Дети ветра

Любовь моя, цвет зеленый. Смолистая тень густеет. Серебряный иней звездный Дорогу рассвету стелет. Федерико Гарсиа Лорка Где-то сова зарыдала — Так безутешно и тонко! За ручку в темное небо Луна уводит ребенка. Федерико Гарсиа Лорка

На севере Иггдриса, летом года 1205-го Местные говаривали, что этот кромлех — тесный круг из больших, выше человеческого роста камней посреди голого поля — стоит здесь с незапамятных времен, когда еще не было никакого Иггдриса, когда на берегу моря жили нереи, а чуть дальше, до гор — волки. Нет, не те серые хищники, что рыскали в лесах всего севера и заглядывали в лесостепи, а разумный народ: вервольфы. Сказывали, будто в полнолуние между этими камнями собирались они, принимали звериный облик и пели, задрав к небу мохнатые морды. Куда делись вервольфы, доподлинно никто не знал. Ходили слухи, что остатки древнего племени скрылись в горах, но сколько в том правды? Только название и напоминало о них — Волчьи Клыки. В студеную ночь возле самого высокого мегалита укрывались от кусачего морского ветра беженцы. Семеро человек, двое гномов и пятеро нереев чудом выжили при налете на рыбацкую деревушку и теперь шли, куда глаза глядят, спасаясь от войны, которая была повсюду. Рядом с кромлехом не росло ни единого деревца, ни даже самого захудалого кустика, не нашлось ни коры, ни веток, а потому беженцы не смогли развести костер. Они сбились в кучку, мужчины и женщины, взрослые и дети, и пытались согреть друг друга. Сквозь вой ветра они не услышали шагов и вздрогнули, когда из мрака выступила чья-то фигура. — Волк! — взвизгнул мальчишка и уткнулся лицом в плечо матери. — Не бойся, это человек, — ласково ответила женщина. Она очень хотела верить в свои слова, но все-таки одной рукой крепче прижала к себе старшего сына, а другой — завернутую в одеяло дочь, которой не исполнилось еще и полгода. — Страшный какой! — ахнула молоденькая нерея. И правда, в свете выглянувшей из-за облака луны они увидели, что у гостя была непривычно темная для Иггдриса кожа. Мужчины вышли вперед, прикрывая своих, но скорее для порядку, чем из-за настоящего страха. Чужак оказался худеньким парнем, который едва выходил из отроческого возраста. Он пошатывался от усталости, но крепко прижимал к груди маленький сверток и укрывал его от холода своими длинными черными волосами. Он вовсе не угрожал беженцам, наоборот, сам нуждался в защите. — Кто ты? От войны спасаешься? — спросил у него пожилой гном. — Да! Мое имя Раджи, и я прошу вашей помощи! — Коли согреться, так милости просим. Но сперва скажи, откуда бежал, и почему ты черный такой? — Скажу, но сначала ей помогите! — с этими словами Раджи шагнул к женщине с детьми, опустился на колени и протянул ей свой сверток. Все тут же увидели бледное личико девочки не больше трех-четырех месяцев отроду. — С прошлой ночи не ела, только воду пила… — Ой ты горюшко! — женщина подхватила кроху и дала ей грудь. — Пей, милая, пей, у меня на двоих хватит. — Беленькая. Не твой ребенок, — заметил все тот же гном. — Сказывай, а о ней позаботимся. — Я родом из Саори, у нас все темные. Я пришел в Иггдрис в свите своего господина. Бежал от него и нашел приют в домике рыбаков. — Как звать их? Может, знаем? — Главный у них Регин был, рыбачил со своей женой и старшей дочкой. И с ними братья-нереи. — Так это — младшая дочка Регина? Хельга? — всплеснула руками седая нерея. — Хельга, — кивнул Раджи. — А самого Регина уже нет... И остальных… К Раджи снова приходит этот сон. В третий раз, в пятый? Он успел привыкнуть к нему и просыпался почти спокойный. Он видит своего Джамиля. Не того веселого шалопая, каким старался его помнить, а бедняжку, измученного горячкой, напуганного и плачущего. Над ним, как тогда, беспомощно разводит руками лекарь, а сам Раджи судорожно листает записи отца, перебирает баночки с лекарствами, подает братишке отвары... Как и тогда, ничего не помогает, и Джамиль бьется в агонии у него на руках. Он умирает, родные черты расплываются, а посиневшее смуглое лицо превращается в белое лицо мертвой Изольды. Раджи хочет проснуться, но никак не может. Горло обвивает удавка, Изольда ускользает из рук... Ему плохо, он с трудом разлепляет веки — и вскакивает в ужасе, задыхается, по-настоящему задыхается от дыма и гари. Дом охвачен огнем, слышны крики… Он зажимает рот первой попавшейся под руку тряпицей, вываливается в комнату Регина и видит его размозженную упавшей балкой голову. Рядом, еще живая, хрипит его жена. Между лопаток у нее торчит стрела, кровь хлещет из горла, она все еще прикрывает собой Хельгу. Раджи бросается к бочке с водой, вымачивает тряпку, подхватывает малышку и закрывает ей лицо. Куда бежать?! Дверь полыхает, окно тоже... Из его каморки нет выхода. Он изо всех сил толкает тяжеленную бочку. Вода выплескивается на пол и оконный проем, пламя утихает, и он выбегает наружу. Где старшая? Старшая живым факелом мечется между горящими снастями. А дальше, у ворот... Рыцари стали в круг и тыкают мечами двух нереев, перекидывая их друг другу. Не помочь. Никому не помочь. Раджи, пригибаясь к земле, крадется на задний двор и бежит, бежит как можно быстрее и дальше... Хотя бы Хельгу… Запоздало, к рассвету, он понимает, что в панике не прихватил с собой хурджин. У него нет с собой трав и записей отца, он не знает, как помочь орущему младенцу. Остается лишь идти вперед, находить для Хельги воду, сходить с ума от ее криков, а потом куда сильнее — от того, что она, уставшая и голодная, засыпает. — Вот, хорошая, поела, теперь спи. Бедненькая сиротинушка, спи, — напевала-причитала женщина, укачивая детей. Свою дочку... и, видимо, теперь тоже свою. Старушка-нерея тихонько плакала. Ведь совсем недавно Регин захаживал к ним в деревню, обедал у нее. Регин, племянник ее покойного мужа. Остальные беженцы вздыхали и понемногу засыпали. Они притянули поближе к себе Раджи, и он задремал. Все хорошо. Они с Хельгой не замерзнут. У малышки появилась кормилица, она будет жить. Утром Раджи сквозь сон услышал: — Померла… Этой ночью ему ничего не снилось. Ветер стих, и Раджи довольно нежился в теплых лучах утреннего солнца. Растерянный голос женщины, которая удочерила Хельгу, показался чем-то нездешним, ненастоящим. Как так, о чем это она? Раджи сладко потянулся, сел, протер глаза — и увидел на траве сверток. Не шевелится. Наверное, спит? — Померла наша Хельга. Плохо, видать, без мамкиного молока. Нет... Ну как же так? Ведь живенькая была ночью, ведь поела, пригрелась, уснула! Всего-то день без еды — неужто для младенца слишком много? — Похороню что ли, — сказал пожилой гном. — Поедим, да в дорогу пора. — Я похороню, — возразил Раджи и подошел к неподвижному тельцу. — Лопата найдется? Руки тряслись от голода, но это все потом, потом. Сначала он должен найти подходящее место. Весь кромлех при свете солнца был удивительно спокойным и поэтичным: древние грозные камни для трехмесячной крохи. Но который выбрать? Поверхность одного из мегалитов особенно ярко вспыхнула, разбрызгивая веселые отраженные лучи. Раджи подошел к нему и присмотрелся. В серый камень будто вплавили крошечные серебряные зернышки. Он ткнул лопатой на пробу — земля оказалась относительно податливой. Что ж, значит, здесь и останется навеки Хельга. В сторону отлетел жесткий зеленый дерн, за ним зашуршали комья земли. Почему так? Хорошо, пускай в тринадцать лет он не сумел спасти Джамиля. Больше месяца назад он, бестолковый мечтательный юноша, не догадался остановить танец, сберечь Изольду. Но что сейчас? Он вынес Хельгу из огня, находил для нее воду, в конце концов отыскал и кормилицу — но Хельга все равно умерла! Так зачем это все? Зачем он здесь?! В доме, пустом без отца и холодном без Джамиля, Раджи просто не мог жить. Он бежал... Куда? Зачем? Он мечтал найти то, что потерял, он жаждал встретить где-то там, за горизонтом, за горами, у моря, то, чем дышал Рашид. А ведь это было прямо у него перед глазами! Безумный, помешанный на своей работе травник любил в действительности не свою лабораторию и не сложные интеллектуальные задачи. Он любил людей и хотел спасать жизни. И Раджи, вместо того, чтобы мечтать, обязан был пойти по его стопам! Пусть мама каждый вечер говорила бы о нарядах и придумывала, какие серьги подарит сестре в семь лет. Не его сестре. Не дочери Рашида. Пускай дядя Джафар хвастался бы выгодными заказами и тем, что вытеснил из нового храма другого художника, давнего соперника. Раджи обязан был закрыть на это глаза и работать, работать, работать, продолжать дело отца... А не сбегать в мечты, которые развеялись будто сон. Только, пожалуй, сон к нему еще вернется. Может быть, вместе с Джамилем и Изольдой к нему придет Хельга… Раджи внимательно всмотрелся в неподвижные детские черты, зачем-то желая непременно сберечь их в своей памяти, укрыл личико краем одеяла, опустил сверток в могилу и стал забрасывать его землей. Сверху лег зеленый дерн, а мегалит продолжал беспечно играть с солнечными лучами. Славное место для вечного сна. — Поплачь, сынок, — тихий голос пожилого гнома прозвучал совсем рядом. Он грубовато похлопал Раджи по руке и добавил: — Поплачь да не горюй шибко. Дети часто мрут, а от чего, никто и не знает. В Иггдрисе, пару недель спустя В который раз беженцы заспорили, куда лучше податься. Одни верили, что война не докатится до востока страны, другие убеждали, что нужно уходить совсем, через перевалы в Грюнланд. Так и не пришли к согласию, но в любом случае в ближайшие недели оба пути совпадали. С едой было плохо. Дважды сворачивали к деревням и один раз — к городу. Все три раза они едва унесли ноги от военных и мародеров. Из того, что беженцы успели взять с собой — рыбы, ячменя, овощей — оставалось немного крупы. Степь и редколесье давали мало пропитания, и голод подбирался к несчастному отряду все ближе и ближе. Но вот они подошли наконец к плотному пышному лесу. Собирали грибы, чернику, первые орехи, Раджи и молоденькая нерея наловчились лазать по деревьям за птичьими яйцами, только вот кашей кормили одних лишь детей. По ночам обходились без костров. Лето баловало теплом, хищники к эдакой толпе в гости не спешили, а вот захватчики или кто похуже вполне могли явиться, завидев огонек. Поэтому нынешний вечер, как и накануне, и третьего дня, был тихим-тихим, темным и диким. Даже старшие дети молчали, а полугодовалая малышка и вовсе спала. Гость своим появлением не нарушил этой тоскливой тишины. Он будто из-под земли вырос: вот не было никого, а вот уже стоял возле стройной молодой ольхи серебристый, как ее кора, человек. Раджи присмотрелся… Нет, не человек. Эльф. — Приветствую вас, путники, — его журчащий голос проникал в самое сердце. — Вижу, скудный у вас ужин. Позвольте предложить вам кое-что из моих запасов. — И мы тебя приветствуем, — медленно проговорил пожилой гном, которого считали главой отряда. — Но откуда ж у тебя запасы да еще во время войны? Ты лесной что ли? — Лесной, — гость улыбнулся совсем просто. — Зовите меня Вишвамитра. И можете развести костер, вас никто не потревожит. Огонь взбодрил уставших и приунывших от недостатка еды беженцев, а Раджи смог получше разглядеть лесного эльфа. Вишвамитра отличался от тех своих городских соплеменников, которые были в друзьях и соратниках у Габриэля. Они сияли, озаряя все вокруг светом чистого погожего утра — он дарил неяркий лунный свет, что и пугал своей потусторонностью, и успокаивал. Его пепельные локоны были заплетены на висках в две косицы и перехвачены сзади лентой, в очень светлых глазах мерцало серебро, одежда отличалась простотой, а что с оружием? По крайней мере, сразу Раджи его не заметил. Тем временем Вишвамитра вывел из-за деревьев своего четвероногого товарища. Саврасый коренастый коник очаровательно-нелепо смотрелся рядом с изящным эльфом. — Пропитание мне дает природа. Возьмите, — Вишвамитра начал снимать поклажу со своего коня. — В бурдюках — свежее молоко диких коз, в мешке немного ранних яблок, здесь прошлогодние орехи, в этом туеске мед, а в этом — скир, по вашему рецепту, — эльф поклонился старому гному. — Не так уж и много на всю компанию, но чем богат! Даже сытые люди не отказались бы от подобной трапезы, а уж голодные беженцы посчитали ее настоящим пиром. Старый гном заметил, что Раджи недоверчиво косился на свою порцию скира с медом и орехами, и потому вполголоса рассказал о лесных. Они были странными существами. Большинство держалось в стороне от прочих народов, жили замкнуто, редко показывались путникам, даже если те проходили в двух шагах от них, но и дурного никому не делали. И раз уж лесной сам вышел к ним, то стоило принять это как дар судьбы. Раджи хотел бы проявить осторожность, приглядеться к необъяснимо щедрому гостю, угадать, что скрывала его лунная притягательная внешность. Он отлично знал — на своем собственном примере — сколь обманчивыми бывают самые невинные черты и поступки. Но его глупое сердце, которому он запретил мечтать, почему-то верило эльфу (эльфу! после ненавистного Габриэля!) и тянулось к нему. Раджи попробовал его еду. Скир походил на творог, только более пресный, а резкий вкус меда как будто вытащил его из состояния меланхолии. А может, просто сладкое возвращало силы. Вишвамитра опустился на колени рядом с седой нереей и почтительно тронул воздух возле ее ноги. — Болит? Я помогу, — и он, дождавшись кивка, начал осторожно растирать колено и голень. — Ты чародей что ли? — подал голос один из мужчин, правда, не очень разборчиво, потому что хрустел яблоком. — Ну как чародей, — отозвался Вишвамитра, не прерывая своей работы. — Умею кое-что. Я хорошо слышу и долго учился слушать кровь, да и все тело. Знаю, где застой крови, где скрипят кости. Лечу руками. Что, легче тебе? — обратился он к старушке. Та благодарно улыбнулась в ответ, а Вишвамитра встал и подсел к Раджи. — О-хо-хо... Этого я за один раз не поправлю. Крепко ударила по тебе война? — Меньше, чем по другим, — Раджи опустил глаза, смущенный вниманием. — Почему ты подошел ко мне? — У тебя тут и тут кровь бежит с трудом. Вот, шея и плечи что камень! Вишвамитра стал растирать, а потом и разминать мышцы Раджи, а тот лишь теперь сообразил, что после убийства Габриэля у него и впрямь появились головные боли, неожиданные для здорового молодого тела. Сильные уверенные руки то дарили ласку и покой, то мучили и опять возвращали негу. Раджи доверился этим рукам и почувствовал, как весь ужас последних... недель? месяцев? лет?.. куда-то исчезает. Ему было хорошо, великий Самир, когда же в последний раз было так хорошо? — Сын, да ты спишь на ходу. Иди, солнце мое, отдыхай, — Рашид нагревает реторту, внимательно следит за жидкостью в сосуде, но нет-нет да посматривает на отчаянно зевающего ребенка. — Ну нет, как я могу спать? Я так ждал этого опыта! — возмущается Раджи и упрямо трясет головой, прогоняя усталость. Рашид усмехается, манит к себе сына и ласково обнимает его за плечи. — Откуда эти звуки? — спросил у всех сразу Вишвамитра. — Кто-нибудь из вас знает эту музыку? В шепотки сумерек вдруг сама собой пришла мелодия. Заунывная, степная, баюкающая, она просто не могла принадлежать северному лесу. Раджи совершенно точно знал, что не принадлежала. Эту песенку играл для них с братом отец. В степи к югу от Эльфьих Холмов, в лето года 1205-го Последний вскрик мизмара далеко-далеко разнесся по вечерней степи. Стрекотали кобылки, то и дело фыркали лошади, журчал тоненький ручеек на дне балки, в кустах урчал, а может быть, ворчал козодой. Ни пронзительная песня мизмара, ни мягкие звуки природы не мешали Искре сладко спать, примостив головку возле бедра Дагмары и закинув пятки на ноги Янека. Кахал забрал у Рашида мизмар и вздохнул: — Сдаюсь. Убедил, гармоничнее всего он скрипит в степи. — А мы с тобой спорили? — рассеянно спросил Рашид. — А разве нет? Горан хмыкнул: — Этот репей спорит по определению. О другом он не сказал. Хотя очень хотелось ответить, что в степи лучше вообще всё. И слушать музыку, и мчаться верхом навстречу ветру, и дремать у костра, и встречать рассвет, и любить. Но эти чувства к родным просторам, прекрасным и жестоким, он держал при себе. Так вышло, что Горан был единственным во всем отряде, у кого остался дом. И не просто место, где он вырос когда-то. Его там ждали дорогие люди: мама, братишка с женой, племянники, наверное, уже совсем взрослые. Дядя, тетушки, соседи. Могила отца. Всем остальным некуда и не к кому было возвращаться, поэтому Горан молчал. Они миновали Эльфьи Холмы с сомнительным результатом. Пока основная часть отряда шла по относительно безопасному перевалу, Горан, Кахал и Рашид блуждали в мире тумана и всех оттенков зелени, от темного можжевельника до светлого, почти серебристого мха, который уважали медики. Под ногами расстилались мягкие травы, стволы деревьев кутались в лишайники, мох и плющ, а над головами шумели густые, едва пропускавшие свет кроны. Впрочем, в зеленом полумраке легко шли не только Рашид и Горан с их чутким зрением, но и Кахал, потому что в зарослях папоротника вспыхивали то тут, то там ласковые огоньки. Однажды они рискнули посмотреть на такой огонек вблизи — и поспешили унести от него ноги. То был самый настоящий цветок папоротника с лепестками, подобными лунному камню, и кроме драгоценного сияния он посылал путникам волны какой-то необъяснимой жути. Впредь они любовались легендарными цветами лишь издалека. Еще пару раз Горан и Кахал чуть не утонули в совершенно незаметном глазу болоте, пока Рашид договаривался со змеей по поводу нескольких капелек ее целительного яда. Еще они видели другое хладнокровное создание, подозрительно похожее на василиска, еще слышали возле ручья сладкие сонные песни, еще… Много чего было, и Рашид, отчаявшись, полетел на разведку вверх. За пределами леса он увидел крутые каменистые склоны, розовые от мелких рододендронов и местами белые от шерсти диких сумасшедших коз, что запросто паслись на почти вертикальных поверхностях. Но Кахал и Горан были бы здесь очень уязвимы, да и сам Рашид не чувствовал себя совсем уж спокойно. В итоге они все-таки выжили и повстречали аж целых трех высших магов, но помощи не дождались. Самый старший из них — не по внешнему виду, но по взгляду и речам — увы, читал в душах много отчетливее Дагмары. — Ты — противный природе навь, и сидеть бы тебе на незримой цепи, но ты принадлежишь не миру Холмов, — сказал он, холодно взирая на Рашида. Когда он повернулся к Кахалу, его глаза стали ледяными. — На твоих руках столько крови, что воздух вокруг тебя пахнет железом. — Вдохновляющий троп, — кивнул Кахал. — Но мы немножко не за себя пришли просить. Насколько мне известно, у лесных эльфов нет понятия коллективной ответственности. — Нет, — совершенно серьезно ответил маг. — Ему, — он простер руку к Горану, — достаточно отвечать за себя. Его дар проклят, ибо проклят сам огонь, рождающийся из смерти деревьев. Горан прикусил язык, чтобы не полюбопытствовать, считается ли проклятым огонь из кизяков. Он ждал помощи от других двух магов. Младший эльф отрицательно покачал головой, и бусины горного хрусталя мелодично зазвенели в его волосах. Эльфийка, юная и юркая, с неожиданно жарким для степенного народа взглядом, развела руками. — Я не согласна со своим дядюшкой. Обладающий проклятым даром не обязательно ужасен сам, но тем не менее магия огня чужда мне, даже враждебна. Я ничего не могу и не хочу говорить тебе, Горан, о сути твоей огненной слепоты. Тем более теперь ты видишь и в помощи не нуждаешься. — Зато нуждаюсь в ответах на вопросы. — К чему? Не сжигай впредь леса, даже сухого, и будешь видеть столь же ясно, как сейчас. Горан, изрядно утомленный беседой, перестал сдерживаться: — Не сжигать и оставить голодных, раненых крестьян на растерзание рыцарям? Ты это полагаешь не противным природе, прекрасная дева? Эльфийка нежно рассмеялась и чуть склонила голову в поклоне: — Деву зовут Арундхати. Ты так мил в гневе, прекрасный ведун, когда пытаешься уязвить высшего мага Арундхати! Кто знает, быть может, мы еще встретимся и продолжим наш спор? Усталые и раздраженные, они вернулись на перевал, к своим друзьям. Отряд миновал остаток дороги меж двух невысоких гор без приключений — и перед ними открылась степь. В первый день они с чистой совестью сходили с ума, причем не только люди, гномы и пикта. Мурка и Бабочка буквально летали на просторе, остальные лошади заражались их весельем, даже флегматичный Рогоз пронес Янека карьером. Лишь старый верный Сигурд не скакал по душистым травам, потому что лежал в Краю Курганов. Их хозяева горланили песни во весь голос, вечером прыгали через костер, с шумом и воплями плескались в ручье, ведь никто не мог их остановить, ни жрецы, ни чиновники, ни солдаты, ни магические линии. Правда, вскоре они обнаружили обратную сторону свободы: здесь туго было с водой и с деревьями, которые спасали бы от беспощадного летнего солнца. Но они справлялись с трудностями, и до Елани оставалось не больше двух дней пути. Еще два дня Горан должен был молчать. И о самом вкусном на свете степном воздухе, и о том, как страстно он хотел верить, что мама его жива. Что она дождется.