Дети ветра

Не жалейте крови гаучо, кровь — единственное, что у них есть человеческого. Их кровь — удобрение, которое надо обратить на пользу страны. Доминго Фаустино Сармьенто

В замке Габриэля Утренняя вспышка ярости переросла в болезненную жажду действия. Но поиграть на лютне или взяться за вышивку Дарина не могла — все не унималась дрожь в руках. Гравюры и стихи раздражали до того, что хотелось бросить глупые книги в камин. Габриэля с его плетью не было. А больше она толком ничего и не умела. Разве подбирать наряды к своему прекрасному телу, что накануне обеда было весьма кстати. Дверцы шкафа резко хлопнули, открывая многоцветную роскошь платьев, юбок, туник, палантинов, блио, сарафанов, рубашек и поясов. В следующий миг в комнату влетела служанка, готовая помочь Дарине с туалетом. Служанка наложницы. А ведь приятно, когда есть кто-то еще ниже и бесправнее тебя. — Ступай, без тебя обойдусь. Абрикосовый шелк, водопад белых кружев, расшитый алым бисером пояс — не то, все не то... В голове расстроенной двухструнной скрипкой пиликало желание надеть что-нибудь традиционное. Однако льняные платья чуть ниже колен совершенно не годились для такой погоды: назойливо прохладный осенний ветер то и дело врывался в комнату. Длинная плотная двойная юбка и шерстяная кофта грубой вязки подойдут куда лучше, но... … но Аурванг расскажет Габриэлю. Нет, хозяин был вовсе не против того, чтобы она носила одежду своего народа, и даже просил ее об этом, когда хотел похвастать перед гостями очаровательной диковинкой. Вот только в сочетании с гневными словами, брошенными Аурвангу в лицо, приступ тоски по родине он вряд ли оценит. Внезапно Дарина осознала, что натворила. Если проклятый уродец выдаст ее, если Габриэль разгневается... Теплая шерстяная ткань выскользнула из ослабевших рук. Как же спасти свою шкуру? В глаза бросилась полупрозрачная туника винного цвета с золотым шитьем. Что, если прийти в ней к Аурвангу, бухнуться ему в ноги, моля о пощаде, и предложить себя в обмен на молчание? «Нужна ты ему». Да уж. Дарина понятия не имела, что же нужно странному гостю. Похоже, секс его не слишком интересовал. К изысканным блюдам и винам он оставался равнодушен. Однажды они с Лони вдвоем приговорили заказанный Габриэлем специально для гномов бочонок эля, но Дарина почему-то была уверена, что Аурванг прожил бы без него и неделю, и месяц, и год. Порой он пропадал в библиотеке или в саду, выезжал в поля на своей странной низкой лошади. Метал ножи и топоры в тренировочном зале, но тоже, казалось, прекрасно обошелся бы без этих мужских игрищ. Ну вот как с таким договариваться? Постепенно первый страх поутих, отступил. Дарина присела на ворох нарядов, скрестив ноги, и задумалась. В борделе она неплохо научилась подбирать ключи к весьма необычным клиентам. И если поднапрячься и поразмыслить... На душе вдруг стало легко и даже весело. Зачем вообще такому, как Аурванг, доносить на нее Габриэлю? — Ой, госпожа, вы еще не одеты! — всплеснула руками служанка. — А ведь обед уже подан... Отпустив пару крепких словечек на двух языках, Дарина влезла в подвернувшееся под пятку платье, на бегу впихнула руки в тяжелые серебряные браслеты и остановилась лишь перед дверью, ведущей на террасу, чтобы выровнять дыхание. — А тебе идет черный цвет, — заметил Аурванг. Он уже сидел за столом и лениво потягивал вино. Неторопливые движения уродца раздражали. Вообще все раздражало. Свечи в витых серебряных подсвечниках. Темно-красные до цвета запекшейся крови оранжерейные розы. Ароматы кабанчика в яблоках под брусничным соусом и обжаренного с медом миндаля. Дарина запрятала свои чувства куда подальше и мило улыбнулась: — Благодарю, ты очень любезен. — Как ты помнишь, Габриэль предложил мне дополнительное вознаграждение за дополнительные услуги, — ухмыльнулся Аурванг. Красноватая кожа неестественно обтянула его челюсть справа. Будто и не кожа, а голое мясо. Дарина вздрогнула. Неужели все-таки она ошиблась, и ему нужно то же, что и другим? Шлюхи, выпивка... Неровные из-за ожогов губы недвусмысленно обсосали толстый палец: — Я загляну к тебе после ужина. Дура. Как ты могла не заметить, что он ничем не отличается от других! Вечерняя трапеза прошла в полном молчании. Дарина мысленно проклинала свою пустую голову на пяти языках и отчего-то надеялась на чудо. Что если Габриэль приедет в замок раньше времени, потребует ее на ночь к себе... Пусть плетка, пусть немного боли, но ведь в его шелковых объятиях, под его неторопливыми губами и в самом деле было хорошо. Да с чего вообще Дарина ударилась в идиотскую ностальгию? Ее кормят, одевают, содержат в роскоши и уюте, а она, тварь неблагодарная... Низкий голос уродца отвлек ее от сладостных воспоминаний о переливчатом голосе Габриэля: — Жди меня. Та самая туника пригодилась. Если верить зеркалу, мягкая ткань изумительно подчеркивала пышную грудь, а винный цвет оттенял теплоту карих глаз. Дарина отстраненно оценила свой собственный облик и убранство комнаты, как делала это множество раз в борделе, готовя товар для взыскательного клиента. Расшитое золотыми нитками покрывало игривыми складками стекает с постели, розовые лепестки небрежно рассыпаны на столике вокруг вазы с плавающими свечками, бутылки с вином и бокалов, чувственный аромат флёрдоранжа кружит голову... кому-нибудь. Не ей. Она же деревянно опустилась на пуфик у окна и с ужасом стала ждать неизбежного. После короткого мощного стука и ее заученного приветливого ответа дверь отворилась. Аурванг закрыл ее за собой на засов, а после тихо и будто бы немного печально молвил: — А все-таки в черном было лучше... Постой! — он вскинул руку, когда Дарина потянула край туники. — Я лишь хотел сказать тебе, не опасаясь лишних ушей, что не стану доносить на тебя Габриэлю. — Что? С чего ты... — Знаешь, несложно догадаться о твоих страхах после утренней тирады, — пожал плечами Аурванг. — Однако лишние уши за порогом твоей спальни могут подивиться краткости свидания. Ты позволишь задержаться у тебя на часок? Полистаю книгу, не стану докучать разговорами. Отвратительная культя тронула щедро иллюстрированный сборник северных саг. В этих историях гномы казались грубоватыми, но притягательными в своей дикой мощи созданиями. Ниди вполне соответствовал образу из древних легенд. Чему соответствовал Аурванг, Дарина до сих пор не понимала. Наверное, потому и ляпнула несусветное: — Посиди, конечно! И... и... спасибо тебе, — а потом добавила еще большую глупость. — За то, что не станешь говорить обо мне Габриэлю. А другое... Аурванг, почему ты нас убивал? Уродец, который уже успел увлечься гравюрами, вдруг очень медленно закрыл книгу, подошел к столу и жестом попросил разрешения сесть. Получив столь же безмолвный ответ, он опустился на стул и рассеянно тронул розовые лепестки уцелевшими пальцами. — Убивал вас... Хороший вопрос, девушка. Ты мне с самого начала не понравилась. А кому по душе встреча с призраком прошлого? Скажи, ты читала труды ромалийских или грюнландских историков о пиктах? — Я вообще не люблю исторические книги, — ответила Дарина, из вежливости перебираясь на стул напротив гостя. — Они либо запутанные, либо печальные. Легенды куда лучше. — А еще иной раз правдивее, — хмыкнул Аурванг. — Но все-таки загляни в историю. В библиотеке твоего хозяина есть несколько любопытных трудов. Обрати внимание на главы, которые повествуют о жестоких набегах пиктов на приграничные деревни Грюнланда. К слову, я сам видел две такие деревни. Видел обезглавленного младенца. Изнасилованных подростков, обоего пола. Узор точь-в-точь как на одном из твоих поясов. Представляешь, его нарисовали чем-то острым прямо на животе беременной женщины. Справедливости ради скажу, что после я видел нечто подобное и в ваших деревнях. В своей деревне изувеченных соседок на сносях она не помнила. Ей вполне хватало изувеченных обычных людей. — Зря я спросила тебя об этом ночью, — сморщила нос Дарина и поднесла к губам кубок с вином. — Зря. Бутылки вина хватило на час или два молчания, прежде чем Аурванг ушел в свои покои. В замке Габриэля, днем позже «Почему ты нас убивал?» Аурванг давно притерпелся к неудобным вопросам от других, которые порой звучали как проклятия. Неудобные вопросы самому себе он стал задавать чуть позже. Когда вдруг увидел изнанку последней войны с пиктами. Поначалу все было более-менее ясно. Отсталые дикие военные шайки опустошали деревни грюнландцев, те справедливо хотели отомстить наглецам и как следует надрать им задницу. После пары-тройки боев Аурванг и другие гномы-наемники зачесали бороды, раздумывая: так ли уж тупы и отсталы пикты, если их легкая конница за счет слаженных стремительных маневров прореживала цвет грюнландского рыцарства. Постепенно гномы сообразили, что пикты весьма близки им по своему клановому укладу. Это открытие позволило эффективнее консультировать своих нанимателей, и Аурванг явно смалодушничал, когда свел собственное участие в кампании к ловушкам в битве под Ровней. А позже... Во время ночного разговора с Дариной он сказал чистую правду: пикты не были невинными овечками. Но ведь не только пикты. Впрочем, война никогда не строила из себя нежную особу. Ее летописцы могли приврать красного словца ради, рассуждая о славе и благородстве, но сама война не обманывала. Так с чего вдруг он, военный инженер со стажем, вновь и вновь перебирал старые мысли? Из-за того разве, что опытная шлюха спросила его по-детски наивно: «Почему ты нас убивал?» Раскладывая в голове по полочкам воспоминания, воскрешенные взятым в замковой библиотеке томом, Аурванг не заметил, как дошел до этой самой библиотеки. Там, за лесом резных колонн, возле распахнутого окна, сидела Дарина и хмуро изучала какой-то свиток. Холодный осенний ветер трепал ее каштановые кудри и кусал плечи, с которых сползла шаль, но маленькая пикта лишь заправляла за ухо локоны и продолжала читать. — Как тебе история? — полюбопытствовал Аурванг. Дарина удивленно вскинула на него глаза. Поморгала, возвращаясь в настоящее, и проворчала: — Не нравится. Грустно, страшно и глупости. Ну, кое-что глупости. — Например? — Вот тут стоумовый путешественник пишет, будто пикты являются от природы настолько воинственным народом, что среди их песен не встретишь ни одной доброй и мирной. — А на самом деле? — На самом деле меня увезли из дома, когда мне было двенадцать лет, и я мало что помню, — с пугливой дерзостью ответила Дарина. Смягчила тон, чуть улыбнулась. — Но я точно могу тебе сказать: мой народ поет не только о кровавой сече и славных трофеях. — И о чем еще? — спросил Аурванг, на всякий случай закрывая окно. — Когда-то я перевела то, что помнила из одной песни. Подредактировала для себя. Не скажу, что там вовсе не упоминается оружие... А, рассудишь сам! Не коли ты рук, серебристый терн, А цвети, цвети ты моей слезой. Не кусай ты рук, златогривый горн, А шепни, шепни, где же милый мой. Не коли ты рук, медноглазый терн, А храни, храни очага покой. Не кусай ты рук, золотой костер, А шепни, шепни, где же любый мой. Не коли ты рук, синеокий терн, А стекай, стекай в бурдюки вином. Не кусай узды, златогривый конь, А неси, неси мое сердце в дом. Не коли ты рук, серебристый терн, А смахни-ка снег беспокойным сном. Ты не спи, не спи, золотой топор, А веди, веди мое сердце в дом. Голос Дарины, густой и терпкий, как то самое терновое вино, чуждо звучал в этой роскошной, заточенной в кольце замковых стен библиотеке. Аурванг немного жалел о том, что предложил пикте заглянуть в историю. В провинции Грюнланда, севернее Райндорфа На обочине дороги, усыпанной желтыми и бурыми листьями, весело зеленела молоденькая елочка. Какое-то время. Сонная серая лошадка внезапно очнулась, вежливо потянула повод из рук всадника — и елочки не стало. — Мышка, совесть имей! — возмутился Кахал. — Почему с Муркой не поделилась? — Действительно, — ответил за свою лошадь Горан. — Мы же в лесу, откуда здесь еще елки? Мурка, то ли самостоятельно, то ли повинуясь незаметному движению хозяина, шустро зарысила в сторону упрямого зеленого куста, который не хотел пестреть вместе с остальным лесом. Промозглый ветер пополам с моросью дохнул в лицо, но Горан не спешил запахивать плащ. Поди, в том краю, куда они держат путь, холоднее будет. Впрочем, в далекой Смерёте, по слухам, их ждали не только холода. Это небольшое поселение на севере Грюнланда, в низкой части Волчьих Клыков, королевской милостью стало слободой благодаря местным агатам. И ужасам. Говаривали, что все это предприятие однажды накроет большой лавиной или завалит камнями. Если, конечно, раньше людей не погрызут местные хищники или, того хуже, вампиры. Знатоки истории припоминали, будто бы столетия назад в Волчьи Клыки ушли остатки племен вервольфов. Жрецы Пламени с подозрением косились на север как на обитель демонов. Последним веянием было не доверять горам, потому как там жили гномы. Словом, Смерёта получила свое имя неспроста. И поддержать тамошних жителей отменой части податей вполне стоило. Пусть месторождение агатов не слыло самым богатым, но все лучше, если камни станут добывать исправно и продавать в родную сторону, а не все тем же «проклятым карлам». — На кой гномам чужие агаты? — задумчиво бормочет Горан, почесывая бороду. Кахал раздражающе ехидно кривит губы: — В чужом огороде репа слаще, — и ворует из тарелки Горана кусок означенного овоща. — Ты скажи, на кой тебе самому эта Смерёта? Из поделочных камней клинков не куют. По другим слухам, куда менее красочным, чем байки о вампирах, там же нашли с гулькин нос железной руды. Получили крицу, продали в деревню, где жил знающий кузнец, а тот выковал из нее такое, такое... Словом, эдакое. Горану любопытно было рассмотреть поближе ту руду, самый край, опасный и свободный, и Пламя с его служителями, практически отрезанное зимой от внешнего мира. А Кахал с вечными своими смешками да пространными речами вызвался на зимовку с ним. Ну, вызвался — и ладно. Горан его не пытал, против компании не возражал. Так вот и ехали они вдвоем помаленьку на север. Осень щедрой рукой отмеривала им золотой и медной листвы, душистых грибов и хмурого, неуютного ветра... Да и пусть. — Эй, не спи в седле, а то замерзнешь, — фыркнул, подъезжая к нему, Кахал. От Мурки отчетливо несло хвоей. — Лес поэтически прекрасен, но мне лично охота переночевать на теплом постоялом дворе. — Ого. Избалованный наемник... Какое ты слово давеча сказал? — Сибаритствующий. Ну, едем или как? Мы-то елками сыты не будем. Горан собрался было поддеть бестолкового по части растений приятеля и рассказать про варенье из еловых побегов, однако передумал. В самом деле, у огня да за кружкой эля оно интереснее. Широкая на копыта Мышка и привычная ко всему вообще Мурка без особого труда въехали в крошечное поселение по глубокой, жирной, местами тронутой ледком грязи, что звалась тут, видимо, дорогой. Лошадки довели хозяев до постоялого двора, на конюшне которого были пристроены и вычищены, Кахал пошел торговаться насчет комнаты, а Горан остался побеседовать по душам с местным кузнецом. Помолчав и покивав с полчаса, он выведал, чем же гномы вызвали нелюбовь со стороны служителей Пламени. За размышлениями о том, чего в жрецах больше, прозорливости, жадности или глупости, он не заметил, как очутился в шинке при постоялом дворе. И даже не сразу понял, что же там творится. А там всего-то навсего назревала драка. Обычное дело, когда в одной комнате собираются несколько подвыпивших мужиков. И совершенно нормально, что в эту потасовку пер Кахал. Буквально чудом доживший до сего дня — при его-то умении вляпываться. И что на этот раз не поделили? — Не трожь девушку. Видишь, боится она. Зачем ребенка пугать? — привычно, не размыкая губ, улыбался Кахал, за спиной которого сжалась в комочек молоденькая прислужница. — Тебе что за дело? Ты проездом тут — ну так проезжай мимо! — недобро оскалился парень, едва не подпиравший головой потолочную балку. Похожий на бочонок юнец пьяно хихикнул за его спиной: — Проезжай-проезжай! А на девчонке давно поездить пора! Еще четверо гуляк разного роста, но одинаковой примерно удали встали из-за стола. Горан оценил соотношение сил. В принципе, обычную пару горе-защитников девичьей чести эта компания ухайдокала бы в считанные минуты. Но все шестеро были пьяны и забыли утереть молоко с губ. Против трезвого бешеного наемника и тертого в дороге кузнеца тридцати трех лет от роду у них почти не было шансов. Да что дальше делать? Уедут защитники, но прислужница-то останется. Паршиво. — А как славно начинался вечер, — вздохнул Горан, смачно расправляя широкие плечи. — Жаркий огонь, доброе пиво, расторопная служаночка. Хорошо бы и дальше так. — Хорошо бы, твоя правда. Вот только этот красавчик мешает, — ответил самый здоровый из шестерки. Горан добродушно усмехнулся: — Мой приятель? Да не сердись на него. Умный шибко. Грамотный. Начитался книжек про рыцарей, какие девок спасают. Тоже захотел так-то, — и он развел руками, демонстрируя огромные ладони. Одновременно каждому, кто имел глаза, стал заметен охотничий нож у него на поясе. Гуляки переглянулись. Утомленные выпивкой головы туго, но соображали, что в эту бутылку лезть не стоит. А потом Горан посмотрел на Кахала. Хмурая тень заволокла на миг вечно смешливое лицо. И пропала. Входная дверь хлопнула, и в обеденную залу вошли двое. Один в переднике, видимо, хозяин постоялого двора, а другой, судя по уверенным жестам и цепкому отеческому взгляду, весьма недурной староста. Он тут же, не доходя до пива, оценил, что к чему. Выразительно поднял кустистые брови, и все шестеро, примирительно поднимая кружки, отступили к своему столу. Сегодня девчонку не тронут. А завтра? — С разбойниками в лесу ты умнее себя вел, — вполголоса заметил Горан, когда они вдвоем заняли стол в углу. — Теперь чего взъерепенился раньше времени? — Ты же сам сказал. Настроение, вишь ли, у меня романтическое, — шутовски осклабился Кахал и подмигнул, поднося к губам поданную хозяином кружку с пивом. — Ну? Видел я твою рожу. Вроде который месяц у костров лясы точим. Не пора бы тебе последнее открыть? — Горан отхлебнул пива, утер пену с усов. Подумал и добавил: — В обмен обещаю рассказать, что про гномов выведал. Поверь, о таком на ярмарках не балакают. — Знаешь, чем наемника подкупить? А что, информация за информацию. Только, чур, ты начинаешь вечер откровений. — Будь по-твоему. Все ясно как день. Ума не приложу, с чего они это в тайне держат... Так вот. Для тебя ведь не секрет, чем украшены гномьи клинки? — Их рунами, — быстро ответил Кахал. — Одни говорят, что лишь знак. Другие, что заклятие. — Верно. А жрецы решили предположить худшее и объявили, мол, заклятие. Дальше сам догадаешься? — А как же. В Грюнланде у жрецов на заклятия монополия. — Точно. Они потребовали было у гномов, чтобы те отказались от рун. А ребята в ответ сунули преподобным под нос неприличный жест и ушли к себе в горы. Все просто. — А то, как бесова дюжина... Чего ты? — Кахал тихо рассмеялся в ответ на недоумение Горана. — Тринадцать, делится на один и на себя. Простое же число! Ох, надо было поддеть наглеца вареньем из еловых побегов... Между тем Кахал посерьезнел и с жадным любопытством подался вперед: — Зато про сложное на ярмарках не балакают. Скажи-ка, дорогой мастер, имеют ли эти заклятия подлинную силу? Потому как вроде и вправду гномья сталь лучше человеческой. — Правда. Только никому ни слова о том, что я тебе расскажу, — Горан понизил голос. — Дело не в заклятиях. Хотя сами гномы думают иначе. Все дело в зрении. Видишь ли, очень редко работают в одной кузнице люди и гномы. Да даже если бы работали, не уверен, что догадались бы. Но так получилось, что я сдружился с горным народом в Сосенках и наблюдал их за работой. В обычные дни, а еще — до и после видений. Я и прежде замечал, что в эту пору точнее различаю цвета каления и побежалости, вообще словно родную чувствую сталь, и мои клинки куда лучше выходят. Думается мне, что гномы всегда видят так, как я во время бесед с огнем. Но, повторяю, молчи. Боюсь думать, чем это открытие обернется для обоих народов. — Догадываюсь. Драка в торговой сфере — мерзкое дело. Ну да мы с тобой полюбовались на нее в Пиране, — хмыкнул Кахал. Вдруг лицо его просияло. — Погоди. Так ведь мой засапожный нож ты ковал после видения? — он осторожно, чтобы не видели мужики за соседними столами, достал из-за голенища свой клинок и ласково тронул острую кромку. — Вот же диво. Трудно было удержаться от самодовольной улыбки. — Гномы такой в любой час откуют, — допив остатки пива, Горан знаком попросил у хозяина еще по кружке. — Но теперь, как сговаривались, твоя очередь. Что за девушка осталась у тебя в прошлом? — Уговор есть уговор. Только уж прости сибариту каприз: потешу тебя своей биографией не здесь, а в номере. После ужина они взяли с собой в комнату жбанчик с пивом и миску с закусью. Пушистая пена тихонько шипела в кружках, заботливо наполненных доверху. Поджаристые ломтики хлеба пахли тмином, свеча пустила на стол первую слезу, а Горан готовился услышать романтическую и грустную историю любви. Кахал поднял свою щербатую глиняную кружку ровно серебряный кубок и коротко поклонился. — Позволь представиться еще раз. Ричард О'Фола, третий и младший сын прекрасного лимерийского рыцаря Бенджамина О'Фола. Отец мой радовал и, полагаю, по сей день радует нашего короля ратными подвигами, старшие мои братья с детских лет спали в обнимку с мечами прямо в седле, а меня, позднего ребенка, прочили в священнослужители. Ну и до того великодушно оставили маме. Даже позволили ей дать мне второе, нерейское имя. Джейн, уроженка острова Шинни и на четверть крови нерея, привыкла больше к рыбацким сетям и мозолям от канатов, чем к нарядам и балам, а потому толком не прижилась при дворе. Муж постоянно пропадал то в походах, куда брал с собой и старших сыновей, то на рыцарских турнирах и попойках, предоставляя жену и младшего самим себе. Кахалу не светило наследство, и Джейн воспитывала его в свое удовольствие. Подолгу гостила с ним на острове, учила рыбачить и ходить под парусом, привила трепетное отношение к языку и грубоватой, веселой культуре нереев. — Неофициально веселой. Вроде бы еще лет сто назад официальные власти в лице друидов изредка практиковали человеческие жертвоприношения, да и на моей памяти был какой-то темный случай... Вообще, друиды забавные. Меньше подобострастия, чем в лимерийской вере или в здешней, больше связи с природой... ну и природной жесткости порой хватает. В десять лет Кахал остался один. Мать умерла. Сгорела за считанные недели. Отец и братья с холодным почтением отнеслись к этому событию. Горестно вздыхали на похоронах, положенные полгода носили траур и почти не вспоминали о мальчишке, которого оставили на попечение нянькам. Лет до четырнадцати он рос на воле, пропадал в замковой библиотеке и ездил верхом на низенькой, изящной, но невероятно выносливой лимерийской лошадке — коннемаре. Постепенно из глупой сыновней почтительности Кахал упросил отца обучать его военному ремеслу. Разумеется, при условии полного отказа от каких-либо прав на наследство. Перо в руке заменил тренировочный меч, ласковую коннемару — огромный психованный дестриэ, блажь философской поэзии — сентиментальные любовные баллады. Последние очень подходили миловидному юноше, и красотки на балах благосклонно внимали ему, прикрывая пунцовые щечки веерами. Он же рвался стать настоящим рыцарем, разить в бою врагов во славу прекрасных дам, а по возвращении из похода петь им под окнами серенады. Первый же поход уничтожил наивные детские мечты. Остров Шинни появился на свет явно не там. А именно — у выхода из залива и неподалеку от берегов Лимерии. Нереи, живущие вдоль побережья и умеющие долго оставаться под водой, существовали почти исключительно за счет даров моря. Они прекрасно ныряли и добывали изумительный жемчуг, роскошные кораллы, мидий, устриц, рапанов, ходили под парусом и вылавливали сетями целые косяки рыб. Земли на острове и обширные леса оставались почти нетронутыми. Когда лимерийцы израсходовали половину своих лесов на постройку судов, они сообразили, что пора добывать древесину где-то в другом месте. Ну и заодно, раз уж это другое место так удобно расположено, хорошо бы заполучить контроль над заливом. — Конечно, столь откровенно о целях войны не говорили. Вечерами на приемах благородные господа и прелестные дамы сокрушались по поводу отсталости нереев по сравнению с лимерийцами, дикой власти друидов, примитивных ремеслах. Сетовали, что земля Шинни печалится без руки человека. Мололи еще какую-то чушь... А я ослом развешивал уши и даже, кажется, верил, что война пойдет моим друзьям на пользу. Не в оправдание себе, а для тебя говорю, для расширения кругозора. На словах справедливая война в реальности оказалась бойней. Нереи, несмотря на всю свою отсталость, организовали кое-какую оборону. Которую очень быстро и жестоко прорвали. Что такое пики да кожаные доспехи против тяжелой кавалерии? На городских и деревенских улочках, где в детстве Кахал играл с товарищами, он осознал смысл классической фразы «горе побежденному». Побежденных резали. Насиловали. Вскрывали, чтобы посмотреть, есть ли у них жабры, подобные рыбьим. И в какой-то момент эти зверства перестали ужасать Кахала. Сражения кружили голову, победы пьянили, сквозь прорези шлема светлые и рыжие нереи виделись все на одно лицо. Вражеское лицо. — Очередного рыжего глупца в смехотворной защите я загнал в угол, занес над ним меч... И услышал, как завопили за моей спиной. «Лиам, Лиам!» Видишь ли, так звали одного из моих друзей детства. А этот рыжий бедолага был его тезкой. Просто как-то вдруг он обрел в моих глазах лицо, и я подумал: «Где же мой Лиам?» Через пару дней я увидел его в числе пленных. Он выжил, потому что мог переводить с нерейского на всеобщий и лимерийский. Кахал подлил себе еще пива, а у Горана духу не хватило спросить: «И как тебе показались его глаза?» В очередном захваченном поселении Кахала занесло в пузатый домик из ракушечника, который только что не сотрясался от ужасных воплей. В общей комнате двое доблестных рыцарей держали за руки молоденькую нерею, прижатую животом к столу. Третий рыцарь сгреб в кулак рыжие косы и трахал ее в зад. А когда кончал, дернул на себя волосы со всей дури, и Кахал смог разглядеть лицо девочки. Так он встретил второго своего друга детства, маленькую Мэрид. Которая уже не вырывалась из рук лимерийцев. Только тихо поскуливала, как смертельно раненое животное. — А, Кахал! — радостно взревел удовлетворенный воин. — Ну, мальчик, пора и тебе стать мужчиной. Сзади-то я ее оприходовал, а вот самое сладкое тебе достанется. — Отпустите ее! Нельзя, так нельзя! Она же девочка... Она... — Ну сделай ее женщиной! — все трое дружно загоготали. Он орал, раздирая глотку, а к мечу притронуться не догадался. Вскоре пришли старшие братья. Один посмеивался над ним, покровительственно обнимая. Другой направился к истерзанному телу, обещая подготовить девчонку для младшенького... Кахал смутно помнил, что было дальше. Кажется, его несло куда-то прочь, прочь... На следующий день он вернулся в домик. Мэрид валялась посреди комнаты. Между ног у нее было сплошное кровавое месиво, а разрезанные груди клочьями свисали с ребер. Дома Кахал отказывался разговаривать с братьями. Скандалил с отцом. Писал какое-то прошение королю. — Со всей детской дурью в конце концов я принял решение отречься от этой обители жестокости и порока. Бежал из дома, оставив на столе гневное обличительное послание. Представляю, как отец и братья хохотали, читая этот шедевр, — Кахал отодвинул в сторону пустую кружку и уставился еще более пустым взглядом в стену. — Дальше ты знаешь либо догадываешься. С полуразбойничьим отрядом я перевалил через горы и оказался в Саори. Там примкнул к настоящим разбойникам. Попал в тюрьму. После удачного побега постепенно стал тем, кем стал. Вот и все. Кружка Горана, да и жбан давно опустели, а хлеб так и лежал нетронутым. Горан зачем-то задул свечу. Кахал встал и распахнул настежь окно. Вернулся к столу. — Ты не против? От пива что-то воздух прокис... А ты только не думай, Горан, что все это — разбой, убийства — все это из-за Мэрид. Нет, не надо так... Память о ней должна быть чистой. Обнять бы его крепко, до боли в каждой мышце, до хруста в каждой кости. Прижать к груди, спрятать, спасти, утешить... От чего и как спасти человека, собственными руками вырубавшего свою вторую родину? На рассвете в окно постучали. Явно условный знак. Горан приоткрыл один глаз и увидел Кахала, который торопливо натягивал одежду. Он покинул комнату и вернулся где-то через час. — Уезжаешь? — Горан, конечно же, знал ответ. Иначе зачем бы его приятелю проверять сумки? — Да. Уж прости, придется тебе одному воевать с упырями в Смерёте, — Кахал весело подмигнул ему. От вчерашнего пустого настроения не осталось и следа. — Должок у меня перед одним знакомцем, надо вернуть. Увы, большего сказать не могу. Горан кивнул. Надел штаны и рубашку, встал, чтобы попрощаться. — Ну бывай, Кахал. Постарайся не угодить снова в тюрьму. — Бывай, Горан. Встретишь волка или вампира — пощади что ли бедняг, ладно? Они коротко обнялись, соприкоснувшись лбами. Впереди у Горана была зима.