Дети ветра

— Но я не знаю еврейского языка. — А что, Гужено знает? Не думаю. Чтобы ненавидеть кого-то, не обязательно разговаривать с ним. Умберто Эко

В Грюнланде, близ города Циммервальда Прощание с райндорфцами вышло суматошно коротким. Звенящий, недобрый воздух и клочковатые темно-серые тучи предвещали грозу. Большая часть изрядно поредевшей толпы погорельцев спешила укрыться в деревне недалеко от йотунштадтского тракта, а меньшая часть бежала в Циммервальд. Михель и семья Ханны уходили с первыми. Они уносили с собой ласковые поцелуи Дагмары и ее обереги, теплые объятия Янека, рукопожатия остальной компании, золотой знак пламени, взятый Кахалом у жреца, и несколько предметов из смерётинской стали, за которые при случае можно было выручить весьма неплохие деньги. Первые капли упали на душистую листву, когда под руководством Аурванга, с детства набившего руку в строительстве шалашей, соорудили вполне надежный навес. Совсем другие капли заметил Янек на щеках своей жены. — Михель привязан и к Ханне, и к малышу. Но это наш ребенок должен был стать ему внуком. А не станет. Янек ничего не сказал о своих родителях, которые проводили на тот свет четверых внуков и не дождались пятого. Дагмара и так знала. Просто здесь и сейчас она оплакивала свое личное горе. Даже оберега, шестнадцать лет отвечавшая за целый город, имела право на личное горе. По данным Рашида, подтвержденным Ладой, в Циммервальд стекалась целая толпа: жители разоренных деревень, которых «ради святого дела» временно освободили от повинностей, погорельцы из городка в дне пути на север, добровольные рекруты, семьи погибших — словом, все те люди, что имели на гномов зуб и жаждали поспособствовать скорейшему захвату земель «нечестивых карлов». Янек, Дагмара, Лада и Йон, как уроженцы Грюнланда, меньше всего хотели, чтобы оболваненные политикой Йотунштадта бедняки проливали кровь за чужие интересы. Аурванг и Аустри не поддерживали крепких связей с кланами, но подлая война с их народом не нравилась им совсем. Дарина яростно ненавидела войну в принципе, а Горан не переваривал подлости. Кахал свои мотивы не озвучивал. Рашид вслух посмеивался над сумасбродной попыткой десяти человек вклиниться между жерновами истории, однако функции разведчика выполнял исправно. Они сходились в одном: чем меньше добровольцев пойдет в Волчьи Клыки, тем лучше. А значит, с ними следовало побеседовать. Впрочем, под самым Циммервальдом Йон предложил поговорить еще кое с кем: — А что если недовольные королем рыцари узнают о провокациях? Янек печально покачал головой: — Откуда? Положим, наши любезные нави заглянут в Йотунштадт, но они вряд ли найдут какие-либо письма и соглашения. Подозреваю, что баронесса Айзенбургская играет не последнюю роль в этой компании, а она не из тех людей, кто легкомысленно оставляет следы. Мы сделали свои выводы из обрывочных знаний, догадок, логики — и только. Йон упрямо сжал руки. — Но рыцари, они же военные! Если предложить им осмотреть любую деревню, они увидят в ней то же, что и Кахал в Подгорном. — О, мой добросердечный друг! Ты слишком наивно веришь в разум людей, — улыбнулся Рашид. — Люди видят то, что желают видеть. Или то, что видеть удобнее. Какие бы разногласия ни омрачали политическое небо над Грюнландом, свой собственный король, к тому же единоверец и соплеменник, даже самому непокорному рыцарскому сердцу милее, чем подозрительный чужой гном. — И все-таки... — не сдавался Йон, тем более что на него одобрительно смотрели Дарина и Дагмара. Ему весело ответил Кахал: — Да пожалуйста! Покрутитесь пока под Циммервальдом, а мы с Муркой метнемся вдоль дороги, поищем в трактирах голубую кровь. На правах любопытного гостя из Лимерии я осторожненько разузнаю, что творится у них в головах. Рашид с равнодушным видом покрутил в руках веточку, с которой снимал потенциально лекарственные листья: — Не подсказать ли тебе, в какой ближайший трактир полезно заглянуть? После того, как Рашид снабдил своего убийцу подробными инструкциями, разговор продолжили без Кахала. С точки зрения осады Циммервальд выглядел куда перспективнее, чем Райндорф. С точки зрения побега — наоборот. Причиной тому были ворота, подъемный мост и каменные стены, к которым в беспорядке лепились телеги и шалаши добровольцев. — Подъемный мост мы, конечно, сломаем, — обрадовал всех Аурванг и указал на себя, Горана и навей. — Но я даже отсюда вижу прилично вооруженных и совершенно трезвых стражников. Янек быстро взглянул на него и тут же опустил глаза. Впрочем, эта мысль наверняка закралась в голову каждому. В маленьком отряде есть те, кто должен уйти наверняка, а есть те, кто будет прикрывать их. Они уже отработали эту схему в Райндорфе, но теперь арьергард оставался в кольце каменных стен, в городе, битком набитом стражниками, солдатами и воинами ордена. Здравый смысл подсказывал, что гномов, бывшего придворного Янека и бывшего жреца Йона в Циммервальде ждет в лучшем случае просто верная смерть, и они обязаны были бежать первыми. Значит, ради них собой рискнут менее уязвимые Горан и Кахал и еще кто-нибудь. Несмотря на весь свой дипломатический и военный опыт, ни Янек, ни Аурванг еще не отдавали подобных приказов и не выдвигали подобных предложений. Поэтому они молчали. Рашид картинно воздел руки к небу, то есть к зеленым листьям навеса, и присвоил себе эту циничную роль: — Полагаю, мы не будем обсуждать очевидное: Дагмара в ее положении останется здесь, в безопасности. Я, как травник и обладающий некоторой силой навь, позабочусь о ней. Янека, Йона, Аурванга и Аустри прикроют Горан и Кахал... Справедливый Йон возразил: — Но как мы можем решать за Кахала? Его же сейчас нет! — И что? — хором ответили Горан и Рашид. Дарина рассмеялась: — Йон, дорогой, боюсь, Кахал обматерит нас на четырех языках, если мы не определим его в прикрытие. — На четырех с половиной, — с каменно-довольным лицом поправил Горан. — Хорошо, — кивнул далекий от веселости Аурванг. — Что с Ладой и Дариной? Если в городе имеется какой-нибудь дрянной серебряный артефакт, то Ладе несдобровать. С другой стороны, вряд ли он будет у стражников, что охраняют ворота. А ты, Дарина? Признаться, я не представляю... Дарина сердито тряхнула подсыхающими кудрями. — Хватит. Меня. Беречь. Я и без тебя до смерти напугана. Да, меня прибьют, если я начну открыто защищать гномов. Ну а если закачу истерику, устрою панику, отвлекая на себя внимание? Подумаешь, красивая глупая кукла в суматохе психует и орет! Мы с девочками из борделя время от времени так подворовывали. Может, меня даже и не тронут. — А если бросят в тюрьму? — То на воле меня будете ждать вы. Когда я была в «Грязных карлицах» и у Габриэля, меня ведь никто не ждал. На следующий день они планировали прогуляться в Циммервальд на разведку, чтобы через два дня выступить во всеоружии. К ночи дождь поутих, но Кахал с Муркой все равно явились мокрыми, зато с куском солонины, бутылкой вина и ягодным пирожком для Дагмары. — Я такой же съел часа четыре назад. Вроде ничего, требуха не бунтует, — подмигнул ей Кахал. Потом бодро обратился уже ко всем: — Ну что, Йон, предложение твое было привлекательным, да только ни лешего у нас не выйдет. Поболтал я, значит, с двумя благородными кровями, один в сединах, другой зеленый. Они видели парочку деревень, однако уже после того, как самые отчаянные крестьяне вернулись и похоронили убитых. А заодно подобрали болты как улики, изрядно затоптали следы — словом, картина побоища стала довольно мутной. Само собой, я аккуратно подкинул в светлые рыцарские умы пищу для сомнений, но... Так выходит, что военная кампания уже началась, Грюнланд выступает единым целым против нечестивых гномов, а также за веру и отечество. И негоже благородным господам сомневаться в благородстве своей миссии. Йон вздохнул. — А если бы ты беседовал с ними откровеннее? — Я испугался. Понимаешь, Йон... Пока мы чесали языками, я думал вот о чем. Хорошо, мы докажем одному-двум, пускай десяти рядовым рыцарям, пускай двум-трем князьям, что на города и деревни нападали не гномы. Половина из них прикинет, что проще вернуть себе добро, пограбив Клыки и северные княжества, а половина воспылает праведным гневом и выступит против короля. Ай, пусть не половина, пусть все. Они развернут свои войска, в том числе и крестьян — и те снова пойдут умирать не за свои интересы. Аурванг наклонился вперед и зло сказал: — Да, они развернут свои войска, и меньше людей пойдет в Клыки. Янек, прищурившись, должно быть, прикинул примерное количество мятежных князей и возразил: — Не настолько меньше, чтобы спасти гномов. — Вам обоим легко подсчитывать! Ведь резать будут не ваших соплеменников! Под навесом повисло молчание. Слышно было, как снаружи фыркают лошади и лениво шелестят последние капли дождя. Янек, Дагмара, Лада и Йон могли бы возразить Аурвангу, что их собственных соотечественников очень даже будут резать на войне, не важно, в Волчьих Клыках или во время междоусобицы. Дарина могла бы напомнить, что и грюнландцы, и гномы-наемники в свое время прекрасно резали ее собственный народ. Аустри мог бы вновь рассказать, какие именно наемники напали на Сосенки. Но они все молчали. Наконец, Аурванг хотя бы внешне вернул себе привычное спокойствие. — Ладно, Рашид прав. Смешно. Десять человек не помешают войне. Вернее, нескольким войнам, связанным между собой. Что ж. Если мы сумеем развернуть и спасти хотя бы два-три десятка добровольцев, будем считать, что не зря во все это ввязались. В городе Циммервальде На разведку пошли все, кроме гномов. Лада и Рашид осторожно крутились возле стены, остальные отправились к самому вероятному средоточию событий — к площади перед храмом. Они не боялись, что повстречают несколько райндорфцев, потому что за долгие дни совместного путешествия заимели компромат не только на жреца. Циммервальд напоминал огромный весенний котел, в который хозяйка с голодухи побросала вообще все, что наскребла в кувшинах, кадушках, подполе и амбаре. И не важно, что кое-какие продукты не сочетались даже при помощи самогонки. Циммервальд ненавидел. В первую голову, разумеется, ненавидел проклятых гномов, которые не чурались мерзких заклятий («писульки-то на ножах помните?»), имели сродство с нечистыми («честный человек разве ж дойдет в потемках до нужника, не спотыкнувшись?») и отличались редкой кровожадностью («муж вернулся, значить, а коровушка наша матушка вся порубленная лежить!»). Следом жители Циммервальда и горожане-погорельцы ненавидели наводнивших улицы крестьян. То есть они вроде бы сочувствовали им, продавали в дорогу и порой дарили всяческий полезный хлам, но тут же презрительно кривили губы и передразнивали деревенский говор. А пуще прочего они боялись, что в предвоенной суете хозяевам будет не до розыска беглых, и самые ушлые крестьяне останутся в городе. «Потеснит нас мужичье! Помяни мое слово, кума, на шею сядут — вовек не скинем!» Впрочем, горожан-погорельцев ненавидели не меньше, чем деревню. Ведь с крепостным крестьянином как? Поди еще останься в городе! Тут тебе не Йотунштадт, где беглый лет через пять обретал свободу. А вот вольные люди вполне могли решить, что отомстить карлам — дело, конечно, святое, только дюже небезопасное, и куда приятнее осесть в Циммервальде. «Они ж с Райндорфа дикие! Богов шибко не боятся, чести не блюдут. Ей-ей, кум, попортят они наших девок, а парней пить научат! Чего, говоришь? Теща тебе наливки должна?» Не сказать, чтобы гости радушного Циммервальда не платили его хозяевам той же монетой, но ради сохранности своей шкуры платили они где-то в глубине души. Там, собственно, эту взаимность и разглядела Дагмара. У входа в храм преобладали ненависть к гномам и страх перед хмурой неопределенностью войны. С последней храбро сражались прислужники жрецов, бойко распродавая дощечки с молитвами, амулеты с символами пламени, порошки из трав, милых праведникам, и прочие жизненно необходимые вещи. Заодно они просвещали неграмотных крестьян относительно темной, злой природы гномов. — Эти нечестивые карлы пачкают своими рунами сталь, которой касалось пламя! А ведь любое пламя — частичка богов на земле! Они оскорбляют самих богов! — И этими оскверненными клинками и стрелами они убивают нас, потому что ненавидят нашу землю, добрую обитель Милосердного Пламени! — Они селятся в горах и спускаются в самые глубокие шахты, дабы быть ближе к аду! — Вместе со снежными лавинами сходят к ним ледяные демоны и науськивают их против добра Огненной Книги и ее верных слуг! Кахал взял Йона под руку и шепотом поинтересовался у него: — Слушай, а где все-таки в твоей вере ад, под землей или на горных вершинах? — Честно говоря, не знаю. Огненная Книга точных указаний не дает. Да и нужны ли они? В ад нас приводит не география, а наши собственные поступки. Под Циммервальдом Ближе к вечеру возле навеса вместе с ужином в котелке закипели споры. — Мятеж? Лада, неужели ты правда этого хочешь? — горячо возмутился Йон. — Неужели мало тех бед, которые обрушились на несчастных людей? Лада помешала похлебку, отложила в сторону ложку и только потом бесстрастно ответила: — Беды от них никуда не денутся. Но сейчас, когда король одновременно выступает против гномов и приглядывает краем глаза за непокорными князьями на юге и на востоке, мятеж вполне возможен. Ты предлагал раскрыть князьям глаза на провокации, и тогда простые солдаты пошли бы воевать не за свои интересы. Так что изменилось теперь, когда мы говорим об их собственных интересах? Когда мы говорим о том, чтобы они отомстили своим подлинным обидчикам? — Лада, — Йон заговорил спокойнее, как беседовал в деревне со своей паствой. Он взял руки Лады в свои и мягко заметил: — Месть почти всегда бесплодна. Подумай, ведь лучшие твои поступки связаны не с желанием отомстить, а с куда более добрыми чувствами. Нежные девичьи губы растянулись в хищной ухмылке. — Особенно смерть Бено. Йон умолк, собираясь с мыслями. На помощь ему пришел Аурванг. — Смерть Бено оказалось полезной сама по себе. Месть не при чем. А восстание вряд ли выйдет успешным, следовательно, есть повод усомниться в его пользе. Ты верно подметила, кое-какие обстоятельства располагают к мятежу. Но, во-первых, не стоит недооценивать королевские силы. Да, значительную их часть заберет война, однако против неграмотных, бестолковых в бою простолюдинов много и не требуется. Поверь мне, я видел неоднократно, как уже вооруженные и более-менее обученные крестьяне удирают с поля боя, едва завидев конницу. А тут — неорганизованные мятежники. — Лада собиралась что-то сказать, но Аурванг опередил ее, подняв руку: — Знаю, ты думаешь, что раз их отправляют в горы, значит, они не так уж беспомощны. Но, во-первых, простолюдины в армии — расходный материал, а мы, кажется, смотрим на них иначе. Во-вторых, одно дело — воевать под руководством опытных военных, и совсем другое — бунт. Кто его возглавит, кто их обучит? Аустри поддержал брата: — И кто ж им объяснит, что бунтовать надобно? Они хотят отомстить нам, чего уж. Да только еще они жить хотят. Вы ж слыхали в городе! Крепостным, какие пойдут в горы и храбро воевать будут, подарят вольную. Они верят, что после войны хоть не они, так их жены и дети поживут свободно. — Приношу свои искренние извинения за то, что вмешиваюсь в дела незнакомой мне страны, но позволь возразить тебе, мудрый мой Аустри, — Рашид церемонно сложил руки перед лицом. — Лада ведь и предлагает именно это — заронить в умы крестьян — а у них, вопреки несчастливым обстоятельствам жизни, все же есть ум — заронить мысли о восстании. И позвольте не согласиться с вами, любезные мои Аурванг и Йон. Месть отнюдь не является непременно бесплодной или бессмысленной. Месть возникает как следствие неких дурных, с точки зрения пострадавшей стороны, действий. Если же они оказываются дурными объективно, месть объективно служит, простите за жреческий пафос, борьбе добра против зла. Надеюсь, мои драгоценные собеседники не станут спорить с тем, что провокации, поджоги деревень, ужасное положение погорельцев и кровавые планы короля — это объективное зло. — Объективное для тех, кто занимает сторону простых людей, — поправил Кахал. — Но это придирка, прости. Мы ведь на их стороне. Знаете, я соглашусь с Рашидом и Ладой. Накушался я сегодня слухов о том, что обещают крестьянам, если они храбро и решительно пойдут в горы. Вольница, освобождение от части податей, жизнь в слободах возле шахт... Правда, их, кажется, забыли предупредить о том, что труд в шахте — это тебе не поле. Не каждый, кто спустится туда, вернется живым, со здоровыми легкими и в здравом уме. Ну да не об этом речь. Они могли бы то же самое выбить здесь, если бы подняли восстание. Конечно, удовлетворят не все их требования и удовлетворят временно. Но и в Клыках тоже привилегии отберут лет через пять-десять, как пить дать. А здесь... они смогут заявить, что они — люди, а не бессловесная скотина! Люди, с которыми власть обязана считаться. — Ты в чем-то прав, но многого не знаешь, — покачал головой Горан. — Все-таки у тебя не крестьянское происхождение, и... — Ох, ну что взять с аристократа! — Кахал ощерился, обнажая клыки. — Ты, верно, думаешь, будто мое благородное происхождение не позволяет мне понимать простых трудяг, зато как убийца я запросто приму любые потери среди них во время бунта? Отлично! Только ты забываешь, честный ты мой труженик, что я все же знаком с крестьянами — и с той стороны, с которой ты их в жизни не видал. Или ты правда считаешь, что в тюрьме я сидел только вместе с подонками, а разбойничал исключительно вместе со сволочами? Друзья оторопело уставились на Кахала. Аурванг и Янек видели его бешеным во время бегства из Райндорфа, Йон и Лада помнили его немного рассеянным в Подгорном, но в основном они привыкли к ехидно-беззаботному нраву своего товарища. Что произошло теперь? Горан нахмурился, соображая. Споры между ними с прошлого лета стали делом привычным и по-своему увлекательным, значит, не в его словах причина. А до него... До него говорил Рашид. И говорил он о мести. Не важно, о чьей. — Я не умею говорить так гладко, как ты или Янек, — Горан улыбнулся и накрыл своей рукой чуть прохладную руку любовника. — Не сердись. Я всего лишь хотел сказать, что тебе сложнее понять обычного крестьянина, тихого, забитого... В разбойники ведь идут самые отчаянные, разве нет? Кахал покраснел. — Простите... Это было глупо и неуместно, — он вернул Горану спокойную улыбку. — Объясни, пожалуйста, что я упустил по незнанию. — Крестьяне всю жизнь проводят в страхе. Они боятся коровьей чумы, черной оспы, сглаза, колдунов и нечисти. Еще они боятся засухи и проливных дождей, когда мало снега и когда слишком снежно. Прибавь к этому набеги, поборы, войну и, конечно, страх перед гневом божьим. Долго можно рассказывать... Но есть те страхи, которые им преодолеть проще, а есть... как сказать... совсем страшные, запредельные. Крестьянин и помыслить не в силах о том, чтобы с ними бороться, — Горан почесал затылок. — Вот например. Крестьянин боится смерти, но он все равно идет с рогатиной на медведя или на войну, если его принуждают. Иногда охотится в господских лесах или грабит на дороге, но это страшнее. А бунт — это совсем страшно. Он возможен, мы все слышали о них. Я видел такой на юге Ромалии. Но если выбирать между войной и бунтом... Янек внимательно слушал своих друзей, и морщины на его высоком лбу становились все глубже. Когда Горан умолк, он взглянул на Кахала, понял, что тот пока не собирается отвечать, и взял слово сам. — Горан, я тоже слабо знаком с крестьянской картиной мира, но, похоже, ты передал все верно. Да и Йон, кажется, с тобой согласен. Однако вот что. Мы и так взялись за почти непосильную задачу, о чем нам не устает любезно напоминать Рашид. Остановить хотя бы два-три десятка добровольцев, как сказал Аурванг... Это уже много. Но если мы поставили перед собой столь сумасшедшую цель, почему бы не помыслить о еще одной? Я нахожу истину во всех возражениях и не предлагаю сразу же подбивать людей на бунт. Но мы в состоянии заронить идею, посеять сомнение в святости и неприкосновенности королевской и жреческой власти. Рашид прав, у крестьян есть ум, как бы ни хотелось иным верить в обратное. Я сам долгое время не замечал этого, предпочитал просвещение в университете и на дворцовых приемах. Но после полугода работы в школе с самыми обычными ребятами я увидел первые плоды. Да, совсем крохотные, просто исчезающе маленькие, но они были. Точно так же мы видели, как удалось организовать часть райндорфцев, как потом они приняли Аурванга и Аустри... Не всех гномов, но в наших обстоятельствах двое — это очень много. Это дает мне надежду... Дагмара улыбнулась мужу, и светло, и грустно. — Надежда есть. Но очень-очень слабая, словно ручка новорожденного. Сегодня в Циммервальде я рассматривала души, много душ.. В них страх и смятение, в некоторых — слепая месть. Не верю я, что они услышат твои идеи. А если услышат? Бунты всегда заканчиваются кровью самих зачинщиков. Но ведь мы хотим как можно меньше крови. Поэтому и собираемся отговаривать их от похода в Клыки. Ее поддержала Дарина. Друзья какое-то время еще поспорили, но соотношение голосов осталось прежним — и не в пользу сторонников мятежа. Поэтому на следующий день они собирались явиться в Циммервальд, чтобы убеждать добровольцев не идти на войну с гномами. Умытая дождем весенняя зелень ярко пахла свежестью. Звездная безветренная ночь предвещала погожий день, подходящий для горячих слов правды. Рашид перебирал в уме слова, такие как «сумасбродство», «глупость», «мальчишество», поддерживал огонь и наблюдал за спящими. Лошади отдыхали вполне спокойно. Бабочка так и вовсе похрапывала беспечно, лежа на боку, а подле нее дремал, свесив к земле светлую гриву, Сигурд. Мышка спала на земле, похожая на аккуратный серый холм, Мурка же удобно устроила морду у нее на спине. Рогоз, медлительный добродушный конь Янека, лениво жевал траву. Пожалуй, лишь Звезда, украденная кобыла Йона, время от времени настороженно вскидывала голову. За людьми Рашид не мог наблюдать столь пристально. Не считал себя вправе. Однако он и слышал, и чувствовал, что их сон был куда более поверхностным. Вероятно, лишь поэтому, когда чистое небо начало светлеть, и пушистый спросонья воздух наполнился предчувствием зари, Рашид с сожалением отправился будить своих товарищей.