Дети ветра

...Надежда зашуршит листвой опавшей И Смерть заплещет радужным крылом... Данте Габриэль Россетти

В Грюнланде, в деревне Йона На столе перед Йоном лежала ягода рябины, едва различимая в неверном свете раннего утра. Он сидел на своей смятой, но так и не разобранной постели, где подремал то ли час, то ли два, и размышлял, глядя на эту ягоду. Накануне он сделал все, что мог, для безопасности жителей деревни. Теперь следовало решить иное, куда более серьезное. Во время вечерней трапезы он молча терпел наставления старшего жреца. Потому что догадывался: возрази он Францу, поведай обо всех добрых делах Лады в приюте — и его попросту запрут на замок. Нет, куда лучше выступить перед казнью, чтобы услышала вся деревня. Чтобы напоследок услышала сама Лада. Он до мелочей продумал свой план: после какого обряда выйдет на площадь, где встанет, что скажет. Это был правильный, хороший план. Только что он сделает, когда палач проверит веревки на узких плечиках и запястьях Лады, а потом зажжет костер от факела, благословленного старшим жрецом? В голове путались горькие, одна другой невыносимее, мысли. Остаться на площади, поддержать Ладу до конца и вернуться к своим обязанностям, работать на благо своей деревни. Или уйти на следующий день за околицу, стать странствующим жрецом, утешать в дороге тех, кто отчаялся найти утешение. Или выждать пару дней — и отомстить хотя бы Францу, если уж всех воинов ордена Йону не перебить. Но был ли во всем этом смысл? До сего дня он оберегал свою деревню из рук вон плохо: болезнь забрала троих приютских ребят и Зайца, Хильду сгубило отчаяние, Лада убила Бено. Если же размышлять о мести, так она противоречила всем его убеждениям, а, кроме того, по сути ничего не меняла. Разве что странствия... Но поможет ли кому-то грешник с разбитым черным сердцем? А еще в его голове звучал голос одного странника, бывшего еретика. Он пел тихо и светло: Не проси подаяния, не ищи себе милую, Не бери себе золота перед стылой могилою. Налегке да на небушко Поднимайся с молитвою. Что если и в самом деле — подняться на костер, уйти вместе с Ладой, пусть не обнимая любимую, но глядя в ее родные черные глаза... Наверное, будет больно. Много хуже, чем сейчас. Но это ведь совсем недолго... У ворот раздался изрядный шум. Йон с великим трудом отвел взгляд от рябиновой ягоды, покинул свою комнату и вышел во двор. Так и есть: прибыли на подмогу Францу восемь воинов ордена, за которыми тот послал давеча в город. В деревне Йона, часом позже Кахал о чем-то оживленно болтал со старостой, обеспечивая им обоим приличную легенду и выспрашивая подробности, а потому Горан мог спокойно осмотреться и оценить обстановку. В деревне было не по-весеннему людно. То ли крестьян обязывали присутствовать при казни, то ли они сами предпочитали быть на хорошему счету у ордена. То ли... Но нет, не горели глаза их от страсти к жестоким зрелищам, не было в них жажды полюбоваться муками ведьмы на костре. По крайне мере, пока не было. Лица, вне зависимости от пола и возраста, выражали благопристойную тупую покорность. — Горан! Эй, кончай спать на ходу! У нас в запасе еще час до зрелища, успеем перекусить. Любезный староста говорит, что мы можем привязать лошадей у его дома или у дома жреца местного... Во-о-он там! — Кахал отвесил старосте аристократически высокомерный поклон и уверенно зашагал к просторной избе с непомерно большими окнами. Отойдя от лишних ушей на порядочное расстояние, он ткнул Горана в бок и шепнул: — Здешнего жреца Йоном кличут, молодой, душевный. Не твой ли знакомец? — Мой, — ответил Горан чуть погодя, когда увидел в распахнутом окне строгий бледный профиль. Йон напоминал живого мертвеца не только белизной кожи, подчеркнутой короткими засаленными прядями, но и тусклым ровным голосом, и какими-то слишком неторопливыми, будто уже потусторонними движениями. Глаза его смотрели спокойно и ласково, до мурашек. Что он там для себя решил, пока в одиночестве переживал грядущую казнь во вверенной ему деревне? Об этом они узнать не успели. Собственно, много о чем не успели узнать, потому что Кахал резко перебил Йона на середине фразы: — Так, понятно, Лада в твоем приюте была заинькой, а ты терпеть не можешь костры. Давай к делу. Показывай комнату Бено, пока Франца здесь нет. Йон аж порозовел от столь бодрой наглости и послушно повел их на место преступления. Даже сейчас, после очевидно тщательной уборки, забрызганные кровью стены и пол впечатляли. О чем Кахал и сообщил восхищенным свитом. Впрочем, тут же сощурился, ловя какую-то мысль, и заметил: — То есть хрупкая девушка, которая порвала упитанного Бено как тряпичную куклу, добровольно осталась в руках всего-то трех мужиков? Йон, думай! Кто или что ее удержало? Кто-то из воинов на морду странный, Франц шептал что-то непонятное... Йон хлопнул себя по лбу и ожил окончательно: — Франц! Франц не отходил от Лады ни на шаг и все придерживал ее рукой! На той руке у него два кольца, одно — обычное жреческое, с рубином, а второе — серебряное, с двумя перекрещенными треугольниками. Горан быстро перебрал в уме все, что узнал о нежити, магах и чарах за последние десять лет, и сказал: — Наверняка второе кольцо. — Значит, минус рука Франца, — кивнул Кахал. — Но чем? Ножом с одного раза не выйдет... А, одолжу меч у кого-нибудь из воинов. Ну, преподобный, что нам надо знать о твоей деревне? Куда бежать, какие могут быть закавыки? — А вы уверены в том, что, спасая ведьму, мы не причиним еще больше горя другим? — тихо, будто через силу, спросил Йон. Горан крепко сжал его плечи обеими руками: — Она спасла мне жизнь, в этом я уверен. А кроме того... Меньше года назад я выяснил, что не всякий убийца заслуживает казни или тюрьмы. Надо еще разобраться, что за он покойный Бено, почему досталось именно ему. Ну и, судя по твоим словам, Лада вела себя слишком человечно для настоящей злодейки. Йон глубоко вздохнул с явным облегчением и начал рассказывать о деревне, местности за околицей и, главное, о процедуре казни. Горан рисовал за ним по рассыпанному на столе пшену. Кахал подсчитывал: — Хорошо, вилами или рогатинами снимаем верховых. Остается восемь-девять воинов и Франц. У Горана имеется топор, я возьму меч, мы нормально достанем тех, кто полезет прикрывать Франца... Впечатлительный Йон обратно сменил цвет с живого на бледный: — То есть убьете? Воины ордена... Они просто выполняют приказ! Им нужно кормить свои семьи, они поэтому служат, а не по злобе душевной! Горан встрял в разговор прежде, чем Кахал успел обматерить сердечного жреца. Правда, встрял не только из сострадания к воинам ордена, которые вполне могли быть примерными отцами, а еще заботясь о своей шкуре и шкуре любовника: — Что ты говорил о ритуальных факелах? Тут и тут? Знаешь, попробую-ка я побеседовать с огнем по-хорошему. Авось, воины испугаются да уйдут с дороги. Кахал яростно прошипел: — Ты ебнулся? От боли подохнуть хочешь?! — Математик, считай свои вероятности. Я скорее подохну от рук одиннадцати воинов или от боли? — Девяти, Горан. Верховых так и так снимать придется. Насмерть или оглушить, но придется. Йон, что у тебя с дисциплиной? Сумеешь угомонить свою паству, чтобы она не полезла под копыта спятивших коней? — Надеюсь, что да, — обреченно ответил Йон. — А ты сумеешь ли все-таки оглушить? — Ничего не обещаю, — сквозь зубы выцедил Кахал. Возле храма высился обтесанный столб с ладно сложенным у основания костром. Из храма вынесли жертвенник, а вокруг разместили еще четыре поставца по четырем сторонам света. Вместе с тремя факелами в руках воинов ордена получалось восемь огней, в полной гармонии со священным числом грюнландской веры. Еще пятеро пеших воинов держали крестьян на почтительном расстоянии от места казни. Они с презрительным видом смотрели на толпу как на стадо, мол, что мы тут забыли? Неужели кто-то из этих баранов способен помешать правосудию? Кахал отлично знал это взгляд. Запомнил его со времен Шинни, когда бравые рыцари открыто звали скотом пленных нереев и перегоняли их соответственно. Только нереи для рыцарей были чужаками что по крови, что по сословию, а воины ордена, если верить Йону, сами вышли из простонародья. Франц пафосно обличал все мыслимые и немыслимые пороки ведьмы, которую вот-вот должны были вывести на площадь. Кахал следил одновременно за всем: дверью в подвал, куда спустился пару минут назад один из воинов, за верховыми, пламенем, Йоном и крестьянами. Детей малых не привели, уже хорошо. Баба на сносях неподалеку от конного стоит — вот это плохо. По толпе пролетел сдержанный шепот. Из подвала вывели тоненькую черноволосую девушку. Которая отнюдь не выглядела испуганной. Огонь в жертвеннике метнулся против ветра. Кажется, никто не заметил... Кахал запрыгнул в седло, стиснул древко рогатины, однако ехать не спешил. До рези в глазах всматривался в движения пламени. Горан, родной, ну же... Ладу привязывали к столбу. Факел в руке ближайшего к костру воина полыхнул, задев на миг его щеку. Мурка взяла с места в карьер и вылетела на площадь. — А ну, твари, трусы поганые, сюда! — рявкнул Кахал, заманивая к себе верховых, подальше, как можно дальше от брюхатой бабы. Йон не подвел. Крестьяне без лишних телодвижений бросились прочь в указанных им направлениях. Добрая сталь рогатины прошибла кольчугу на плече воина, лошадь, испуганная огнем и паникой, завершила дело, и одним верховым стало меньше. А вот негодное древко в схватке со вторым подвело, треснуло. Спасла безупречная Мурка, встав на дыбы и ловко ударив копытами куда менее поворотливую клячу противника. Обломком рогатины Кахал врезал воину по руке и подхватил падающий меч. Обезумевший огонь помогал славно, распугивая суеверных пеших воинов, которые когда-то были суеверными затюканными простолюдинами. Кахал нагнал вздумавшего смыться Франца и отрубил ему кисть с двумя кольцами. В тот же миг оставшиеся на площади крестьяне дружно ахнули. Нет, не от воплей старшего жреца и не от вида крови, что хлестала из его руки. Просто худенькая черноволосая девчушка на костре порвала стальные цепи будто осеннюю паутинку. Тем временем на площадь, сотрясая землю, прискакала Мышка. Горан держался в седле свободно, однако застывшее, словно маска, лицо, выдавало его страдания. И все же он подал руку Ладе, которая не по-человечески легко вскочила на здоровенную лошадь. Кахал втащил и водрузил перед собой довольно неуклюжего в искусстве верховой езды Йона, бросил последний взгляд на площадь, убеждаясь в том, что пламя утихло и что воины ордена вообще не горят желанием кого-либо догонять, и послал Мурку вслед за серым хвостом Мышки. После короткого бешеного галопа по пересеченной местности они перешли на рысь, а постепенно и вовсе на шаг. Горан не пытался ни упасть в обморок, ни просто свалиться на землю от усталости. Наоборот, он шептал что-то явно успокаивающее Ладе, но при этом не обнимал ее. Значит, с головой точно все в порядке, раз он помнил вскользь брошенные Йоном слова о том, что девушка боялась чужих прикосновений. А вот Йона обнять очень даже хотелось. Поначалу жрец откровенно выбесил его своей мягкотелостью, но потом Кахал напомнил себе, что имеет дело с обычным молодым человеком, который наверняка вырос в мирной семье и миссию свою в качестве служителя ордена видел исключительно мирной. — Да не переживай ты. Если в городе лекарь не дурак, то оба бравых воина отделаются горячкой и легким испугом. Ну, может, раненый в плечо не будет больше воином. А вот Франц... — Перестань, — неожиданно спокойно прервал его Йон. — Я ведь сам подумывал отомстить ему после казни. — Отомстить за Ладу? Мужик, ты мне нравишься! Видно, последняя фраза вышла слишком громкой. Йон поперхнулся. Горан, вопреки обычной сдержанности, заржал. Роковая печальная девушка Лада звонко расхохоталась. До предполагаемого места для привала оставалось не больше четверти часа неспешным шагом. Вскоре они остановили лошадей на склоне оврага, поросшем густой зеленью. Если верить Йону, то внизу протекал довольно широкий и чистый ручей. И здесь, под живописными арками лещины, после более чем роскошного побега из лап аж одиннадцати вооруженных воинов, на них напал сюрприз. Лада подошла к Кахалу и Йону, которые только-только спешились — и вдруг бросилась в сторону, будто ошпаренная. — Ты не ведьма, — брякнул очевидное Кахал. Во всех порядочных сказках ведьмы летали на метле. А не просто так, безо всяких подручных средств, на локоть над землей. — Не ведьма, — согласился Горан. — Твой оберег отпугивает нежить. Следовательно, Лада... — Навь. Наступила такая тишина, что впору было слушать, как муравей тащит веточку. И как скрипит путлище, в которое вцепился мертвой хваткой Йон, прежде чем воскликнуть: — Милосердное Пламя! Ты — мстительный призрак? — Месть — верное слово, — улыбнулась Лада. — Но я не призрак. Строго говоря, я — труп. Мертвая оболочка, что выгорела изнутри от ненависти и живет ненавистью к тем, кто убил меня. Кахал аккуратно, чтобы не уронить Йона, ослабил подпругу Мурки и подошел к Мышке — помочь Горану с поклажей и сказать усталой морде: — Лошадь серая, ты хоть знаешь, кого ты спасла? Да это сто крат интереснее, чем ведьма! Лада, ты же правда-правда расскажешь нам о себе? Я читал о навях в паре-тройке книг, но там наверняка больше половины — брехня. — Брехня, — подтвердил Горан, снимая седло. — Пишут, что против навей годится только золото, а выходит, что надобно серебро. Йона, судя по всему, вовсе не волновала разница между истиной и легендами. Его прекрасное строгое лицо перекосилось от злости, а отмеченные вовсе не жреческими трудами руки сжались в кулаки. Он отлип, наконец, от Мурки и шагнул вперед. — За что, Лада? Что наша деревня сделала тебе дурного? Почему именно у нас ты устроила этот кошмар? За что бы ты ни мстила, разве заслуживал Бено такой чудовищной смерти? Как ты могла... Мы все относились к тебе по-доброму, Агнешка души в тебе не чаяла! Я доверял тебе... — Йон перевел дыхание и крикнул, срывая голос: — Тебе, убийце! Лада спрятала под ресницами свои выразительные черные глаза и с виноватым видом уставилась в землю. Горан подошел к Йону, которого уже била крупная дрожь, и прижал его к себе. Кахал как можно мягче спросил у несчастного жреца: — Слушай, сердешный. Ты в последнее время ни обо что, часом, головой не ударялся? Ты в курсе, кого обвиняешь и кого можешь разозлить? Если вдруг еще не очень, мотай на ус. Вот это — нежить. Она кровищи у тебя в доме разлила столько, что даже мне, наемному убийце... О, прости, надо было представиться сразу, — Кахал отвесил поклон вконец обалдевшему Йону. — Даже мне, наемнику с говорящей кличкой Упырь, подобные художества не под силу. Если нашей хрупкой чернуле не понравятся твои пылкие речи, она твои глаза во-о-он на той елочке рядом с шишками повесит. Она вас обоих за считанные минуты на анатомические пособия для Йотунштадтского университета разобрать способна. А поскольку Лада — нежить разумная, то и мой оберег для нее лишь временное препятствие. Но она, заметь, ничего подобного не делает. Стоит, потупив глазки, и всем своим видом кается. Так что, уж не серчай за грубость, зажрался ты, преподобный. Она абы кого не убивает, красными зенками не сверкает... Ах, да, у нее красивые глаза, и вообще она симпатичная. Поверь, у нас очень хорошая нежить. Просто замечательная! — Он трепло, но поверь нашему опыту: Лада и впрямь замечательная. — Горан утвердил Йона на двух ногах, поднял с земли бурдюк и сказал: — Кахал, займись костром и едой, а мы с преподобным, пожалуй, прогуляемся до ручья. Нет, голова у меня не болит. Да, точно. Кахал захлопнул рот, махнул рукой на приличия и коротко обнял своего героического любовника. Когда Горан и Йон скрылись из виду, Лада отмерла и хохотнула, как совсем недавно: — Так вы с Гораном друзья или..? — Или, — Кахал сменил лошадям уздечки на недоуздки и привязал их посвободнее к дереву, позволяя наконец-то пожевать травы. Тем временем Лада непринужденно наломала дров и сложила костер. — Бедный Йон! Самый светлый во всем Грюнланде жрец оказался в компании нави и двух мужеложцев, один из которых к тому же наемник. А кстати, кто второй, и с чего вдруг на площади заплясал огонь? — Второй — кузнец и по совместительству низший маг. Ты попала в точку: бедный, бедный Йон! — Пожалуй, надо утешить его хотя бы добрым ужином. Я попробую поймать какое-нибудь мясо, хорошо? — и Лада исчезла в лесу с такой скоростью и грацией, что Кахал по-мужски посочувствовал Йону. Ну или позавидовал. Ласковые воды ручья и спокойный, глубокий голос Горана постепенно привели Йона в чувство. А может, просто накатила дичайшая усталость. В конце концов, он впервые пережил столь сильное физическое напряжение, пускай основная работа и легла на плечи двух его спутников. Как бы то ни было, он вытянулся на траве, прикрыл глаза и с удовольствием слушал своего приятеля. А тот говорил вполне разумные вещи. Напомнил о том, что сам является ведуном, злодеем по меркам ордена, и что, однако, не мешает их дружбе. Поведал разное, хорошее и дурное, о Кахале. Рассказал о навях, обреченных против собственной воли на жестокую судьбу и жестокие поступки. Неспешные речи почти убаюкали его, но вдруг их оборвал крик боли. Йон подскочил — и кинулся к приятелю, который катался по земле, воя и стискивая голову, ровно силясь ее расколоть. Примчавшийся Кахал оттолкнул Йона и вылил на Горана разом всю воду из бурдюка. — Родной, хороший, сейчас пройдет, потерпи, сейчас... И вот теперь Йон кое-что понял. Что бояться надо было не за воинов ордена. Переживать надо было не за чистоту собственных помыслов. А за здоровье и, может статься, жизнь своего друга — да, друга! — который рискнул собой и своим любовником ради его Лады. А пуще всего надо было волноваться не по поводу своих жреческих неудач, греховного прошлого и мрачного будущего, а за свою любимую женщину. По счастью, страшный приступ головной боли отпустил Горана довольно скоро, и они втроем поднялись к костру, у которого вовсю хозяйничала Лада. Лес укрыли мягкие сумерки. Тихий воздух был теплым, что парное молоко. Посреди крохотной полянки бойко потрескивал костер, над ним аппетитно жарился добытый Ладой заяц. Сама Лада сидела на траве, обхватив колени, и задумчиво смотрела в огонь. Кахал устроился от нее на том расстоянии, которое допускал оберег. Горан отдыхал, положив голову ему на колени. За оврагом звенело чуть тоскливое «тю-у-у» какой-то ночной птицы. Лада, похоже, заметила, как Йон прислушивался к этим звукам. — Хочешь, принесу? — Птицу? — Ну да. Легкая фигурка растворилась в полумраке. Не прошло, кажется, и получаса, как изумленные мужчины разглядывали маленькую пушистую сову в заботливых девичьих руках. Йон сглотнул внезапно подступившие к горлу слезы. Минувшей осенью Лада столь же бережно держала воробья, который ударился об стену его дома в жуткую рябиновую ночь. Они выхаживали воробья всем приютом, но так и не спасли... — Это сплюшка, — объясняла меж тем Лада, нежно перебирая перышки на круглой голове. — Смотрите же, без меня вам ее не найти, она по части маскировки мастер. Ну, лети, малышка? Сова подождала миг, а потом раскрыла внезапно широкие крылья и улетела прочь по своим совиным делам. Это преображение удивило Йона, который впервые так близко видел дикую птицу. Но куда серьезнее его поразило то, как преобразилась Лада. Сдержанная в приюте, здесь она вела себя весело и свободно. В чертах ее лица по-прежнему сохранялась жуть, но улыбка была открытой, искренней. А сквозь юные черты проглядывала взрослая женщина. — Сколько же лет тебе на самом деле? — спросил Йон. — Когда меня убили, мне было восемнадцать, — просто ответила Лада, словно речь шла о чем-то будничном, а не о ее насильственной смерти. — С тех пор прошло двадцать два года, — она встала и низко, до земли, поклонилась своим спасителям. Выпрямилась и, прижав руку к груди, произнесла: — Нет таких слов, чтобы передать, как я вам благодарна, как я вами восхищаюсь. Но я не найду и слов, чтобы вымолить прощение у тебя, Горан, за ту боль, что ты вытерпел, и у тебя, Йон. Йон, подобное не прощается. Ты потерял все, что у тебя было — но ради чего? А Йон и не знал, что сказать. Отчаяние и гнев ушли, оставив после себя усталую пустоту. Вместо него заговорил Горан: — Ради чего, надеюсь, мы узнаем. Ты ведь расскажешь, что с тобой сделали? А за себя отвечу. Лада, ты не виновата передо мной. Ты не позволила мне упасть в огонь, помнишь? Я же не позволил тебе сгореть. Ну а боль... Что боль? Она проходит. История Лады оказалась одновременно запутанной и банальной. Двадцать четыре года назад в Грюнланде сменилась королевская династия. Еще молодой король внезапно сгорел в лихорадке, не успев ни заключить брак, ни тем более оставить наследника. Его родной дядя, единственный возможный претендент на трон, погиб от рук разбойников. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы увидеть заговор. Но доказательств у тех, кто поддерживал убитого монарха, не нашлось. Через два года секретарь покойного короля обнаружил в одном из его замков тайную переписку, из которой следовало, что у того имелся сын. Бастардов на троне, естественно, обычно не ждали. Но при большом желании те, кому не по нраву был новый владыка, вполне могли бы воспользоваться этой информацией. А секретарь, человек чести и твердых принципов, жаждал восстановления справедливости. На беду свою он сказал лишнее слово в неподходящем месте. Ему намекнули, что если он не отдаст названному лицу бумаги и не обязуется хранить молчание, то пострадают его собственные сыновья и дочь. Секретарь спрятал детей в, как он полагал, надежном месте и от планов своих не отрекся. Но после того, как его дочь умерла у него на глазах в страшных муках, он выполнил все требования шантажистов. — Нави существуют, пока жив хоть один тех, кто непосредственно причастен к их убийству. Как вы понимаете, обычно таких один или двое, и найти их не составляет труда. Поэтому о нас почти никто ничего не знает. Но к моей смерти приложило руку несколько человек. Первым я убила слугу, который впустил к нам отравителя. После в течение четырнадцати лет я убила самого отравителя и двух заказчиков. Попутно я узнала, что в смене династии участвовали и ромалийцы. Но только полтора года назад я выяснила, что редкий магический яд доставил в Йотунштадт именно Бено. Он должен был приехать в столицу этой весной. Я хотела через две недели покинуть деревню и пойти по его следу. Йон, клянусь тебе, я и представить не могла, что он остановится у нас. — Я тебе верю, верю, — поспешно ответил Йон. — Но все-таки... Прости мою настойчивость... Почему ты отомстила ему именно в деревне? Почему не настигла его в пути? — Мы не можем... Нави себя не контролируют, когда оказываются поблизости от тех, кому должны отомстить. Ты думаешь, я хочу, чтобы погибали вот так? На слугу нашего я даже не сердилась. Он был добрым стариком, его подло вынудили. Но меня словно какая-то сила понесла к нему... — Лада смолкла. Йон робко тронул рукав ее платья, не решаясь на большее. — Остальное завтра, — не терпящим возражений тоном сказал Горан. — Завтра же я хочу поговорить с тобой и что-нибудь выяснить о своем даре. Но на сегодня с тебя хватит. Да и с нас, признаться, тоже. Давайте ужинать, покуда мясо еще теплое. Остаток вечера прошел в непринужденной болтовне. О повадках сплюшек, охоте на зайца, перипетиях семейной жизни Сташека и Марыси из далекой слободы Смерёты и о переплетах, в которые попадал покойный муж бабы Яры. На середине очередной байки Горан смачно всхрапнул. Кахал укрыл его одеялом, улегся рядом и велел Ладе, которая в принципе никогда не спала, как следует следить за костром. Йон тоже завернулся в одеяло, только сна у него не было ни в одном глазу. Он все никак не мог согласовать свои мысли и чувства. Умом он понимал, что оказался в компании нежити, низшего мага и наемного убийцы. Он прекрасно осознавал, что бедная Агнешка пережила за эти два дня слишком много. А он сам... что ж, действительно лишился всего. Привычный мир погиб, окончательно и бесповоротно. Но все-таки ему было невероятно хорошо и уютно в ночной тишине весеннего леса. Ведь за костром следила его Лада, которая вдали от своих убийц оставалась доброй заботливой девушкой. Горан и Кахал пришли к нему на помощь по первому зову, будто презирая смертельную опасность. А еще, несмотря на циничные слова во время подготовки, в действительности они приложили все усилия, чтобы пострадало как можно меньше людей. Йон улыбнулся, припоминая, о чем думал на заре этого долгого-долгого дня. Он хотел сгореть вместе со своей Ладой на костре, а сейчас видел ее по другую сторону совсем иного костра.