Изгнанник, возвращение

— Бель, ты знаешь, почему я обожаю собак? Ни кошек, или к примеру соколов, более королевских животных… Арабелла вздрогнула. На лице прадеда было строгое выражение, своей вестью она явно прогневала самодержца. Его широкий лоб пересекла морщина, тусклые голубые глаза загорелись досадой и злостью, руки, покоившиеся на одеяле, сжались в кулаки. — Ваше Величество, потому что собаки послушные? — тихо спросила кадет, сжавшись в кресле, она знала правильный ответ, но решила оставить его прадеду. Даже сидя на кровати, без военной формы и сабли он внушал, внушал трепет. Он был огромен, даже в таком положении, телосложением он напоминал легендарного Гераклеса. В свои восемьдесят выглядел куда моложе, будто и вправду был земным Богом. — Нет, Бель, кошки тоже послушные, надо только знать как их дрессировать, я молчу про соколов, — с гортанным смехом, проговорил мужчина, закинув свою львиную голову. Вытерев слёзинки, прадед долго посмотрел ей в глаза и сказал: — Собаки ни только послушные, они ещё и верные. Вот мой отец, Райнхард Анна, был страшным любителем собак — охотничьих гончих. Он говорил мне, что только на охоте, или войне чувствует себя человеком, потому что и там и там вокруг верные собаки. Был с ним один случай, ходили мы в Дагенлянде на медведя, всё как полагается, пешком и вот отец провалился в берлогу, как думаешь, кто первый бросился его вытаскивать? Я? Может великий маршал Саймон Шталь? — иронично спросил прадед, последние предложения давались ему с трудом, в интонациях сквозила добрая ностальгия и тоска по молодости. Имя покойного брата, казнённого в шестьдесят первом году он произнёс чётко и без сожаления. — Собака? — тихо спросила Арабелла, про себя гадая к чему эта история выведет. Император выглядел раздражённым. «И кто меня просил выполнять просьбу этой ублюдицы?» — про себя жалела девушка, а ведь всё так хорошо начиналось, как обычно расспросы об учёбе, подколки от прадеда на счёт подходящего жениха и уже праправнуков, обсуждение современной оперы. Всё это, как будто было перечёркнуто. Последствия могли быть очень плачевными. — Да, пёс-дворняга, безродный, совсем кроха, Джон Марсель, так его отец назвал, когда подобрал в походе. Он его обожал, обожал больше чем голубокровых отпрысков своих псарен, потому что Джон был очень преданным. И вот отец проваливается под снег, мы не успевали оглянуться, как его поглотила эта дыра, явно являющаяся входом в берлогу. Я тогда перепугался и пошевелится не успел, а Джон Марсель сразу за ним. Прошло минут пять, мы всё ещё решали, кто полезет за императором и вот они оба вылезают, отец весь в грязи, но жутко довольный. Берлога оказалась пустая, но после этого он ещё долго напоминал, что спасать его бросилась безродная дворняга, а не родные дети и слуги. Потом он Джону Марселю медаль даровал и титул, собачий, но титул. Так к чему это я? — сам у себя спросил император, ещё сильнее сжав кулаки. Арабелла сглотнула, прадед был страшен в гневе, его бакенбарды странно взъерошились, а губа скрытая под густыми усами искривилась. — У меня нет Джона Марселя, был да весь вышел. У этой истории есть продолжение. Райнхард продолжил пествовать дворнягу, дал ему целый гарем благородных сук, кормил лучшей едой, бывало засыпал с ним в обнимку и что ты думаешь? В следующий раз, когда на охоте на отца наскочил загнанный голубокровыми гончими кабан, эта жирная наглая собака уже не смогла помочь, помог я. Отец тогда расстроился, оправдывал Джона, говорил мол тот уже стар, но урок он усвоил: полагаться на дворняг нельзя. Надо полагаться на семью! — сказав это, император устало похлопал своими огромными ладонями. В покои тут же проникла фон Шайн с подносом, на котором стоял стакан воды со льдом. — Поэтому я люблю собак, они верные, но я всё же теперь отдаю предпочтение выращенным на псарнях голубокровым гончим! — проговорил император, отпив из стакана, Арабелла с ревностью заметила, что при виде Шайн, уставший прадед как-то ожил и будто стал добрее. На этом судя по всему разговор был исчерпан. «Простите виконтесса Лирмская, я сделал всё что могла!» — подумала кадет и, улыбнувшись, проговорила: — Ваше Величество, говорят, к выходу готовится новый автомобиль класса люкс… — Не соскакивай с темы, пожалуйста, ты же не блоха, — добрым голосом урезонил прадед и добавил: — Майн хердц, Нора, присядь пожалуйста у окна, да, как обычно! Кадет, сжав зубы, встретилась глазами с Шайн, у той был живой хищный взгляд и улыбка триумфатора. Она села у окна и, открыв книгу, сделала одухотворённое лицо. Император с умилением смотрел на неё. — Так вот о чём это я? — после минуты молчания проговорил прадед, — Ах да! О собаках! Так вот, Бель, если Джон Марсель ищет со мной встречи и раскаивается, пускай приползёт ко мне на коленях и молит прощения, как папа Лев третий у Янеша Богоподобного! — глаза самодержца горели праведным гневом, Арабелла вросла спиной в спинку кресла и прикусила губу, а прадед, распыляясь, продолжил: — Сам я не буду искать этой встречи! Много чести для предавшей меня дворняги! — капля пота со лба самодержца со звоном упала в стакан, отдышавшись, он посмотрел в сторону окна и, улыбнувшись, подвёл черту: — А ты, Бель, солнце моё, всё-таки продолжай обучаться по специальности, Родину защищать лучше, чем почтальоном работать! Некоторым адресатам уже не получится передать письма, в гроб посылку не положишь... «Ну что же виконтесса, поздравляю! Вам конец!» — про себя подумала кадет и, пытаясь сдержать дрожь, проговорила: — Буду стараться не разочаровать вас, и стать хорошей защитницей Верлины! Прадед утвердительно кивнул и, отведя взгляд от окна, внимательно посмотрел на Арабеллу, та окончательно сжалась в кресле от страха. Чуть не попав в опалу, она ждала, когда можно будет выдохнуть. Он не шутил, на эту тему точно никогда, он отлично знал что такое смерть, отлично знал. — Ну что ты испугалась, честное слово, — улыбнулся прадед, протянув к лицу правнучки свою длинную огромную руку, потрепав кадета по щеке, он мягко заметил: — Ты очень добрая отзывчивая девушка, Фридрих хорошо тебя воспитал. Просто запомни — что проявлять милость к предателям, равносильно становлению предателем! Арабелла с облегчением кивнула. Обошлось. Взгляд у прадеда даже в хорошем расположении духа был тяжёлый. Сидевшая у окна Шайн с кровожадной улыбкой наблюдала за этим зрелищем. Покидала покои Арабелла с уже готовым планом действий, планом нашёптанным улыбавшейся первой фрейлиной. — Кронпринц Аццо будет гордится такой внучкой! — тихо закончила Элеонора. По спине кадета маршем прошли мурашки, всё-таки фрейлина была страшным человеком. *** — Однажды ты ворвёшься в мою спальню в самый неподходящий момент и в мемуарах, мне придётся писать, что в зачатии первенца участвовали трое, — сонно протянул принц Сириус, накидывая халат. Сара, усмехнувшись, поинтересовалась: — А ты всё ещё хочешь писать мемуары? — Ну да, я же первый в истории маршал Райхсвера на чью карьеру не пришлось ни одной войны, — окончательно проснувшись, проговорил Сириус. Выглядел принц как обычно, он был непохож на отца, в нём не было и следа от Меретихкёрбисовской породы, маленькая голова покоилась на тонкой шее с большим кадыком, сложен Первый Маршал был неказисто, военная выправка едва скрывала небольшой горб, пальцы на руках были почти прозрачными. Все эти изъяны в теле компенсировало лицо, прелестный южанский нос как у матери и глубокие синие глаза, да и ровности зубов принца мог позавидовать любой придворный. Чёрные волосы, зализанные назад, идеально сочетались с тонкими усиками. — Я этого не вынесу Сирил! — возопила молодая красавица, выскакивая из кровати в одном пеньюаре, — Эта особа вновь мешает нашей личной жизни! Я думала она не вернётся! — Ну прости, котёночек, как видишь, вернулась, а значит нам нужно побыть с ней наедине, — с приторной нежностью пропел Сириус, завязывая пояс на халате. Супруга принца с ненавистью посмотрела на Сару и, надев халат, подошла к мужу и тихо процедила: — Кто твоя жена, я, или она? — Ты, котёночек, — искренне ответил принц, быстро пряча в карман ржавый портсигар. — Тогда какого чёрта, я в одиннадцатом часу ночи, должна покидать наше ложе? — вопрошала женщина, испепеляя Сару взглядом, та, бесстыдно улыбаясь, разглядывала потолок. Её ситуация ни капли не смущала, это был не первый ночной визит к принцу. — Ну хочешь мы уйдём, Кики, милая! Ты же знаешь — секретные дела! — с нажимом на имя супруги, проговорил первый маршал. Супруга отвесила ему звонкую пощёчину. — Сирил! Ты не только бессовестный подонок, но и бесстыдник! Все думают что она твоя любовница! — со слезами проговорила красавица, прижимаясь к груди супруга. Сара усмехнулась, в отношениях кровного брата с женщинами ничего не изменилось. — Любовницы не открывают двери в спальню супругов с ноги, тем более они не носят форму тайной полиции… — прошептал Сириус и, преданно заглянув жене в глаза, сказал: — Всего пол часика! Мы обговорим дела и я вернусь к тебе, хочешь снова попробуем зачать фельдмаршала Йонотана… — Карла! — вытирая слёзы, проговорила красавица и, обиженно отвернувшись, направилась к кровати. — Ну хочешь Карла, — пожал плечами принц и, резко взяв Сару под руку, повёл прочь из супружеского гнезда. Усевшись, как и много раз до этого, в кресла у камина в большом тёмном зале принц и капитан помолчали с пять минут. Оба знали что стены им не помогут в этом разговоре, эта усадьба ещё хранила ощущение императора, жестокого и сильного. Наконец тишину нарушил первый маршал: — Я всё понимаю, но могла бы стучать, хотя бы! Что за тактика идти напролом? — раздражённо поинтересовался он и многозначительно добавил: — Я проклинаю шестьдесят первый! После него все слуги пускают тайную полицию, хоть в мавзолей! — На это и расчёт, а вообще Грегор меня знает, — пожала плечами Сара, вспоминая сухое лицо дворецкого. Сириус с отчаянием завыл: — Кики нервничает, ещё пару таких раз и подаст на развод… — Очень сочувствую, третий брак насмарку, — безразлично проговорила Сара и, наклонившись к принцу, прохрипела: — Без стука и напролом, это компенсация, меня сегодня не пустили к отцу! Мой спец-допуск сгорел! Ты знал? Глаза у Сириуса расширились, он запустив руку в волосы, постучал пальцами по столику. Глаза его забегали, он быстро вытащил из кармана халата ржавый портсигар, закусив сигару, стал искать спички. Сара, вздохнув, встала и подойдя к каминной полке, кинула Сириусу коробок. Тот долго чиркал, наконец зажёг спичку и прикурив от неё, с трудом выдохнул и сказал: — Нет, Сара, я тебе могу чем хочешь поклясться! Я занят был, информацию на эту Шайн собирал! Она из Дионисия сделала форт, ничего не просачивается, муха не пролетит, а отец там безвылазно. Выбирается редко, а такие приказы, сама знаешь, знает ограниченный круг лиц, в которые я не вхожу! — Я тебе верю, — протянула Сара, присаживаясь обратно в кресло, — Информацию мы тебе готовы пожертвовать, а на счёт указа, мог бы и у Тютлиха спросить! Сама понимаю, что форт, Шкодман тоже про вето на спец-допуск ни слухом ни духом! — С Тютлихом бы не вышло, он теперь за Маргарэт воюет! Да уж пока в секретарях императора люди Аццо, мы хрен что про такие указы узнаем, этак и меня спец-допуска лишат… — протянул Сириус, вертя в руках пепельницу в виде черепа. — Это уже интересно! Почему за Маргарэт? Был же нейтралитет! — удивилась Сара, с брезгливостью отворачиваясь, когда принц выпускал новое кольцо дыма. Он был единственным сыном императора которому разрешалось курить. — Нейтралитет был, да сплыл, — прохрипел Сириус и начал объяснять: — Они с шестьдесят первого не общались. Сама знаешь почему. Ну так она, как только Шайн появилась и стул под ней зашатался, а стало быть и под её Сержиком в Пятиградии, тут же к Тютлиху бросилась. Надавила на чувство вины, мол я тебя прощаю генерал-прокурор, да ты угробил моих братьев и отца, великого маршала Саймона Шталя, но я не виню тебя, прощаю и всё такое… вот наш тетерев и поплыл, теперь за неё, то есть у Маргарэт, теперь база сведений побольше чем у нас с тобой. Тютлих в фаворе с первого дня коронации. — То-то я думаю, почему это Арабелла такая довольная была… — задумчиво протянула Сара, такого расклада она не ожидала. Генерал-прокурор сменивший позиции был вне её планов. Самым страшным было то, что и Шкодман об этом ничего не знал, или знал, но не сказал? Перед глазами у капитана всё поплыло. Вспомнилось белое лицо Тютлиха, в шестьдесят первом он был как и она рядом с императором, они были вместе, на одной стороне. И вот теперь были по разные стороны баррикад. Всё тело капитана задрожало. Из этого состояния её вытянул маршал, потушивший сигарету. — Где ты видела Арабеллу? — поинтересовался Сириус, резко хватая Сару за руку в глазах его был неподдельный интерес. — В зале ожидания, она к отцу пришла, — откликнулась Сара и добавила: — Я кстати попросила её сообщить об моём возвращении отцу… — И что ты ей предложила? — живо спросил Сириус, сильнее сжимая руку Сары, своими тонкими пальцами. — Так, что ты наградишь Сержа за новую компанию императорской шпагой, — невинно улыбнулась Сара. Принц отпустил её руку и расхохотался. — Ну ты молодец! Я как раз собирался это сделать, для улучшения отношений с Марго! Откуда ты узнала? — Ниоткуда, догадалась, — пожала плечами Сара и добавила: — Раз мы рассмотрели ситуацию, теперь надо готовить контроперацию против Аццо и этой Шайн! Твой план довольно интересный… — Мой план, просто пародия на ситуацию Марго с Тютлихом. Но я бы на твоём месте, чем всё это планировать, сперва бы увиделся с отцом! — проговорил Сириус, вскинув голову. — Напролом, это хорошая тактика, но с этой Шайн так нельзя, она уже пару таких напроломщиков угробила, теперь сидят без званий, а кто-то без жизней, — подытожил принц. Сара тоже встала, поправив китель тайной полиции, подошла к камину и, глядя на огонь, произнесла: — Я её видела, она бестия. И наш с Арабеллой спектакль она раскусила. Не могу поверить, что она на три года младше меня… а эти её мёртвые глаза, брр… — сказав это, Сара положила Сириусу руку на плечо и спросила: — Ты со мной первый маршал Райхсвера Сириус фон Меретихкёрбис? Весь их разговор до этого мог перечеркнуть его ответ. Принц не был трусом, но не раз он тоже соблюдал нейтралитет, и Саре приходилось в одиночку разбираться с фаворитками отца и врагами на придворной арене. — Я, и весь Райхсвер, от рядовых до маршалов, — начал Сириус и, тоже положив Саре руку на плечо, торжественно закончил: — С тобой! Я решил что мне терять нынче нечего! Отцу, я как третья нога, внука не родил, армия находится в стагнации. Тем более, я всё никак не верну тебе долг за шестьдесят первый! Если бы не жуткий запах табака, Сара наверное бы обняла принца, настолько она была рада этому союзу. Теперь за ней была реальная сила, на штыках которой можно было бы идти свергать Шайн с насиженного места у кровати отца. — Хоть кто-то из вашего семейства помнит добро! — улыбнулась Цвайлих, союз скрепили крепким рукопожатием, Сара слегка перестаралась, так что принц скривил лицо от боли. — Может выпьем за нас? — поинтересовался принц. Сара замотала головой: — Ты же знаешь, я ночью не пью! Сириус пожал плечами и, упав в кресло, проговорил: — А всё-таки мой план хорош! Нам его с тобой вместе ничего не стоит выполнить! — Вполне возможно, — мягко заметила Цвайлих, возвращаясь в кресло. — Не вполне, а точно! Сейчас только кончилась компания в Пятиградии, а там искупало вину до трёх тысяч изгнанников, как минимум треть из них ещё приговора шестьдесят первого года… — твёрдо сказал Сириус. — Да уж, и из этой тысячи явно кто-то захочет вернуться в столицу за званием… — Список уже есть! Пятьдесят шесть демобилизованных! — осклабился Сириус, глаза у Сары расширились. Принц самодовольно улыбнулся и, зевая сказал: — Все уже у меня на карандаше, всех щупаем, кто как относится, кто лучше подходит и прочее! — То есть отбор уже начался, а вы, первый маршал, деятельны! — восхитилась Сара. — Опыт есть, правда сразу скажу, что в списке половина старики, — хмыкнул Сириус, с грустью глядя на огонь в камине. Будто в нём могли появится те самые маршалы шестьдесят первого, ветераны Адамовой войны, не принявшие эпоху мира. — Нет уж! К чёрту стариков! Нам нужен молодой! Чтобы эту Шайн компрометировал по полной! — радостно воскликнула Сара, с удовольствием представляя как проклятую куклу с мёртвыми глазами уводят гвардейцы. — Молодой может не согласится прикидываться, что простил императора, они нынче все принципиальные! — сонно проворчал Сириус, не сводя глаз с огня. — Ничего, и не таких брали! — ответила Сара. …Проговорив ещё минут пять капитан с первым маршалом разошлись, принц в спальню, а виконтесса домой. — Удачи с зачатием фельдмаршала Карла! — на прощание проговорила Сара. — Она мне понадобится, — усмехнулся Сириус, и выпрямившись направился к себе. *** Франц проснулся под утро, чувствовал он себя отвратительно, как выжатый лимон, хотя скорее как раздавленный острым каблуком помидор. Болезнь явно никуда не ушла и более того укрепилась в своих границах. После ночных галлюцинаций болела голова, была тяжёлой как гиря, кости ломало, а тело пробивал неприятный озноб. С хрипом прокашлявшись, солдат укутался в одеяло с головой и, дрожа, стал пытаться вспомнить, что было ночью. Это далось ему с трудом, по черепу как будто стучали молотком. В голове всплыл образ комиссара — мертвенно бледная с протянутой вперёд рукой, а в глазах просьба. Задрожав от этого ещё сильнее, Франц вдруг вспомнил зелёные глаза Харлей, правое плечо прошила боль, она плакала на нём ночью. «Чёртов туберкулёз!» — про себя ругнулся солдат, он заставил плакать ещё одну девушку, послужной список и без этого раза был длинным, как дорога от Пятиградия до Янешбурга. Вдруг в голове Франца всплыл голос Харлей, она подпевала ему. Что за песня? Ах ну да! «Три дерева»! Старая грюнская песня, очень старая, но такая родная, песня ставшая неофициальным символом бойни в Пятиградии, бойни чужой для Верлинской империи, но бойни родной для него. Впервые Франц услышал её в военкомате древней столицы Грюнланда — Вальдбурге, как раз перед самым началом компании, когда с сестрой поступал добровольцем, чтобы искупить кровью свои грехи. Оба прошли унтер-офицерские курсы и теперь ждали, когда укомплектуют добровольческий экспедиционный корпус. В Пятиградие должно было направится до сорока тысяч солдат, из которых больше половины были грюниты, не желавшие погибать за предателей леса, но вынужденные, идти против власти никто не хотел. Все платили свою цену за эпоху мира в Верлинской империи, все соседи без исключения. — Оба в штрафбат, пятый и третий взвод! — как отрезал майор-верлинец и, заметив удивления и разочарование Катарины, осклабился и положив голову на плечо проговорил: — Предателям не место среди честных добровольцев! Командуйте себе подобными… Франц отлично помнил, Катарина, тогда сильно побледнев, с ненавистью посмотрела на портрет самодержца, висевший у майора за спиной. Она питала надежды, что сможет воевать в строю с соотечественниками, но буква «V» на темени вносила свою коррективу, уже не в первый раз. Даже с возвращение фамилии и дворянского, да низшего, но титула, в нормальные подразделения их не взяли. Франц ожидал этого. Иллюзий на тему этой компании он не питал. Империя упиваясь миром бросала в горнила войны в королевстве, весь мусор что был под рукой, и грюнитов, и изгнанников, и милитаристов, всех кто не укладывался в чёткие рамки законов жизни на земле Янеша. После этого назначения, Франц познакомился со своим командиром и подчинёнными, с пятым взводом шестой роты седьмого штрафного батальона, состоявшим преимущественно из братьев по клейму на темени, бывшие генералы, фельдмаршалы и кадровые военные, разжалованные, отсидевшие, изгнанные, желавшие вернуться в град на холме, и ради этого им было не жалко, ни жизни, ни здоровья. Встретили они молодого прапорщика без энтузиазма, но увидев в нём своего крепко задумались. — Распределение кадров похоже проходит по принципу у кого глаза красивее, — недовольно проговорил лейтенант — командир роту, внимательно осмотрев Франца со всех сторон. Глаза у офицера и вправду были не очень красивые, зеленоватые с отливом в серый, он был из Фитов, полукровка Пятиградия. Сказав это, командир представился, звали его Отто Гудман и он единственный в казарме не имел на темени татуировки, в своём новеньком кителе и кепи, он на фоне солдат выглядел белой вороной, да и за своего его явно не считали. Он, чувствуя это, показал Францу подчиняющееся ему взвод и покинул стены казармы. Оставшись наедине с полусотней братьев по несчастью, Франц понял, что вновь вернулся в вторую половину шестьдесят первого. В старый добрый ТИЛУД, те же лица, те же взгляды. — Шестьдесят первый, герр прапорщик? — тихо спросил сержант, на вид ему было лет пятьдесят, седые бакенбарды грустно висели, в нём можно было узнать любого генерала Касперовской эпохи, все они как один старались подражать самодержцу, этот даже после изгнания не оставил этой привычки. Может даже хотел этим показать что до исх пор верен короне Меретихкёрбисов. — Да, семь лет прошло, — спокойно сказал Франц, глядя подчинённым в глаза, да это были они. В Верлине такие глаза имели только прошедшие через ад изгнания дворяне, смесь растоптанного достоинства, разочарования, цинизма и толика аристократизма, с приправой раздавленного благородства. Правда было то, что приобреталось только через этот позор, эта была искренность. Взвод с искренней неприязнью встречал новое начальство. Так в лагере смотрели на десятников. — И сколько вам тогда было, герр прапорщик? — спросил сержант, единственный в чьих глазах не было ненависти, а лишь мудрое смирение. — Одиннадцать, — холодно проговорил Франц, эффект был ожидаем, взвод ухом не повёл, на полках среди уже престарелых изгоев сидели совсем пацаны с горящими ненавистью в глазах. Они были рядовыми, он унтер-офицером, выводы делались на раз-два. Вдруг дверь в казарму открылась на пороге стояла комиссар с списком. — Все прапорщики, быстро к кабинету номер семь! — строго заметила она и исчезла так же быстро как и появилась. Франц сразу понял, что за мероприятие намечается. Прапорщики шли в кабинет особиста на специальную беседу. На такие посылали всех офицеров и унтер-офицеров штрафбатов. Командование в последний раз перед отправкой щупало почву в частях, которым предстояло сражаться на самых горячих участках фронта. Проверки на верность были ещё на курсах, это была дань верлинской педантичности, командование не хотело давать чины кому-непопадя. Ну и заодно таким образом строила между командирами и подчинёнными чисто лагерную стену с колючей проволокой. Они не могли быть едины, как не может быть един палач и жертва. Кабинет номер семь представлял собой типичный образчик места обитания истинного патриота Грюнланда, на стене висели портреты императора Верлины и первого маршала её же, среди них портрет короля грюнитской монархии смотрелся жалко. За столом сидел особист, неказистый человек с ярко-выраженными грюнскими чертами, хотя судя по званию явно из полукровок. Там-то Франц и услышал эту песню. На коленях у капитана полевой жандармерии сидела зеленоглазая девочка лет семи и напевала: — Над рекою дом стоял, дом стоял, три дерева! — Прапорщик Иосиф Хир по вашему приказанию прибыл! — отчеканил Франц, его первого толкнули в кабинет, он даже не успел слова сказать Катарине, которая тоже пришла к кабинету. Особист посмотрел на него своими блеклыми зелёными глазами и, улыбнувшись, сказал: — Вольно, прапорщик! Он ссадил девочку с колен и заметил: — Агнет, у папы дела, иди пока с герром майором поиграй! — Есть, папа! — откликнулась девочка, отсалютовала и скрылась за дверью. Особист щёлкнул суставами пальцев и, хищно смерив бритого тощего прапорщика взглядом, проговорил: — Присаживайтесь! Франц сел на табурет и без страха посмотрел в глаза капитану. Тот, щурясь как кот, водил мизинцем по острым скулам, было в нём что-то от хищника. Всем своим видом он напоминал лиса, хитрого и опасного. — Франц Стефан фон Меретихкёрбис? Двенадцатого двенадцатого семьсот пятидесятого? — поинтересовался особист, заглядывая в лежавшее на столе личное дело. — Так точно, только Франц Иосиф, а не Франц Стефан, — поправил Меретихкёрбис, старое, оставшееся в прошлом имя резануло слух. — Отлично! — ухмыльнулся капитан и презрительно добавил: — Хотя не суть, на ближайший год, вам предстоит стать не Меретихкёрбисом, а хиром. Будете подавлять восстание грюнитской сволочи в честном Пятиградии, где и отмолите свои прегрешения к Святому Богоподобному Императору и его престолу, — сказав это капитан начал типичный протокольный опрос: — Патриот? — Так точно! — холодно ответил Франц. Особист развеселился и, нагнувшись над столом, с издёвкой прошептал: — И что же даже после четырёх лет без титула? После лагеря? — Так точно, — как заведённый ответил Франц, не выражая никаких эмоций. Офицер жандармерии в восторге хлопнул в ладоши и, отпив из кружки кофе, поинтересовался: — Идеалист, что ли? — Реалист, — коротко отчеканил Франц, продолжая без страха смотреть особисту прямо в глаза. Нет, он был не зверем, а человеком, крайне интересным что характерно. Он ловко играл патриота Верлины, но в его словах не было искренности. Прапорщик улыбнулся краешками рта. Капитан улыбнулся ещё шире и кровожаднее, и в лоб спросил: — Сотрудничать будете? — На своих подчинённых доносить? — так же в лоб, уточнил Франц. Старая привычка выработанная в Грюнланде. Особист осклабился и, ещё раз щёлкнув суставами, заметил: — Ну зачем же доносить? Просто будете осведомлять нашу службу об настроениях во взводе, в штрафбат нынче много изгнанников набрали, это знаете ли и хорошо и плохо. Хорошо: потому что, к такой погани, как вы, ни один честный Верлинец, или Фит в здравом уме не захочет, побрезгует, а значит в корпусе будет железная дисциплина. Плохо: потому что, мало ли всему взводу захочется дезертировать с ответственного участка фронта, а нам потом их по лесам что ли ловить? Или упаси Янеш к врагам перейти, со всеми сведениями о диспозиции на фронте… — сказав это, особист двумя пальцами вынул из папки листок и сказал: — Это характеристика ваша, из лагеря, герр Хир, она отличная, но увы вы не сотрудничали! А это, — капитан взял ещё один лист: — Аттестат об окончании унтер-офицерских курсов, с отличием. Пишут мол сильный характер, лидерские качества имеются и прочее, но увы тоже ни слова про сотрудничество. Здесь герр, к сожалению не удастся выплыть только на примерном поведении, армия и лагерь похожие, но вся-так разные места! — Я согласен, — чтобы прекратить это рытьё в прошлом, сжав зубы, ответил Франц. Тусклые глаза особиста сверкнули и тут же потухли, он достал бланк и протянул его прапорщику. — Пожалуйста, пишите, как обычно, что будете сотрудничать с полевой жандармерией и военной полицией. Как вы знаете в случае неисполнения бумага будет приурочена к делу как отягчающее обстоятельство. Дважды предатель - покойник. Франц спокойно начал писать. Капитан с интересом следил за его рукой и вдруг весёлым заговорческим шёпотом сказал: — Герр Меретихкёрбис, я бы вам не советовал геройствовать, тут шаг в сторону и трибунал! — Лучше отвечать за них буду я, чем какой-нибудь мерзавец, — улыбнулся Франц и широким росчерком расписался. Он уже понял, что командир роты ублюдок каких поискать, на плечах прапорщика теперь было до полсотни душ, душ изгнанников. Теперь его задачей было защищать их, и только потом выжить. В глазах капитана появилось какое-то подобие искреннего уважения. — Если бы не субординация, пожал бы твою верлинскую руку! — иронически проговорил он, про себя читая написанный Францем текст. — Можете просто сказать своё имя, — пожал плечами Франц, для него этого было бы достаточно. — Капитан полевой жандармерии Рольф Гашек, — улыбнулся особист и добавил: — Я, пожалуй, тоже вас запомню, мир маленький, авось свидимся! И ведь свиделись. От воспоминаний Франца отвлекли голоса из-за стены. Харлей с кем-то разговаривала. Явственно разобрать ничего было нельзя, но собеседником точно был мужчина, потом к разговору присоединился ещё один женский голос. Франц уже ничего не понимал, страшная боль в висках сковала мысли, перед глазами была пелена. Закашлявшись, он высунулся из-под одеяла и вдохнув глоток свежего воздуха, прищурился от света солнца из окна. Дрожь усилилась, Франц сжав зубы, чтобы те не стучали, закрыл глаза и уснул.