Статья I. Исполнительный комитет осуждает бесчеловечное поведение черни в Чаури Чаура, которая зверски убила полицейских и беспричинно сожгла полицейский пост. Статья II. Ввиду того, что всякий раз, когда начинается движение массового гражданского неповиновения, происходят дикие вспышки насилия, свидетельствующие о том, что страна еще недостаточно подготовлена к ненасильственным действиям, исполнительный комитет Конгресса постановляет прекратить движение массового гражданского неповиновения и приказывает местным комитетам Конгресса дать указание крестьянам платить земельные и другие налоги, причитающиеся правительству, и прекратить всякую другую деятельность вызывающего характера. Из бардолийской резолюции Индийского национального конгресса, 1922 год (цитируется по: П. Датт «Индия сегодня»)
Я никогда не позволю, чтобы жене давали мясную пищу, даже если бы отказ от нее означал смерть. Я разрешу это, только когда она сама согласится на это. М. Ганди
В деревне Сенное, осенью года 1207-го По лицам своих учеников, и маленьких, и взрослых, в том числе до седины, Янек понял: сегодня домашнее задание спрашивать не стоит. Крестьян вымотала уборка капусты, и по-хорошему бы поклониться им в ножки за то, что вообще пришли на урок. — Друзья мои, вы устали, и сегодня вместо обычного занятия у нас лекция. Обещаю вам, скучно не будет, лекция практически полезная. Впереди нас ждут осенние холода и зимние вьюги, разные недомогания и хвори. Поэтому после краткого экскурса в историю медицины я расскажу вам о том, как уберечься от болезней, что делать, если все-таки заболели, а также чего делать нельзя ни в коем случае, даже если вы к этому привыкли. Согласны? Отлично. Итак… Дверь в дом отворилась, но впустила не опоздавших учеников, а старосту, не слишком охочего до знаний, и княжеского приказчика. Янек тяжело вздохнул. Наверное, надо было отменить урок, знал же, что властей в деревне прибавилось — да понадеялся, что они закопаются в хозяйственных делах, а после пойдут пить в баню. — Здравствуй, ученый человек! — отвесил ему поклон приказчик. Прошел через комнату, отечески похлопывая по плечам крестьян, сел на стол рядом с Янеком, сдвинув задницей книгу, и обратился вроде бы к нему, а вроде и ко всем сразу: — Ученый ты человек, и голова у тебя большая, завидую. Да только городской ты, нашего брата крестьянина не понимаешь. Ну погляди ты на эти лица! Ну какая им нынче эта… леция! Им бы по стопочке принять да на боковую. Пожалей ты учеников своих, прекращай-ка свои занятия до морозов. Янек сделал вид, что не услышал приказа в последнем глаголе, и ответил: — Однако же мои ученики здесь. Никто их на урок не гнал, явились по доброй воле. Приказчик усмехнулся: — Ой, не заговаривай ты мне зубы. Сам понимаешь, наш брат крестьянин тебя уважает, обидеть не хочет. Вот и пришли. А спроси-ка ты их, чего им нынче хочется больше, поспать или же эту твою лецию? А, детушки? Скажите-ка нам! Янек забыл, что надо дышать — так ждал ну хотя бы одного ответа, противоречащего словам княжеского управляющего! Или пускай не ответа вслух, но взгляда… — Ты это, не серчай, Янек. Ты хороший человек, да ломота в костях проклятущая… — До зимы передохнуть бы, а? — Устали мы шибко, ты не серчай! Он опустил руки не сразу. Он объяснял, что с учетом осенних работ подбирает материал легкий, но действительно полезный, который не просто развивает ум и уже тем более не развлекает, а станет подспорьем в повседневной жизни. Увы, если его кто-то и услышал, то предпочел не говорить об этом в присутствии двух представителей власти. Школу закрыли минимум до первых серьезных морозов. Разумеется, забитые, запуганные крепостные просто не могли поступить иначе, и Янек, наверное, не имел права на них злиться. Но он злился. И его чувства прорвались наружу, едва он переступил порог своего дома, обнял Искру и убедился, что дочка прекрасно играла без родителей. — Дагмара, вот скажи, оно мне что ли надо? Чтобы они не губили детей, растирая их самогоном, чтобы не травились мочой, чтобы вместо молитвы за ужином лучше бы давали больному отдельную миску! Выговорился. Прости, я понимаю, что они не виноваты. Посещать мои уроки — не преступление, но они не привыкли перечить приказчику… — Не виноваты, — эхом откликнулась Дагмара, но Янек не уловил в ее тоне утверждения. — Знаешь ли, муж мой, как славно, что такие как я оберегать обязаны, — она воткнула иголку в рубаху, которую вышивала, и погладила лиственный узор. — Еще в Райндорфе я говорила тебе, что многие наши соседи с удовольствием поглядели бы на тебя на костре. Когда видишь сосуды чужих душ, порой так и тянет сделать не тот стежок… или не так вплести нитку. Славно, что я не имею на то права. Янек опустился на лавку напротив жены, разом растеряв все силы. Он догадывался, к чему клонит Дагмара, и не имел ни малейшего желания выяснять подробности. Но все-таки спросил: — К чему ты это? — К тому, любый мой, что приказчик неспроста к тебе заявился. Ему нашептал один из твоих учеников. Мол, устает он, моченьки нету. — А мне лично побоялся сказать, потому что я, вольный, ученый, учитель, для него тоже что-то вроде власти… Ужасно. И все-таки они не виноваты в том, что живут в скотских условиях личной зависимости. — Да ну? Наш сосед нынче таскал свою мать за волосы по двору, и я насилу его успокоила. В этом тоже повинна личная зависимость? — Дагмара отложила в сторону вышивку. Ее милое веснушчатое лицо сделалось каменным, а в серых глазах заблестело столько дамасской стали, что хватило бы на вооруженный отряд. — Вот за этого мерзавца, который издевается над немощной старухой, и за ту крысу, которая шушукалась за твоей спиной с приказчиком, погиб Генрик. Янек, школа тебя сейчас не держит, а у меня остался последний заказ. Давай на седмицу-другую уедем к Йону и Ладе, а? Пока я в самом деле не вышила чего не надобно. В Грюнланде, в городском особняке После войны в Волчьих Клыках прошло достаточно времени, чтобы с гномами стали разговаривать не только в Гремящей слободе, но и в просвещенных компаниях грюнландцев. Аурванг и Дарина как раз явились на ужин в дом, двери которого были открыты представителям самых разных народов. При соблюдении некоторых условий. В их случае условием было — развлечь гостей радушного хозяина. Разумеется, он обставил это как интерес к традициям и восхищение красотой, но по сути Аурванга и Дарину собирались подать как занимательное экзотическое блюдо. Ну или как экзотических зверушек. Поэтому Аурванг нацепил на себя столько кожи и меха, сколько требовали фантазии людей о суровых горных гномах, а Дарина надела очень открытое черное платье и золотые браслеты, добытые Гораном в одном замке. Нет, их даже не стошнило из-за этого цирка. Им слишком нужны были деньги аристократа-альтруиста и его поддержка. В гостиной небольшого и даже весьма скромного особняка они обнаружили еще несколько потенциальных денежных мешков, помимо хозяина, ромалийское вино, полки с книгами, парочку убогих картин, изумительную филигранную вазу эльфийской работы и отлично знакомые обоим подсвечники. — Здесь им не место, — вздохнул Аурванг, любуясь строгим золотым узором на вороненой стали на каминной полке перед избитым сюжетом: верховный жрец Ордена одаривал нищего, смиренно преклоняя перед ним колена. Дарина не успела ответить — к ним подошел хозяин. — Прелестная работа, мои милые друзья, верно? — промурлыкал седовласый, но по-юношески легкий мужчина. Аурванг, ревниво смотревший на работу брата и друга, не удержался и спросил: — Вы о подсвечниках или о картине? — О подсвечниках, разумеется! Картина… Поверьте, я понимаю, насколько она посредственна. Но, во-первых, ее подарил мне мой приятель, которого почти год как нет в живых, а во-вторых, она — напоминание. О том, что я дал себе обет помогать нуждающимся и поддерживать тех, кто творит добро. Собственно, об этом мы и хотели с вами побеседовать? О вашей книге, — и хозяин поклонился Аурвангу. — Книга моя, — спокойно поправила Дарина. Она не возмущалась, не спорила, не кокетничала, была сама любезность. Хозяину ничего не оставалось, как расплыться в улыбке и отвесить ей поклон: — Простите старику его оплошность! В самом деле, она ведь написана от имени женщины… И она прекрасна. Глубока, заставляет задуматься: так ли грубы от природы те несчастные, что лишены свободы? Или же они просто искалечены цепями рабства? Я искренне сочувствую вашей идее о том, что освобождение необходимо всем нам: и аристократии, и купцам, и крестьянам, и пленникам… Но, увы, не могу обеспечить распространение этой книги в таком виде. Дарина взяла кубок, качнула им в сторону собеседника, мол, ваше здоровье, и сказала: — Я писательница начинающая и открыта для разумной критики. Что вас смущает в моем труде? Хозяин протянул было руку к кудрям Дарины, но под взглядом Аурванга сменил траекторию и погладил узор на подсвечнике. Объяснил снисходительно: — Видите ли, моя дорогая, я полностью согласен с тем, что все формы рабства губительны. Однако же из вашей книги можно сделать чересчур несвоевременные выводы — о скорейшей отмене всех видов личной зависимости. Не берусь судить о Ромалии, но возьмем Грюнланд. Загляните в любую деревню, всмотритесь в лица крестьян, понаблюдайте за их поступками… Разве большинство из них готово к свободе прямо сейчас? Они же как малые дети, нуждаются в опеке мудрого господина и в наставничестве жрецов! Вы знаете, я поддерживаю просветительскую деятельность среди крестьян. И все же понадобятся годы, да что там — десятилетия, прежде чем они смогут стать свободными без ущерба для самих себя. Я понимаю, вы добрая, чувствительная женщина, но одних только чувств, увы, недостаточно. Дарина чуть приподняла брови, выражая легкое удивление: — В самом деле? Вы полагаете, что я недостаточно пишу о милой вашему сердцу просветительской деятельности? Что ж, это не трудно, я могу добавить нового персонажа, скажем, учителя. Или даже нескольких. Вам понравится в качестве героя аристократ-альтруист? — Вы мне льстите, дорогая! Но я говорил немного о другом... Их тошнотворно вежливая беседа зашла в тупик. В конце концов под благовидным предлогом Дарина ускользнула к группе музицирующих гостей, и Аурванг попробовал договориться с хозяином лично. Может быть, тот не хотел уступать женщине, которую облил подслащенным презрением, но согласился бы на вменяемый диалог с мужчиной? — Простите, любезный хозяин, не могли бы вы перечислить то, что желали бы видеть в книге? Помимо персонажей-просветителей. — Вы так благородны, друг мой. Вы позволили супруге продиктовать вам несколько милых добрых глупостей, но вы, как инженер, как деловой человек должны понимать: сегодня любой намек на отмену личной зависимости губителен. Наше хозяйство попросту рухнет без нее! Поэтому я бы с удовольствием издал роман, в котором героиня постепенно открывает не то, как рабство калечит души, а то, что деликатное и сердечное обращение хозяев хорошо для их собственности. Аурванг будто бы невзначай глянул мимо своего кубка на Дарину. Отыскала ли она кого-нибудь полезного, или можно обложить собеседника столь отборной руганью, что самые зубастые фёны бы позавидовали? Дарина едва заметно кивнула на пухлого господина, который явно жаждал заночевать в ее декольте. Пришлось проглотить большую часть своей ненависти и ответить хозяину ровно: — Именно как деловой человек я вынужден не согласиться с вами: личная свобода — это не милые глупости. Если бы я родился и вырос не в свободной деревне, а в крепостной, вряд ли я стал бы тем военным инженером, благодаря которому ваши войска одержали несколько побед над пиктами. Зависимость не дает проснуться талантам, следовательно, задерживает развитие хозяйства. Судя по дернувшейся щеке собеседника, Аурванг невольно потоптался по его мозоли. Должно быть, этот горе-альтруист участвовал по крайней мере в одной войне с пиктами и сохранил о ней не самые лучшие воспоминания. — Боюсь, у вас, жителей гор, недостаточно ясное представление о нашем хозяйстве. Поверьте, оно в полном порядке. — Вам виднее, — пожал плечами Аурванг. — Благодарю вас за занимательную беседу. Особняк они с Дариной покинули далеко за полночь. Этот городок, в отличие от Пирана, не мог похвастаться фонарями, а потому они поспешили на постоялый двор, дабы не перемазать в нечистотах свои дорогие наряды. Но как смыть с себя дерьмо моральное? Да, они оба унижались целый вечер не впустую. Денег на книгу о рабстве они пока что не выбили, зато нашли заказ. Тот пухлый господин, что пускал слюни на фигуру Дарины, планировал грандиозные работы в своем имении, к которым можно было привлечь не только Аурванга с Аустри и Хвалом, но и Горана с Кахалом, и Богдана, и, вероятно, Арундхати. Да, они уже практически слышали сладкий перезвон монет. И все же Аурванг вновь провалился в то чувство бессильной ярости, что бушевало в нем в замке Габриэля накануне казни горбуна. Поэтому в номере он сгреб в охапку Дарину и зацеловал в ней все, что на вечере измазали грязью — словами и взглядами. — Звездочка, ты же понимаешь, что твою книгу нельзя переписывать в угоду этим скотам? Мы найдем способ издать ее! — Найдем-найдем, — Дарина тряхнула кудрями и выгнулась ему навстречу. — А сейчас найди, пожалуйста, способ весело потрахаться. Я чуть не умерла там со скуки! В Грюнланде, в княжестве к северу от Края Курганов Тихий осенний дождик едва слышно шуршал в палевой и бурой листве, низкое серое небо словно бы растворяло в себе стволы берез, и Йону чудилось, будто он сонно плывет по воздуху, а вовсе не едет верхом. Звезда, обычно бойкая, сегодня подчинилась настроению природы и рысила очень мягко. Оказывается, эта ласковая осень была нужна как снадобье для его души. Поначалу Йон тосковал по Ладе, удивлялся непривычной тишине в отсутствие своих пострелят и жалел, что пришлось оставить Дагмару, Янека и Искру, которые приехали к ним в гости. Однако миновал первый день, за ним второй, вот он уже пересек границу между княжествами и чувствовал, что мысли его становились прозрачными, словно паутинки. Должно быть, за год он просто вымотался. Даже любимое дело с любимой женщиной приносило усталость, ведь он работал на износ каждый день. Сначала трое ребят, потом тринадцать, теперь уже двадцать, хозяйство, уроки, сотни разговоров, уговоров и конфликтов, конфликты с самим собой, ужасная ссора на Совете — все это требовало сил. А сейчас у него появился законный повод отдохнуть. Он ехал в городок, где жил, проповедовал и содержал свой собственный приют преподобный Махаган. Судя по переписке, им было о чем побеседовать и они могли обменяться опытом, а в дороге Йон слушал только лес, дождь и дыхание Звезды. Но вот березовая рощица расступилась, и между черными ушками он увидел стены города, окруженные стерней. Сердце, успокоенное осенью, заколотилось в ожидании желанной встречи. После тяжкого Совета Йон долго не мог вернуть прежнюю дружбу со старшими фёнами. Он от всей души благодарил их за помощь, восхищался их отвагой — и не желал мириться с насилием. Он честно говорил им об этом, а они огрызались в ответ, мол, что ты предлагаешь взамен? Вопрос был совершенно справедливым, и Йон пообещал, что не оставит его, что будет искать для «Детей ветра» другой путь. И теперь он надеялся: вдруг опыт преподобного Махагана подсобит ему в этом? Бревенчатый дом в относительно тихой и безопасной части города почти ничем не выделялся среди прочих построек. Разве что на окнах на диво пышно цвели герани да на ступеньках лежал такой чистый половичок, что Йон посчитал бы преступлением топтаться по нему грязными с дороги сапогами. Поэтому он позвонил в колокольчик, и ему не пришлось долго ждать: на пороге появился мужчина. На вид ему было лет сорок, волос на голове росло не больше, чем у глубокого старика, а улыбался он на все два года, доверчиво и открыто. — Преподобный Махаган? — спросил Йон. — Он самый, — улыбка на тонких губах стала еще светлее. — Будь здрав, дорогой гость. Прибыл издалека, я вижу? Ты — Йон? — И ты угадал. Скажи, где ты позволишь пристроить мою лошадь? Да и мне ноги бы обмести. — А идем на задний двор, — преподобный шустро спустился по ступенькам, погладил Звезду, подхватил Йона под руку так, будто они знали друг друга целую вечность, и повел его вокруг дома. Двор просто-таки поражал аккуратностью. Здесь цвели мелкие лиловые астры и лекарственные растения, между грядками вились дорожки, выложенные глиняными черепками, вокруг нужника росла полынь, в сарае копошились кролики, из денников на конюшне выглядывали сытые любопытные носы... — Преподобный, я в восхищении! — воскликнул Йон, оглядываясь по сторонам. — Как тебе все это удается? — Мир не без добрых людей, друг мой, и всегда откуда-нибудь да придет помощь, — весело подмигнул ему Махаган. — Поставь-ка свою красавицу здесь, уздечку можешь замыть вон там, сена бери отсюда сколько нужно, а я сейчас принесу овес. Вскоре они оставили довольно жевавшую Звезду, хозяин показал, где почистить обувь, и они наконец-то вошли в дом. Внутри пахло пирогами, кажется, с брусникой, и травами. Йона встретили семеро детей в простой, но явно новой, пошитой специально для них одежде, и две милые женщины средних лет. У одной в руках было блюдо с пшеничным хлебом, а у другой — кувшин с молоком. — Будь здрав, долгожданный гость, и да хранит тебя Милосердное Пламя, — на этот раз торжественно, хотя и по-прежнему сердечно поприветствовал Йона преподобный и провел его в горницу. Здесь его пригласили за стол поближе к горячей печке, Махаган опустился на стул напротив. Остальные в их трапезе не участвовали. Женщины то подливали молока, то подкладывали еды в тарелки, а когда не находилось дела, стояли рядом. Дети сидели на лавке у стены, с молчаливым почтением, однако же относительно свободно: переглядывались, болтали ногами. В глазах тех и других Йон не заметил голодного блеска, и это почти примирило его со старым обычаем, который возмутил бы ребят из его собственного приюта. — Что скрывать, друг мой, — кротко вздохнул Махаган. — Я верю в то, что Милосердное Пламя, дарованное нам богами, уберегает нас от нечистых, колдунов и злых людей. Но оно само оберегает, в том его значение и его сила. А что же творится на площадях у храмов? Не должно людям выносить приговоры да разжигать костры. На то воля богов, а не простых смертных, ибо даже мудрейшему из людей не дано достичь высшей мудрости. Ты согласен? — Я-то согласен, — усмехнулся Йон. — Но я — обычный человек, а ты — жрец. Скажи, неужто тебя не постигла участь многих интернированных во время войны? — Боги помогли, не постигла. Однако и я постарался малость. Я же о чем говорю? О том, что Пламя само приберет, кого надобно, без человеческого участия. Беседую со старшими жрецами, прошу смягчить участь приговоренных в судах... Вреда от меня ордену, почитай, и нету, зато у людей глаза понемногу раскрываются, и в сердца их входит добро. Вот, один из знатнейших жителей нашего города отныне не тратит свои деньги на бессмысленные и непотребные пирушки, а жертвует их на нужды моего приюта. Видишь, детки мои в достатке живут, грамоте обучаются, Огненную Книгу сами читают, — Махаган встал, подошел к каждому из ребят и ласково погладил их по волосам. Вернулся на место, знаком попросил одну из женщин подлить себе еще молока и, склонив голову, с интересом посмотрел на коллегу: — Ты прости, что я все о своих делах. Сам понимаешь, когда во что-то жизнь без остатка вкладываешь... А ты как устроился? Сколько в твоем приюте мальцов? Как выходит содержать их? — У нас с женой двадцать ртов. Живем в глуши, не без добрых людей заполучили никому не нужную землю, этой осенью собрали первый урожай. У нас есть мастерские, козы... Трудимся помаленьку, кто как умеет, тем и живы. Ну, конечно, победнее твоего, — на последних словах Йон не сумел скрыть печали. Ведь пела его душа, когда перед отъездом он осмотрел свое хозяйство, а теперь в сравнении с достатком преподобного Махагана оно будто бы съежилось, поблекло. Да и новые ребята внесли разлад в дружную еще летом семью. Не выдержал Йон, спросил: — Скажи, у тебя ссоры между воспитанниками часто случаются? — Какие ссоры, что ты! — развел руками Махаган. — Огненная Книга учит любви, а детки мои читают ее внимательно. Да и мы с сестрами тоже, — и преподобный отвесил легкий поклон женщинам. — Выходит, как ты и написал мне? Проповедуй добро и любовь — и они к тебе вернутся? — Воистину так. Йон остался погостить на четыре дня. Остался бы и на четыре недели, чтобы полюбоваться сытой, уверенной жизнью, доброжелательными детьми, попытаться понять секрет своего коллеги. Остался бы, конечно — и потерял бы сон, думая: как там без него трудная, колючая жизнь в его приюте? Он не знал этой уверенности в завтрашнем дне. У него не было влиятельных покровителей, как у преподобного Махагана, и он постоянно ждал беды от чиновников или жрецов. Их землю оберегали не городские стены со стражей, а Лада, Арундхати и фёны, которые разрывались на весь Край Курганов. Его дети в гробу видали свет Огненной Книги, они учились дружить сами — так ведь и ссорились только что не до драк тоже сами. Махаган, верный жреческому обету, не ведал страстей, а Йон проводил ночи в объятиях нежити, давая волю своим желаниям и сходя с ума от того, что не мог полностью утолить свой голод. А еще он не знал, сколько с ним пробудет его могущественная хрупкая Лада. Его неустроенная жизнь и отдаленно не напоминала рай на земле в приюте Махагана. И он уже успел по ней соскучиться. Однако за четыре дня он хотел многое успеть, поэтому наблюдал и спрашивал. Однажды вечером спросил: — Преподобный, а что за лохматый мальчишка прошмыгнул под окнами? В третий раз его вижу. — Ах, этот... — Махаган тяжко вздохнул, но тут же улыбнулся воспитаннице и поправил у нее на бумаге неверно написанное слово. Отпустил девочку и снова бросил взгляд на улицу: — Этот ребенок просится к нам в приют. Сирота, страшное дело! Мать его, прости за грубость, была продажной женщиной, и ее с полгода назад зарезали. Кто отец его — неведомо. И добрый бы парень, только вот... Ненадежный он. Всех ребят моих взбаламутит. Увы, не могу его принять. — Взбаламутит? — Именно, — кивнул жрец и опять вздохнул. — Видишь ли... Зло так глубоко пустило корни в некоторых людях... Не по их вине, но пустило. И они... не готовы пока что к принятию той любви, которую я проповедую и стараюсь взрастить в каждом своем воспитаннике. Ты меня понимаешь? — Понимаю, — ответил Йон, старательно изображая сочувствие. — Мы с женой тоже вынуждены порой отказывать. — Вот так я временно остался без работы, — заканчивает Янек свой рассказ о доносчике в школе. — Вот поэтому мы с Дагмарой немножко злы и приехали к вам залечивать душевные царапины. Принимаете нас? — Принимать-то принимаем, — Йон морщится, но не смеет солгать другу. — Однако я не уверен, что мы сейчас лучшие врачеватели в округе. У нас тоже не все гладко. Дагмара фыркает: — Ой, да неужто? А мы-то думали, что приют из двадцати покалеченных жизнью ребят и двух замотанных воспитателей — самое безмятежное в мире место. Рассказывай, что у вас стряслось. Лада толкает подругу локтем и подмигивает: — Он с фёнами чуть не поругался. Янек почему-то смеется: — Никогда прежде такого не было, и вот опять! Только когда вы успели? Вроде бы Кахал и Горан давненько к вам не заскакивали. — Думаешь, с их подчиненными легче? К нам тут один парень просился, Ганс и Зося его проверяли. Нашли в его семье и его характере столько, что по их словам хватило бы на дюжину Мартинов. Ну и, само собой, запретили его брать. — Печально, но логично. И ты с ними спорил? — Да, как говорит Лада, у меня проблемы с самосохранением, — Йон улыбается, да быстро затухает. — Печально, логично, и все же… Выходит, не для всех пока наша свобода? И этот мальчик доставит нам неприятностей, и твой ученик, Янек, побежал доносить на тебя приказчику хозяина. Дагмара, непривычно уставшая, с тоской и надеждой взирает на мужа. Лада смотрит на свои руки. Она часто так делает, когда вдруг обнаруживает предел своих сил. Янек пожимает плечами: — Ну почему же наша свобода не для всех? Просто нас на всех не хватает.