Дети ветра

Люди […] любят выдумывать страшилищ и страхи. Тогда сами себе они кажутся не столь уродливыми и ужасными. Напиваясь до белой горячки, обманывая, воруя, исхлёстывая жён вожжами, моря голодом старую бабку, четвертуя топорами пойманную в курятнике лису или осыпая стрелами последнего оставшегося на свете единорога, они любят думать, что ужаснее и безобразнее их всё-таки привидение, которое ходит на заре по хатам. Тогда у них легчает на душе. И им проще жить. А. Сапковский

В Ромалии, в замке Габриэля В этот приезд Франческо Фьорелли шутил и веселился меньше обычного, налегал на вино с привычным усердием, но как-то решительно, мрачно, словно собирался в нем что-то или кого-то утопить. Дарина с выученной светской легкостью полюбопытствовала, хорошо ли поживает предмет его страсти, но Франческо ответил настолько безразлично банальной фразой, что стало ясно: топят в серебряном кубке не эту жеманную стерву. Огонь в камине уютно мурлыкал, овечий сыр таял во рту, вино мерцало, заигрывая с пламенем свечей, и угрюмая физиономия гостя не портила безмятежности вечера, но Дарина мысленно аж извертелась вся от любопытства. Голос Аурванга, по большей части молчавшего с начала посиделок, заставил ее крутануться буквально. — А нет ли в погребах любезного хозяина Габриэля чего покрепче? — Подойдет ли вермут нашему дорогому гостю? — слащаво спросила Дарина, а про себя гадала, почудился ей или нет заговорщический огонек в черных глазах гнома. — Подойдет, подойдет. Благодарю! Двух бокалов разбавленного вермута хватило, чтобы Франческо допился до откровенности. — Слыхала ли ты, Дарина, какие ужасы таит в себе этот прэ-э-элестный замок? — И слыхала, и читала. Про замурованных в стене подвала детей. Про колдуна, сваренного заживо на кухне, тоже. Вот, еще змея из удавки повешенного ползает. — У-у-у, кошмарная змея! Только ту змею ни-и-икто лет сто не видал. А вот что я взаправду... да клянусь же!.. видел и, мать его, трогал... Франческо умолк и засмотрелся на ломтики обжаренного сыра, посыпанные брусникой. — Не клянись, верю, — мастерски играя своим бархатным голосом, промолвила Дарина и сочувственно пожала пальцы гостя, безвольно лежавшие на столе. После подобных слов и жестов пьяные в стельку клиенты борделя частенько начинали молоть языком, и меньше времени оставалось на омерзительную еблю. Сработало и сегодня. Заикаясь, путая слова и звуки в них, Франческо поведал о своей встрече с самым что ни на есть несомненным и подлинным чудовищем. Что примечательно — саорийским. — Дарина! Помнишь ты старши... страшилку нашего детства? А-а-а, ты ж с востока... А ты, гном, и подавно не помнишь. Про моргалы на спине у этих черножопых... Что моргалы? Тьфу, блажь! Вот я видел... Что видел Франческо у своего саорийского гостя, помимо обычных черных волос и глаз, Дарина так и не поняла. Покосилась на Аурванга — тот лишь едва заметно пожал плечами. Только отчего-то темень эта напугала разнесчастного Фьорелли до икоты. И еще — чудовищная сила, но рядом с щуплым Франческо нетрудно было показаться могучим героем. — А как схватил меня лапой своей поганой, так и всё! Всё, говорю! Ледяная что твой покойник! Ты, Дарина, трупы трогала? Трогала. — Простите, дорогой друг, — внезапно вмешался Аурванг. — Мы, мужчины, привыкли к разного рода мрачным явлениям, однако наша дама... Оставим суровые подробности для наших мужественных компаний. — Дама? — похабно осклабился Франческо, но вдруг умолк под взглядом гнома. — А и то... Увы, на этом подробности иссякли. Вермут и сыр исчезали на глазах, слуги сменили свечи в канделябрах, Франческо истерически охал и ахал по поводу своей встречи с ужасным саорийцем, но ни словом не обмолвился ни о том, чего хотел от него черноглазый посетитель, ни об итогах столь памятной встречи. Ночью пришла бессонница. Снова. Нежданная, уже привычная. Дарина то не смыкала глаз до первых лучей позднего осеннего солнца и выходила из своей комнаты лишь к обеду, то засыпала сразу после ужина, потом подскакивала среди ночи и порхала целый день свежая, бодрая, то погружалась в тяжелую дрему на пятнадцать-шестнадцать часов. И каждый раз, пробуждаясь или, наоборот, устраивая голову на подушке, она не знала, что ждет ее впереди. Однако нынче повод вертеться в кровати был вполне уважительный. Франческо Фьорелли хоть и не блистал умом, но и на сумасшедшего либо круглого дурака не походил. Он спьяну выболтал много правды, и правда заключалась в том, что он столкнулся с чем-то действительно ужасным. С чудовищем. Но каким? Дарина свесила с кровати ноги, сладко потянулась и привычным опять-таки жестом плотно завернулась в шаль. Поболтала босыми ступнями, наблюдая за тенями на полу, впрыгнула в туфельки и, напевая мрачную сарабанду, сделала несколько па в сторону рукописи, хранившей легенды замка. Торжественная музыка вдруг состроила неприличную гримаску, подмигнула ей и напомнила о своей первоначальной сути: танец-вызов, игра, соблазн. Крутанув призывно бедрами и щелкнув пальчиками словно костями, Дарина разочарованно упала на пуфик. Кого соблазнять-то? Нажравшегося до рвоты Франческо? Страхолюдину Аурванга? Или призрак сваренного заживо колдуна? Она хихикнула и шепотом вывела: — За ключицу держитесь — безудержный пляс, Не глядите в замочные скважины глаз, Там, под крышкою черепа, — пыль и сушеные мухи.* А потом сарабанда вновь зазвучала сурово и медленно. Дарина облачилась в черное платье, сменила туфельки на сапожки из мягкой кожи, взяла со стола канделябр и бесцельно шагнула за порог своей комнаты. Пламя трех свечей натужно разгоняло мрак в длинной галерее. Дарина невольно поежилась, глядя на то, как тени от ваз и статуэток в нишах дрожат, прыгают, жиреют и превращаются в бесформенных чудовищ. Фу! А днем притворялись такими утонченными творениями мастеров. Презрение чуточку заглушило страх, но все же Дарина предпочла идти как можно тише. Только складки платья негромко и зловеще шуршали. Она редко покидала ночью свои покои и даже во время бессонницы оставалась в постели с очередной книгой, забитой трухлявыми легендами. Этой ночью легенды ожили. Мраморный профиль прекрасного эльфа искажался, обретая очертания головы колдуна. Как он корчился и вопил, когда его варили в огромном котле? Как вопил само спокойствие Аурванг, когда пламя жрало его лицо? Два горшка с розами напомнили чем-то детские фигурки. С чего их там замуровали в подвале... Одно предание гласило, что за избыточное количество конечностей, в другом говорилось о самом банальном блуде, про который прознал их отец. Дарина показала горшкам язык. Погибшие дети ее не пугали давно. С тех пор, как она вдосталь налюбовалась ими в телеге, перевозившей пленных пиктов. Зато причудливый барельеф в виде лианы на колонне чересчур смахивал на змею. Ту самую, из удавки, которую видели тут лет сто назад. — Надеюсь, нынче не юбилей? — пробормотала Дарина и поспешила вперед, вперед, мимо мертвенно лунных окон, вдоль трупной синюшной колоннады в саорийском стиле. В десятке шагов до лестницы ее тронуло твердое, холодное... Дарина пискнула в кулак — и выругалась, поняв, что задела очередную треклятую лепнину. До этой ночи ее не бесил, а, наоборот, манил новомодный стиль — пихать к месту и не к месту немыслимое количество цветочков, гирлянд и завитушек. К счастью, эти веяния охватывали далеко не весь замок, и лестницу с еще одной галереей Дарина миновала, не психуя из-за каждого миража. Весьма озадаченная, она обнаружила себя в библиотеке. Здесь неверный свет луны и порядком прогоревших свечей в канделябре тоже менял архитектуру по своей прихоти, но скорее волшебно. Похожие на стволы деревьев колонны превратились в диковинный лес, а шелест последних листьев в саду за окном добавлял мороку подлинности. Тяжелый, вычурный мебельный гарнитур из капа с малахитовыми вставками теперь был естественным элементом пейзажа. Кружево серебряных окладов мерцало, будто паутинки, а жемчуга выпали чистой росой. Ряды книг на полках звали к себе, манили, привораживали. «И почему раньше я не приходила сюда ночью?» — удивилась Дарина. Опасливо забыв о приличиях и здравом смысле, она влезла на драгоценный стол из капа и поболтала ногами, воображая себя то ли дриадой в чаще, то ли крошкой ши на коряге посреди болота, то ли еще каким-то сказочным существом. — Сказочная долбоебка, — уверенно назвала она себя — и чуть не свалилась от неожиданности. Внизу что-то шурхнуло. Дарина зажала рот обеими руками, но вдруг не крикнула, а прыснула. Всего лишь крыса. Хвостатый откормленный зверь деловито обнюхал ножку кресла, привстал на задние лапки и шустро задергал пушистыми усами. Видимо, не обнаружив ничего интересного, плавно опустился на все четыре конечности и побежал под шкаф. Дарина мягко стекла со стола, подошла к шкафу и почти легла на пол, чтобы узнать, где обитает крыса. Но света оказалось недостаточно, чтобы рассмотреть пространство под шкафом. Зато под соседним, с более высокими ножками, Дарина заметила упавшую книгу. Помедлив и снова перетрухнув, она все-таки протянула руку и быстро вытащила находку. Вернулась на свою чащобную корягу посреди болота, устроила подле себя канделябр и рассмотрела как следует обложку. «Янек Йотунштадтский. Трактат о народах». Ясный вдумчивый текст захватил ее, и Дарина, глотая страницу за страницей, не заметила, что в саду чуть посветлело. Зато вздрогнула, резко развернулась и едва не уронила канделябр, когда услышала стук в окно. Звук повторился. Будто кто-то кинул камушек. Пользуясь маленьким ростом, Дарина подкралась к окну так, чтобы ее наверняка не заметили снаружи. Медленно подняла голову и впервые за всю ночь не сдержала крик. Лицо настоящего чудовища глядело на нее из утреннего тумана. Сердце бешено прыгало от горла до желудка. Что, что делать? Чудовище неожиданно улыбнулось. Дарина шумно выдохнула. Нет, ну надо же быть такой воистину сказочной долбоебкой! Это же Аурванг, вполне посюсторонний со своими противными бугристыми ожогами и в черных зарослях волос. Дарина открыла окно и укоризненно посмотрела на смеющегося уродца. Надо сказать, в первый раз такого веселого при ней. — Что, напугал я тебя? — спросил он и положил руку на подоконник. — Не то слово! Я чуть не умерла от страха! Аурванг попробовал подтянуться и влезть на подоконник, но искалеченной конечности не за что было зацепиться локтем. Дарина подала ему руки и помогла залезть в библиотеку. В памяти почему-то всплыл давний случай в родной деревне. Ей тогда было, кажется, лет девять или десять. Накануне брат убежал куда-то без спросу, и мама грозилась не пустить паршивца на порог. Вообще мама выглядела рассерженной, но вовсе не злой, однако Дарина вставала то и дело ночью якобы в нужник, а на самом деле карауля брата. В третий или четвертый забег он шикнул ей из амбара и позвал к себе смотреть наловленных светлячков. Они тогда просидели в темноте, вдыхая запахи зерна и любуясь волшебным свечением. С первыми лучами зари Дарина прошмыгнула в дом. Немного погодя за ней пришел и брат. Мама тогда поворчала на старшего ребенка, ничего не узнала про ночные шатания младшей, а Дарина запомнила сладкий вкус маленького невинного ослушания. Беседы с Аурвангом об истории пиктов и двух последних войнах вряд ли сходили за преступление. Габриэль не рассердится, даже если слуги ему и донесут. В конце концов, он сам позволил гному пользоваться своей наложницей. Да только того заинтересовали не постельные игры, а разговоры. И все же Дарину не покидало чувство прикосновения к чему-то притягательно-запретному. — Смотри, что я нашла. Ты не рассказывал об этой книге, а ведь в ней столько занимательного! — Но я и сам ничего не знал о ней. Я же военный, а не ученый, — усмехнулся Аурванг. — И что ты вычитала? — Вот о пиктах, — Дарина отыскала нужную страницу и ткнула пальчиком во второй абзац. «Пожалуй, народ степных пиктов является одним из наиболее разнородных и даже разрозненных. Большинство поселений в степях и лесостепях, а также кочевых групп объединяют лишь некоторые общие хозяйственные традиции, натуральный обмен, верования и уплата налогов. Причем последние два пункта навязываются сверху, из стольных городов каждого княжества. А поскольку эти княжества до сих пор не могут договориться между собой о какой-либо более-менее единой системе управления, то крестьяне и пастухи платят налоги тому, кто придет раньше. Что касается обрядов, так они переплетаются самым причудливым образом. Впрочем, путешественники рассказывают, что существенным для повседневной жизни ни то, ни другое не является. Под этим внешним слоем скрыт второй, глубинный. Вот примеры. Крестьяне Красных долин сколько угодно могут заверять сборщика податей или заезжего священнослужителя в своем почтении князю и почитании Громовержца. Однако в быту они советуются с мудрыми стариками и относят мисочки с кашей в поле, дабы задобрить духов земли. Пастухи из родов Черногривов, Терновых туч и Змееловов платят дань нарядными жеребцами и закупают для обрядов одобренные князем свечи. Но свечи эти жгут редко, предпочитая возносить молитвы над горящими кизяками и славить не бога грома, а солового коня с туловищем и головой человека. Поселения на границе с Грюнландом разительно отличаются от таковых в степях и лесостепях. Надо отметить, что пикты, населяющие центральные районы своих земель, не слишком-то стремятся к развитию ремесел. Они довольствуются примитивными ткацкими станками, простейшим устройством ветряных мельниц, кои поворачиваются всем корпусом, и так далее. Приграничные жители также не имеют в своем распоряжении тех достижений, к которым привыкли грюнландцы и тем более ромалийцы. Но они наблюдают относительное богатство своих соседей и предпочитают не развивать собственные ремесла, а грабить грюнландские поселения. Набеги пиктов порой бывают столь жестокими и опустошительными, что, вероятно, в скором времени князья Грюнланда дадут им массовый отпор. Однако не следует ли задуматься над тем, чтобы не продвигаться вглубь земель пиктов? По свидетельствам отдельных путешественников, в обычных деревенских кузницах изготавливают куда больше гвоздей, сошников и мотыг, чем мечей и наконечников стрел, а вооружение конников и вполовину не столь мощное, как у наших рыцарей. Более того, насколько можно судить, сами простолюдины страдают от набегов не поделивших власть над конкретным поселением князей и вовсе не помышляют о том, чтобы как-либо досаждать Грюнланду». — Однако! — воскликнул Аурванг. — Верно пишет этот Янек. Я наблюдал многое из того, о чем он повествует, правда, уже после того, как грюнландские князья не последовали его наивному совету. — Хоть кто-то не повторяет байки о том, будто пикты желают только войны и поют только о ней, — вздохнула Дарина. — А толку от его красивеньких слов? Его все равно не послушали. Аурванг задумчиво пролистал несколько страниц и покачал головой: — Зря ты так враждебно относишься к военным традициям своего народа. Ведь не каждый бой пиктов был грабежом. Многие попросту охраняли родные города и деревни, защищали своих жен и детей, поля и стада. И от скифов, и от тех же грюнландцев, и даже от нас, гномов... Вот, например, одна удивительная песня, которую я не мог не запомнить. Утренний лес библиотеки наполнил негромкий голос Аурванга. Дарина, знавшая толк в музыке, всей кожей ощутила скрытую мощь этого роскошного, богатого оттенками голоса. Казалось, зазвучи он в полную силу — и земля дрогнет, и стены рухнут, словно от удара мьёльнира. Слов погребальной песни Дарина не знала. Но гордость-тоска по ушедшему запомнилась ей с того дня, когда она увидела костер отца. Маленькая девчушка совсем не понимала, почему плачет мама, из-за чего вытирает слезы ее суровый дед и молчит проказник-брат. Ей понравился огромный столб пламени, летевший к небу и рассыпавший искры, вкусный запах гари и любимых пирожков, а тягучая песня превращала вечер в прелестную и немного жуткую сказку. Со временем она узнала и поняла, что отец ушел вместе с небольшим отрядом прогонять врагов, а вот обратно его уже принесли на щитах. Поначалу Дарина лишь слушала песню своей родины в исполнении военного, который когда-то основательно по ней потоптался. А на третьем припеве ее голос переплелся с голосом Аурванга. Конь соловый, где ты скакал? Брата нашего ты не видал? Брат ваш бился, грозен и смел, Семь врагов один одолел. Беркут медный, где ты летал? Брата нашего ты не видал? Брат ваш дрался, кровь горяча, Пал он, храбрый, от злого меча. Ветер светлый, где ты кружил? Пал наш брат или он жив? Брат ваш в небе скачет верхом, Плачьте, плачьте, там его дом. Пламень ясный, где ты горел? Сколько сделал огненных стрел? Сделал много, хватит на всех, Лук берите, щит и доспех. Конь соловый, где ты скакал? Стан врагов где ты видал? Там я видел, мчитесь за мной! Мы за брата — в яростный бой! В замке Габриэля, несколько дней спустя — Госпожа, вы в последнее время все черное выбираете, — служанка застегнула на шее Дарины тяжелое скифское колье и сбрызнула ее кудри флёрдоранжем. — Осень навевает печаль. Или ты полагаешь, будто мне не идет? — Ой, что вы, еще как идет! — Ну, будем надеяться, что и Габриэль оценит мой меланхоличный осенний образ, — фыркнула Дарина, набросила на плечи бурый беличий мех и в последний раз окинула придирчивым взглядом свое отражение в зеркале. Хотя желание угождать прекрасному эльфу в последнее время куда-то пропало. Она жестом прогнала служанку. Подошла к окну и рассеянно поглядела на ворота, которые распахнулись перед хозяином и его гостями. Что это значит? Наконец-то шумно за столом, а не только сдержанная морда Аурванга, наконец-то сплетни, шутки, трескотня... А нынешней ночью или следующей ее снова ждет плетка и слишком большой для нее член Габриэля. Это было почти не больно, но Дарина почему-то совсем не хотела терпеть. Со злости она ударила кулачком по резному столику так, что шкатулки, набитые блескучей хренью, бутылочки с ароматными маслами и флаконы с душистой водой жалобно звякнули. «Проклятый Кахал со своими, видите ли, ласками. Проклятый Аурванг со своим голосом и уважением к пиктам. Ха! Вовремя уважил. Проклятый книжный червь, этот Янек! Вот на хуй мне сдались ваши слова, если я все равно никуда не денусь от этого смазливого сукиного сына!» Дарина глубоко вздохнула, взяла себя в руки и спустилась во двор. Вовремя. — И какими бы диковинными яствами и очаровательными зрелищами ни радовали нас в гостях, а в родном замке и камням сердце радуется, — Габриэль перебирал гриву стоявшего рядом экзотического коня, мурлыкал и, довольно прищурившись, оглядывал черные ветви деревьев с поредевшей позолотой листвы. Наконец, он соизволил заметить Дарину и снисходительным тоном сказал: — Впрочем, кое-что занимательное можно и привезти из дальних краев. Как тебе этот красавец, малышка? — Ах, он просто великолепен! И Дарина не соврала. Белоснежный высокий жеребец с изящными ушками, которые сходились над его головой словно венец, привлекал внимание и внешним блеском своим, и умным взглядом. За спиной волшебного видения и позади куда менее волшебных гостей маячила физиономия горбуна. Того самого, который бывал в замке вместе с другими бродячими артистами, и в которого она швырнула огрызком яблока. Дарина привычно скривила губы. — Не расстраивайся, девочка моя, сегодня ты видишь его в последний раз, — почти пропел Габриэль. В последний раз — это, конечно, хорошо, а то многовато уродцев стало в замке. Но... Но что в тоне хозяина заставило Дарину насторожиться? Где-то через час обеденный зал наполнили смывшие дорожную пыль и сменившие платья гости. Среди новых людей мелькали знакомые лица. Например, Франческо Фьорелли. Который с любезнейшей улыбкой подошел к Дарине, поприветствовал ее и незаметно всунул в руку маленький, на ощупь ювелирный предмет. — Рубины? А нет, шпинель! Благодарю за эту прелесть, Франческо, чем обязана? — Не болтай Габриэлю про некоторые подробности нашей милой попойки. Хорошо? И как бы это... Ну, что нравится Аурвангу? — Бриллианты, — без запинки ответила Дарина. — Наш безобразный собутыльник обожает бриллианты. Тем временем в зал явился Габриэль, золотой, свежий, в жемчужном шелке и облаке празднично-горьких ароматов. Он приветливо позвал гостей к столу, и заискрилось позабытое в этих стенах веселье. Играли приглашенные флейты и арфа, благоухали последние хризантемы, звенели браслеты. В серебряных кубках плескались легкие розовые и белые вина, особо стойким ценителям хмельного подносили маленькие бокалы из оникса, наполненные крепкими травяными настойками. Дичь, сыры и целые горы овощей были предвкушением ягод в сливках и какого-то сладкого, по слухам миндального, сюрприза. Обожженное лицо Аурванга и воспоминания о горбуне терялись посреди этого сияния, а ночь и утро в библиотеке, в окружении книг и печальных песен будто таяли в белесой дымке. Франческо Фьорелли занимал аж трех дам очаровательными в своей глупости анекдотами. Дарина поигрывала шпинелью на пальчике и поглядывала на всякий случай в сторону хозяина. Но тот уже добрых четверть часа увлеченно слушал грузного человека с намертво приклеенной к лицу презрительной гримасой, которого, кажется, звали Бено. Вдруг посреди разговора Габриэль щелкнул пальцами. Управляющий отлепился от стены и проворно подбежал к нему. — Совсем забыл! Нас же после обеда ждет пугающее и вместе с тем любопытное зрелище. Вели подготовить... пожалуй, Муската, Тюльпана, Бабочку и Камею. И крепкие длинные ремни. — Фто ва врелище? — поинтересовался Бено, с азартом жующий ножку куропатки. — Прощание с нашим горбуном, — мягко, даже нежно улыбнулся Габриэль. — Видите ли, господа! Бдительные власти Пирана не упустили шпиона, который под видом бродячего артиста крутился в моих владениях во время праздника летнего солнцестояния. Они справедливо рассудили, что я пострадал дважды. И как государственное, и как частное лицо. Поэтому в приговоре нашему бедняге значится смертная казнь, а вот вид этой казни определяю лично я. Поскольку шпионаж, с моей точки зрения, является одним из отвратительнейших преступлений, я принял решение сурово наказать виновника. Арфа едва заметно сфальшивила. Кто-то из гостей спросил: — Судя по тому, что ты велел подготовить лошадей, горбуну уготовано четвертование? — Совершенно верно! О, я понимаю, что не всем известна эта казнь. Считаю своим долгом подготовить вас к предстоящему зрелищу и... Спокойный мелодичный голос хозяина Дарина слышала словно сквозь толщу воды — как много лет назад в борделе, когда старые шлюхи окунали в бочку и держали там новенькую... Она ни разу не видела казни, но помнила войну. Она вспомнила огромного злого дестриэ, который раскрошил своим копытом череп соседа. И еще она знала всех лошадей в замке. Муската и Тюльпана Дарина недолюбливала, Камея казалась ей туповатой, но милая гнедая Бабочка с отметиной-сердечком на лбу... Веселая, нежная, живая... Она-то — как? А как горбун? Горло свело судорогой. И руки тоже. Бокал выпал из похолодевших пальцев, громко звякнув. — Кажется, я увлекся и напугал милую девочку, — Габриэль ласково и виновато посмотрел на свою наложницу. — Прости, я не хотел тебя расстраивать. — Господин!!! — Дарина вскочила, вихрем облетела стол и рухнула перед ним на колени. — Пожалуйста, прошу тебя, умоляю... Это так страшно! Неужели нельзя казнить горбуна другим способом? Пожалуйста... Разве он заслуживает таких мучений... — она схватила ухоженные руки хозяина и принялась целовать их, гладить и поливать слезами. — Хорошая моя, какой ты все-таки впечатлительный ребенок! Увы, некоторых преступников необходимо карать со всей возможной жестокостью. Дабы другие и помыслить не смели о повторении подобных злодеяний. — Но это... это... Ужасно, больно, — лепетала Дарина, дурея от мучительных рыданий. Она обводила гостей растерянным взглядом, будто еще надеясь, что ее поддержат. Надеялась она напрасно. Сидевшие за столом смотрели на нее с жалостливым умилением. И только черные глаза Аурванга полыхнули гневом — но всего лишь на миг. Гном едва заметно кивнул ей, указывая на дверь. — Да, ужасно, моя хорошая, но его поступок сто крат страшнее и, что главное, он опасен в государственных масштабах. Впрочем, я понимаю твои чувства и в честь своего возвращения позволяю тебе не присутствовать при казни. Ступай, отдохни — и вечером мы ждем твоих куплетов, — последние слова прозвучали тихо, но жестко, как приказ. Дарина, утирая слезы и размазывая макияж по лицу, неловко поднялась и побрела в свои покои. Аурванга внутренне трясло от ярости и презрения. Сколько лет назад в последний раз этот холеный эльф бросался лично в бой и бросался ли вообще? Знавал ли он раны посерьезнее царапины? Когда после горячки и смрада битвы, после потери друзей озверевшие воины врывались в дома побежденных и потрошили их как попало — Аурванг не то чтобы понимал... Но не спешил осуждать безусловно. Но эта золотая мразь, которая сидит здесь и рассуждает о четвертовании после богатого обеда... Увы, Габриэль был мразью, наделенной властью. В собственном замке и в масштабах Ромалии. А значит вместо того, чтобы проломить ему башку ну хоть вон тем канделябром, придется вежливо разговаривать разговоры. — Признаться, я даже в военное время никогда не понимал изощренных казней, — лениво заметил Аурванг и пригубил вина. — Какой в этом смысл, не просветите ли меня, дорогой Габриэль? — Думаю, только что сказанного мной вполне достаточно. Но поясню для вас как для моего доброго друга и союзника. Жестокость внушает страх. Больше страха — меньше преступлений, все элегантно и просто. Аурванг неторопливо потянулся и покачал головой. — Не уверен. Видите ли, насколько я помню, еще ни одно четвертование дезертира не привело к прекращению бегства из армии. А уж сколько шпионов колесовали, сажали на кол, поджаривали, свежевали и закапывали по шею подле муравейников — не перечесть. И пожалуйста, вот ваш горбун. Почему-то не побоялся пойти по этой дорожке. — Право же, Аурванг, от вас меньше всего я ожидал подобных рассуждений. Ведь вы гном! И не просто гном, а военный инженер. Вы должны верить в прогресс. Напомните, сколько прошло времени, прежде чем, скажем, «козью ножку» арбалета смогли заменить на кранекин? — О достоинствах и недостатках этого механизма натяжения мы можем поспорить на досуге. По крайней мере, гномьи мастера до сих пор спорят. Не забывайте как минимум о том, что более сложная конструкция и стоит дороже, и чинить ее сложнее. Ну да вернемся к казням. Увы, здесь я пока прогресса не наблюдаю. — Вода камень точит. Но я не очень понимаю, о чем мы с вами спорим. Я имею полное право умертвить этого уродца так, как пожелаю. Хоть живьем сварить. Подобно легендарному колдуну, вываренному на замковой кухне, — нехорошо прищурился Габриэль. Не выйдет. Он не отступит ни перед логическими рассуждениями, ни перед чьими-то мольбами. И не в государственном расчете дело. А в чем? Аурванг миролюбиво поднял кубок. — О, разумеется, вы в своем праве. Простите, это вечный спор инженерной мысли и политической. А я порой увлекаюсь спорами. В замке Габриэля, поздним вечером того же дня В распахнутое окно библиотеки с бархатного небосвода смотрели звезды. Дарина отвечала им взаимностью. Смотрела, смотрела до рези в глазах, пытаясь позабыть о свежей крови на увядшей траве. Изо всех сил вспоминала роскошный голос, певший погребальную песню прошлого — чтобы забыть нечеловеческие вопли горбуна. Пожалуй, нечто подобное она слыхала в родной деревне и потом, по дороге на запад. Пожалуй, именно так орал в котле колдун, именно так выл в пожаре невозмутимый нынче Аурванг. А что она? В сумерках, осиянных десятками свечей, она пела свои похабные куплеты и раздавала гостям рисованные улыбки. Хуй связался бантиком, Яйца взмыли бабочкой. Так осталась с пальчиком Дурочка-фиалочка... Едва слышно скрипнула тяжелая дверь, но Дарина даже не повернула головы. Хозяин занят, а остальные... Ну, пускай поглазеют на дорогую шлюху среди дорогих фолиантов. На изболевшиеся за день плечи легли две ладони. Нет, одна ладонь и одна культя. Дарина развернулась, вскакивая, и ткнулась носом в теплую черную гриву. — Я... я слышала... а потом видела из окна... то, что от него... осталось, — взахлеб проговорила она. — А ты? — А я видел саму казнь, — глухо отозвался Аурванг. — Надо сказать, четвертование — не самое страшное, что может произойти с осужденным. — Ужасно... — Ужасно... Но ты должна успокоиться. Поплачь немного, умойся и ступай к себе. Боюсь, Габриэль не оценит, что ты до сих пор переживаешь из-за преступника. — Он не придет... сегодня. У него... какие-то дела. Вроде... с этим... Бе-бено, — икнув, сказала Дарина. Сползла обратно на стул, но отлипать от Аурванга не спешила.