Дети ветра

В Циммервальде Они бежали. Первой мыслью жреца было проучить тюремщика, найти в его прошлом или настоящем нечто такое, за что ему грозил бы суд ордена с весьма неприятными последствиями. Но потом жрец вспомнил одну истину, которую повторял его учитель и которую он лично опробовал во время борьбы с еретиками. Истина же заключалась в том, что важны не столько сами события, сколько их трактовка. Взять, к примеру, пытки еретиков. Если подозреваемый сознавался в том, что проводил черные ритуалы, принимал помощь злых духов, и прочая, и прочая, то его вполне логично объявляли виновным. А если не сознавался? Если выдерживал ужасающую боль? Ну не сам же он ее выдерживал, ведь человек, как известно, слаб. Следовательно, ему помогали дурные силы. А казни? О, поначалу жрецы растерялись. Еретики, с песнями восходившие на костер и стойко терпевшие огненные муки, вызывали у черни что-то вроде уважения. Но это длилось совсем не долго. К данным событиям подобрали нужную трактовку: демоны помогают еретикам терпеть боль, дабы смущать и вводить во искушение преданных слуг Милосердного Пламени. Что ж, через час жрецу предстояло выйти к людям, которые отправлялись на войну, и в нужном ключе объяснить слова вчерашних смутьянов и ночной побег. Он подошел к медному зеркалу, сделал усталое, скорбное лицо и медленно, прислушиваясь буквально к каждому слову, к каждой интонации, проговорил: — Братья мои, сестры мои! Вчера к нам вновь пришла беда. Явились проклятые гномы. Мало им было ваших деревень, мало Райндорфа и Штайна! Они явились в Циммервальд, врать вам, науськивать вас против короля и веры! Один из тех, кто прикрывал гномов, убил воина ордена. Воин ордена пал, защищая нас и нашу веру! И что же сделали мы? Разве покарали преступника на месте? Разве наказали его помощников, ужасного силача и блудницу? Нет, мы честно препроводили их в тюрьму, дабы они предстали перед честным судом. Но что сделали эти преступники? Ночью они бежали. Может быть, благодаря ужасному силачу. А может быть, не без помощи колдовской силы... Мы проявили милосердие, и чем оно обернулось? Убийца брата нашего ушел безнаказанным! Защитники проклятых гномов ушли безнаказанными! Вспомните об этом, доблестные сыны Грюнланда, когда пойдете в Волчьи Клыки! Жрец перевел дыхание. Кажется, вышло неплохо. Но вечером стоило написать преподобному Альберту... Или сразу Маргарите? Нет, безопаснее все-таки не общаться с кем-либо за спиной баронессы Айзенбургской. Так вот, стоило написать ей и согласовать дальнейшие действия. В лагере под Циммервальдом Пока Горан, Кахал и Дарина прохлаждались в тюрьме, Рашид и Лада на почтительном расстоянии слушали, о чем говорят люди, которые устроили себе шалаши под стенами Циммервальда. Некоторые размышляли о том, была ли в словах странных людей и гномов доля правды. Некоторые соглашались с тем, что обдирают-то крестьянина как липку, а нынче вот и вовсе гонят на войну. Некоторые молчали и, судя по хмуро-напуганным лицам, они молчали что-то уж совсем крамольное. Кое-кто говорил, мол, не разберешь, где правда, где кривда, а на войне им так и так делать нечего. Эти люди на следующее утро собирались покинуть ряды добровольцев. Но большинство... Для большинства ничего не изменилось. Завтра после проповеди жреца они собирались выступать в сторону Волчьих Клыков. Эта группа солдат была первой, но не последней. Рашид и Лада рассказали друзьям о том, что видели и слышали, и они все вместе прикинули дальнейший план: двигаться на север параллельно первой группе, изучать настроения среди добровольцев, а потом вести работу в других группах с учетом добытых знаний. К ночи разговоры о политике отложили в сторонку. Потому что к костру и очень-очень позднему ужину пришли, наконец, ненормально веселые, весьма помятые и зверски голодные беглецы. Дарина, к счастью, и впрямь отделалась царапинами. Однако Дагмара все равно обрабатывала ее руку и щеку, пока Дарина жевала утку, яростно работая челюстями. Гораном занимался Рашид, Кахалом — Янек, а починкой пострадавшей одежды — гномы. — Сделаю тебе второй оберег, — пообещала Дагмара, глядя на то, как Аустри штопает рубашку прямо на Кахале. — Ой, Дагмара! — Дарина запила, наконец, последний кусок утки и смогла заговорить. — Как жаль, что тебя с нами не было! Чего глядишь? Парни тебе Янеком не похвастались? — Йон и гномы ответили недоуменными взглядами. Дарина махнула на них рукой: — Ладно, мужики обыкновенные, что с них... А Лада? — и она грозно уставилась на подругу. Та состроила младенчески невинное личико: — А что Лада? Чуть что, так сразу — навь! Дарина вскочила, влезла, опираясь на руку Аурванга, на бревно и картинно поклонилась: — Ну, значит, показываю. Вокруг — толпа, стражники, воины ордена, страсти бурлят, гнев кипит, словом — жуть кошмарная! А потом колокол загудел, все рты захлопнули — и-и-и... Въезжает на площадь твой герой. Почти на белом коне! Чего? Сердечко-то у Бабочки на лбу белое! А потом герой как заговорил! Глазищи янтарным огнем полыхают, голос громовой, ну красота же! Дагмара, ты бы сама себе позавидовала. — Уже завидую, — рассмеялась Дагмара, обнимая красного от смущения и донельзя довольного Янека. Кахал фыркнул. — Ну все, теперь начнется. Рыцарские подвиги во славу прекрасной дамы, веники цветов, серенады посреди ночи. Янек, ты серенады петь умеешь? — Я научусь. — Вот! Прости-прощай здоровый сон. Горан посматривал в сторону Аурванга, который беседовал с Аустри, и прикидывал, поблазнилось ему или нет? Пока Дарина расхваливала перед Дагмарой ее мужа, Аурванг будто бы помрачнел, и его здоровая рука сжалась в кулак. Лишь на миг, но все же... Горан хорошо помнил их давний разговор в Сосенках и то, что его невозмутимый друг в глубине души страдал из-за своих ожогов и покалеченной руки. — Прогуляемся? — Кахал присел рядом и дурашливо дернул его за бороду. Горан обернулся, собираясь сказать, что лучше чуть позже — да так и застыл. Веселая маска прочно сидела на лице любовника, но слишком блестящие, усталые глаза откровенно пугали. — Идем, — Горан встал и протянул Кахалу руку. Аурванг сейчас переживал, наверное, не самые приятные минуты, но кое-кому было еще хуже. Когда третьего дня они искали место для лагеря, то постарались, чтобы рядом была хоть какая-то вода. Река, протекавшая под стенами Циммервальда, не годилась по очевидным причинам, а вот заросшая ряской, рогозом и осокой старица вполне подходила для мытья и постирушек. Они выбрали не самый удобный спуск к воде, зато вряд ли кто-то из друзей полезет сюда поплавать. Грязное, топкое дно в другое время Горану не понравилось бы, но грязь карцера была куда противнее. Кроме того, в карцере Кахал находился в соседней камере. Здесь же он стоял в двух шагах и, морща нос, застирывал рубашку прямо на себе. — Тебе помочь, белоручка? — поддел его Горан и поцеловал между лопаток, прежде чем взяться за работу. — Не в обиду Дагмаре будет сказано, но меня уже бесит этот оберег. Знал бы ты, как хочется нормально искупаться и потрахаться без этой тряпки, — проворчал Кахал и потерся об Горана голым задом. Крепким, желанным, тудыть его, задом. — Ты за этим меня позвал? — Да, — просто ответил Кахал. Сполоснул в последний раз рубашку и побрел к берегу. Он лег на траву, не особо выбирая место поудобнее. Едва Горан опустился рядом, Кахал схватил его за плечо и придавил себя к земле его телом. Нетерпеливо толкнулся навстречу, простонал: — Ну же... С великим трудом Горан отстранился. Не в первый раз с той ночи, как пришел Рашид, Кахал чересчур настойчиво лез к любовнику в штаны. Подрочить друг другу, отсосать, что угодно — лишь бы не разговаривать. — Не хочешь рассказать прежде, что с тобой? — спросил он, лаская пальцами будто каменную шею Кахала. — Не хочу. Не до трепа, знаешь ли, когда яйца отваливаются. — Кахал... — Блядь, солнце! Неужели сложно просто взять и вставить?! Горан поцеловал его под челюстью, там, где в жилке отдавался отчаянный стук сердца. Укрыл собой, не душой, так хоть телом. Вздохнул: — Да нет, не сложно. Постепенно лагерь затихал. Аустри спал недалеко от Аурванга, широко раскинув руки, локоны и вообще всего себя. Дагмара и Янек о чем-то пошушукались немного, а потом умолкли. Йон устроился на своей лежанке и будто бы уже задремал. Рашид что-то перебирал у огня, кажется, крупу на завтрак. Лишь Дарина и Лада вполголоса, но вполне оживленно беседовали, да Горан и Кахал пропали куда-то. «Ясно, куда», — криво улыбнулся Аурванг. — «Уж у них-то все в порядке». А что, собственно, у него самого не в порядке? Он занят привычным делом, он на войне как рыба в воде. Только в этот раз он поступает в соответствии с общим решением товарищей, а не согласно приказам командующих. Конечно, Сосенки время от времени снятся ему по ночам, но зато братишка уцелел и похрапывает сейчас в двух шагах от него. Рядом с ним — те, к кому он привязался, кого очень хотел бы назвать своими друзьями. С Гораном он сблизился давно, а остальные стали ему дороги буквально за считанные недели, хотя Аурванг, сколько себя помнил, с трудом подпускал к себе других. А Дарина... Что ж, она приняла благодарность за любовь, но теперь, встретив столько прекрасных мужчин, она вскоре поймет свою ошибку. Все логично, так и должно быть, а то, что он наивно поверил в иное — не ее вина. Дарина и Лада все еще разговаривали, держась за руки. В другой вечер он подошел бы к Дарине и спросил, когда ее ждать. И дождался бы. Но сегодня он не видел в этом смысла. Зачем оттягивать неизбежное? Аурванг лег на свою постель и закрыл глаза в надежде поскорее забыться сном. А сон все не шел... Но ведь раньше Аурванг благополучно справлялся со своими чувствами, пряча их куда подальше. Так проще было на войне, так нужно было после пожара. Только однажды среди мертвой роскоши ромалийского замка он встретил горячую пушистую звездочку, и что-то сломалось внутри. Он услышал свою вину за участие в войне с пиктами, он начал улыбаться, он чуть не умер, переживая за брата, он целовал до одури проклятые каштановые кудри Дарины... Зачем? Чтобы теперь не суметь забыться? Как он вообще посмел забыть о собственном уродстве на фоне своих товарищей? Вот, например, Янек. Дарина восхищалась его «Трактатом о народах» еще в замке Габриэля. А потом увидела своего кумира, заглянула в его янтарные глаза, поддалась его обаянию и величию, покорилась его уму. Нет, она слишком любит Дагмару, чтобы всерьез мечтать о ее муже. Но она хотя бы поняла, каким может быть настоящий мужчина. Или Кахал. Дарина однажды познала вкус близости с красивым, здоровым юношей. Сегодня в Циммервальде она наблюдала, каков он в деле: злой и бесстрашный. Да, у Кахала есть любовник, но Аурванг на своей шкуре ощутил, что значит для Горана постель на одну или две ночи. Ужасно яркое видение вспыхнуло перед его глазами: Дарина, теплая, томная, с крутыми локонами, чуть прикрывшими взволнованную грудь, зажата между двумя сильными, безупречными телами, и четыре здоровые руки ласкают ее. Четыре... а у него всего-то одна. — Ты чего? А он и не заметил, как Дарина вытянулась рядом с ним. Она погладила его кисть, сжатую в кулак, и поцеловала его в щеку: — Что-то случилось? — Ничего, — Аурванг нашел в себе силы улыбнуться и обнять любимую. Пока еще можно... — Просто переживал за тебя и все никак не отойду. — Глу-у-упый, — Дарина повозилась носом в его волосах, подула в ухо. — Со мной же были Горан и Кахал, а на свободе оставались нави. — И правда. И правда, она, малютка-пикта, совсем недавно освобожденная из рабства, которая полгода назад совершенно терялась в простых ситуациях, сегодня прикрывала его наравне с двумя сильнейшими мужчинами в их компании. Кто он для нее после такого позора? — Давай спать. Я ужасно устала, — позевывая, сказала Дарина, повернулась к нему спиной и накрыла себя его искалеченной рукой. А у Йона и Лады странный был сон. Уже хотя бы потому, что спал только Йон, а Лада сидела подле него или лежала рядом, обнимая поверх одеяла. Она говорила, что не хочет морозить его. Так трогательно... Только сегодня она все не отходила от Дарины, а Йон никак не мог уснуть. Ему было неуютно без ледяной нежити под боком. Наконец, легкая ладошка Лады осторожно погладила его укрытое одеялом плечо. — Я не сплю, — прошептал он и накрыл ее руку своей. — Что так долго? Был важный разговор? — Да, — Лада провела пальцами по его щеке. — Это был важный женский разговор. Я тебе говорила, какие у тебя красивые скулы? Йон поперхнулся воздухом. После вчерашнего спора о бунте его мучил душевный разлад, и он как-то напрочь позабыл о плоти. Даже не мог вспомнить, что ел сегодня на ужин и тем более на завтрак. Но легкая ласка Лады и ее невинный комплимент вызвали в его теле, особенно пониже пупка, ощущения, очень далекие от невинности. Нельзя, так нельзя! Йон диким усилием воли прогнал наваждение. У них тут серьезные разногласия, и вообще вокруг столько бед и тревог, а он... Кажется, Лада поняла. — Тебе не дает покоя наш вчерашний спор? — И то, как сегодня ты обошлась со стражниками... Прости! — Йон крепко прижал к губам тоненькое запястье любимой. — Прости, ты защищала меня, спасала меня и наших друзей, а я не могу не думать о том, как просто дается тебе насилие. Ведь не только физически, да? — Да. Я не смогу хладнокровно убить или всерьез покалечить. Но синяки, а может, и вывихи стражников меня не волнуют. Я не чувствую сожаления из-за того, что причинила им боль. Йон торопливо проговорил: — Я не сужу тебя, поверь... Просто в этом мы такие разные, и мне страшно. — Мне не страшно, однако я не всегда понимаю твою мягкость. Она привлекла меня к тебе, она же порой ставит в тупик. Но это мне не мешает. А тебе? И что ответить? Йон откинул одеяло и притянул Ладу к себе. Пожалуй, впервые — так близко, так откровенно. Лишь два слоя ткани отделяли от него мягкую прохладную грудь любимой. Тело отозвалось мгновенно, а на душе заскреблась целая стая кошек. — Мне тоже не мешают наши отличия. И все-таки... — он не посмел ответить нечестно. — И все-таки мне тяжело. Накануне они решили, что спешить некуда. Первая группа добровольцев должна была покинуть Циммервальд после утренней проповеди, но непривычные к слаженным маршам простолюдины вряд ли продвинутся очень уж далеко. Поэтому Горану, Кахалу и Дарине, помятым в стычке со стражниками и промерзшим в карцере, предложили спать хоть до обеда. Что они и сделали. Горан продрал глаза и увидел сквозь листву, что солнце поднялось уже высоко. Повернул голову — Кахал дрых без зазрения совести. Глянул дальше — Дарина тоже спала. Аустри возился с условно целой телегой. Откуда у них телега? Янек внимательно слушал объяснения Аустри, но, судя по складкам на лбу, ни лешего не понимал. Дагмара вышивала обещанный оберег для Кахала. Йон куда-то пропал — может быть, пошел к воде. Рашида и Лады тоже не было, но они с раннего утра собирались на разведку. Что ж, Аурванг очень удачно сидел в стороне ото всех с одной из карт Янека. Горан осторожно освободил свою руку из руки Кахала и подошел к Аурвангу. — Ревнуешь Дарину? — спросил он в лоб. — Так заметно, что ревную? — зло ответил Аурванг. — Было бы шибко заметно, я бы не спрашивал. Только зря ревнуешь. Повода нет. — Нет повода, говоришь... Зато есть причины. Когда-нибудь она догадается, как сильно просчиталась, выбрав меня. — А теперь ты зря ее оскорбляешь, — покачал головой Горан. — Поговорил бы ты с ней. А то выходит, что твой друг знает больше, чем твоя женщина. Нехорошо. — Благодарю за совет, — процедил сквозь зубы Аурванг, всем своим видом показывая, что не собирается ему следовать. — Слушай, когда мы шли из тюрьмы, она не раз и не два спросила Ладу о тебе. Вытащи голову из задницы и раскрой глаза. К обеду нави принесли новости — одна другой хуже, поэтому кулинарных способностей Дагмары и Аустри никто по достоинству не оценил. Йон, выслушав рассказ Лады об утренней проповеди, крепко сцепил пальцы в замок и уткнулся в них лбом. — Я должен был предвидеть, что все наши речи и даже сам побег он обернет себе на пользу. Ведь на этом строится половина обвинений в судах ордена. Если не больше. Сознался — виновен, не сознался — тоже виновен! Лада погладила его по плечам. — Не посыпай себе голову пеплом. Даже если бы мы до последней интонации предвидели его сегодняшнюю проповедь — разве отказались бы от нашего плана? — Йон, поверь университетской крысе: каждая истина пробивает себе дорогу не только сквозь глупость и невежество, но и сквозь расчетливое вранье, дешевое и понятное. Подумай, насколько проще людям поверить в чушь про дурные мотивы Аурванга и Аустри, чем хотя бы на мгновение допустить мысль о том, что враг может быть добрым и храбрым, — Янек нахмурился. — Однако намного хуже, что от выспренных фраз он перешел к делу. Если с первой группой солдат пойдет больше служителей ордена, чем планировалось, то побеседуем мы с ними вряд ли... — Наблюдение, мой мудрый господин, безусловно, не заменит ни диалога, ни эксперимента. Однако это вполне сносный метод, а к вашим услугам есть уши нежити. Между прочим, — Рашид изящно протянул руку в сторону Лады, — целых две пары ушей. Нас хватит на оба тракта, по которым пойдут войска. Вопрос лишь в том, по какому тракту двинетесь вы, живые? Эта последняя новость пришибла их посильнее, чем патриотическая брехня жреца. По западному тракту, ведущему от Циммервальда на север, должны были идти смешанные группы погорельцев и рекрутов. Но Рашид узнал, что восточнее по другой дороге пойдут как рекруты, набранные по закону, так и добровольцы из крестьян и горожан, которые рванут в горы за лучшей долей. Ну или, по официальной версии, те герои, что горят желанием отомстить нечестивым карлам. Дагмара заметила: — Я видела души райндорфцев и погорельцев из Штайна, крестьян из разоренных деревень. В них так много слепой злости, боли... Но те, другие. Они ведь не бежали от пожаров, не хоронили своих родных, не теряли свои дома. Может быть, мы скорее отговорим не ходить на войну этих ребят? Дарина ответила быстрее, чем кто-либо успел открыть рот: — Может быть. Но что же наши бедняги? Они и без того потеряли так много, а теперь потеряют и последнее, свою жизнь! Кахал и Аурванг переглянулись. Последний сказал за двоих: — Нас десять. Если разделимся, и в каждом отряде будет пятеро, мы ничего не потеряем в качестве. Все равно главные наши ораторы — Янек и Йон. Так по большому счету какая разница, один обратится к добровольцем или двое? Закипел котелок. Лада разлила по кружкам травяной отвар, наколдованный Рашидом. Шумно, за всех, вздохнула Дарина. Наконец, Янек взял слово: — Признаюсь в откровенном эгоизме. Меньше всего я хотел бы сейчас расставаться даже с одним из нашей компании, а уж с половиной — и подавно. Однако и Дагмара, и Дарина правы. Добровольцев, которые не пострадали от набегов, мы переубедить можем. А несчастных погорельцев — обязаны. Так что... делимся? — он дождался невеселых кивков и продолжил. — Хорошо. Я согласен с Аурвангом, одного оратора вполне достаточно. Следовательно, в одном отряде пойдем мы с Дагмарой, в другом — Йон с Ладой. Для равновесия Рашид пойдет с нами. Какие еще будут предложения? Аустри глянул на Аурванга, который сосредоточенно изучал до дыр засмотренную карту, и сказал: — Так-то гномов у нас тоже двое. Ну, значит, мы с Аурвангом разделимся. Ничего, не впервой! — Да и мы с Гораном, — Кахал ткнул кулаком в плечо любовника, которое и под рубашкой смотрелось устрашающе. — По очевидным причинам. Да, Аурванг, мы с тобой тоже расходимся. Конечно, в войне я понимаю в разы меньше тебя, но в разы больше остальных. Так что, считайте, группы сформированы, осталось нас с Гораном раскидать. — Если позволите высказать мое скромное мнение, то проблема и червивого абрикоса не стоит, — махнул рукой Рашид. — Вряд ли Горан обрадуется тому, что Кахал пойдет вместе со мной. Значит, Янек и Аурванг ведут Дагмару, Дарину, Горана и меня. Кахал кивнул с тем самым «да», которое агрессивно обозначает «нет»: — Конечно. С вами аж два чародея. Рашид, у тебя от наглости ничего не треснет? — Но... — Кахал прав, — медленно проговорил Горан. — Как и он, я скажу, что я слабее Дагмары, но один низший чародей лучше, чем ничего. — У нас с Йоном есть предложение, — заявила вдруг Лада после того, как они немного пошептались. — Я могу поменяться с Рашидом местами. Горан отрицательно покачал головой. Кахал объяснил: — Йон, прости за жестокие слова, но сколько вам двоим осталось? Что, если вскоре умрут от старости или погибнут оба ее убийцы? В такое неспокойное время последнее весьма вероятно. Аурванг резко отодвинул от себя карту: — Ладно, хватит. Больше вопросов и возражений по существу нет? Подвожу итог. Первая группа: Янек, Дагмара, Аустри, Кахал, Рашид. Вторая группа: Йон, Лада, Горан, Дарина и я. В каждой группе есть оратор, чародей, стратег, навь, боевая единица, гномы-свидетели. Аустри, ты ведь починил телегу? Отлично, ее берет группа Янека для Дагмары. Рогоз ведь заезжен в упряжь? Хорошо, но вам нужна еще лошадь, а лучше — две. — Можно и три, — весело откликнулась Лада. — Я еще ни разу не крала коней! — Откровенно говоря, я тоже не прочь получить столь ценный новый опыт, — в тон ей добавил Рашид. «Ничего, не впервой...» Так сказал Аустри. Конечно, Аурванг должен был с ним согласиться, ведь и правда: сколько раз покидал он Сосенки, сколько раз оставлял старшего брата. В мирной, тихой деревне, в безопасности, среди друзей, родственников и добрых соседей. Пожалуй, сейчас, посреди войны, Кахал, Рашид, Янек и Дагмара обеспечивали Аустри куда более надежную защиту, чем все горы вокруг Сосенок. Но защиту лишь физическую. Кто спасет его посреди чужой страны от одиночества? Их группа двинулась на север вскоре после обеда, чтобы опередить солдат из Циммервальда. Поэтому прощание вышло коротким, если не сказать — поспешным. Теперь Аурванг то и дело трепал гриву Сигурда, потому что не успел толком поговорить с Аустри. Справа от него ехала тактично молчаливая Дарина, а слева — Горан. Вот уж кому тут было паршивее всех... Дорогу им преградила темная фигура. Но не успели они схватиться за оружие, как поняли: перед ними Рашид. Навь легко поклонился им всем, подошел к Горану, молча вложил ему что-то в руку и исчез в сумерках. — Что это? — тихо спросил Аурванг, разглядывая стеклянные трубочки с жидкостью внутри. — Купоросное масло. Рашид собирался сжечь им оберег Кахала. Давно еще, в Райндорфе. В столице Грюнвальда Йотунштадте На ореховой столешнице лежали письма. В каждом из них первый советник короля баронесса Айзенбургская сделала пометки. Каждое из них огорчило ее и в то же время подкинуло пищу для размышлений. Маргарита была убеждена: каждая, даже самая безвыходная ситуация дана человеку для того, чтобы проверить его силы, ум и упорство. Поэтому она пропустила ужин в компании его величества, ограничилась вином и кусочком пирога, отдала несколько распоряжений, просидела над бумагами далеко за полночь и, наконец, радуясь прекрасно выполненной работе, пошла спать. На следующее утро Маргарита уже принимала в своем кабинете весьма разношерстную компанию. Здесь были и высокопоставленные государственные чиновники, и лица с довольно сомнительной репутацией. А через пару дней по Йотунштадту поползло, передаваемое с оглядкой, испуганным шепотом, новое для горожан, но оттого не менее зловещее слово: интернирование.