1.1.
Из-за шелестящей от ветра листвы закатное солнце почти не светит в глаза. Данчику смотрит в безоблачное персиковое небо, раскинувшись на траве звездой, и кажется, что силы покинули его навсегда. Уставшие ноги гудят и дрожат, в груди на выдохе звучит лёгкий свист, сердце от последнего спринта до сих пор заходится галопом. — А круто было, да?.. Данчику поворачивает голову. Исса лежит в паре метров от него, точно так же распластавшись, и улыбается. Его джерси наполовину расстегнуто, а рядом блестит сброшенный шлем. — Да… Круто. Исса не стесняясь фыркает. — Что-то ты совсем не радуешься, Данчику. Ты ведь меня обогнал в последнюю секунду, я аж сначала не понял, а потом так тобой возгордился, что с велика упал… Ты же тайно тренируешься, да? С Имаизуми-саном? — Ну, он иногда просто катается со мной по утрам и говорит, на что надо обращать внимание, — Данчику улыбается. — Не назвал бы это тренировками, но… Так заметно? — Конечно! — Исса резво, словно не вымотавшись, садится, вытирает пот со лба ладонью. В его взъерошенных рыжих волосах Данчику замечает травинки и на секунду хочет встать только ради того, чтобы их убрать. — Ты очень много тренируешься, естественно, что ты стал сильнее. И Онода-сан об этом недавно говорил, и сегодня… Вот бы мы с тобой вдвоем на межшкольных победили, да? Прям как раньше, помнишь? Данчику помнит. И пьедесталы с репортерами, и общие награды с букетами цветов, и неприязнь завистников из клуба, которые за глаза называли их обоих отнюдь не ласковыми словами. Вряд ли о них знал Исса, да ему и не надо — времена в SS давно прошли. — Буду верить, что возьмём, — Данчику садится, охнув. Болит каждая клеточка тела, вибрирует будто изнутри, но ещё пара минут, и можно снова браться за руль. — Надо велосипеды с дороги убрать… — Да ладно, тут в такое время всё равно никого нет, кроме нас, — Исса наблюдает за ним. — Так какое у тебя будет желание? — Какое желание? — Как это какое? — Исса округляет глаза. — Мы же поспорили, что победитель загадывает проигравшему желание! Ты меня обогнал, и теперь я готов выполнить любую твою просьбу. Хочешь, бенто тебе приготовлю? Или струны для гитары куплю новые? А может… Он прищуривается, и Данчику не удерживается от смешка. — А может? — А может, ты хочешь, чтобы я стал твоим рабом на день? — смотрит на него Исса, воодушевившись. — Буду носить твою сумку, куплю обед в столовке, сделаю домашку… — Вот домашку лучше не трогай. — … на всех уроках махать буду веером, чтоб жарко не было! Хочешь? М? Исса так решительно настроен, так пристально смотрит и одновременно так забавно выглядит, что Данчику почти физически ощущает от этого прилив сил. Он трёт подбородок, оценивающе окидывает Иссу взглядом и говорит: — Нет, Исса, ты мне в рабы не годишься. Прости. — Да почему нет? В смысле не гожусь? — вскидывается он. — Об этом ведь все только и мечтают, разве нет? Давай, Данчику, я готов! Приказывай! — Нет, — мотает головой Данчику. — И у меня другое желание уже есть. — О, правда? — возмущение Иссы улетучивается. — Какое? Данчику смотрит на него несколько долгих секунд — на упругий завиток возле скулы, на приподнятые уголки губ, на сами губы, — и поднимается с земли, отряхивая пыль. — Скажу, как вернёмся. — А… Данчику! — Исса вскакивает следом, держа в руках шлем. — Нечестно так интриговать и не говорить! Ты чего улыбаешься? Данчику! — Считай это частью моего желания, хорошо? — Данчику наклоняется и поднимает велосипед, осматривает его. При падении тот ничуть не пострадал, даже бутылка воды не выпала из крепления. — Пить хочешь? — Да у меня сво… Ой, а где моя бутылка? — Исса, стоя рядом со своим велосипедом, осматривается по сторонам. — Улетела куда-то, что ли? Ты не видишь? — Ты без неё с самого начала, забыл? — Правда?! Я забыл?! — Да… Я ещё говорил тебе, когда мы поехали, но ты сказал, что по пути купишь, а потом нам не встретилось ни одного автомата. Держи, — Данчику протягивает ему бутылку. — Можешь всю выпить, я не хочу. — Боже, спасибо! Что бы я без тебя делал, Рю! — Исса нетерпеливо жмёт на бутылку и жадно пьёт. Конденсат скатывается по горлышку вниз, капает с его пальцев и падает на грудь. Данчику отводит взгляд. — С меня две в ответ! — Договорились, — он защёлкивает ремешок шлема под подбородком. — Поехали? — Ага, — Исса ставит опустевшую бутылку в крепление. — Кстати, Данчику! Хочешь по новому пути поехать? Я на днях так отсюда возвращался. Получается не очень быстро, правда, но зато есть на что посмотреть. — С Минегаямы есть ещё какие-то пути? — Ну, не совсем с Минегаямы. У подножья просто надо поехать на другую улицу, м-м-м… — Исса выставляет вперед руки и поворачивает одну из них. — Вправо, точно. И потом ещё раз вправо. Ты там ещё не ездил, гарантирую. — Хорошо, — Данчику кивает, улыбнувшись от накатившей нежности. — Веди. Исса с готовностью запрыгивает на седло, проезжает вперёд, а потом оборачивается и машет ладонью. Всполох жизнелюбия и энергии — словно и не гнал только что в гору с немыслимой скоростью. Данчику, засмотревшись, тоже садится на велосипед и едет следом, стараясь не думать, какое именно желание пришло ему в голову первым. Может, ему озвучить другое? Менее прямое, более простое — одно из тех, которое загадывают друзьям. Исса ведь ожидает от него что-то подобное, он понятия не имеет, что творится с Данчику, тогда как сам Данчику… Он вздыхает и крепче сжимает руль. От Минегаямы они и впрямь дважды сворачивают направо и едут мимо небольшого озера, где уже отражаются вечерние звёзды. Исса, сравнявшись с Данчику, беззаботно болтает — рассказывает про стычку с каким-то третьегодкой, про своего жука-носорога в стеклянной банке, про вузы, куда хотел бы поступить. Данчику внимательно его слушает, стараясь не упустить ни слова, и в груди предательски щемит. Он мысленно считает метры до своего дома, под предлогом усталости снижает каденс, но ничего не помогает, и вскоре они тормозят возле его ворот. — Классный путь, скажи, — Исса доволен как слон, тянется, вскинув руки и сомкнув их в замок. — Круто сегодня поездили, а-а-а… Ты не слишком устал? — Нет, не особо. А ты как? — Лучше всех, — подмигивает он. — Ну, что там с желанием, Данчику? Мы ведь приехали, ты обещал сказать. — А, желание, — Данчику покусывает губу. В конце улицы один за другим загораются фонари, вокруг никого нет. — Да оно такое… — Какое? Говори, я всё сделаю! — Исса кладёт руку на его плечо и сжимает. Через ткань чувствуется тепло его ладони. — Правда-правда. Ты заслужил. — Ну, я… — Данчику смотрит ему в глаза. — Исса, я хотел… — М? — подаётся тот вперёд. Совсем близко, так, что видно нижние реснички. — Я тебя не слышу, скажи громче. И Данчику не может. — Хочу запустить с тобой небесные фонарики, — он касается затылка. — Знаю, что не сезон, но… Мы с тобой их каждый год запускали раньше, а в этом до сих пор не собрались. Не смейся только. — И не думал, — Исса улыбается. — Фонарики, значит, а ты тот ещё выдумщик, я и не подозревал. Давай я тогда сегодня поищу, где купить, и потом запустим? — Правда? — у Данчику точно камень с души падает. — Ты согласен? — Конечно! Я уж думал, ты попросишь в горничную переодеться, или книжку тебе какую-нибудь купить, а ты… — щёки Иссы краснеют. — Хорошее у тебя желание, Данчику. А откуда запускать будем? — Можно снова на Минегаяму подняться, — Данчику жмёт плечами. — Там достаточно высоко, и людей по вечерам нет. — Отлично, договорились! Я поехал тогда. Завтра как обычно? На перекрёстке? — Как обычно. Не проспи. — Да когда я просы… — Позавчера? — Всё-то ты помнишь, — бубнит он напоследок, поправляет шлем и уезжает, помахав рукой. Данчику по привычке провожает его взглядом до самого поворота.***
Первое, о чём думает Данчику на следующее утро, — лишь бы Исса забыл о его глупом желании. Выбросил из головы, посчитал шуткой, предложил что-то другое; от безнадежности Данчику со стоном перекатывается на другую сторону кровати, прячет запылавшее лицо в одеяле и игнорирует зазвонивший будильник. Небесные фонарики? Правда?.. Он правда?.. Данчику кажется, что он был не себе, когда просил именно об этом. В конце концов, им уже по шестнадцать, надо было, как недавно Наруко в проигранном споре с Имаизуми, требовать какой-нибудь классический журнал с гравюрами. Неважно, что Данчику подобный формат не нравится, неважно, что Исса постеснялся бы его покупать, но лучше бы он ляпнул что-то дурацкое, чем… вот это. Слишком личное, детское отчасти. Возможно, конечно, что Данчику накручивает, да и Исса не придаёт этому особого значения, но паника не отпускает ни в ванной, ни во время завтрака, ни даже на пути к перекрёстку, где они встречаются. Данчику боится, что Исса его раскусит. Данчику, сказать честно, и так переживает, что у него всё на лбу написано и подчеркнуто двойной линией, а фонарики… В том году они запускали их примерно в это же время. Не с Минегаямы — с крыши дома Иссы, чуть покатой, с отколовшейся черепицей в нескольких местах, куда удобно ставить ноги. Данчику и сейчас помнит, как они осторожно, тихо, чтобы никого не разбудить, лезли на неё из окна комнаты Иссы, держась за ветви растущего во дворе клёна. Исса ещё протянул руку, забравшись первым, и всё потому, что ему вдруг захотелось посмотреть на звёзды. — И их запустить, само собой, — он улыбается. Сложенные фонарики выглядят как обычные оранжевые квадраты, золотистые искры узора на них совсем теряются. — Повезло, что ветра нет и небо чистое. — И проводов не так много, — кивает Данчику, осмотревшись. Крыша не успела остыть после дневного солнца, так что сидеть на ней тепло и уютно. — Ты сюда часто забираешься? — Ага, когда не спится, — Исса достаёт из кармана джинсов зажигалку. — Или когда переживаю и не могу найти себе места. Перед экзаменами вступительными каждую ночь здесь проводил. Тут главное дождаться, пока мои заснут, а то один раз мама случайно заметила… — Ругалась? — Не то слово, — Исса щёлкает колёсиком. Зажигалка работает исправно, дрожащий огонёк ровный и горячий. — Всех соседей ором перебудила. Грозилась даже решётки на окна поставить, как Гарри Поттеру в «Тайной комнате», но я пообещал ей никогда больше так не делать, и она успокоилась. Данчику улыбается. — И всё-таки мы тут. — Ну, ты же со мной, а значит, я не один, — Исса подмигивает. — Лазить сюда с кем-то ещё мне никто не запрещал, так что… Ты на моей стороне, эй? — Конечно, — Данчику смеётся, а потом наблюдает, как Исса готовит фонарики к запуску. — Тебе помочь? — М-м-м, нет, я уже почти всё! Вот твой, держи, — он отдаёт ему первый фонарь, касается тёплыми пальцами, и Данчику вздрагивает. — Ой! Статическое это самое, что ли? — А? — Щёлкнуло что-то будто, и ты вздрогнул! Всё нормально? — Исса смотрит на него, и Данчику толком не знает, что сказать. Сердце у него заходится как сумасшедшее, к щекам приливает жар, и в присутствии Иссы внезапно становится… странно. Неловко. — Рю? — Прости, задумался, — он смаргивает, делает глубокий вдох — ночная прохлада разбавлена запахом апельсиновой газировки, которую Исса пару часов назад пролил на свою футболку, — и велит себе успокоиться. Подумать обо всём после, когда останется один. — Кстати, ты помнишь, что когда такие фонари запускаешь, можно загадать желание? И что оно исполнится? — Это одна из причин, почему я сейчас его и запускаю, — улыбка Иссы светлая-светлая, и Данчику не сводит с него взгляд. — В том году я загадал, чтобы мы поступили в одну старшую школу и в один класс, и это сбылось! — Тише, Исса! Разбудишь всех! — Ой, — он прикрывает рот ладонью, но улыбаться не перестаёт, и его глаза блестят ярче всех звёзд. — Так вот, в этом году я хочу зага… — Не говори, а то не сбудется, — Данчику прикладывает палец к губам. — Главное, запомни, и через год скажешь, м? — Точно, Данчику, ты прав, — Исса кивает и смотрит ввысь. — Давай запускать? — Давай, — Данчику позволяет Иссе поджечь горелку под своим фонариком и помогает с его собственным. — На счёт три? Раз, два… — Три! Они отпускают руки, и оба фонаря медленно, красиво уплывают вверх. Данчику смотрит на них несколько секунд, потом переводит взгляд на Иссу — счастливого, впечатлённого, с приоткрытым ртом, — и волнение накатывает на него вновь. Незнакомое, щекочущее, скорее приятное, чем нет. Данчику настолько им поглощён, что забывает загадать желание, а потом фонари превращаются в маленькие точки, и Исса с сожалением в голосе отмечает, что они вот-вот сгорят в атмосфере. С тех пор прошёл год, осознаёт Данчику, стоя с велосипедом на перекрёстке двух улиц. Год размышлений, сомнений, попыток взять и отвлечься; год — это одновременно слишком много и слишком мало. Год влюблённости в Кабураги Иссу так вообще не поддаётся временной оценке. — Данчику! Исса подъезжает к нему, запыхавшись. На щеке след от зубной пасты, нижние пуговицы рубашки не застёгнуты, зато на велосипеде нет ни вчерашней пыли, ни грязи. — Прости, я опоздал! — тянет Исса, когда останавливается рядом, поправляя ремень сумки через плечо. — Один старший слишком долго просидел в толч… — Я только что приехал, не переживай, — перебивает его Данчику, кивнув. — У нас ещё полно времени в запасе. — Скорее бы уже куда-то поступить и свалить, честное слово, — Исса ослабляет узел галстука. — Как представлю жизнь без братьев и родителей, о-о-о… Заживу сразу! — Конечно, заживёшь. Осталось всего лишь определиться с университетом и сдать экзамены, пустячное дело, — Данчику трогается с места, педали почему-то кажутся куда тяжелее, чем обычно. — Я вот пока не знаю, куда хочу. Никем себя не вижу. — Да я тоже себя не вижу, но знаю, что хочу с тобой в один университет, — Исса нагоняет. Со стороны, наверное, выглядит так, что колеса их велосипедов вот-вот соприкоснутся, но нет, они едут абсолютно синхронно. — Чтобы снова вместе и не так страшно… О, я ж заказал вчера фонарики. Должны приехать через пару дней. — Ого, так быстро? — И доставка бесплатная, — хвастается Исса. — Надо уметь знать места, Данчику! — Прям особое место? — Амазон! Но, — и Исса выдерживает паузу, — с купоном Квакады! — Купоном?.. — Данчику моргает. — Кавада-сан дал тебе купон? — Ну, не совсем дал, — Исса ухмыляется. — Он пару дней назад выронил его из кармана, пока переодевался, а я притворился, что ничего не видел. — И подобрал. — И подобрал!.. Данчику, ты… Ты не оценил, что ли? — Тебе стоило его вернуть, Исса. Всё-таки не очень хорошо полу… — Да Квакада… — Кавада-сан. — Квакада, — упрямо продолжает Исса, — и не искал его потом! А ещё он накануне помнишь, что сделал? Якисобу последнюю перед нами забрал! Это же нечестно! — Просто в буфете они закончились, это не одно и то… — А вот и нет! Во вселенной должен быть баланс, Данчику, — настаивает Исса, и у Данчику нет силы воли на него ругаться. — Ну правда, он и не заметил, и купон-то там всего лишь на бесплатную доставку. — Ладно, убедил, — он давит улыбку. — Значит, он искупит свою вину перед нами хотя бы фонариками… И да, Квакада? — Да, потому что чересчур много квакает, — хмыкает Исса, и Данчику смеётся, пока тот машет показавшимся впереди семпаям.1.2.
Насчёт выбора университета Данчику не шутит — вопрос учителя, кем он хочет быть, ещё в начале года ставит его в неожиданный тупик. Время поджимает, требует ответа, а в заботах об Иссе на межшкольных и при подготовке к Минегаяме у Данчику совершенно не было возможности об этом подумать. Он знает, конечно, что можно поступить туда, куда хотят отправить его родители — на экономический или юридический, — но всё-таки… Наверное, с победой на той, самой первой его гонке за Сохоку в нём и правда что-то изменилось. Данчику куда чаще думает, чего хочет, он словно продолжает сбрасывать многочисленные оковы, ощущая себя цельным, и неудивительно, что выбрать дальнейший путь тоже хочет самостоятельно. Он набирается смелости и разговаривает об этом с матерью, прося что-то посоветовать, но не получает особой поддержки, и, может, именно поэтому за слова Иссы — «хочу в один университет» — цепляется как утопающий за соломинку. — А может, на социолога? — Исса лежит на футоне, вытянув загорелые ноги в домашних шортах. В руках у него школьный буклет с обзором самых популярных профессий и университетов. Данчику, расстелив свой футон, садится рядом. — Ты ведь хорошо людей понимаешь. — Боюсь, социологи не этим занимаются. Они больше изучают общество, опросы всякие проводят, — он чешет подбородок, чуть раздраженный из-за утреннего бритья. — Не думаю, что мне будет интересно. — А, да? Реально звучит как скука смертная, — Исса листает дальше. — Не то, не то, тут ты денег хороших получать не будешь… О, есть профессия обнимальщика! — Что, серьёзно? — Да, но не здесь, а вообще, — Исса откладывает буклет в сторону, переворачивается на бок и смотрит на Данчику. В свете настольной лампы его глаза похожи на потемневший янтарь или мёд. — Я про неё в интернете читал. Смысл такой, что если тебе грустно, или стресса много, или поговорить просто надо, то можно вызвать обнимальщика, и он придёт… Ты был бы хорошим обнимальщиком, Рю. Данчику отводит взгляд, сердце опять стучит быстрее. — Предпочитаю обнимать только тех, кого хочу, да и как вообще кого-то незнакомого обнимать? Неловко всё-таки, — бормочет он, выбросив из мыслей картинку, как прижимает к себе Иссу, как придерживает его затылок и касается губами виска. — Лучше тогда на бухгалтера идти. — Ой, да, в цифрах ты тоже хорош, — улыбается Исса и падает на спину, закинув руки за голову. — Как же люблю у тебя ночевать на выходных! Никто не вламывается, никто не подкалывает… лежи себе да лежи, сколько хочешь. — Братья? — Всё бы отдал, чтоб они наконец переженились и съехали. Я-то думал, что они учиться после школы пойдут, в общаги свалят, но поступил только один, так что… Не хочешь посмотреть что-нибудь? Я притащил с собой пару дисков. На паре дисков, знает Данчику, одни корейские хорроры, но всё равно соглашается. Перетащив телевизор на пол, они устраиваются перед ним на футонах, смотрят типичный зомби-апокалипсис, и в один из самых напряжённых моментов Данчику не выдерживает — хватается за запястье Иссы, лежащего рядом, и тот тихо смеётся. Данчику всего окатывает волной жара, когда Исса успокаивающе переплетает с ним пальцы, когда говорит, что, пока они вместе, бояться нечего. Он так и не отпускает его ладонь до конца фильма, видимо, не на шутку увлёкшись, тогда как Данчику с трудом заставляет себя следить за сюжетом. Не терять нить, чтобы потом было о чём поговорить, не забывать имена персонажей… Не думать о том, как сильно ему хочется повалить Иссу на футон и поцеловать, признаться, сгореть дотла от смущения. Всё остальное кажется ему глупым и бессмысленным, но Данчику не готов так рисковать. Он не переживёт, если Исса уйдёт, никогда себе этого не простит, поэтому лишь расслабляет пальцы и продолжает смотреть, надеясь, что Исса ничего не заметил. — Класс, — комментирует тот через полчаса, когда начинаются титры, и Данчику прикрывает глаза. — Я знал, что они выживут, но что этот мужик в конце такой скотиной окажется… Эй, Данчику, ты спишь? — М? — и тепло руки Иссы исчезает. — Нет, просто глаза устали. Свет неудобный. — Тогда давай спать, — слышно, как Исса поднимается, как достаёт диск, как щёлкает коробка из-под него и только затем — выключатель. Перед глазами становится темно, напряжение с век спадает, и Данчику улыбается. — Вот, легче сразу стало, да? — Да, спасибо, — он растягивается на футоне и зевает. — Фильм правда крутой. Наверное, я так же сидел бы дома во время апокалипсиса. — Да ладно? — Исса, судя по звуку, падает тоже. — А если бы мы с тобой вот так были в разных домах? Ты бы ко мне не побежал? Данчику открывает глаза. — Я бы вот к тебе побежал, — улыбается Исса, подложив под голову руку и глядя на Данчику. — Напялил бы кучу одежды, чтобы никто не прокусил, и вломился бы к тебе с битой, как самый крутой парень. А потом мы бы погнали искать еду. — Ты бы ко мне прибежал? — Конечно! Глупые вопросы задаешь, как я без тебя, Данчику? — он жмурится в зевке, как кот. — Я бы никакому зомби не дал тебя сожрать. — Исса… — Ну и вдвоём выживать всяко веселее, да? — он плюхается на спину. — Впрочем, надеюсь, что зомби-апокалипсис всё-таки не наступит. Не наступит же? Это же совсем антинаучно, да? Данчику кивает. Говорит что-то про художественный вымысел, биологические противоречия, заминая тему, и вскоре Исса начинает сопеть. Наблюдая за ним, слушая его дыхание, Данчику постепенно проваливается в сон, не забыв при этом чуть-чуть подальше отодвинуть футон.***
Имаизуми, похоже, решил взяться за него всерьёз — иных объяснений у Данчику нет. Во-первых, на тренировке в понедельник он отправляет Иссу с Наруко по одному пути под протестующие крики обоих; во-вторых, разговаривает о чём-то с Онодой, посматривая в сторону Данчику; и в-третьих — нагоняет его сразу после старта, не дав толком выехать на привычный маршрут. — Данчику. — Имаизуми-сан… — Данчику отъезжает ближе к обочине, чтобы дать побольше места на дороге. — Что-то не так? — Нет, всё в порядке, но хорошо, что спросил, — Имаизуми держится на велосипеде уверенно и сосредоточенно, как влитой. — Я лишь хотел спросить, как сильно ты хочешь попасть на межшкольные. На несколько секунд в лёгких Данчику как будто заканчивается воздух. — Меж… межшкольные?.. — Ты отлично показал себя на Минегаяме, — продолжает Имаизуми. — Ты быстро поднимаешься в гору, неплохо едешь на равнине. Я считаю, что у тебя есть задатки универсала. Онода со мной согласен. — Онода-сан говорил мне, что я больше горняк, чем универсал, — Данчику сжимает руль. — Вы уверены, что… — Пока я не уверен ни в чём. Впереди тренировочный лагерь, и, скорее всего, там за места в основе разразится настоящая борьба. По крайней мере, Кавада настроен очень решительно, но я сейчас не об этом. Мне надо знать, хочешь ли ты в целом участ… — Хочу! — выпаливает Данчику и опускает взгляд на асфальт. — Хочу, Имаизуми-сан. Я… Моя мечта это попасть на межшкольные и ехать бок о бок с Кабураги, мне кажется, что… Я смогу помочь вам приехать к финишу первыми… То есть нет, я хотел сказать… Имаизуми кладёт руку на его спину, и Данчику выдыхает. — Простите, — добавляет он, — я слишком самонадеян. — Нет, ты сказал именно то, что я хотел услышать, — Имаизуми улыбается ему. — Я знаю, что и Кабураги ждёт не дождётся тебя на межшкольных. Вы вдвоем сильно бы нам помогли, так что… Будь готов, что в тренировочном лагере придётся потрудиться. — Вы что-то сделаете с моим велосипедом? — М? — Наруко-сан рассказывал, как на первом году третьегодки поменяли ему руль, а у вас убрали передачи. В том году мы с Кабураги просто ехали порознь. Сейчас этого будет недостаточно, да? — А ты смышлёный, я всегда это знал. Да, кое-что изменим. Как — не скажу, но рад, что ты к этому готов. Готов — значит вооружен, верно? — Имаизуми хлопает его напоследок и возвращает руку на руль. — Удачи. Переключив передачу, он уезжает вперёд, как будто безо всяких усилий, и спустя буквально пару секунд его с неповторимым хохотом нагоняет Наруко. — Правильно будет «предупреждён», Имаизуми-сан, — говорит Данчику, провожая взглядом две яркие жёлтые фигуры. — Но буду считать, что вы и правда меня предупредили.***
— Тренировочный лагерь через две недели! — тараторит вечером Исса, когда они возвращаются домой и катят велосипеды по тротуару. — Две недели, Данчику! Я и не знал, что так скоро! — В том году ведь в это же время было, в смысле не знал? — Ну да, но я тогда так волновался перед ними, что вообще на календарь не смотрел, — он достаёт из кармана пиджака булочку, купленную днём в школьном буфете. — Хочешь? — Нет, спасибо, — Данчику придерживает его велосипед, пока Исса разрывает упаковку. — Со мной сегодня Имаизуми-сан разговаривал про него… Вернее, он спрашивал, хочу ли я на межшкольные. — Межшкольные? — округляет глаза Исса. — Ты же сказал, что хочешь?! — Конечно, — уверяет Данчику, и Исса с явным облегчением вгрызается в булочку, откусывает почти треть. — Имаизуми-сан сказал, что они изменят наши велосипеды, так что… Если я смогу приехать раньше Кавады-сана… — Приедешь, — удивительно чётко говорит Исса с набитым ртом, глотает и повторяет: — приедешь, Данчику! Имаизуми-сан не стал бы тебе заранее что-то говорить, если бы в тебя не верил, а то, что он в тебя верит, это сто процентов. — Наверное, — щеки Данчику начинают гореть. — А тебя, значит, Наруко-сан будет тренировать? — Да кто ещё кого тренировать будет! — фыркает Исса. — Этот дед мне сегодня всю тренировку заливал, что я истинный спринтер, но я же универсал! И вообще, чья бы корова мычала, мне Сугимото-сан говорил, что Наруко-сан тоже себя мнил истинным спринтером, а сейчас вон, настоящий ас. — Он ведь хочет раскрыть твой потенциал, Исса, — Данчику улыбается, искренние и смешные эмоции Иссы отзываются в нём ласковым теплом. — Что такого в том, чтобы с ним тренировать спринт, а в горы ездить самостоятельно? — Хм-м, — Исса жуёт очередной кусок. — То есть мне надо убедить Наруко-сана, что я всё понял, что я готов быть спринтером, а потом в самый неожиданный момент рвануть вперёд и надрать ему зад?.. Ты гений, Данчику! — Эм, я не то имел… — То, то! — показывает большой палец Исса. — Так и сделаю, и пусть он умоется слезами, когда проиграет мне!.. Ты чего хихикаешь опять? — Представил, как Наруко-сан умывается слезами, — находится Данчику, и взрывной смех Иссы прокатывается по всей улочке, так, что на них оглядываются прохожие. — Ох, извините… Ты бы ещё громче засмеялся. — Люблю смеяться, ничего не поделаешь, — Исса вскидывает вверх раскрытую ладонь. — Мы с тобой обязаны победить в один из дней, Рю! — Да! — Данчику хлопает по ней своей, как обычно заразившись его восторгом. — Возьмём как минимум пару точек! — Вот это мой Данчику, — кивает Исса, и у Данчику ухает сердце, скатывается по рёбрам куда-то в пятки. — Точно, надо в пункте выдачи фонарики забрать, он тут через дом. Зайдём? — Д-да… Конечно, — Данчику чуть не спотыкается, а Исса, слава богу, переводит тему на учителя истории, который сегодня крайне несправедливо оценил его эссе. Крайне несправедливо, подмывает сказать Данчику, это говорить ему такие вещи. Крайне несправедливо, думает он, это постоянно быть рядом и смущать, даже не особо стараясь. Он в целом не понимает, как у Иссы получается быть таким — открытым, беззаботным, словно флиртующим, хотя это последнее, чего ожидал бы от него Данчику. Исса весь как бесконтрольное пламя, с ним или греться, или сгорать, и последнее время… Данчику велит себе держаться, пока ждёт его на улице с велосипедами, но терпения по ощущениям остаётся всё меньше и меньше. Он не знает, что будет, если — когда — оно закончится. — Сегодня запустим? Исса стоит перед ним с пакетом, улыбаясь. — Почему бы нет… у тебя есть время? — Для тебя всегда есть, — он забирает у Данчику велосипед. — Поехали.***
К моменту, когда они поднимаются на Минегаяму, уже темнеет. Горят только фонари вдоль трассы, да внизу светится огнями уставший город. Прислонив велосипед к скамейке возле пустой смотровой площадки, Данчику подходит к ограждению и вдыхает тёплый июньский воздух. Исса подходит мгновением позже, держа в руках небесные фонарики. Не такие большие, как на фестивалях, не такие пёстрые, как в прошлый раз — они похожи на игрушечные, с фигурными линиями по краям, поэтому Данчику не сдерживает улыбки. — Не такие? — охает Исса. — Такие, — он берёт один в ладони. — Мне просто нравится, что они как будто невесомые, маленькие, на первый взгляд ненадежные, но на самом деле могут взлететь высоко-высоко. Удивительно. — Как раз потому, что не тяжёлые, они легко вверх и поднимаются, — усмехается Исса. — Прямо как я в горах! — Да… Прямо как ты, — Данчику подавляет прилив нежности. — Готов запускать? — А то! — Исса подходит вплотную, достаёт зажигалку — другую, красивого синего цвета, — и щёлкает ею. — Давай, подставляй. Фонарик в руках теплеет. Данчику смотрит поверх него на Иссу, на отблески света на его щеках, и сердце в очередной раз стучит чаще. — Давай оба вместе запустим? — Исса ловит его взгляд. — Что значит вместе? Мы и так… — Ну, мы до этого каждый свой запускали, а теперь давай вместе отпустим один. И повторим. — А в чём… — Просто классно стоять вот так и держать с тобой фонарик, — улыбается он. — У меня ощущение, будто мы оба в него что-то вкладываем, понимаешь? Может, он полетит повыше… или подольше продержится… и нет, мы не будем выглядеть как придурки, чего ты начинаешь. Данчику смеётся. — Действительно. У меня тоже такое ощущение. — Давай сейчас я желание загадаю, а на втором ты? — Исса моргает. — Нечестно будет аж по два загадать, наверное, вселенная схлопнется и вообще ничего не даст. — Хорошо, — Данчику кивает, и Исса прикрывает глаза. Уголки его губ подрагивают, он явно перебирает в уме все варианты, пока, наконец, не находит тот самый. Данчику даже не надо уточнять, он и так словно читает всё по его лицу. — Отпускаем? — Да. Они одновременно отпускают фонарик, и он летит вверх, уносит с собой желание Иссы. Данчику по традиции провожает его взглядом, пока тот не превращается в точку, а Исса не касается его плеча. — Не передумал своё-то загадывать? Он держит второй фонарик, который невесть когда успел поджечь. Данчику протягивает руки и касается его с обеих сторон, накрывает прохладные пальцы Иссы, и по спине проходит волна мурашек. — Ой. — Какие у тебя тёплые руки, — Исса ни капли не смущён, в блестящих глазах кроется привычное нетерпение. — Не убирай, ладно? — Ладно, — Данчику со вздохом жмурится и прячет как может волнение и испуг. — Загадывай, Рю, — почему-то шёпотом говорит Исса. — Что-нибудь хорошее. Что-нибудь, чего ты прямо сейчас хочешь больше всего на свете. — Прямо сейчас? — Прямо сейчас, — уверенный кивок Иссы буквально слышен. — Не пытайся угадать, что пригодится будущему Данчику, думай о том, чего хочешь ты настоящий. — И давно ты в философы записался, Исса? Он не отвечает, наверняка посмеиваясь, и Данчику выдыхает. Где-то в траве стрекочет цикада, шум автострады из-за молчания кажется гораздо ближе, робкое пламя фонарика обдаёт теплом кожу. Данчику всегда хочет быть рядом с Иссой. Неважно, как тяжело ему будет прятать свои чувства, неважно, переживёт он их когда-нибудь или нет. «Пожалуйста, не пропадай», — просит он, открывает глаза и смотрит на Иссу, а когда тот кивает, опускает руки. Они оба не провожают фонарик в небо. Исса не сводит с Данчику взгляд, и он тоже не в силах его отвести. Между ними всего несколько сантиметров, не нужно даже тянуться, и их пальцы до сих пор соприкасаются самыми кончиками. Данчику кажется, что вот сейчас, в эту секунду, он сможет всё сказать — и при этом не умереть, не провалиться сквозь землю от страха и стыда. — Рю, — зовёт его тихо Исса. — Рю, ты… — Исса… — он сглатывает. — П… прости, я… — Ты не заболел? — Исса трогает его лоб ладонью, в голосе сплошь беспокойство. — Я-то думаю, чего ты такой горячий, такой взволнованный, а ты весь горишь будто… Ты не температуришь? Данчику закрывает глаза, давит усмешку, смешанную с невероятным облегчением. — Ты же сам сейчас мой лоб трогаешь. — Трогаю, но не могу понять, горячий он или нет, как это работает? — Исса отстраняется. — И ещё ведь поехал со мной на Минегаяму! Ты совсем себя не жалеешь, Данчику? Скоро лагерь тренировочный, нельзя болеть! — Я хорошо себя чувствую, Исса. — Всё, поехали, а то я себе не прощу, если свалишься с простудой! — Исса хватает его за руку и тянет к велосипедам. — Пошли-пошли давай! И Данчику послушно идёт, хотя на душе у него начинают скрести кошки, а облегчение сменяется тусклым, пресным разочарованием.1.3.
О том, что что-то не так и что вся его жизнь перевернётся с ног на голову, Данчику узнаёт от младших брата и сестры, когда они с восторгом вламываются в его комнату. Они наперебой кричат про срочный переезд в Нагою, пихают друг дружку локтями, а потом спрашивают, далеко ли туда ехать. Слушая их, Данчику сперва рассеянно думает, что это очередная шутка, смешанная с детским любопытством, однако затем его с первого этажа зовут родители, и становится уже не смешно. Он как сквозь пелену слушает новости о том, что его отца переводят на более высокую должность в другой филиал. О том, что мать успела связаться со знакомым риэлтором и подыскивает жильё за пятьсот километров отсюда. О том, что ему, Данчику, нужно как можно скорее забрать в школе все свои документы и начать паковать вещи. Они уезжают. — Да что это значит всё?! Исса тяжело дышит, бросив велосипед на землю. Со звонка Данчику прошло всего десять минут, и вот он уже стоит перед ним на улице, растрёпанный и в домашних штанах, подвернутых по колено. — Что значит вы уезжаете, Данчику?! — Исса кричит так громко, что из дома напротив кто-то сердито просит его быть потише. — Как так получилось?! Куда?! — Отцу предложили повышение, и он согласился, — тихо говорит Данчику, опираясь о ворота спиной. — Его фирма подписала выгодный контракт, но из-за того, что все поставки пойдут в Нагою, им там нужен ещё один человек. — В Нагое что, своих людей нет?! — Исса… — Может, он один поедет, а? Или пусть все едут, а ты тут останешься, пока школу не закончишь? Всего ведь два года осталось, мы в любом случае поедем поступать в университет, где будем жить сами, и… — Исса… — А как же межшкольные, Рю? — Исса разводит руками. — Ты же в основе, ты горняк! Тебя нельзя вот так выдёргивать из команды! Скажи им! — Я пытался, Исса. Они считают, что это… — Данчику прикусывает губу. — Это не так важно, и велоспорт — всего лишь временное хобби. Говорят, что я могу им заниматься и в Нагое тоже. — Не… не важно? В Нагое? С чужой командой, что ли? — Исса падает на корточки, обхватывает голову ладонями. — Данчику, да что это такое вообще? А я без тебя как?.. — он вскакивает обратно. — Ты можешь у меня в комнате все эти два года жить! Пошли, я скажу, что никаких проблем не будет, а своим потом объясню! — Исса, — Данчику ловит его за подрагивающие плечи и сжимает их руками. — Мы ничего не можем сделать, понимаешь? Я всё равно уеду. Мне не позволят остаться. Исса молчит. Смотрит на него, совершенно сбитый с толку, и в глазах у него поблескивают слёзы. — Когда? — Через две недели, — Данчику отпускает его. — Может быть, раньше. — Так ты и в тренировочный лагерь, получается, не съездишь? — Получается, что нет. Не успею. Они замолкают теперь оба, опустив взгляд в землю. Данчику даже жалеет, что не сдержался и, едва вернувшись в свою комнату после разговора с родителями, первым делом позвонил ему. Наверное, по-хорошему стоило подождать, переварить самому, а завтра аккуратно сообщить, но нет, он набрал быстрый вызов практически на автомате и только потом сообразил, что сказал. «Исса… Я не знаю, что делать, мы… Мы уезжаем из Чибы». Исса бросил трубку и сейчас стоит перед ним в растянутой футболке, чешет нервно затылок, переминается с ноги на ногу. На его электронных часах 22:12, и он не думает уезжать домой. — Может, твой отец поедет, а вы останетесь тут? — Исса с надеждой смотрит на Данчику. — И никакой суматохи, будет к вам в выходные ездить. — Мама тоже хочет в Нагою, а куда она, туда и мы, — Данчику жмёт плечами. — Всё-таки город побольше, смена обстановки… Она верит, что так будет лучше. — Чёрт… Меня так бесит, что тебя даже не спросили, — Исса кусает заусенец на большом пальце. — То есть я понимаю, кто нас спрашивать будет, но и не понимаю одновременно. — Извини, Исса. — За что? — За то, что свалил всё на тебя так поздно, и тебе пришлось приехать, — Данчику сползает на корточки, прижавшись спиной к воротам, ставит локти на колени. — И за то, что подвожу с межшкольными. — Да ты чего, Данчику, — Исса приседает напротив. — Ты же не виноват ни в чём. И я не мог не приехать. Я испугался, если честно, что случилось что-то… Умер кто, всё такое. Никогда тебя таким не слышал. — За это тоже прости, — Данчику прячет лицо в ладонях. — Я не подумал. — Рю, — Исса берёт его ладони и разводит в стороны. — Перестань извиняться. — Я не хочу уезжать, Исса, — шепчет Данчику. — Знал бы ты, как не хочу. — Я знаю, но… мы же сможем созваниваться… Всего два года продержаться, пока в один университет не поступим. — А если не поступим? — Поступим, конечно, — Исса находит силы на бодрую улыбку, хотя Данчику чувствует, что ему тоже паршиво. Сколько в нём сомнений и страха, сколько волнения. — Мы сможем, обязательно. Вот увидишь, я ещё грамотами за межшкольные хвастаться буду, и капитаном велоклуба стану… Он тараторит, не отпуская его рук, и Данчику едва держится. Кажется, что они сейчас вдвоём против целого мира, что им не на кого больше положиться, что терять, в общем-то, уже нечего. Исса так к нему близко, что для поцелуя достаточно плавно качнуться вперёд, и Данчику решается. На электронных часах Иссы 22:17, и он… — Чёрт, я так сильно буду по тебе скучать, Рю. … ничего не делает. Данчику вдруг понимает, что не может поступить с ним так — признаться за две недели до того, как надолго или вовсе навсегда исчезнуть, причинить боль ещё большую, чем сейчас. — Правда-правда буду, — продолжает Исса. — Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой, ты мой лучший друг и всегда им будешь, Рю. Обещаю. — Ты… — и Данчику улыбается. — Ты тоже всегда будешь моим лучшим другом, Исса. Два года, наверное, и правда пройдут быстро, с межшкольными там, экзаменами… — Некогда даже погрустить будет, а там уже и встретимся, — Исса кивает, встаёт и тянет за собой Данчику. Мышцы ноют, когда он выпрямляется. — И у нас ведь есть две недели, да? За две недели можно столько всего наделать! — Да, наверное. О, в парк аттракционов можно съездить, хочешь? — Хочу! Давай вообще… Давай на этой неделе сделаем всё, что всегда откладывали на потом? В Акибу сходим, съедим особый острый рамен в той забегаловке, про которую Наруко-сан рассказывал… — В «Персону» новую поиграем, на ночной сеанс в кино сходим… — Да-да, всё это! И обязательно накатаемся вдоволь на тренировках, — Исса с явным облегчением отходит от него, не забыв похлопать по плечу, и поднимает с земли велосипед. — Две недели это много, Данчику. Может, вы и уезжать передумаете… Ладно, я поехал. Мама и так чуть не убила, когда я за великом побежал. — Как знать… Исса. — М? — он перекидывает ногу через раму. — Что? — Спасибо, что приехал, — Данчику мнёт шею. — Не знаю, что бы я делал, если бы остался один. — На то и нужны друзья, Рю, — на мгновение кажется, что Исса хочет вернуться, но остаётся на месте. — Тогда… До завтра? — До завтра, — и он уезжает домой, танцуя на подъёме.***
За сборами, волнениями и грустью две следующие недели пролетают незаметно. В тщетных попытках взять от них всё Данчику каждый вечер приходит домой поздно, тратя свободное время только на тренировки и на Иссу. Особенно на Иссу, который и так раньше всегда крутился рядом, а теперь не отходит от него ни на шаг. В выходные они проворачивают свои самые давние планы: идут в парк аттракционов и на ночной сеанс кино, где Исса быстро засыпает; долго соревнуются на автоматах в торговом центре, пока не договариваются о ничьей; фотографируются в пурикуре, пробуя разные режимы и строя забавные рожицы. Ещё они покупают друг другу футболки в качестве сюрприза, и если Данчику дарит футболку с ярким принтом шоссейника, то Исса — совсем минималистичную, чёрную, с белым скрипичным ключом на левой стороне груди. — Люблю, когда ты играешь, — поясняет он радостно, когда Данчику на него смотрит. — Или ты уже надумал завязывать? — Нет, не надумал, руки просто не доходят в последнее время, — Данчику проводит по скрипичному ключу пальцем. Он маленький, не очень заметный издалека. — Спасибо, Исса. — И тебе, Данчику, — Исса приобнимает его за плечо. — Кстати, ты обещал показать свои песни, забыл? Может, самое время, м? — Да там глупости одни, — бормочет Данчику, и внезапная паника прокатывается по нему иголками. — Я же так, балуюсь. — У тебя за сочинения лучшие оценки всегда, не верю, что с песнями не так, — говорит Исса. — Но понимаю. Если не хочется, то лучше не надо, обижаться не буду. — Нет, просто… Я могу, если тебе интересно. Одну песню точно. — О, правда?! Данчику кивает, и Исса сияет. Будь на его месте кто-то другой, Данчику бы отказал не задумываясь, но он знает, что Иссе действительно любопытно, и это подкупает его с потрохами. Заставляет отодвинуть все сомнения в сторону и рискнуть, потому что, честно говоря, каждая вторая песня Данчику косвенно о нём. Размыто, с незаметными деталями, но о нём, и если Исса догадается… У Данчику потеют ладони, когда он достаёт толстую тетрадь из нижнего ящика стола, пока Исса, обессилев после насыщенного дня, лежит на его кровати. Половина комнаты уже заставлена заполненными коробками, настенные полки разобраны, и единственное, что осталось без изменений — одинокая гитара в углу. Данчику наотрез отказался её продавать. — А почему? — сев, Исса берёт гитару в руки, бережно пробегается по обечайке пальцами. — Другую бы в Нагое купил, подороже да получше, чем везти эту с собой. Не боишься, что побьётся при переезде? — Я её купил на свои карманные деньги, и это в целом мой первый музыкальный инструмент, — Данчику садится с ним рядом. — Не могу ведь я теперь взять и отдать её кому-то. Ты бы вот свой Фелт продал? — Нет, конечно! — и Исса кивает. — Прости, я не подумал. — Ничего. Может, я и продам её однажды, если остыну к музыке и забуду все аккорды, — Данчику листает тетрадь. На многих страницах случайные строки, карандашные пометки, зачеркнутые синонимы и неудачные рифмы. — Даже не знаю, что тебе показать… — М-м-м, — Исса наблюдает за ним. — Листай, листай… ещё листай… стоп! Данчику застывает. — Вот эту давай! — Погоди, посмотрю хоть, что… — Поздно! — Исса ловко и при этом осторожно выхватывает у него тетрадь и отворачивается, мешая забрать. — Так-так-так! — Исса! — вспыхивает Данчику. — Нельзя же та… — Да брось, тут всего лишь несколько строчек, — и Исса с невесть каким выражением читает вслух. — «Видишь ли ты тысячи звёзд там, где ты сейчас? Я всё ещё здесь, в этом городе, где тень домов закрывает небеса»… А дальше-то чего всё зачеркал? И… А рифма где? — Балда ты, Исса, её надо не читать, как стихотворение, а петь. Дай-ка сюда, — Данчику со вздохом протягивает ладонь, но не за тетрадью, и Исса передаёт ему гитару. — Это одна из песен, которую я начал писать, когда узнал про Нагою. — О, тогда тем более интересно! И почерк у тебя красивый, Данчику. Даже если пишешь как курица лапой. — Спасибо?.. Исса смеётся, откладывает тетрадь на стол и замирает, сложив руки на коленях, как примерный ученик. В закатном солнце из окна его кожа кажется молочной, бархатной, и хорошо, что Данчику будет петь сейчас песню, которая никак с ним не связана. Он на пробу проводит пальцами по струнам, поправляет один ослабевший колок и начинает играть, а потом негромко петь. Песня короткая, с одним куплетом и сбитым по ритму припевом, всего-то полторы минуты вместе с проигрышем, но, когда Данчику заканчивает, Исса хлопает в ладоши. — Ты обязан её дописать! — говорит он, наклонившись вперёд. — Вот эта вот строчка «И я бежал один, стряхнув всю робость, которая всегда была во мне»… Тебе правда надо так и сделать! Стрясти нерешительность! — Правда? — растерянно моргает Данчику. — Это ещё сырой вари… — Пусть сырой, зато уже классный! Чёрт, да если бы о тебе музыкальный кружок узнал, они бы строили нам козни, уверен на сто процентов, — Исса кивает. — Угрожали бы нам всем колеса спустить, а тебя закормили бы якисоба-панами. — Музыкальный кружок настолько, кхм, серьёзен? — Данчику ставит гитару на пол и прислоняет к столу. — Откуда ты знаешь? — Негиши-куна помнишь из соседнего класса? Он одно время в художественный кружок ходил, айдолов всяких рисовал, а потом об этом прознал музыкальный клуб и пристал, чего это он айдолов-то с вокалоидами рисует… Ну он и признался, что на гитаре учится играть, что поп-музыка ему нравится, а в музыкальном клубе как раз место освободилось. Они целый месяц чего только не делали, лишь бы он вступил, — Исса понижает голос. — Негиши-кун мне признался, что они ему картонную Хацуне Мику подарили. — Картонную Мику? Зелёную такую? — Да, с луком-пюреем, помнишь? — Луком-пореем… — М? — Ничего, — Данчику давит улыбку. — В любом случае, музыкальный клуб был бы в пролете. У меня не особо много знаний и таланта для полноценной игры на гитаре. — Ну да, а это что? — Исса пальцем показывает на ближайшую коробку, откуда выглядывает справочник гитарных аккордов. — Ты же столько книжек перечитал, два курса самостоятельно прошёл, да и гриф умеешь нормально держать. — Нормально это как? — Это вот так, — Исса смешно сгибает пальцы левой руки, изобразив какой-то сложный и определенно несуществующий аккорд. — И мало того, что в таком положении надо гитару держать, так ведь и струны зажимать… Я думаю, что иначе как талантом такое не назвать, у меня вон и пальцы не такие длинные. — Практика, — Данчику жмёт плечами. — Ты ведь и сам как-то брал несколько аккордов, помнишь? И всё получилось. — Потому что ты меня учил, Данчику, — улыбается Исса. — И там нужно было всего два пальца, а ты пользуешься всеми пятью иногда и меняешь их постоянно. Не отрицай. — Не буду, — сдаётся Данчику, вспомнив, как именно его учил. Они сидели тут же, устроившись на полу; Исса перед ним, чтобы не путаться в руках, и Данчику раз за разом поправлял положение его пальцев, накрывая их своими с обеих сторон. Мягкие волосы Иссы щекотали ему щёку, стоило наклониться через плечо, и пахло от них каким-то сладким, ягодно-фруктовым шампунем. Данчику уже тогда, чего таить, хотелось уткнуться в них носом. — Кстати, — возвращает его из ничуть не поблекших воспоминаний Исса. — Семпаи хотят устроить тебе прощальную вечеринку. — Семпаи? — Ладно-ладно, я хочу, — поправляется Исса, — но они согласились тоже. У тебя ведь нет никаких дел в пятницу после тренировки? — Вроде как нет. — Отлично! Просто мы же потом в суб… Хотя неважно, — Исса встаёт, потягивается от души, пряча лицо. — Пошли давай перекусим чего-нибудь, а то я проголодался. Твоя мама ведь не против? — Нет, конечно, — Данчику заставляет себя улыбнуться. — У нас карри, хочешь? — Конечно! Исса первым сбегает вниз, не дождавшись его, и Данчику хорошо понимает, почему. В субботу утром команда Сохоку уедет в тренировочный лагерь.1.4.
— Имаизуми-сан, Наруко-сан. Имаизуми и Наруко поворачиваются к Данчику, отвлекшись от разговора. Оба спокойные, уверенные в себе, чем-то неуловимо похожие. Данчику смущается и застывает в поклоне, отчего идущие мимо школьники хихикают. — Простите, что побеспокоил во время перемены! — Кха-кха-кха! — смеётся Наруко. — Брось, Данчику-кун, ты наоборот очень вовремя прервал бесполезную болтовню Шустряка. — И избавил меня от необходимости слушать твой бестолковый ответ, — парирует Имаизуми, и тот пихает его локтем в бок. — Что-то случилось? — Не совсем, — Данчику выпрямляется. — Исса вчера сказал, что хочет устроить для меня что-то вроде прощальной вечеринки в пятницу, и что вы… Вы тоже хотите. — Хотим, — кивают они, и Наруко продолжает: — Не можем ведь мы так просто, не попрощавшись, отпустить своего горняка в неизведанные края. — Своего?.. Но я ведь с вами и не катался толком… — А победу на Минегаяме нам кто принёс? — Имаизуми складывает руки на груди, девочки неподалёку прикрывают щёки ладонями. — И специальность у тебя какая, напомни? — Ты не катался конкретно с нами, но катался за Сохоку, а это одно и то же, — Наруко улыбается. — Так что ты наш горняк, Данчику-кун, и я как всегда всё правильно сказал. — Молодец какой, посмотрите-ка, — фыркает Имаизуми и снова смотрит на Данчику. — Ты хотел что-то предложить? — Честно говоря, я наоборот хотел попросить вас ничего не устраивать, — Данчику трёт затылок. — Мне кажется, это будет неловко и слишком грустно. Тем более, я и так думаю, что подвожу вас всех своим отъездом… — В шоссейных гонках всегда есть место непредсказуемости, Данчику, к сожалению, это от нас не зависит. Не вини себя ни в чём, — Имаизуми касается его плеча. — Мне лично очень жаль, что так получилось, но это не значит, что мы возьмём и сделаем вид, будто тебя не существует. — Вот именно! — Наруко от души хлопает его по другому плечу. — Ты наш товарищ, наш суровый бамбуковый друг… — Наруко. — Что, не так, что ли? — он смеётся, губы Имаизуми трогает улыбка. — Смотри не вздумай смыться после тренировки, Данчику-кун! Иначе выследим и напоследок заставим потеть на роллере всю ночь. — Он шутит. — Спасибо, — и дышать Данчику становится легче. — Я никуда не денусь. — Вот и отлично! Вещи-то уже собрал? — спрашивает Наруко. — Или будешь в последний момент по дому носиться, как я перед отъездом из Осаки? — Уже почти всё, Наруко-сан, осталось лишь самое необходимое. — Ты смотри, я мастер в сборах! Если надо впихнуть невпихуемое в коробку, ты только позови, всё в лучшем виде сделаем! — Ты — и мастер в сборах? — хмыкает Имаизуми. — То-то рубашка у тебя не на те пуговицы застёгнута. — Чего… — Наруко опускает взгляд на рубашку и в следующий момент спешно перестёгивает на ней нижние пуговицы, пока Имаизуми идёт в свой класс под его полные возмущения крики. Наблюдая за ними, Данчику впервые осознаёт, что будет скучать не только по Иссе, и его едва взлетевшее настроение вновь падает до нуля.***
К завершению тренировки солнце садится, поднимается прохладный встречный ветер. Данчику нарочно едет последний круг подольше, снизив каденс, вслушивается в пощёлкивание цепи и скрип педалей, пытается наслаждаться запахом лета и знакомой равнинной трассой, на которой сейчас никого больше нет. Ни первогодок, ни третьегодок, ни Иссы, который уехал вперёд под предлогом, что хочет заранее всё подготовить в клубной комнате, и Данчику этому рад. Он меняет передачу, сворачивает и всматривается в маячащие вдалеке фонари школы Сохоку. Через два дня эти фонари навсегда останутся очередным его воспоминанием. Со временем оно скорее всего померкнет, рассеется — точно так же, как получилось с относительно недавними воспоминаниями о SS. Тогда, в первые недели после перевода, Данчику казалось, что он будет привыкать к старшей школе целую вечность, что сработаться с новой командой окажется сложно, что тоска по прежнему клубу долго его не отпустит, а по сути всё вышло иначе. Данчику не заметил, как легко и естественно сроднился с Сохоку, пусть и не вступил ещё в основу; как скука по SS постепенно сменилась переживаниями за Иссу и грядущий тренировочный лагерь; как по-особенному тепло, заботливо к нему начали относиться семпаи после поддержки на межшкольных. Неужели он забудет и это тоже? Неужели зачерствеет, притворится, что не было ничего? Данчику прикусывает щёку, ощутив себя неблагодарным за один только такой вопрос, за одно только допущение, что это возможно. Его ступни словно наливаются свинцом, крутить педали на секунду становится невыносимо, но он продолжает ехать, не отрывая взгляда от приближающейся школы. Сохоку — не SS. Сохоку с ними и близко не стоит, думает Данчику, а значит, он ни за что не позволит себе выкинуть её из воспоминаний, навсегда заменить чем-то другим. Данчику невесть почему обещает себе сохранить всё, что связано с велоклубом, обещает звонить, писать, интересоваться, как у всех дела. Возможно, его быстро забудут, и правильно сделают, но совесть у него самого будет на месте. От принятого решения Данчику выпрямляется на седле, делает вдох полной грудью, а потом едва не давится им, потому что в конце дороги, возле школьного шлагбаума, видит машущего рукой Иссу в жёлтом джерси. — Данчику! — кричит он с улыбкой. — Я уже хотел ехать тебя искать, ты чего как черепаха? Шину спустил, что ли? — Нет, — Данчику тормозит возле него, слезает с велосипеда и задерживает обтянутую перчаткой ладонь на руле. — Просто… Прощался с трассой тоже, знаешь. Больше ведь тут не покатаюсь. — Вот скажешь ведь, — после паузы говорит Исса и тянет за запястье в клубную комнату.***
Вопреки ожиданиям и собственному обещанию Данчику не очень хорошо запоминает свой последний вечер в велоклубе Сохоку. Громкие голоса, бесконечные расспросы, короткие сожаления, стаканчики с лимонной газировкой и кусочки остывающей пиццы в картонных коробках — для Данчику всё сливается в единое грустное прощание, конца которого он ждёт с той самой секунды, как входит в дверь. Ему не помогает даже Онода, скромно вручающий командное джерси, хотя Данчику надевал его всего лишь несколько раз. — Пусть оно тебя поддерживает в тяжелое время, — поясняет Онода с тёплой улыбкой, жмёт его ладонь, и Данчику становится ещё хуже. От добра, от заботы, от искренней дружбы, которую ему вот-вот предстоит потерять. Он удачно пользуется моментом, когда Сугимото-старший в красках начинает рассказывать про последний «Тур де Франс», и сбегает из клубной комнаты. Закрывает за собой тихонько дверь, подходит к шоссейнику, снимает его с подставки одной рукой, а второй прижимая к груди пакет с подаренным джерси. Ему ведь всё равно уезжать, так стоит ли церемо… — Ты далеко, Данчику? Данчику вздрагивает и оборачивается. Исса стоит за его спиной, смотрит не обиженно, но расстроенно. — Ты и со мной прощаться не хотел, да? — Нет, — Данчику прислоняет шоссейник к ограде. — Я хотел позвонить тебе позже. — А если бы я трубку не взял? — Ты бы взял, Исса. Исса молчит и нехотя кивает. — Нечестно вот так сбегать, Данчику. Мы ведь все… — Я знаю, но мне… — Данчику стискивает пакет пальцами. — Мне слишком тяжело. Я будто лишний раз ко всем привязываюсь, хотя уже с завтрашнего дня никого не увижу, и это как-то… Неправильно, понимаешь? — Прости. — М? — Прости, — Исса подходит ближе. — Я думал, что это тебя наоборот подбодрит, что ты уехал бы с командной такой любовью, знаешь? Как если бы тебя провожали с криками в духе: «давай, побей там всех, Данчику, ведь ты из клуба Сохоку», совсем как в кино… Но я ошибся, да? И хуже только сделал. — Не хуже… — Прости, — он опускает голову. — Мне Имаизуми-сан и Наруко-сан сказали, что ты к ним подходил, просил не делать ничего, но я всё равно… — Исса, — Данчику обнимает его свободной рукой, прижимает к себе. — Ты всё хорошо… — Мне без тебя так плохо будет, Рю, — шепчет Исса, уткнувшись макушкой в его плечо, сжав обеими руками его форму, и сердце Данчику рвётся. — Так плохо, что я уже сейчас разреветься хочу. — Исса… — Не уезжай, — он заглядывает Данчику в глаза. — Рю, не уезжай, пожалуйста. Я ведь говорил, мы можем… Он шепчет что-то — в сотый раз про побег, про свою комнату, про палатки, — но Данчику слышит только отдельные простые слова. Исса смотрит на него, держится за него, действительно готов заплакать от собственного бессилия, и Данчику любит его за всё это. Данчику и не перестанет его любить. — Рю… Рю, ты… Он моргает и осознаёт, что из-за нахлынувших чувств наклонился к Иссе совсем вплотную. Так, что между ними почти не осталось расстояния, так, что почти касается губами его губ — только подайся вперёд ещё немного, и обратной дороги не станет. Исса не сводит с него взгляд, и не ясно, понимает он что-то или нет. Как всегда. — Исса… Исса, я ведь… За Иссой хлопает дверь, и они оба отскакивают друг от друга в стороны. — Вот вы где! Так и думал, что вы потрепаться пошли! — Наруко подмигивает. — Мы там собрались в настолку поиграть, будете? Она забавная, на ассоциации. Сугимото вон мастер-класс дать готов. — Нет, я уже… Я уже уезжать собрался, мне и вещи надо дособирать. Исса меня провожает, — находится Данчику и кланяется. — Спасибо большое за вечер! — Уже уез… Втихуш… Эй, Живчик! Даю разрешение применить силу, если он попробует слинять! Наруко молниеносно исчезает в двери, а Данчику вдруг замечает, что у Иссы покраснели щёки. Спросить, всё ли с ним в порядке, он не успевает.***
После прощаний с командой возле клубной комнаты тишина улицы кажется Данчику мягкой, блаженной и успокаивающей. Слышно, как ровно катятся колеса по асфальту, как где-то вдалеке проезжают редкие машины, как громко у кого-то работает телевизор с последними вечерними новостями. Ещё, конечно, слышно Иссу, который идёт рядом, болтает о всяком и ведёт себя так, словно ничего не случилось. Ничего, по сути, и не произошло, но мысленно Данчику раз за разом проигрывает в памяти тот момент, когда наклонился к нему ближе обычного. Намного, намного ближе обычного, и повезло, что в темноте их никто не заметил. — Завтра в семь утра выезд, — делится тем временем Исса, — а общий сбор где-то в половину. Мало ли кто-то проспит, или забудет что-то, всякое бывает. В том году так же было, не помнишь? — Не особо, — качает головой Данчику. — Помню только, что рано, что ты заснул на мне по пути и сопел на весь автобус. — Так я же не спал почти от волнения, ничего удиви… — Тешима-сан переживал, что ты из-за этого первый день проехать не сможешь. Просто отключишься в один момент и рухнешь прямо на трассе. — Да ну его, Данчику. Тешима-сан тогда не знал, что я гений и что мне так-то достаточно всего лишь четырех часов сна, — Исса усмехается. — У меня, кстати, есть план. — План? Какой? — Гениальный, разумеется! Вы ведь во вторник уезжаете? Ближе к обеду? — Да. — Так вот, Данчику, я всё придумал. Я проеду нужную тысячу километров за три дня и вернусь тебя провожать! Данчику останавливается и моргает. — Ты что? — А? — ушедший вперёд Исса оборачивается. — Проеду, говорю, быстренько свою тысячу и вернусь. Может, уговорю твоих родителей тебя не увозить. В смысле они точно поймут, как важны межшкольные, раз я так постарался. — Исса, но проехать тысячу километров за три дня нере… Это триста с лишним километров в день, ты… — Ты что, не веришь в меня? Исса улыбается, и Данчику навсегда запоминает его таким. Самоуверенным, решительным, оптимистичным; в расстёгнутом зелёном пиджаке с завернутыми рукавами и плетеной веревочкой-браслетом на запястье; с заправленной за ухо рыжей прядью и блестящим взглядом. Данчику уже сейчас может сказать, каким популярным он станет, как прославит Сохоку, сколько ещё простых людей в себя влюбит. Кому-то, думает он, повезёт влюбиться в него взаимно, и к горлу подступает комок. — Ты правда готов попытаться? — Почему попытаться-то, я проеду, — Исса чешет кончик носа. — Вот увидишь, всё получится. Всего лишь поднажать надо, да и трассу я знаю. Спрошу у Наруко-сана, как быстрее ехать по прямой, и… — Не надо, Исса. — М? Почему? Теперь это Исса смотрит на него с непониманием, и Данчику сжимает руль шоссейника. — Тебе надо беречь силы на межшкольные, — с трудом находит он слова. — Не хватало ещё, чтобы ты перенапрягся и получил травму. Кроме того, если моё отсутствие в команде можно компенсировать, то твоё — нет. — Данчику… — Я приеду на каникулах, — обещает Данчику. — До них тут рукой подать, ты и соскучиться не успеешь. — Но я как лучше хочу… — Я тоже, поэтому и прошу, — он доходит до Иссы. — Побереги себя, ладно? Обещай, что не будешь глупости всякие делать, пока меня нет. — Но… — Пообещай, Исса. Пожалуйста. — Ладно. Ладно, Рю, обещаю, — Исса прикусывает губу, отводит взгляд. — Ты правда приедешь на каникулах? — Да, — Данчику кивает. — У меня остались здесь дальние родственники, у которых можно будет пожить, так что приеду. Вроде бы от Нагои до Чибы синкансен ходит. — А сувениров привезёшь? — Сувениров? — Ну да. Не знаю, какие есть сувениры в Нагое, но что-то ведь наверняка есть? В любом городе что-то есть. — Наверное, да… Привезу, значит. Статуэтку какую-нибудь. Или кепку. Или… — Можешь привезти мне маленькую манеки-нэко, а то у меня своей нету, — Исса расслабляется, и Данчику тоже. — Идёт? — Идёт… Братья дразнят, что ли, что у них есть, а у тебя нет? — Угу. Придурки такие, тоже мне. Они катят шоссейники дальше, и чем ближе дом Данчику, тем меньше становится разговоров. С кем-то другим Данчику бы напрягся, спросил бы, в чём дело, но в молчании с Иссой никогда не было ничего страшного и неправильного. Они всегда умели общаться вот так, бессловесно, улавливать любые изменения в настроении, практически читать мысли друг друга, и сейчас Данчику тоже прекрасно их слышит. Исса смотрит под ноги и думает о том, как одиноко ему будет весь следующий месяц. О том, как постепенно перестанет ходить за якисобой-паном по четвергам, потому что братья Сугимото не оценят, а одному скучно. О том, как в тренировочном лагере всё равно из кожи вон будет лезть, потому что, несмотря на запрет, привык бороться до последнего, и неважно, как дорого ему это в итоге обойдётся. Такой уж он упрямый и славный, Кабураги Исса. — Данчику. — М? Они останавливаются возле его дома. С почтового ящика уже снята табличка с фамилией, в голых окнах нет штор. — Вот и всё, да? — Исса замирает, облокотившись о руль. — Две недели так быстро прошли. Даже не верится. — Угу, — Данчику прислоняет шоссейник к ограде. — Будто только вчера мы стояли тут с тобой, когда я тебе позвонил и всё рассказал. — Не представляю, как теперь каждое утро буду ездить мимо и не останавливаться, чтобы тебя подождать. Позвонишь, как приедешь в Нагою? — Исса, мы ведь ещё созвонимся на этих выход… — Позвонишь? Он смотрит ему в глаза, и не кивнуть невозможно. Исса вздыхает, а потом роняет шоссейник на землю, подлетает к нему и обнимает. В его руках тепло и хорошо; Данчику прижимает его к себе. — Ненавижу прощаться, — бормочет Исса куда-то в плечо. — Не то чтобы я часто прощался, ты как всегда первый, и, господи, какой же этой отстой. — Знаю. — Ничего ты не знаешь, ты тоже в первый раз прощаешься. — Да, ты прав. Прости. — Тяжело, да? Данчику зажмуривается, пока Исса замолкает, и запоминает его — как он дрожит, как шмыгает носом, как от волос пахнет гелем для укладки, — и не хочет отпускать. В уголках глаз щиплет, и Данчику смаргивает несколько раз, потому что плакать — не круто. Любить лучшего друга не так, как он любит тебя, совсем не круто тоже. Прощаться — тем более. — Я буду скучать, Рю, — Исса медленно отстраняется. Глаза у него покраснели, но он держится, старается из последних сил. — И ждать каникул. И тренироваться много буду, чтобы не скучать по тебе слишком сильно. — Всё получится, Исса. Я никуда не денусь, буду всегда на связи, так что… — Данчику протягивает ему ладонь. — Не буду говорить всяких страшных слов, только «до встречи». Ладно? — До встречи, — Исса кривится, прозрачная слеза всё-таки скатывается по его щеке, и он спешно стирает её другой рукой. — До встречи, Данчику. В тот момент, где-то в подсознании, Данчику понимает, что «до встречи» — самое зыбкое, самое размытое понятие времени и пространства, которое только может существовать. Он ещё раз коротко обнимает Иссу, отпускает его ладонь и провожает взглядом в последний раз. Скучать по нему Данчику начинает через пять секунд.