Изгнанник, возвращение

Гвардеец переглянулся с товарищем по караулу и взвёл винтовку. — Приказ никого не пускать! Даже вас! Сара, опешив, криво улыбнулась и произнесла: — Хорошая шутка, рядовой! Я — член тайного совета и имею спец-допуск в покои! — сказав это, Сара как фокусник вытянула из-за воротника жетон с имперским гербом. — Его Величество наложил вето на ваш допуск! — громко объявил гвардеец и приказал: — Шаг назад! Руки держите, чтобы я видел! У Сары будто землю вышибли из-под ног, она не могла поверить в происходящее. «Съездила в командировку называется!» — подумала она. Неужели месяц её отсутствия так переменил отношение отца? И почему Арнольд ничего об этом не знает? И не знает ли… — Когда это было наложено вето? — чуть не задохнувшись от возмущения, спросила Сара, в голову ей пришла страшная догадка. — Три дня назад! — отчеканил гвардеец, не опуская винтовку. По спине Цвайлих прошли мурашки. Весь спектакль был бессмысленным, сразу после того как она села на поезд в Лиихейне, кто-то сообщил в столицу. «Кто бы это мог быть?» — задумалась Сара, она будто стояла на краю пропасти, шаг вперёд и падение, смерть. Вернуться в столицу инкогнито, не привлекая внимания тайного совета не получилось, то есть весь план шёл наперекосяк. Опять самоуверенность подвела капитана, сеть осведомителей была, увы, не только под контролем тайной полиции. — Что будем делать, капитан? — поинтересовалась Тереза, бесстрашно смотревшая прямо в дуло винтовки. Сара не знала что ответить, отец накладывал вето только один раз, когда последняя императрица Армина оболгала юную Цвайлих. «Я думала такого не повторится, ан нет! Похоже эта Элеонора позаботилась о своих боевых позициях!» — сжав зубы, подумала Сара, что-то подсказывало ей, что Шайн будет по изобретательней последней императрицы и поклёпами о развратной жизни дело не обойдётся. «А раз уж отец поверил и принял меры, эта госпожа предоставила доказательства!» — зло подумала Сара, просто испепеляя взглядом гвардейца. Тот никак не реагировал, продолжая держать палец на спусковом крючке. Цвайлих окончательно убедилась что это чужая территория, караульные были знакомые, но теперь без пиетета во взгляде. Место у императора заняла другая. В стенах этого дворца у Сары не было никакого влияния. — Доложите обо мне Его Величеству! — наконец холодно произнесла Сара. Это был последний ход в этой партии, дальше только пат. — Это невозможно! Его Величество не хочет видеть вас, капитан Цвайлих! — отчеканил гвардеец, наконец опуская винтовку, его товарищ сделал тоже самое. Эти слова резанули слух Саре. «Убью! Увижу эту бестию пристрелю! Что она сказала такого, моему отцу, что он наложил вето на мой пропуск?» — думала Цвайлих, стоявшая за её спиной Тереза молчала, от чего капитану было ещё хуже, она чувствовала себя как рыба, которую выкинули из воды на берег. Внезапно дверь начала открываться, у Сары проснулась надежда. Вот сейчас дверь распахнётся и на пороге появится он — добрый великан с мягким взглядом и всё наконец прояснится! Он увидит её и разумеется даст сказать хотя бы слово, даже если он зол, ей удастся переубедить его, предоставить доказательства её невиновности. Но надеждам Цвайлих было не суждено сбыться, дверь и вправду открылась, но на пороге стоял не исполинский мужчина, а крохотная девушка в белом платье, с золотыми кудрями рассыпавшимися по плечам, два мёртвых янтарных глаза смотрели из-под густых ресниц. Лепестки губ сжались в невинную улыбку. На секунду Цвайлих показалось, что в стеклянных рыбьих глазах пробежала искорка, но лишь на секунду. — Что происходит? — нежным голоском спросила девушка. Сару постигла страшная догадка, она не помнила чтобы в штате дворца была такая фрейлина. Гвардеец быстро приставил винтовку к ноге и отчеканил: — Фройляйн первая фрейлина, капитан Сара фон Цвайлих требует пропустить в императорские покои! Цвайлих вытаращила глаза. Было сложно поверить что такая маленькая овечка может быть волком, которого описывал Еняускас. Да, к делу Урмас приложил и рост и остальные параметры, но Сара не могла себе представить что враг окажется такой невинной миловидной особой, ростом едва достававшей капитану до живота. «Не может быть!» — пронеслось в голове у Сары. Девушка абсолютно не походила на прошлых отцовских фавориток и жён. Нет, в ней всё было иное, телосложением она походила на лань, такая же хрупкая и тонкая. Рядом с отцом она бы смотрелась совсем крошечной. — Увы, это невозможно! — с ноткой сожаления проговорила фрейлина и поклонилась. В её глазах не было угрозы. Сара никак не могла её прочитать. На лице девушки была непроницаемая лицемерная маска. «Она знала, что я приду! Поджидала меня!» — подумала Сара и решила, что пора делать новый ход. Королева сама вышла к ней. Пат не получился, а вот к цугцвангу вполне можно было прийти. — Я прошу — доложите обо мне Его Величеству! У меня к нему срочное дело! — громко заявила Сара, всё ещё надеясь, что её голос эхом донесётся до ушей отца. В старом дворце с тонкими стенами это бы сработало, но не здесь. — Простите, Его Величество изволит почивать, — мило улыбнувшись, проговорила девушка, при этом сохраняя мёртвый взгляд, это выглядело жутко. Она сказала: — Если ваше дело не терпит отлагательств, можете оставить письмо для Его Величества, после пробуждения он прочтёт его. — Нет! Мне нужна личная встреча с Его Величеством! — уверенно проговорила Сара, она отлично понимала, что оставлять письма на чужой территории с надеждой, что враг сам доставит его к отцу глупо. Та же Армина целый месяц просто перехватывала корреспонденцию, пока всё не открылось. — Тогда можете подождать его пробуждения в приёмном зале, я прикажу подать вам чай… — Буду премного благодарна! — проговорила Сара, пытаясь считать хоть какую-то эмоцию с лица девушки, но на ней была лишь лицемерная улыбка. «Кукла!» — зло подумала Цвайлих. И ведь понимала что в чём-то права, Шайн была всего лишь новой игрушкой отца, да и бледностью она и вправду напоминала фарфоровую куклу. От этого вдвойне страшнее было осознавать, что эта особа вертит самодержцем как хочет. — Знакомство с императором откладывается, — грустно прошептала Цвайлих, поворачиваясь к Терезе, та просто пожала плечами и, прищурившись, долго посмотрела капитану в глаза. Цвайлих от этого стало легче, денщик будто не заметила безвыходности прошлых минут. Отступление от дверей далось самолюбию Сары очень тяжело. Было очень непривычно, провернув обычную операцию, вместо пути до победного конца, возвращаться на старые позиции. Тем более с каждой минутой Саре всё больше хотелось узнать, что с отцом. Чего такого ему наплели про неё, что он наложил вето на её спец-допуск? «Ставки высоки как никогда! Если отец решит что я предала его и что я больше ему не нужна, то увидимся мы в следующий раз только в расстрельном зале!» — от этих мыслей Сару бросало в дрожь, при дворе всегда был один царь и Бог — император, но на его волю имели влияние многие подлецы, Сара знала это с шестьдесят первого, когда под каток репрессий попал родной брат отца Саймон и оба его сына. Сара впервые оказалась в приёмном зале дворца Дионисия, она и не предполагала, что однажды чтобы увидеться с отцом придётся ждать. Долго ждать. «Никогда не обманывайся и не верь в благодарность от дворян — говорила мне мама, а я не слушала», — думала Сара и тут же со злостью представила лица кронпринца Аццо и принца Сириуса, девять лет назад она сделала всё чтобы убрать от них подозрения в заговоре и вот как они ей отплатили. «Может план Сириуса это просто наживка для меня?» — мысль была страшная, Цвайлих отгоняла её. Приёмный зал представлял собой довольно обширную залу с сияющим паркетом и глухими стенами. Только три пары дверей выводили из помещения и у каждой был караул. Освещала зал электрическая люстра. На стенах висели картины на которых были бесконечные пиршества древних Богов. Сара остановилась у выделявшегося из общей мозаики полотна, на нём были не боги, а благородный лев с ободранной гривой и кровоточащими лапами. Зверь с отчаянием смотрел с картины, оскалив оставшиеся зубы. Что-то в этой картине понравилось капитану, только вот что? Думая над этим, Сара упала в кресло. Тереза скромненько осталась стоять. Фрейлина же, распорядившись на счёт чая, села напротив капитана. — Я так понимаю вы заменяете фрау Эмму? Что с ней случилось? — начала Сара, решив ничем не показывать, что знает фрейлину. Ход оказался удачным, девушка соизволила оживиться и, улыбнувшись, ответила: — Позвольте представится, я Элеонора фон Шайн, новая первая фрейлина в дворце Святого Дионисия. Фрау Эмма ушла на заслуженную пенсию… — Вот оно что, — протянула Сара и по-простецки протянув руку проговорила: — Ну а я, капитан военно-морского флота Сара фон Цвайлих, приятно познакомиться! «Ну что же, она притворяется, я тоже буду притворятся, главное разыграть этот спектакль без потерь», — решила Цвайлих, радушно заглядывая в глаза Элеоноре. Та, сияя лицемерной улыбкой, пожала руку капитану. К своему отвращению Цвайлих поняла, что ладонь девушки меньше её почти в два раза. Настолько качественной тёплой овечьей шкуры она давно не видела. — Мне тоже очень приятно! — проговорила Шайн, не отпуская руку капитана, — Я не ожидала вашего появления здесь, простите, не успела ничего подготовить… «Всё ты знала!» — подумала Сара и, тоже натянув лицемерную маску с улыбкой, проговорила: — Ничего страшного, я только-только вернулась из Лиихейна, хотела увидеть Его Величество, доложить о состоянии нашего речного флота. Рука девушки слегка дрогнула, Сара с интересом заглянула в глаза, судя по всему это была реакция на упоминание императора. Она любила его, или боялась? Лучше второе, так будет проще убрать. Не жалко. Цвайлих уже хотела что-то добавить, как вдруг дверь открылась и вместо фрейлины с подносом с чаем на пороге появилась девушка в форме женского кадетского корпуса. «А она что тут забыла?» — ужаснулась Сара, обернувшись и встретившись взглядами с вошедшей. *** Харлей, окончательно покраснев, встала и отвернулась к окну. Кардамон, улыбнувшись, быстро подошёл к кровати и, освободив стул от подноса, уселся и проговорил: — Ещё раз добро пожаловать, Франц! — Спасибо, — прохрипел Меретихкёрбис, прижавшись мокрой спиной к подушке. Стоявший в дверях мужчина скромно теребил закрученный ус. — Я надеюсь мы вам не помешали, — шутливо проговорил он, сверкнув стёклами очков. Франц ухмыльнулся, а Кардамон строго проговорил: — Ганс! Ты лечить пришёл, а не острить! — Приношу глубочайшие извинения, — заметил мужчина и, пройдя в комнату, протянул Францу руку в перчатке: — Ганс фон Лаут! Приятно познакомиться! Меретихкёрбис пожал руку, изобразив на лице некое подобие доброжелательности. Он отлично знал кто перед ним, ибо во-первых видел его девять лет назад на своём первом концерте, а во-вторых имел честь лечиться у наставника данного долговязого усача в очках. Зачем был этот официоз? Не более чем спектакль к обновлению жизни и паспорта. — Харлей, покажи доктору Лауту, где тут можно помыть руки, — распорядился Люций. Вальд быстро вывела Ганса из комнаты, оставив друзей наедине. — Ну как ты? — заботливо спросил Кардамон. — Как видишь, живой, — проговорил Франц, — И как ты уже знаешь, могу находится в столице не более двух недель… Люций, прикусив губу, рассмеялся и серьёзно проговорил: — Не волнуйся на этот счёт! Я постараюсь всё организовать, а ты лечись и выздоравливай! Меретихкёрбис, не зная что сказать, лишь хмуро кивнул. — Как мне к тебе теперь обращаться? — вдруг спросил Люций, явно желая разрядить атмосферу, — Теперь ты эрцгерцог, не хочешь с такой позиции перейти обратно на вы с жалким виконтом? Францу вдруг внезапно стало легко на душе, наверное из-за хорошего настроения друга. Да, была толика волнения спрятанная за этой весёлостью, но в остальном Люций в основе своей не поменялся, был всё тем же хитрым плутом. — Я такой же эрцгерцог, как ты виконт, нам ничего не принадлежит и у нас нет подданных, — хрипло рассмеялся Меретихкёрбис. Он почувствовал покой. Дрожь и боль в груди утихла. Рядом был больше чем друг, почти брат. Им не нужны были подданные. зачем подданные когда есть такие друзья? — И всё-таки, вдруг ты изменил своё мнение об иерархии? — с деланной серьёзностью сказал Люций. Франц фыркнул и проговорил: — Армия и война не то, что меняет представление об иерархии и субординации, я тебе больше скажу — я стал смотреть на эти вещи ещё более приземлённо… — Ну и замечательно! — улыбнулся Кардамон, поднимаясь со стула и, подходя к окну. Его шутливость была понятна Францу, Люций не хотел обременять больного друга тяжёлыми разговорами о прошлом и нынешнем. Янешбург всё-таки изменился и как долго Кардамон будет молчать об этом Меретихкёрбис не знал. В комнату вернулся Ганс, который уже больше походил на врача, так как надел белый халат и снял белые перчатки. Да и лицо его стало добрее и мягче, как это бывает у докторов перед осмотром пациентов. Именно с таким лицом Лаут сел на подставленный Харлей стул и, открыв саквояж, достал оттуда футляр с инструментами. — Ну что же, больной, на что жалуетесь? — официозно спросил Ганс после короткой паузы. Меретихкёрбис и прохрипел: — Гер доктор, не затрудняйте себя сбором данных, у меня вторичный туберкулёз, это точно… — А давайте диагнозы буду ставить я! — раздражённо проговорил Лаут и мягче добавил: — Гер Франц, то, что гер Шпенглер лечил вас от туберкулёза, не значит, что сейчас у вас повторяется история трёхлетней давности! Диагнозы сами себе ставят только пенсионеры и идиоты, я так понимаю вы ни к одной из этих категорий не относитесь? Люций закатил глаза, Франц и Харлей неловко хихикнули, даже после первого предупреждения Ганс продолжил острить. — Да, не отношусь, — смиренно подтвердил Меретикёрбис и начал рассказывать: — Всё началось ещё в поезде, было трудно дышать, потом ещё озноб и утомляемость, но кашля не было. — Кашля с кровью! — строго добавил Кардамон, зыркнув на Франца, тот виновато поёжился. Такой же вид приняла и Вальд, которая по ходу рассказа всё больше бледнела и прятала глаза. — Какого цвета? — тут же заинтересовался Ганс и добавил: — Это важно, если светлая, всё не так плохо, если тёмно-бордовая — это туберкулёз, если коричневая с красным — пневмония. — А чёрт его знает! — заметил Кардамон, показывая Лауту носовой платок, изъятый из кармана брюк солдата. Ганс тут же выхватил его и стал внимательно изучать. Насмотревшись на бурые пятна высохшей крови, он задумчиво спросил: — Что ещё кроме озноба и утомляемости было? Это важно! Тут в каждой детали могут быть ответы! Франц задумался и под суровым взглядом Люция начал, не таясь, исповедоваться: — Когда убегали от полицаев была одышка, потом ещё в трамвае сознание чуть не потерял, так же было трудно дышать… — Ну это наверное наш столичный «свежий» воздух эпохи мира и благоденствия не привычный для военного, — перебил Лаут, быстро заносивший показания на бланк аккуратным не свойственным врачу почерком, — Продолжайте! — Потливость повышенная, мне рубашку в поезде выжимать в клозете приходилось, ещё в жар бросало несколько раз… — проговорил Франц и, откинувшись на подушку, замолк. Харлей судя по взгляду хотела провалится под землю, а лицо Кардамона обрело строгие раздражённые черты. — Интересный случай для моей практике! — не обращая на окружающих внимания, заметил Ганс и спросил: — Горло у вас, гер Франц, болит? — Нет, — подумав, ответил Франц. — А носоглотка? Ну-ка подышите! — приказал Ганс, услышав, как свободно воздух входит и выходит из ноздрей солдата, он покачал головой и заметил: — Хватит, спасибо, теперь приступим к осмотру! — сказав это, Ганс бесцеремонно наклонился вперёд и приступил к делу: сперва осмотрел горло, потом глаза и нос. Ганс вытер руки об предложенное Харлей полотенце и извлёк из саквояжа старую стальную слуховую трубку. Франц с удивлением рассмотрел клеймо на ней. — Да, эту трубку передал мне герр Иов Шпенглер когда я закончил у него обучаться! Так что это, можно сказать, «старая знакомая», — улыбнулся Ганс и добавил: — Снимите-ка с него рубашку, её и так менять пора… Франц отлип от подушки и позволил стянуть с себя уже пожелтевшее от пота верхнее исподнее. Ганс присвистнул и, ни слова не сказав, приставил трубку к груди солдата, тот по команде послушно задышал. Лаут внимательно слушал каждый вдох и выдох, а Меретихкёрбис смотрел в потолок. Он отлично понимал, что представляет собой очень жалкое зрелище. Кожа да кости и самое страшное шрамы, шрамы как напоминание о том аде, через который прошёл юноша. Показывать их кому бы то ни было Франц не собирался, но обстоятельства сложились иначе. Хотя в комнате и было тепло, но от прикосновения знакомой холодной стали Франца пробирала дрожь. Ганс, послушав дыхание и со спины, убрал трубку в футляр и помог Меретихкёрбису надеть сменную рубашку. Ту же, что сняли, он велел срочно отнести в стирку. — И пот больного может нести в себе заразу, по крайней мере так говорят, — серьёзно сказал Лаут, вновь принимаясь за листок. Франц продолжал смотреть в потолок. Он краем глаза заметил, что лицо у доктора стало обеспокоенным, да и Кардамон почему-то прекратил улыбаться. На Харлей Меретихкёрбис решил пока не смотреть, чтобы скрыть нотки стыда в своём взгляде. — Ну что же, — начал Ганс и тут же запнулся, переглянувшись с Кардамоном, он внезапно рассмеялся и сказал: — Хватит трагедию ломать! Жизни больного ничего не угрожает кроме него самого! — Это как? — быстро спросил Кардамон, оживившись. — А вот так! — улыбнулся Ганс, нежно похлопав Франца по плечу, — Мой пациент не пенсионер и не идиот, но он таки прав! Это вторичный туберкулёз! Все дружно выдохнули, Франц перевёл взгляд с потолка на друга, глаза Кардамона светились радостью и облегчением. Лаут радостно отчеканил: — А это значит что внутри, так сказать, организма, уже есть средства для борьбы с палочками Коха! То есть, если наш больной не начнёт скакать по столице и две недельки полежит как Янеш в мавзолее, то он через месяц встанет на ноги. Разумеется просто лежать нельзя, я выпишу рецепт, лекарства будете принимать, ну а потом, как у герра Шпенглера, реабилитация, и как новенький! — Ну спасибо тебе, друг! — просиял Люций, пожав Гансу руку, тот быстро вырвал её и строго заметил: — Но-но, благодарный родственник! Во-первых, всё держите в чистоте, проветривать не забывайте, во-вторых, не контактируйте с ним, всё от посуды до постельного белья драйте, чтобы не одной палочки Коха не осталось и, в-третьих, следите, чтобы не удрал! — А куда он удерёт? — серьёзно спросил Кардамон. — На войну, Васнийско-Номадокскую или Вогемо-Гешпанскую, какую угодно, — без доли иронии проговорил Ганс и, сурово посмотрев на Франца, добавил: — У него на лице написано, что в столице дел по горло. Ну так дела подождут! Герр Шпенглер столько сил угробил, чтобы из вас, герр Франц, здорового человека сделать, а вы взяли и на войну без разрешения! Это вам будет наука, так сказать! Здоровье важнее! — Да никуда я не убегу, — прохрипел Франц, хотя в чём-то Ганс был прав, солдату не улыбалось две недели пролёживать бока. Душа требовала действия, но тело протестовало, ломалось и не хотело подчиняться. Совсем как тогда, годы назад, когда пришлось покинуть такую родную и такую любимую родину. — И всё же пообещай что без глупостей! — вдруг вмешался Кардамон и отчеканил: — С твоими делами я сам разберусь, прописка дело не сложное, тем более родни у тебя пол столицы! — Обещаю, никуда не убегу, — улыбнулся Франц, всё-таки жалкость его состояния затмевало ощущение нужности и заботы окружающих. — Вот и замечательно! — отчеканил Ганс и пошёл мыть руки, а Франц вновь прикрыл глаза. *** — Да прибудет в доме Святого дух его во веки веков! — громко провозгласила девушка, стоявшая на пороге. Цвайлих раздражённо отвернулась, на лице кадета была та самая улыбка которую капитан ненавидела всей душой. — Аминь! — откликнулась фон Шайн, Саре на пол секунды показалось, что в стеклянных глазах фрейлины жуткая ненависть и удивление. «Хоть в чём-то мы сошлись!» — ухмыльнулась капитан, выпустив руку Элеоноры, та поднялась на встречу звонко марширующей к столу кадету. — Фройляйн капитан, здравия желаю! — проговорила девушка, останавливаясь у кресла и по уставу салютуя. — Вольно, кадет, — холодно заметила Сара. Шайн же, любезно улыбаясь, усадила девушку за стол и распорядилась подать ещё чаю. Кадет, смеясь над всеми окружающими серыми глазами, села. Этот взгляд раздражал Сару. Жизнерадостность молодой особы, несгибаемость прямой как штык осанки и чёртово лицо со всеми чертами этого ублюдка, да и телосложением она напоминала его. — Не ожидала вас здесь увидеть эрцгерцогиня! — иронично протянула Цвайлих, удар был прямо в яблочко, кадет осклабилась и, посмотрев на Шайн и капитана, с превосходством произнесла: — Я вас тоже, виконтесса Лирмская, я так понимаю, вы тоже желаете лицезреть Богоподобного? — вопрос звучал, как перчатка в лицо. Сара поняла, что мерзавка почти всё знает, а ещё не было загадкой и то, что правнучка императора забыла во дворце Дионисия. — Я доложу, что вы уже прибыли! Его Величество наверняка уже отошёл ото сна, — елейным голосом произнесла Шайн, кланяясь. — Премного благодарна! Его Величество обожает после дневного сна послушать мои истории об учёбе, — расплылась в улыбке кадет, невинно глядя в глаза Саре. Та поёжилась. Врагу не пожелаешь видеть в семнадцатилетней бойкой девчонке шестидесятилетнего престарелого интригана, но сходство было налицо. Она была его кровью и плотью, его подлой породой первой супруги императора. Шайн скрылась за дверью. Пришедшие фрейлины расставили чашки и тарелки со сладостями по столу. Цвайлих наконец удосужилась ответить: — Да, фройляйн Арабелла, вы правы, я была бы очень рада видеть Его Величество! — Тогда наверное вы всё же уступите мне пальму первенства, мне назначен приём на определённое время, а я, как вы знаете, пунктуальна! — отпив из чашки, проговорила Арабелла, по спине Сары пробежали мурашки, даже тем как кадет пила чай она была похожа на своего проклятого деда — кронпринца Аццо. С ним в данный момент Цвайлих совсем не хотелось встречаться. «Слава Янешу, эта вертихвостка воюет на стороне принцессы Маргарэт, а то была бы идеальной продолжательницей дела деда», — подумала капитан, появление эрцгерцогини было на самом деле как раз кстати, во-первых, не надо было продолжать знакомство с Элеонорой, а во-вторых, вместо цугцванга теперь можно было организовать полноценный шах. — Конечно-конечно! — живо проговорила Сара и, зыркнув на фрейлин, взяла из тарелки бисквитное печенье. С этого жеста переговоры начались. Меретихкёрбис отставила чашку и, аккуратно взяв блюдце, стала строить на нём пирамиду из закусок, это противоречило всем нормам приличия, но Цвайлих внимательно следила за каждым движением, вместе с пирамидой строились и условия соглашения. — Я думала вы всё ещё в Лиихейне, — прищурившись, заметила Арабелла. — Увы, там кое-что произошло, и вот я здесь, — искренне ответила Сара. — Что-то срочное? Я могла бы пустить вперёд, — пошутила кадет, Цвайлих едва сдержалась от едкого комментария, но вместо этого просто отложила бисквит обратно в тарелку. Глаза у Арабеллы расширились, она про вето на спец-допуск только догадывалась, но, получив подтверждение удивилась. — Конечно срочное, три дня назад в Лиихейне накрыли ещё одну ячейку партии «войны», я приехала дать полный отсчёт об этом лично Его Величеству, — проговорила Сара, она врала, врала не изобретательно, но большего и не надо было. Арабелла понимающе кивнула и искренне заметила: — Увы, но я сама еле выбила себе час из графика Его Величества. Рада бы уступить, но еле вырвалась до отбоя из-за стен училища… На Сару хлынули воспоминания, она сама постоянно отлучалась из учебного заведения в дворец ради отца, ещё тогда, в холодную зиму шестьдесят первого, время отчаяния и ужаса, но так же и время теплоты и любви, её любви с отцом. Меретихкёрбис, прищурившись, добавила: — Меня пытался задержать полковник Бертольд, мой четвероюродный дедушка, знаете, как трудно выбирать между прадедом и дедом? Сара радостно засияла, Арабеллы не должно было здесь быть. По планам Шайн по крайней мере. Цвайлих здесь готовилась ловушка, которая разрушилась с появлением кадета. Теперь шах был не за горами, он был близко, достаточно было договорится с третьей стороной. — Знаю, — улыбнулась Сара и невзначай проговорила: — Сегодня моя протеже Фелиция фон Моринкёрбис возвращается из Пятиградия, говорят орденом наградят за отвагу, Янеша первой степени. Не знаете, как дела у Его Превосходительства Генералиссимуса Сержа Вольфа? От прищура Арабеллы не осталось и следа, она быстро насыпала в чай ещё две ложки сахара и, отпив, сказала: — Дела лучше всех, компания же кончилась в нашу пользу. Политес соблюдён, империя не причём, а королевство благодаря нашим специалистам и добровольцам стоит на своих позициях и громит мятежников. Цвайлих расплылась в довольной улыбке и, глянув на впечатлённую Терезу, проговорила: — Это замечательно. Я уверена Его Превосходительство Первый маршал Сириус дарует Его Превосходительству Сержу императорскую шпагу. Представляете, как обрадуется Её Высочество Маргарэт? Переговоры были выиграны. Арабелла отпила из чашки последний раз и отставив её, скрепила руки в замок и тихо спросила: — Капитан, а хотите вина? Сара, пожав плечами, изобразила размышления и кивнула. Фрейлина быстро направилась за напитком. Оставшись наедине, кадет и капитан наклонились к друг другу над столом. — Что я могу сделать? — быстро спросила Арабелла, теперь она больше походила на прадеда нежели на деда, решительная и готовая ко всему, но самое главное — доверяющая. Саре эта перемена понравилась и она прошептала: — Прошу донести до ушей Его Величества, что я вернулась в столицу в раскаянии и желаю его видеть! Меретихкёрбис кивнула. В эту минуту в комнату вернулась Шайн с улыбкой на лице. За её спиной на этой шахматной доске был сделан красивый шах. Чтобы она не осознала этого, Сара сделал злое лицо и, стукнув кулаком по столу, заявила: — Никуда я не уберусь! Пусть Его Величество и не хочет видеть меня, я имею право как верная раба ждать его! Арабелла, не растерявшись, схватила Сару за воротник и гаркнула: — А я говорю убирайтесь! Раз Его Величество изволил наложить вето на ваш пропуск, значит вы не имеете право здесь находиться! Вы в опале, не пачкайте окружающих! — Прошу прекратите! — тут же подбежала Шайн, на лице у неё было лёгкое волнение. Цвайлих и Меретихкёрбис, с ненавистью глядя друг на друга, сели на свои места. — Что случилось в моё отсутствие? Что так расстроило вас? — нежно поинтересовалась Элеонора, но глаза её всё ещё были мёртвыми. Цвайлих заметила что их спектакль был разгадан. «Хреновая из меня актриса, да и Арабелла тоже…» — подумала она, но решила идти до конца и, сложив руки на груди, оскорблённо отвернулась, взгляд вновь упал на картину со львом. Чёрт, а всё же в ней что-то было. — Капитан сообщила мне, что оказывается не имеет право здесь находится и я дабы не попасть в опалу Его Величества, соизволила указать ей на дверь в вежливой форме, на что она мне ответила отрицательно! Какая наглость! Предателям не место во дворце императора! — громко заявила Арабелла. Шайн примирительно проговорила: — Благородные девы, давайте без конфликтов под Святым покровом! Да, фройляйн Сара по какой-то причине лишилась привилегии видеть Его Величество, но это не значит что она в опале… — А что это значит? Если член тайного совета лишился допуска, значит он предатель, или опальный! «Нет места крысам и гиенам при дворе» — так Его Величество говорил в шестьдесят первом! Не лобзанья тебе дам, яко иуда, но яко разбойник пред тобою… — оскорблённо проговорила Арабелла. Сара резко поднялась и заявила: — Вы забываетесь, кадет! — В стенах училища я кадет Меретихкёрбис, а в императорском дворце я эрцгерцогиня и правнучка императора! Поэтому не вам, виконтессе, меня обрывать! — смеясь глазами, воскликнула Арабелла. Шайн опять сказала что-то примирительная, но Сара поняла, что этот корабль пора красиво покинуть по-Букунски. — Раз так, я оставляю вас! И вправду бессмысленно было ждать у моря погоды. Только знайте, эрцгерцогиня, в следующую нашу встречу вам придётся извиняться! Вы пожалеете! — грозно заявила Сара и направилась к выходу, за ней заспешила Тереза. — Сперва верните себе честное имя и спец-допуск к Его Величеству! — смеялась вслед Арабелла. Шайн молчала, но затылком Цвайлих чувствовала взгляд полный ненависти и превосходства. Взгляд победительницы. «Посмотрим, кто кого!» — подумала капитан и громко хлопнула дверью. Сара не шла по коридору, а летела, ей хотелось показать всем обитателем дворца что она проиграла и разбита в пух и прах, что отступает с поля боя. Чтобы у Элеоноры не осталось сомнений, что цугцванг был разыгран ей, а не капитаном. Да, что шах вышел, говорить ещё было рано. Сара решила в этот раз не поднимать флаг, а выждать. Вряд ли Шайн сейчас же переубедит Арабеллу ничего не говорить отцу. Сара предложила слишком многое, увы наврала, но убедить Первого Маршала, что Серж достоит высшей награды было не из разряда невозможного. «Да придётся дать что-то Сириусу, но по другому никак», — решила Сара, и с деланной расстроенностью обратилась к Терезе: — Прости, с Его Величеством не удалось познакомить! — Ничего страшного, а кто эта крикливая особа? — тихо поинтересовалась денщик, Сара видя что впереди стоит караул выдержала паузу и когда они поравнялись с солдатами выдала: — Она-то? Да так, правнучка императора, внучка кронпринца, наимерзейшая особа! Надо было видеть глаза гвардейцев, которые это услышали, но Сара отказала себе в этом удовольствии. Пройдя через сад, они вернулись в машину садовой службы и отправились обратно в город. Подальше от богатых дворцов и поближе к катакомбам тайной полиции. — Патовая ситуация перетекла в цуцванг, а теперь у нас шах, не так плохо, как могло бы быть, — задумчиво произнесла Сара. — Шахматы — великая игра! — подытожила Тереза, улыбаясь. *** Харлей ложилась спать на кухне с полным ощущением прожитого насыщенного дня. Новый знакомый оказался совсем не простым человеком, а аж целым эрцгерцогом, от этого чувство вины у девушки было только больше. Она, простая провинциалка, еле пробившаяся в один из лучших университетов страны, загоняла до обморока члена императорской семьи. Да и чёрт с голубой кровью, лучшего друга любимого преподавателя и ветерана войны. Войны в Пятиградии, родины её предков. Она долго извинялась перед Кардамоном, когда они уже проводили фон Лаута. Преподаватель с весёлой строгостью говорил, что извинятся ей надо не перед ним, а перед Францем. — А искуплением тебе будет двухнедельный присмотр за ним! — подытожил он и тут же всё утроил как обычно, как в тот раз когда провинциальная девчушка безрезультатно стучала в двери университета. Один звонок декану и уверение его, что самостоятельно вытянет Харлей за это время, и вот у Вальд две недели свободны от учёбы, а ещё преподаватель будет посещать её каждый день под предлогом индивидуальных занятий. Ну разве не счастье? Потом Кардамон переговорил с хозяйкой насчёт больного, фрау Корнелия, тронутая историей про воевавшего в Пятиградии названного брата, которому некуда идти, согласилась предоставить поставки свежих продуктов с рынка. Таким образом, всё организовав, Кардамон покинул квартиру Харлей только часам к одиннадцати. Вальд была просто на седьмом небе от счастья, хотя стыд и сожаления всё же омрачали это чувство. Да и понимание, что ухаживать за больным туберкулёзом может оказаться гораздо сложнее учёбы, подтачивали радость. С такими мыслями она и уснула. Открыв глаза, Харлей поняла, что у неё опять плохое предчувствие. Сердце стучало как бешеное, глаза вновь отлично видели в темноте, ненавидящая эти особенности национальности Вальд поднялась и быстро направилась в комнату к больному. Тревога усиливалась. Интуиция её никогда не обманывала, даже перед тем, как солдат свалился перед департаментом, у неё защемило в груди, теперь же сердце предсказывало, что-то куда хуже. Остановившись перед дверью в комнату, Вальд с ужасом услышала звук падения с кровати, глухой, будто падал не живой человек, а мешок с картошкой в деревенский подвал. «Нет! Только не это!» — подумала она, хватаясь за голову. Осознание пришло быстро, возможно больной просто захлебнулся собственной кровью и теперь, уже отмучившись, из последних сил попытался приблизить смерть. Медлить нельзя было не секунду, но тело девушки сковал страх, страх покойника, первобытный и глупый. «Это всё из-за меня!» — корила себя она. Харлей уже была готова падать на колени и рыдать, но вдруг из комнаты послышался сдавленный крик, крик ужаса. За ним тишина нарушаемое лишь шуршанием. Вальд услышала, как щёлкнул замок в футляре от скрипки. «Живой!» — с облегчением подумала она и, быстро открыв дверь, вбежала в комнату. Перед ней предстала страшная картина. При свете луны отлично было видно белого как мел солдата, глаза у него были на выкате, как у безумца, на губах застыла кровавая пена. Зубы стучали друг о друга. В руках у него был пистолет. Харлей уже однажды видела такой. В руках у отца. Альбус-761 Пятиградский восьмизарядный. Вальд быстро поняла ситуацию, Франц не видел её, он смотрел будто через неё, куда-то в стену. Он страшно шевелил губами, пытаясь что-то сказать, но получалось только хриплое неразборчивое бормотание. Пистолет был зажат в кисти, указательный на спусковом крючке, дуло смотрело в сторону шкафа. Вальд, не делая резких движений, приблизилась и тут среди бормотания услышала явственно: — Простите, комиссар! После этих слов, Франц с трудом начал спиной отползать к окну, стул с грохотом опрокинулся. От испуга солдат вскрикнул и, схватив правую руку левой, всё-таки нажал на спусковой крючок. Харлей закрыла уши руками и упала на колени. Выстрела не последовало. «Осечка!» — поняла Харлей и быстро бросилась на Франца, минута борьбы и пистолет был у неё в руках. Отобрать его было не сложно. Шокированный не проснувшийся Франц был очень слаб. Когда пистолет покинул его руки, он внезапно затих. Харлей внимательно посмотрела ему в глаза, они как будто уменьшились и потеряли безумие. Поняв, что это не сон, Франц завертел головой. Его глаза явно плохо видели в темноте. Он щурился, силясь понять кто прижал его к полу. Губы сложились в странную улыбку, солдат хрипло прошептал: — Отпусти меня, пожалуйста… Харлей и не подумала, предчувствие не утихло, от Франца можно было ждать что угодно, поэтому она покрепче сжала пистолет в руке и, наклонившись к лицу солдата, ещё раз посмотрела ему в глаза. Тот разглядев в свете луны два зелёных глаза, вновь испуганно задрожал и попытался вырваться из-под Вальд. Не получилось. Не хватило сил. Тело его было горячее как сковорода, рубашка прилипла к тощей изрезанной шрамами груди. — Всё хорошо! — тихонько начала говорить Харлей, пытаясь сама сдержать дрожь. Ей и в голову не могло прийти что такой ужас когда-то повторится, что вновь придётся прижимать мужчину к полу и ждать пока тот не придёт в себя. Хотя отец не был ветераном войн. Он просто пил. Много пил. — Над рекою дом стоял… — вдруг на грюнском прохрипел Франц и уже мелодичнее продолжил: — Дом стоял, три дерева… Услышав родную речь, Вальд опешила и ослабила тиски. Тело солдата начало остывать, стало соломенное, мягкое, расслабленное. Предчувствие пропало. Франц тихонько пел, из глаз его потекли слёзы, на губах вновь появилась кровавая пена. Вальд от греха подальше слезла с него и направилась на кухню, там же и спрятала в ящик пистолет. Вернулась с чайником и кружкой. К её возвращению Франц уже сидел на кровати, взгляд его окончательно прояснился, смотрел он на Харлей виновато и испуганно, будто сделал что-то ужасное. Вальд молча подала ему стакан с водой. Он выпил и, грустно улыбнувшись, посмотрел на луну за окном. — В Пятиградии луна другая, — всё ещё на грюнском проговорил он, наверное несознательно, но Вальд от этого легче не стало. Она положила голову на плечо солдату и заплакала. — Я так испугалась! — шептала она на родном языке. Насыщенный день перетёк в насыщенную ночь, она просто не выдержала такой нагрузки. Опять. Слёзы вдруг сами пропали, перестали течь. Франц положил ей руку на плечо и прошептал: — Прости… — И часто у тебя так бывает? — Харлей будто вернулась на родину, в тот тихий дом в Зальцеге, да у Франца был верлинский акцент и многие слова, которые надо было произносить, нежно шипя, он выговаривал грубо, но это не мешало Вальд вернуться туда. — Нет, после её смерти только два раза было… — тихо проговорил Франц, смотря Харлей прямо в глаза. — Комиссара? — тихо спросила Харлей, вытирая слёзы рукавами ночнушки. — Да, Паула Холенвёр, комиссар нашего седьмого батальона штрафников… — тихо проговорил Франц. — Она умерла? — спросила Харлей и только тут поняла, что это очень глупый вопрос. Франц вздрогнул и, хрипло рассмеявшись, произнёс: — Как ни странно, да, в последний день компании в последнюю атаку, ранена, померла в лазарете. Повышена посмертно до полковника… — сказав это, Франц замолчал и вдруг наклонился к футляру со скрипкой, покопавшись под инструментом он вытащил серебряные часы. Посмотрел в непонимающие глаза Вальд, солдат пояснил: — Перед атакой, все что-нибудь в окопе на память родным да оставляют, кто письма пишет, кто деньги откладывает, а она, если честно, была не особой любительницей письма писать, да деньги считать, вот она и оставила… — солдат замолчал, задрожал и тихо сквозь навернувшиеся слёзы, продолжил: — А потом, когда её в лазарет тащили, она мне и сказала, возьми и передай, адрес оставила. Не спасли её наши медики, а потом всё завертелось. Окончание компании, демобилизация, она ко мне и приходила, торопила. И вот вернулся я, а часы её сыну не отдал, свалился с этим чёртовым туберкулёзом… — прошептал Франц и поник. Харлей и не знала, что сказать. Она поверить не могла что такое бывает, даже пьяница отец покойником ей никогда не являлся, хотя имел полное право, а тут проведение давило на узкие тонкие плечи абсолютно слабого, сломленного, больного человека. «Есть ли справедливость на земле?» — про себя подумала Вальд, как вдруг Франц вновь тихо запел на грюнском: — Над рекою дом стоял, дом стоял три дерева, по полю солдат бежал, за свою империю… Харлей вздохнув, начала подпевать: — За свою империю, за родну окраину, землю света и добра, землю хрена с щавелем… Франц хрипло и жутко рассмеялся. — Придумают же, — проговорил он и закашлявшись добавил: — Я бы чего-нибудь выпил и съел… Харлей быстро поднялась и помогла Францу встать. Отвела на кухню посадила за стол. Пока солдат жевал оставшуюся варёную курицу, Вальд сменила влажное от пота постельное бельё и проветрила комнату. Что-то подсказывало ей, что она ещё намучается с болезным солдатом. «Как бы он эти часы завтра не собрался относить!» — подумала она и быстро на всякий случай спрятала старые дырявые ботинки Франца в шкаф. Вернувшись на кухню, она обнаружила, что солдат клюёт носом. Лицо его вновь стало бледным, а все конечности ослабли. Харлей помогла ему вернуться на кровать. Подоткнула одеяло и сидела рядом, ждала, пока окончательно не уснёт. Только к пяти часам утра Вальд смогла с спокойной совестью вернуться на кухню, но вместо сна она направилась к хозяйке и с помощью её телефона дозвонилась до Кардамона. — У тебя уставший голос, что-то случилось? — были первые его слова. — Нет, всё сейчас в порядке, — после паузы счастья, ответила Харлей и кратко рассказала о ситуации, на том конце провода минут пять была тишина, а потом последовали бесконечные извинения. — Да что вы герр Кардамон! Если бы вы у меня на ночь остались, это бы вас компрометировало! — устало смеялась в трубку Харлей и потом добавила: — Я его точно теперь никуда не отпущу! И к вам на квартиру тоже! На том конце провода продолжались извинения, наконец Люций замолк и, обещав зайти после занятий, повесил трубку. Харлей вернулась в квартиру и зайдя в комнату увидела, что Франц сладко спит. Она и подумать не могла, что за одну ночь чужой человек может стать таким родным её сердцу.