Дети ветра

Twenty years have gone by and I’ve ended my bond My comrades’ ghosts walk beside me… ...I wish I was back home in Derry. Bobby Sands

В Грюнланде, в княжестве Черного Предела, летом года 1220-го В пятнадцатую годовщину образования «Детей ветра» Дарина пришла к камню первой. Остальные обитатели Альвхейма спали в шалаше неподалеку, Янек, Дагмара и Искра собирались приехать к полудню, Богдан, увы, никак не мог выбраться на встречу, Вишвамитра еще на рассвете ушел в лес по своим чародейским делам, а Рашид и фёны обещали примчаться не позже сумерек. У нее снова был камень в лесу. На этот раз — белый, с узором из ягод и птиц, расправивших крылья. Йон любил рябиновое и черничное варенье и пироги с брусникой. Еще он любил свою Ладу, а Лада любила летать. Дарина вновь пришла на могилу, которую не воспринимала как могилу. В Краю Курганов она оставила камень с именем мамы, но ведь маму она не хоронила. К погребению Йона и платья Лады она не успела — в Альвхейме две недели выхаживали Арундхати, которая после попытки спасти своих друзей едва не погибла сама. Это было странно — хорошо ли, плохо ли — но Дарина за восемь месяцев так до конца и не осознала произошедшего. Именно потому, что не видела. Она писала вторую книгу, отталкиваясь от событий в Ронне — и при этом на полном серьезе время от времени хотела посоветоваться с Ладой. А потом вспоминала, что больше не с кем. Сегодня она пришла к камню пораньше, чтобы не посоветоваться, а прочитать строки из уже готовой рукописи. Если подруга одобрит — можно будет сдавать в печать. — Думаю, вряд ли тебя удивило, когда весь из себя любящий и добрейший Махаган сдал тебя своему коллеге, так что это скорее для твоего Йона. Слушай, а потом передай ему, ладно? — Дарина смахнула с камня сухую веточку, открыла рукопись и прочитала: — «Мы обратили в веру Божию соколов, и соколы возлюбили Господа. А потом мы обратили в веру Божию воробушков, и воробушки тоже сами по себе возлюбили Господа. Но дело в том, что они дерутся друг с другом и убивают друг друга. И что я могу поделать, если есть класс соколов и есть класс воробушков, и если они не могут мирно уживаться»*. В ветвях дерева суетилась какая-то птичка, перья у нее были с зеленым отливом. Дарина насыпала на камень угощение — Лада ей однажды подробно объяснила, от чего птицам польза, а что для них отрава. Птичка склонила голову на бок, но слететь вниз, кажется, не решалась. Дарина встала и побрела прочь, чтобы не мешать. Слезы бежали сами собой, а она перебирала в уме: они действительно сделали все необходимые выводы из Роннского ужаса? Прежде всего они добавили в устав организации новый пункт: полный запрет на участие «Детей ветра» в любых разрешенных властями сборищах без предварительной беседы на Совете, переписки или же поддержки Фёна. Разумеется, совсем исключить контакты с чиновниками, жрецами, феодалами и так далее они не могли — это парализовало бы всю работу. Но если опасность, исходящую от одного чиновника, можно было хоть как-то предупредить, то десятки людей, в том числе вооруженных, наверняка выходили из-под контроля неподготовленного члена организации. Этот запрет не распространялся на фёнов, потому что нередко они решали, как действовать, очень-очень быстро. Да, рисковали, да, могил у них накопилось побольше, чем у «Детей ветра». Но они учитывали этот риск и в случае гибели не оставляли, например, целый приют без двух третей воспитателей. Поправки в устав они сформулировали быстро, а вот приют переселяли чуточку дольше. Богдан не знал в подробностях планов Йона и Лады, но одного они делать точно не собирались — рассказывать преподобному Махагану, где находится их приют. Только что именно происходило за стенами Ронна, «Дети ветра» не узнали бы, даже оставь фёны в живых всех жрецов. Поэтому на всякий случай приют устроили в горах, изрядно повозившись с тем, чтобы в официальных бумагах он выглядел совершенно новым образованием. Старшим воспитателем стал Богдан, его коллегой — Эрика. Мартин успел свить свое семейное гнездо в городе и вернуться не мог, но время от времени помогал ребятам деньгами. Мариуш стал фёном. Его долго отговаривали, объясняли, что скорбь и жажда мести — не лучшие чувства, с которыми стоит уходить в боевой отряд, но потом Кахал рассмотрел в юноше кое-что еще и назначил ему испытание. О самых сокровенных чувствах Мариуша знала только Дарина. Ей он доверился как лучшей подруге Лады и рассказал, что с отрочества любил свою воспитательницу. К весне они более-менее заштопали рану, нанесенную гибелью друзей, и Дарина взялась за перо. Как и предложил ей сын, то был веселый роман, в котором высмеивались разные виды дружбы: между господином и его верным слугой, между сладкоречивым жрецом и его паствой, между волком и овечкой, между соколами и воробьями, словом, между «Птицами большими и малыми»**. Писала она с фантастической скоростью, едва не угробила себе зрение и суставы, но она должна была написать. Должна была прочитать хоть несколько строчек у надгробия самой близкой своей подруги, чтобы в шелесте листвы, в пении птиц, в отсутствии ответа понять наконец: Лады больше нет. Слезы высохли. Дарина перечислила про себя все, что они сделали после Роннского ужаса, и пока не нашла ничего упущенного. За цветами калины, которые кокетничали с облаками в лазури неба, виднелся шалаш. Гудрун и Чарли загоняли Финна, желая что-то у него отобрать, а в груди у Дарины поселился кусочек странной навьей пустоты. Кажется, о такой рассказывал ей Мариуш. К вечеру собрались все «Дети ветра», кроме Богдана, и пятеро фёнов: бесы-любовники, Зося и Раджи, а с ними Мария. Да, она никогда не принадлежала к организации, что отмечала сегодня пятнадцать лет, но не так уж часто она выбиралась на могилу к тем, кто заменил ей родителей. Возле белого камня Дагмара не только вспоминала погибших друзей, но и следила за душами живых, а также последней нави. Трагедия оставила свой отпечаток на каждом, но больше прочих пострадали Дарина и Горан. Сосуд души Дарины, несмотря на все беды и тяготы ее жизни, оставался прежде на диво целым. Он был словно бы отлитый из какого-то неведомого прочного сплава и с упрямством отражал даже самые страшные удары. А теперь в его стенке появилась трещина, заполненная пустотой. Она не грозила полным разрушением, она не пропускала внутрь зла и не выпускала наружу бурную жажду жизни, но была источником муки — словно бы эха боли навей. Стальная душа Горана не повредилась, но пропал его огненный дар. В день Роннского ужаса Горан почти потерял контроль над ним, его хватило лишь на то, чтобы не сгорели очевидно невиновные. Почему? Дагмара мягко, чтобы не потревожить, осматривала следы его потерь. Он горевал из-за гибели Йона и Лады, но смерти своих товарищей по Фёну переживал не менее остро. Так почему прежде его дар не бушевал со столь разрушительной мощью? Наконец Дагмара нашла. Стенка стального сосуда вокруг Йона и Лады была словно бы перекована вопреки обычным законам природы. Удивительная сила огненной стихии, что находилась в Ронне, не позволила Арундхати раскрыть портал. Она же не позволила жрецам, воинам ордена, стражникам и представителям городской власти уйти от расправы. Именно поэтому с юности Дагмара предпочитала знания вере. Запрет на магию в Грюнланде отнимал всякую возможность широко и серьезно изучать магию, и это постоянно приносило страшные плоды. Много лет назад в Сенном Дагмара спасла деревню от колдовского браслета, который купили по незнанию, а в Ронне кое-кто из жрецов может быть и знал об огненном поле, но не все, вот и нашел там свою смерть. Вот поэтому, устав от невежества и почти полного отсутствия коллег рядом — эльфы и Горан мало чем могли ей помочь, при том что двое из них вообще не понимали магию смерти — Дагмара весной с радостью поехала в Ромалию. Янек через старых знакомых хотел распространить там книги «Детей ветра», а его жена и дочь впервые могли пообщаться с себе подобными в стране, где чародеев не сжигали по щелчку пальцев. Наверное, образцовая мать заверяла бы всех, что это путешествие необходимо для юной обереги Искры. Дагмара не была образцовой матерью. Она собирала вещи со скоростью семнадцати, а не сорока семи лет для себя самой. Ромалию, как и Грюнланд, поедала гниль неравенства, бедности и крепостного права. И все-таки Дагмара сходила с ума от магнолий и рододендронов, любовалась красотою многих племен, читала взахлеб книги о магии, готова была сутками разговаривать с двумя коллегами и под их присмотром впервые попробовала душистое терновое вино. Они с Искрой разобрались до конца с тем, как работает оберег, который в свое время напугал обитателей яблоневого сада, и узнали, что Янек слегка волнуется, если две его рыжие бестии пропадают где-то рассвета. Они втроем вернулись вдохновленные, обновленные, чтобы поддержать своих товарищей, потрепанных неудачами и потерями. А еще они привезли вести о некоем молодом подполье, что нуждалось в помощи более опытных бойцов. «Дети ветра» и фёны поклонились до земли белому камню, Мария положила на него букет из рябины и лебединых перьев, и они пошли назад к шалашу, чтобы обсудить то самое новорожденное подполье. Кахал посмотрел на товарищей немного безумными глазами, словно был уже далеко-далеко отсюда, и доложил: — С нашей стороны все готово! Разрешаю всем уверенно называть Фён армией: у нас уже появился третий отряд, командиром пока что назначен Берт. Во втором отряде Иржи все-таки оставил пост командира, здоровье у нашей хозяюшки, увы, не очень, вместо него теперь Отто. Все же в курсе, что Отто весной вернулся? — Теперь все, — улыбнулся Янек. — Отлично! Стрелки у нас тоже в полном порядке, Арджуна зверствует умеренно. Я со спокойной совестью передам свою маленькую армию временному командиру и свалю помогать повстанцам на Шинни на годик-другой. Со мной Горан, и мы просим «Детей ветра» отпустить с нами Рашида. Мы с ним связаны, да и медик в экспедиции не помешает. Вишвамитра под дружные кивки товарищей махнул рукой: — Забирайте! Я присмотрю за лабораторией и его учениками. Рашид вопросительно поднял бровь: — Друзья мои, а мое мнение кого-нибудь интересует? — Нет! — хором ответили ему сквозь смех. — Тираны… Надеюсь, хотя бы имя временного командира вам столь же любопытно узнать, как и мне? Зося фыркнула: — Всем любопытно, кроме него самого! Кахал осклабился и хлопнул по плечу Раджи, который в последние минуты безуспешно пытался превратиться-таки в змею и юркнуть в лесную подстилку. — Товарищи! Разрешите представить вам человека, который будет шипеть, простите, командовать Фёном, пока я буду прохлаждаться на море! Кстати, а из «Детей ветра» кто с нами отлынивать от работы? Аурванг поднял руку: — Мы с Дариной, за компанию берем Финна и Гудрун. Только скорее всего до весны, максимум — до лета. Янек жестом предложил всем поднять кружки со сбитнем и сказал: — Ну что, друзья, отмечаем пятнадцатилетие выходом на новый уровень! Будем теперь бороться не только с несправедливостью внутри страны, но и с несправедливым захватом Шинни Лимерией. В горах княжества Черного Предела До тайника фёнов оставалось несколько часов пути, но Вилли, Лешек и Ганс решили, что нечего в потемках шарахаться по горам, тем более что видели они эти каменюки, утыканные елками, первый раз в жизни. Вот и устроили они привал, развели костер да наварили каши с салом. Отоспятся и с рассветом поедут к тайнику. Если, конечно, уснут под грохот горной речки. Лешек дежурил накануне с середины ночи до розовых лучей солнышка, а потому сейчас уже подремывал. Ганс щурился, но упорно читал книгу, отпечатанную в типографии «Детей ветра». Оба они казались немного взволнованными, но и только. А вот Вилли места себе не находил. Примут ли его обратно в Фён? С товарищами и командиром попрощались они по-доброму. Никто их стыдил, не считал предателями. Понимали: покинуть родной Край Курганов сумеет не всякий. Ганс тогда не нашел в себе сил оставить семью, Отто и вовсе не годилось бросать старенькую маму и двух девчонок, Лешек встретил свою любушку и хотел жениться, а Вилли… А что Вилли? Одинокий, неприкаянный, разве нужен он был земле, где мамка нагуляла его, а как родила, то и выкинула в сточную канаву? И все-таки что-то держало его здесь. Может, могилы бабушки и мамы Лешека, которые спасли его, кормили и любили до самой своей смерти. Может, дружба с самим Лешеком не отпускала. Может, верил он в глубине души, что тоже сыграет свадьбу… Все четверо бывших фёнов перебрались в город по фальшивым документам и с поддержкой сочувствующих. Работали на совесть, трое плотников и один рыжий гончар, поддерживали свои семьи, не забывали беседовать с людьми о политике, если находили случай. И жизнь у них складывалась так, что лучше не пожелаешь, да только тоска подъедала с каждым годом все безжалостнее. Наверное, из-за этой тоски Лешек так и не свил своего гнезда. Разладилось у них с любушкой, да и отец ее не шибко хотел видеть в зятьях сироту. А потом у Отто умерла мама. Тихо, легко, без мучений, как заслужила она своим самоотверженным трудом знахарки и своим добрым сердцем. Отто проводил ее в последний путь, поднял все свои связи, какие можно и какие нельзя, и вызволил из крепостной неволи сестренок. Вместе с ними поехал он в княжество Черного Предела, устраивать девочек в более-менее вольном приграничье, а самому проситься обратно в боевой отряд. В Край Курганов прилетела от него короткая весточка, мол, добрались целые и невредимые. Так что, приняли его в Фён? Ганс и Лешек аж извелись оба, из-под себя выпрыгивали, мол, вот бы помчаться следом! Ганс много помогал брату с племянниками и считал себя отныне свободным, Лешека не держала больше любовь. Они за весну уладили все свои дела и с легкими сердцами пустились в путь. Ну и Вилли с ними. Только сердце камнем лежало у него в груди. У троих товарищей были достойные причины, чтобы провести в Краю Курганов лишних четыре года, а у него? А ну как пнут его под зад, заклеймят предателем, и куда ему тогда, приблуде безродной? Ни отца, ни матери, а если уж батя обольет презрением… Вилли отвернулся, чтобы скрыть от друзей свои глаза. Ох некстати вспомнилась ему зябкая ночь в шалаше, когда командир укутывал его одеялом. Однако ж никакие горькие думы не отменяли его старых привычек. Ночуешь в лесу — слушай лес. Ну а тут еще вдобавок ревущую речку да непривычный скрип елей не только рядом, но и вверху, и внизу. И еще лошадь. Чужую лошадь. Они втроем переглянулись. Ножи были у них завсегда в доступности, но пока они не видели повода паниковать. С документами свободных людей они имели право путешествовать где угодно, вот хоть в горах ломать себе шею. Ганс подал голос: — Эй, путник, ты кто будешь? Коли добрый человек, так милости просим к нашему костру! — Я, добрый? Да, Ганс, ты за четыре года совсем отвык от пробежек! Они вскочили и вытянули шеи, не веря своим ушам. В круг света, ведя в поводу серую лошадь, ступил командир Фёна. Первым отмер Лешек. Он кинулся на шею Кахалу куда как решительнее, чем в первый год подполья бросался на него с кулаками. Ганс вспомнил о совести, забрал у командира повод и попутно намял ему бока. А Вилли держался в сторонке немым чурбаком, разве что вот взялся погреть кашу. Меж тем Ганс и Лешек трещали наперебой: — Батя, как наши, все живы? Как малышня? — Отто ведь снова в отряде? Сестренок пристроил? — Нас обратно примешь? Кахал рассказывал, и на душе становилось то светло ровно от зарницы, то больнее, чем от удара мечом. Фён растолстел теперь аж до армии, Отто и Берт командовали отрядами, у Руди и Греты родился третий ребенок, мальчишечка, из старых фёнов никто не погиб, а вот кое-кому из молодых не посчастливилось, да и приют потерял двух своих основателей. На последний вопрос ответил: — Приму вас обратно, куда я денусь. Конечно, чего ж ему таить злобу на Ганса? Да и Лешеку из-за несчастливой любви, вон, посочувствовал. Вилли протянул Кахалу миску, буркнул, не поднимая глаз: — А меня? Меня-то, небось, не пустишь? Командир забрал кашу, обнял его и вздохнул: — Мне отпускать тебя не следовало. В лагере Фёна Берт оставил вернувшихся с равнины друзей тем, кто еще не успел с ними наговориться, и присел на бревно в сторонке, перебрать в уме все срочные дела третьего отряда. Только мучили его совсем другие мысли. Весной к ним в горы приехал Отто, и тогда Иржи вновь обрел своего лучшего друга. Вилли остался в Краю Курганов ради Лешека, а теперь они опять же вдвоем поступали в распоряжение армии. А он… он никогда не дождется своего брата и самого близкого друга. Впрочем, рядом с ним была беда похуже: Мариуш, которого после смерти Йона и Лады терзали странные, мистические кошмары. Да что у них в третьем отряде за обрубки собрались? Кабы не Руди с Гретой и своим выводком, и вовсе впору было бы закиснуть. Берт сердито тряхнул головой, прогоняя стыдную зависть к товарищам. Вовремя. К нему как раз подошел Раджи и спросил: — Невеселые думы одолели? — Честно? Вот какой из меня командир третьего! Никак собрать себя не могу. — Понимаю, — вздохнул Раджи. — А какой из меня командир армии, пусть даже временный? Будем собирать себя понемногу. Кахалу в самом начале было не легче, чем нам. Кстати, о сборах, — он протянул Берту мешочек с травами и лист бумаги. — Это Мариушу от бессонницы, вот инструкция. Мы беседовали о нем с Дагмарой. Увы, наши обереги не в силах прогнать или хотя бы ослабить его страшные грезы. Ну, вот мы с отцом и составили сбор, чтобы он хотя бы высыпался. — Понял, — кивнул Берт — и вдруг мрачное его настроение враз испарилось. — Это что, твой Милош пытается забороть Горана? Однако парень не промах! Раджи застонал: — Встань с больной мозоли! Милош растет так, что к зиме ему придется добывать новую обувь! А то и тулуп. Если продолжит так тянуться, то годам к семнадцати заборет Горана всерьез, будет нам потеха. К ним подбежала Зося. Пристроила подбородок на плече мужа, подмигнула Берту и громким шепотом сообщила: — А наши-то балаболки в своем репертуаре! Хотят учиться у Арджуны, представляете? — Раджи, это случаем не симптом отравления беленой? — поинтересовался Берт. — У них будут не тренировки, а турниры язвительных острот, кто кого перепиздит. Ганс хоть не с ними? — Да ты что! — возмутилась Зося. — Ганс самый разумный человек в нашем балагане! Ну чего, вроде ужин готов, потопали откармливать батю и Горана на дорожку? Раджи подтолкнул их обоих к костру: — Идите, я попозже. Пока не забыл, хочу обсудить кое-что с отцом. В море на пути к острову Шинни и на самом острове, в конце лета года 1220-го После полутора суток зверской качки, которые Кахал прокомментировал как «да вы чего, стабильный бакштаг, и на палубе сухо», наконец наступило затишье. Торговцы, что плыли на большом когге в порт Дерри, сердились, ведь они рисковали опоздать на полдня или больше. Зато Аурванг с Дариной и детьми, а также Горан блаженствовали, растянувшись на досках под звездным небом. Увы, Рашид проявлял солидарность скорее с братом, однако проявлял ее молча. Вопреки своей любви к пространным речам сейчас он помалкивал и вообще не привлекал к себе внимания посторонних. Здесь ему вряд ли грозило то, что случилось с Ладой в Ронне, но зачем проверять реакцию команды и пассажиров на нежить? Итак, ветер стих, желание оставить желудки за бортом покинуло путешественников, и они наслаждались бескрайней чернотой неба, усеянного звездами. — Страшно, — тихонько призналась Гудрун. — Мы же совсем одни, вокруг только море… Финн привлек к себе сестренку: — Это же хорошо, что тебе страшно. Значит, ты будешь осторожной, не станешь шалить, убегать далеко от нас и не упадешь в воду. Вспомни, как Милош сунулся в опасный яблоневый сад, потому что не умеет бояться. Аурванг ответил сыну: — Справедливости ради Милош сунулся туда, потому что с ним была Искра. Но вообще ты прав, некоторые страхи помогают нам. Надеюсь, мы все вспомним это перед высадкой. Они не стали повторять сейчас инструкции, которые выучили еще на побережье Иггдриса, пока ждали когг. Они отправлялись в совершенно чужой всем, кроме Кахала, мир. И если Кахал, Горан и Рашид сразу поступали в распоряжение повстанцев, то Аурванг, Дарина и дети планировали сначала осмотреться в Дерри, создать себе репутацию добропорядочных путешественников, а уж потом приступать к подпольной работе. И следуя инструкциям, они уже здесь, на палубе, называли порт не Дерри, а Лидерри. Однако каким бы прекрасным и пугающим ни был звездный купол над одиноким судном, вскоре Дарина предложила всем воспользоваться затишьем и наконец-то как следует поспать. На рассвете вновь подул попутный ветер. Он не потревожил ни Аурванга с Дариной, ни тем более их детей. Горана, впрочем, тоже, он проснулся по другой причине — почуял, что соседняя койка опустела. После потери своего дара он будто пытался компенсировать его обострением всех чувств. Пропажа нашлась на палубе в компании Рашида. Кахал, бледный, слишком спокойный, щурился, всматриваясь в линию горизонта. Бросил Горану: — Если ветер не переменится, к полудню будем на Шинни. — До полудня еще далеко, ты бы поспал. Кахал дернул верхней губой, обнажая клык: — Ты не хотел бы знать, что мне сегодня снилось. Спустя несколько часов, когда показались очертания острова, он вновь зубоскалил и подшучивал над друзьями, которых мутило лишь немногим меньше, чем в начале пути. Впрочем, солнце сияло в чистом лазурном небе, над волнами носились, убийственно крича, белоснежные чайки, и близкая цель почти примирила их всех с проклятой качкой. В порту пахло рыбой, сырыми досками и гнилью. Аурванг, Дарина и дети, как и условились, проследовали по относительно чистому настилу вместе с богатыми торговцами и путешественниками в лимерийскую часть города. Горан, Кахал и Рашид протиснулись между пустыми бочками, прошли вдоль причала с пришвартованными к нему йолами нереев и вскоре оказались у нужной им лачуги. На условный стук выглянул хмурый нерей. Он одарил гостей недоверчивым взглядом исподлобья, но когда услышал пароль, вдруг широко улыбнулся и пригласил их внутрь. Возле примитивного очага, над которым весь потолок покрылся копотью, сидел другой нерей, высокий, рыжий. Над его густой, даже устрашающей бородой Горан увидел удивительно кроткие, добрые глаза. Которые вдруг заледенели. Нерей встал и смерил Кахала долгим взглядом: — Ты? По описанию товарищей мне показалось, что ты. Ну, теперь вижу, точно. — Здравствуй, Лиам. От голоса любовника Горану сделалось не по себе. Да ведь Кахал боялся! Железный командир Фёна, человек невероятной воли и храбрости сейчас был до смерти напуган! Он встретил своего друга детства и дрожал перед ним так, как ни за что не вздрогнул бы ни перед конницей в Краю Курганов, ни после боя за Сенное, ни на эшафоте в ожидании кнута. И Горан был не в силах ничем ему помочь. Потому что здесь, на земле Шинни, он считал своего любимого человека, самого лучшего человека в мире — виновным. — Здравствуй, Ричард. Или ты позволишь называть тебя как прежде, Кахалом? — Конечно. — Мои товарищи на побережье передали тебе наши последние новости. А не хочешь ли ты узнать о том, что было давно? К примеру, что стало с моей семьей? — Тогда мне не удалось выяснить доподлинно. Кажется, они все погибли. Лиам кивнул: — Да, все, кроме моей мамы. Она умерла позже. А сестра ее… Тогда мы, кто выжил, видели банши с ее лицом. Думали, она по нам плачет, и все ждали, что нас тоже убьют, но нет. Ее не встречали потом долго-долго… А потом она пришла снова, уже когда мы стали драться с лимерийцами. Так мы и узнали, что она оплакивает наших героев. Кахал молча склонил голову. — А наша подружка, Мэрид? Ты о ней слышал? — Видел. — Видел, — задумчиво повторил Лиам. — Скажи, зачем ты пришел к нам? Искупить свою вину? — Нет, — Кахал вскинул голову. — У меня за плечами четырнадцать лет в качестве командира подпольного боевого отряда. Я тот, кто нужен вашему молодому подполью. И я, и мои товарищи — мы хотим с вами поделиться своими знаниями, опытом, а если позволите, то и поучиться у вас. Жесткий взгляд Лиама стал будто бы туманным, а губы изобразили слабое подобие улыбки: — Знаешь, почему меня не убили? Я говорил по-лимерийски, был грамотным, сгодился за переводчика. Ты научил меня своему языку и привозил мне книги, помнишь? Кахал сломался. Он шагнул вперед, едва не упал на колени — но Лиам удержал его. Схватил за плечи, затряс отчаянно: — Я должен ненавидеть тебя, Кахал! Должен, понимаешь?! А не получается… Горан отвернулся. Он не мог смотреть на то, как обнимались сейчас друзья детства. Рашид в это время сосредоточенно изучал следы копоти на потолке. В Дерри, на следующий день Накануне они перебрались из лачуги в нерейскую часть города, следуя строжайшим инструкциям. Это было непросто, особенно для фёнов и Рашида, которые привыкли в Грюнланде к защите леса. Вокруг Дерри леса вырубили. Собственно, как уничтожали их по всему острову, чтобы строить флот Лимерии: пузатые когги, прекрасные каравеллы, маневренные шхуны, огромные каракки. В старом городе, отделенном стеной от особняков и садов лимерийской части, тоже росло мало деревьев. Их срубили уже сами нереи, чтобы как-то подлатать свои жилища. Впрочем, одно зеленое диво, с колючими чешуйками-листьями, фёны и Рашид все же повстречали. Звалось оно араукарией. Итак, старый город, открытый всем ветрам, застроенный одноэтажными домиками из ракушечника, а то и вовсе хибарами, требовал от подпольщиков некоторой осторожности. Но они добрались до нужного дома без приключений и уже там проговорили с Лиамом и двумя его товарищами до позднего вечера. Пили козье молоко с горьковатым серым хлебом, слушали тягучие песни в сопровождении флейты, знакомились с языком островитян — Кахал никогда не говорил на нем в Грюнланде. Наутро они передали шифровку «Детям ветра», и Лиам вызвался проводить своих гостей в ближайший лагерь повстанцев. Кахалу он обещал показать по пути еще одно место. Лошадей собирались взять далеко за городом, так что пока шли пешком. Дорога вела сначала вдоль моря, которое набегало на огромные валуны белыми барашками, а потом свернула к холмам. Даже заросшие всего лишь кустарником, они радовали глаз. А уж какой нарядный, солнечный вид открывался сверху! Море искрилось в лучах солнца, небо щедро поливало своей лазурью зеленые склоны, вдали же виднелись паруса. — Подождите меня здесь, хорошо? — попросил Кахал. Когда любовник исчез за поворотом дороги, Горан обратился к Лиаму: — Что там? — Братская могила нереев, которые погибли при обороне Дерри, — Лиам махнул рукой, предлагая сесть на землю. — Меня здесь не было, а вот Кахал… он был. — Да, он рассказывал, — Горан опустился на клевер, все еще цветущий. — И ведь не пойти следом, прогонит. Рашид сел рядом с ним, обнял за плечо: — Он дома. Несмотря ни на что, вопреки всему он наконец-то дома. Посмотри, как прекрасна его родина. После страшного разговора в первые минуты встречи Лиам не напоминал своему другу о том, что он участвовал в захвате Шинни, вообще был приветливым и мягким, даже кротким. Но сейчас Горан внутренне закаменел, приготовившись услышать что-то вроде: и эту прекрасную родину он убивал. Однако Лиам лишь улыбнулся в ответ на слова Рашида: — Правда? Я знаю только Шинни и всем сердцем люблю его красоту, его бухты, его холмы. А что видите вы? Вам есть, с чем сравнивать, вы знаете много стран. Горан покачал головой: — Боюсь, мы не самые беспристрастные наблюдатели, твой остров подарил нам любимого человека. Однако мне он кажется очень… чистым? Особенно здесь, вдали от порта и нищеты старого города. Море, небо, клевер, вспоминаются ваши прозрачные песни. Как будто совсем юный мир. Рашид подхватил: — Юный? Или вневременной? Вечное море, самые современные корабли, и да, клевер, нежный, стойкий, а также чрезвычайно полезный. — Скоро покажу вам наши вересковья — вот где и польза, и поэзия! Они смотрели на море, слушали ветер, тихо переговаривались. Умолкли, когда уловили за спиной шаги. Лицо Кахала безобразно покраснело и опухло от слез, в локонах запуталась пара веточек, но глаза… его голубые глаза были такими же честными и ясными, как его родина. Горан невольно произнес это вслух: — У тебя глаза того же цвета, что и море. — Боги, которых нет, и ты! — Кахал смущенно боднул его в плечо. Рашид, посмеиваясь, объяснил: — Мой невыносимый брат поддел моего сына, мол, не сердись, что скоро я встречусь с морем, твоей мечтой. Раджи, само собой, в долгу не остался. Ответил, что все годы в подполье его море было рядом с ним. Лиам взял Кахала под руку и спросил: — Как тебе надгробие? Будто бы этот камень всегда здесь лежал, слившись с природой. — Да, изумительной красоты работа. И еще эти алые ягоды остролиста, он так манил меня в юности… Ну что, идем?