теплые, будто залитые гречишным медом, вдруг сделались недобрыми. Он протянул ладонь к Рашиду, и кто-то ахнул. Некрас присмотрелся внимательнее к Раджи — и тут заметил, что его руку от плеча до запястья покрывали рваные синеватые шрамы. Рашид шагнул к сыну и опустился на одно колено. Мизмар всплакнул, задрожали слезами скрипучие звуки — а Раджи вдруг ответил на них улыбкой. Сложил руки перед лицом и тут же широко раскинул их, словно делился чем-то со всеми своими друзьями. Мизмар умолк на мгновение, после вдруг рассмеялся, Рашид встал и вновь заиграл по-другому: легко, озорно, так, что и деревья пустились бы в пляс. Раджи подбежал к кучке веток в стороне, выбрал длинную, почти ровную палку, ловко провернул ее в руке и пошел по кругу. Он покачивал головой да поглядывал на зрителей, будто чего задумал. Ага! Первому досталось Гансу, палка чуть-чуть стукнула его по плечу, и Некрас вспомнил, как однажды Ганс положил Раджи на обе лопатки во время учебной драки. Это ж сколько дней назад было? Ну память! Потом пришел черед Уве. Смешливый танцор протянул к нему палку и жестом показал, мол, ну один в один же, такая ж толщина! Берт вступился за брата, погрозил Раджи кулаком — и зря. Тот присел рядом, обхватил его за талию и чмокнул воздух у его щеки. Ну да, ну да, красавчик Берт наверняка не с одной девочкой пообнимался до подполья на соботки. Мимо Лешека и Вилли Раджи прохромал будто калека-побирушка, напротив Иржи замер и несчастно подпер щеку рукой — точь-в-точь любимый жест самого хозяйственного в лагере человека, когда его что-то печалило в этом самом хозяйстве, к Втораку прискакал верхом на палке словно бы на коне. Каждому фёну досталось от шутника. Самому Некрасу вот за серьезность, Отто — за ветер в голове, Горану припомнилась баронесса в замке, а Зосе прилетело за упрямство — ох, как славно Раджи изобразил перед ней осла! Настал черед командира. Некрас аж шею вытянул: хватит ли и тут у танцора смелости? Раджи замер задумчиво, потом затряс мелко-мелко ногами, а палка в вытянутых руках оставалась неподвижной… Пока вдруг не ударила в землю рядом с Кахалом. С другой стороны! Еще и еще раз! Это уже была не шутка, а самая настоящая угроза! Мизмар ответил громким вскриком, а потом загудел низко, протяжно, так, что аж выматывал. Если бы Некрас не доверял Фёну, он бы испугался всерьез. Кахал встал медленно, даже лениво. Мол, плевать я хотел с крыши самого высокого храма и на самого коварного отравителя. Скинул с себя рубаху и крадучись, словно бы хищник какой, пошел к костру. В руках его были тренировочные ножи — когда и где прихватить успел? Раджи тем временем небрежно скинул золотые браслеты на землю, выбрал вторую палку и шагнул к противнику. Они стояли друг напротив друга, примеривались, а Некрас забыл как дышать и сгорал со стыда. Тревога из-за драки сменилась ужасом перед собственными чувствами. Он с детства привык любоваться многим: лесом на рассвете, солнцем в сотах, маминой вышивкой, отцовым плетением, тем, как в руках брата и сестры спорилась работа… А вот красоту человеческого тела он почти не замечал. Нет, он знал, что отец его могуч, мама ловка, брат широк в плечах, а у сестры коса загляденье. Знал, но и только. А вот из-за того, как прекрасны были рядом командир и его друг, как золотились в свете костра светлые волосы одного и как переливалась смуглая кожа другого, Некрасу стало аж дурно. Да разве дозволено так смотреть на товарищей? Тем более — на мужчин? — Ох, бедняги, — тихо сказал рядом Вторак. — Почему? — заставил себя спросить Некрас. Хоть бы немного отвлечься! — Да вон же, глянь, как обоих побило-то. Мы с Раджи одногодки, а сколько ему досталось… Про синие царапки знаешь? Я не видал раньше, слыхал только. Это Рашид его так… Ну, когда чуть обратно не сделался нежитью. А в плечо его под Сенным ранили. В том бою, когда Генрика убили. Остальные шрамы не знаю, видать, когда странствовал. — У Кахала тоже синие отметины есть. Тогда же, Рашид? — Угу. А бок ему после Сенного зашивали. А на живот глянь. Как не помер-то? А еще вон, на руке. — И это мы не все отсюда видим, — вздохнул Некрас. — Твоя правда, страшно, — ему вдруг захотелось оправдаться перед сердечным Втораком. Он-то сочувствовал товарищам, вон какое лицо печальное! Не то что некоторые, со стыдными мыслями. — Знаешь, я ведь почему не сразу заметил? Моего отца медведь подрал, мама его насилу выходила. Шрамы от хозяина чащи сам представляешь какие, а я к ним привык. Вторак улыбнулся: — И то. Чего я загрустил? Живые ж парни, гляди, потеху для нас устроят! Горан услышал эти слова, когда проходил мимо Вторака к ведру с водой. «Выдать бы обоим за эту потеху, что по уставу не положено», — подумал он. После совместной вылазки в замок барона у них с Кахалом ничего не было. Да и там… В библиотеке оно конечно романтично получилось и после у костра сладко. Но слишком быстро, просто, устали оба, вымотались. И теперь на любовника без рубахи Горан отреагировал острее, чем обычно. Драка еще не началась, а он уже хотел. На место Раджи, чтобы совсем близко к проклятому телу Кахала, чтобы сцепиться с ним на той грани, за которой жгучая нежность превращается в агрессию. Чтобы намотать на кулак светлый шелк локонов и… Так, именно поэтому он и шел сейчас к ведру. Остудить воображение и сбить стояк. Возле ведра он встретил Зосю, которая жадно хлебала воду из ковша. — Напьешься — передай мне. — Держи. Слушай, а можно я обоих прибью? Горан подумал-подумал — да и плеснул воду себе на лицо. И кто из ребят сказал, что вечер нынче свежий? — В очередь, моя хорошая, в очередь. Зося фыркнула. Вроде бы задиристо, но щеки ее пылали и вообще… То ли смущенной она выглядела, то ли напуганной. Интересно, она знала хоть что-нибудь о том, что происходило с ней сейчас? Пускай Богдан и выдающийся отец, но вряд ли он беседовал с дочерью о сексе. Конечно, она одно время тесно общалась с Дариной, но из деликатности могла и не расспрашивать о таком бывшую наложницу. Горан допил воду, бросил ковш в ведро и спросил подругу: — Все в порядке? Ну, кроме того, что ты прямо сейчас ненавидишь Раджи. Или тебя что-то беспокоит? Зося прижала к щекам ладони, опустила глаза и прошептала: — Я… Не все понимаю. О том, что со мной. Мизмар вклинился в их беседу смешливой трелью. Оба невольно посмотрели на своих мучителей у костра и вздрогнули. Кахал напал первым. Конечно, он едва не ударил Раджи всего лишь тренировочным деревянным ножом, но фёны слишком хорошо знали своего батю. Он и с голыми-то руками был опасен. Раджи не отбил атаку, а вывернулся из нее змеей, попутно почти коснувшись палками командира. Противники вновь пошли по кругу словно хищники перед схваткой, и Горан усилием воли заставил себя ответить Зосе: — Не понимаешь, что происходит с твоим телом? Я могу объяснить, если ты не против. — Мне так стыдно! — Стыдно? Зося, это нашим паршивцам должно быть стыдно! — Горан мягко приобнял подругу и спросил вполголоса: — Не понимаешь, почему промокла? Зося зажмурилась и часто-часто закивала. — Все хорошо, тебе нечего стесняться. С женщинами так бывает от желания, а твой Раджи сейчас непростительно хорош. Ого, смотри! Фёны дружно ахнули, и по праву. Не каждый день кто-то умудрялся положить на обе лопатки командира. Горан не удержался, подразнил Зосю, которая облизывала наверняка пересохшие губы: — Что, хотела бы сейчас очутиться на месте Кахала? — Издеваешься? Хочешь, чтобы я тут померла? — М-м-м… Пожалуй, был неправ, — повинился Горан и примирительно прижал к себе Зосю. И очень, очень зря это сделал. Или не зря? Раджи черной переливающейся змеей нависал над Кахалом, словно бы примеривался, куда укусить, как нанести роковой удар. Но по сравнению с командиром опыта ему все же недоставало. Он раздумывал на пару мгновений дольше, чем следовало, Кахал вывернулся — и придавил к земле Раджи. Хищник поймал змею. Кажется, Рашид рассказывал, что этих ловких зверей из Саори зовут мангустами. А как он умел прижимать к любым вертикальным и горизонтальным поверхностям самого Горана… Стояк, во время разговора чуток ослабший, вернулся, и шальная от желания Зося близко-близко отнюдь не добавляла выдержки и терпения. Да и бес с ними. Горан потянул подругу к дереву, за которым они могли бы условно спрятаться. Обнял ее за талию, тронул пояс штанов: — Хочешь? Зося закусила губу, кивнула. Ну надо ж было им обоим как-то дожить до конца драки — Кахал и Раджи невыносимо соблазнительным клубком покатились по земле. Одной рукой Горан скользнул под одежду подруги, а другой стиснул собственный член. Мизмар сплетал мелодию вокруг одной ноты, мучил, насмехался… Противники не собирались уступать друг другу, они сцепились на грани дозволенного, но вот Кахал надежно скрутил Раджи — и змее пришел конец. Победитель намотал на кулак черные как ночь локоны, о чем-то быстро переговорил с побежденным, вскочил и выпрямился во весь рост. Раджи, вот так, с захваченными в плен волосами, гибкий, сильный, стоял рядом с ним на коленях. Зося задрожала, верно, от первого в жизни оргазма и упала бы, если бы Горан не поддержал ее. Сам он несколько мгновений спустя, облегчив яйца, думал о том, что назавтра отомстит любовнику и заставит стирать испачканные по его милости штаны. — Ой… Горан, кажется, они ищут нас, — Зося потерлась щекой о его плечо и заглянула ему в глаза: — Послушай, я бы совсем не хотела скрывать от Раджи, но если ты… — Нет, конечно, я не против. И высказать обоим все, что я о них думаю, тоже не против. Идем? Раджи, которого они встретили первым, воспринял краткий пересказ горячего эпизода очень спокойно, даже безмятежно. Он взял Зосю за руку, переплел их пальцы и обратился к подошедшему Кахалу: — Напомни, пожалуйста, ведь ваш с Гораном закуток единственный в наших землянках? — И-и-и? — Значит, мы с Зосей ночуем сегодня там. — Ага, — Кахал почесал затылок. — Ну в принципе за то, что я перед всеми ребятами поставил тебя на колени — справедливо. Интересно, а где тогда мы? Раджи мило улыбнулся Горану: — Так за каким деревом вы прятались? — Да вон за той елкой. — Выходит, ты там успел обжиться? Вот туда и ступайте, — с этими словами Раджи звонко шлепнул Горана по бедру, подхватил на руки ржущую Зосю и понес ее в сторону единственной землянки с закутком. Кахал, отсмеявшись, полюбопытствовал: — Ты понимаешь, что тебе только что надавал по заднице мелкий пиздюк? — Мда, — Горан сладко потянулся. — Ну что, надевай рубаху — и пойдем осваивать елку? — Не хочу одеваться. Ты меня согреешь. В лагере Фёна, ближе к полуночи Обе пары отряда давно оставили своих товарищей, но остальные не спешили расходиться. В самом деле, когда еще так посидят? Рашид и Вилли устроили соревнование между мизмаром и жалейкой, Лешек вызвался к ним судьей, Ганс и Вторак закопались в Роберта Бернса, Иржи что-то разъяснял новичкам Отто и Некрасу, которые слегка ошалели из-за танца и драки, а Уве хрустел яблоком и грустил. Берт вернулся из нужника, сел рядом, спросил: — Ты чего скис? Неужели глаз на Зосю положил, а мне не рассказывал? — Да ну! Не, так-то Зося ладная девчонка, на соботки я б с ней погулял, но она мне только друг. А с Раджи у них вон как… всерьез. — А чего тогда? Уве дожевал яблоко, вытянулся на земле и глянул в звездную россыпь меж еловых верхушек. — Знаешь, все-таки из-за них. Когда мы прошлой осенью пришли в Фён, я смирился с тем, что ни любимой, ни семьи у меня не будет. Откуда, коли тут сплошные мужики? И даже когда батя с Гораном про себя рассказали, я этого на себя не примерял. Ну, вон, у них так, а я-то по девочкам. Потом Зосю приняли и опять ничего не изменилось. Ну и чего, что у ней сиськи? Мне-то она друг. Берт вздохнул: — А теперь ты видишь, что и здесь может быть семья. — Хотя бы пара. Думаешь, они решат завести детей? Ну, их дело, чего они решат… А вот у моей сестры сын. А у меня… да зуб даю, что не будет никогда. Берт вытянулся рядом с ним, пристроил голову на плече, ткнул в бок: — Мало тебе меня бестолкового оберегать и выручать? Надо еще мелких засранцев? Уве сглотнул невесть откуда набежавшие слезы: — Надо, братишка. А не судьба. И ночами укачивать не судьба, и после себя оставить хоть что-то. — Генрик после себя не оставил детей. Своих не оставил, — Берт приподнялся на локте, глянул на него серьезно, и карие глаза его заблестели: — А твой племянник благодаря нему жив. Искра жива. Вот и тискай их в свое удовольствие, когда снова заедешь к ним в гости. Их беседу прервал возглас Вторака: — Эй, парни, чего мы с Гансом нашли! Вилли махнул своей жалейкой: — Опять про меня? — Ишь чего! — Вторак дождался, пока все стянутся к нему, и ответил: — Мы про горы нашли. Вот не видал я гор-то, а этот Роберт пишет так, что я уже все-все про них знаю. Ведь правда? Прощайте, вершины под кровлей снегов, Прощайте, долины и скаты лугов, Прощайте, поникшие в бездну леса, Прощайте, потоков лесных голоса. В горах мое сердце. Доныне я там. По следу оленя скачу по скалам. Гоню я оленя, пугаю козу. В горах мое сердце, а сам я внизу!*