Страшно

Пробуждение сознания Рыжего лихорадило уже третий день. Температура не спадала, горячий пот со лба приходилось вытирать каждые пять минут, а не прекращающее дрожать тело каждые два часа укрывать свежим и сухим одеялом взамен вымокшего. По ночам у Куросаки начинался бред, и он почти до утра метался по кровати, бормоча что-то еле разборчивое, хотя мне постоянно казалось, что он зовет меня по имени... Тогда, три дня назад, бывший капитан двенадцатого отряда не задал мне ни одного вопроса - ему хватило моего запыхавшегося вида, того, что я был без гигая, а стрелки часов показывали девять утра в субботу. Он взял с собой какого-то огромного мужика в очках и через пятнадцать минут тот уже со знанием дела осматривал трясущегося под тремя одеялами Куросаки. Диагноз для меня звучал как египетская грамота - что-то там про воспаление легких, переохлаждение, что-то ещё... Всё это меня не интересовало, главный вопрос - что сделать, чтобы это прошло? Здоровяк сказал, что высокая температура хороший знак - типа значит, что организм борется. Какой, блять, еще хороший знак, мать его?! Парня трясет, он обливается потом, сам бледный, как лист бумаги! Я был в бешенстве и готов был оторвать голову любому, потому что... потому что... Блять, потому что меня такая ситуация не устраивала! Этот бывший шинигами принадлежит мне! Он сам, его душа и тело! И я не собираюсь смотреть, как он медленно помирает в собственной постели, даже не приходя в сознание! Я уже хотел накинуться на того мужика, когда панамочник быстрым движением пригвоздил меня к стене и сказал, что с Куросаки всё будет в порядке, что он поправится через несколько дней, если его правильно лечить. В тот момент внутри меня что-то изменилось, и я с удивлением понял, что это страх, заставлявший беситься и сходить с ума, отпустил меня. Я разжал кулаки, но всё же довольно грубо скинул со своих плеч руки блондина. Потом я внимательно выслушал все указания по лечению рыжего, которое скорее должно было быть не лечением, а просто уходом за парнем. От предложения оставить со мной того громилу я сразу отказался, чем вызвал у панамочника какую-то странную улыбку. После того, как здоровяк сходил в аптеку и вручил мне небольшой пакет с лекарствами, они с блондином исчезли, пообещав зайти через неделю. И вот я уже третий день практически не отхожу от постели Куросаки, постоянно меняя ему то одеяла, то компрессы на лбу, то запихивая в него какие-то таблетки. Все как сказал блондин. О том, почему я всё это делаю и почему не позволил остаться здесь тому, явно больше моего понимающему во всей этой процедуре лечения, громиле, я старался не думать. Просто я хотел, чтобы рыжий поправился, и тогда я ему сам лично выскажу всё, что накопилось во мне за это время. Скажу, а скорее даже наору на него, за то, что он полный придурок, что умудрился переохладиться летом, когда на улице стоит такая жара, что яичницу можно прямо на асфальте жарить! Скажу, как он меня бесил всё это время своим бледным видом, напоминая привидение и ещё более бледными пересохшими и потрескавшимися губами, которые мне всё время приходилось смачивать влажным полотенцем, иначе кровь из ранок тоненькими струйками стекала по его подбородку на белую простынь! Что я заебался быть ему сиделкой и медсестрой в одном лице, не отходя ни на шаг от его кровати и даже засыпая сидя рядом на полу! Что мне, блять, уже надоело по ночам, когда рыжего накрывали приступы бреда, прижимать его своим телом к постели, потому что в первую ночь он метался так, что бился головой то о стену, то о спинку кровати! И я уже задолбался на границе слуха различать его бредовый шепот и всё время слышать в нём своё имя... Мне надоело ждать, когда он уже, наконец, очнется и посмотрит на меня своими до невозможности тёплыми глазами... Уже просто невыносимо видеть эти плотно сжатые губы, а не такую же, как его взгляд, тёплую улыбку... Я уже с ума схожу оттого, что прикасаясь к нему, не вижу на бледных щеках смущенного румянца и вообще не получаю никакой реакции в ответ... В общем, меня все это жутко бесит! Я сидел на краю кровати бывшего шинигами и медленно обтирал его мягким влажным полотенцем. Тонкая белая шея, с пульсирующей жилкой притягивала моё внимание. Гладкая, влажная от пота грудь размеренно вздымалась при каждом его вздохе. И тоже словно звала прикоснуться. Я отложил полотенце и медленно провел пальцами по бледной коже от сердца вверх к пульсирующей венке. В ней вся его жизнь – прокусить своими острыми клыками и все мои мучения закончатся, и он больше никогда не посмотрит на меня своим дерзким взглядом. Медленно наклонился к шее, отведя кончиками пальцев длинные рыжие пряди. Я так близко к нему, что при каждом ударе сердца та самая вена под тонкой кожей касалась моих губ. Втянул носом его запах. Он сейчас неуловимо другой – болезнь всегда меняет человека, как внешне, так и внутренне. Я привык к другому запаху, и он мне нравился больше. Этот слишком терпкий и какой-то липкий. Не его. Я разомкнул свои губы, выпуская клыки, и сначала слегка царапнул ими бледную кожу так, что на нежной шее появились красноватые следы. Стоило надавить чуть сильнее и алыми капельками выступила бы кровь. Уже начал медленно смыкать челюсть, когда рыжий внезапно что-то простонал и отвернулся от меня. Я резко отстранился и вгляделся в нахмуренное лицо. Ресницы парня вздрогнули, потом ещё раз и веки медленно поползли вверх. Рыжий издал приглушенный стон и попытался проморгаться. Его замутненный взгляд не мог сфокусироваться абсолютно ни на чём и продолжал блуждать по потолку и стенам, пока не наткнулся на меня. Даже в этих болезненных глазах прочиталось удивление. - Гримм… Бля… - …джо! Меня зовут Гриммджо! Еще раз назовешь как домашнее животное – зубы выбью. Понял? Я не был уверен, что он меня хотя бы услышал. Но, к моему великому удивлению, парень услышал, понял и даже ответил. Правда, не так, как должен был – он мне улыбнулся. Очень слабо, еле заметно, но это была именно улыбка. Придурок! В следующий момент рыжий с трудом поднял руку и потянулся к моему лицу. Он был всё еще очень сильно ослаблен и было видно, что это действие даётся парню с большим трудом. Его тонкие, чуть трясущиеся пальцы замерли в паре сантиметров от моей щеки, видимо, не способные подняться чуть выше. Бывший шинигами всё смотрел на меня и улыбался. Его глаза были тусклыми, но я знал, что это уже только из-за болезни. К тому же, на самом дне его ореховых зрачков я отчетливо видел чуть разгорающиеся искорки. Сил у парня, видимо, было совсем мало, потому что его ладонь, так и не коснувшись меня, начала так же медленно опускаться. Не знаю, почему, но я, глубоко вздохнув, сам наклонился чуть вперед и почувствовал его холодные пальцы на своей щеке. Ловлю в его взгляде легкое удивление, потом облегчение и спокойствие. Закрыв глаза, я чуть наклонил голову, чтобы увеличить контакт, и еле заметно потерся щекой о его ладонь. Уже собрался накрыть его руку своей, но в этот момент парень сдавленно закашлялся, и я резко от него отстранился, осознав, что я только что делал. Ксо… Рыжего скрутило на кровати, и он продолжал давиться кашлем, сотрясаясь при этом всем телом. Я схватил со стола стакан с водой и, приподняв Куросаки за плечи, облокотил его на себя и попытался заставить выпить. Даже через футболку я почувствовал, что температура тела у него изменилась. Держа одной рукой стакан с водой, который постоянно выскальзывал из его дрожащих пальцев, вторую я положил рыжему на лоб и с облегчением заметил, что он уже совсем не такой горячий, каким был ещё утром. Я облегченно выдохнул и прижал уже переставшего кашлять парня ближе к себе, утыкаясь носом ему в макушку. Я действительно испытал облегчение оттого, что рыжий начал поправляться. Тело в моих руках расслабилось, и я понял, что Куросаки опять собирается спать. - Спасибо, Гриммджо… Его всё ещё хриплый голос заставил меня вздрогнуть и снова с удивлением осознать, в каком положении я нахожусь. Твою мать… Продолжая тихо ругаться, я уложил рыжего на кровать и накрыл его одеялом. Надо приготовить ему бульон. Блондин говорил, что когда Куросаки очнется, он ему понадобится для восстановления сил. Готовить я не умею, но здесь же вроде ничего сложного – просто сварить кусок мяса. Справлюсь. Поднявшись с пола, я взял пустой стакан и, ещё раз взглянув на тихо спящего парня, вышел из его комнаты. Конечно же, я заметил, что рыжий слабо улыбался, и я почему-то был уверен, что мне. Пробуждение сердца Следующие несколько дней Куросаки активно шёл на поправку. Он всё ещё много спал, но периодически просыпался, и тогда я маньячно впихивал в него свой бульон и разные таблетки. В первый раз моё незатейливое кулинарное творчество его сильно удивило и заставило слегка позеленеть от первого глотка. Он ничего не сказал, только поблагодарил и снова завалился спать. В следующий раз я добавил соли и еще каких-то приправ, которые нашел на кухне. Пахло мое варево гораздо вкуснее, и я даже решился сам его попробовать. Было вполне съедобно, что подтвердил и сохранивший в этот раз нормальный цвет лица Куросаки. Он только ещё больше удивился и выпил все до капли, благодарно улыбнувшись в конце. Всё это время я активно старался избегать прикосновений. После того раза, когда он очнулся впервые, от каждого его касания я непроизвольно вздрагивал, а потом ещё долго чувствовал жар его кожи на своей. Сначала меня это сильно удивляло, а потом начало бесить – мне стало казаться, что я хочу этих прикосновений. Хочу чувствовать его гладкую тонкую кожу под своими пальцами, хочу проводить рукой по его груди, шее, волосам, безумно хочу прикоснуться к его губам, которые в последнее время всё чаще растягивались в жутко раздражающей меня милой улыбке. Пару раз ночью, когда Куросаки спал, я не выдерживал и все же слегка касался пальцами его волос и нежной кожи, с тихим удовольствием замечая, как при этом слегка сбивается его спокойное дыхание. Я не понимал, что происходит и главное – почему? Меня это нервировало и раздражало, но, с другой стороны, менять ничего не хотелось. Однажды днём, когда я на кухне мыл чашку после очередной пытки бульоном, я поймал себя на мысли о том, что не хочу, чтобы Куросаки быстро поправился, потому что хочу повозиться с ним вот так ещё какое-то время. Осознав это, я разозлился сам на себя, и в следующее мгновение чашка полетела в противоположную стену и с оглушительным звоном разлетелась на крошечные осколки. Сейчас я понимаю, что это не только чашка тогда разбилась. Что-то рушилось и во мне самом, меняя меня и заполняя мою пустую душу чем-то новым. Тогда я не мог ни понять этого, ни принять. Я стоял у мойки и старался успокоиться, сжимая и разжимая кулаки. Получалось плохо. - Гриммджо, что случилось? Как всегда, я вздрогнул от звука его голоса, но зато сразу взял себя в руки. - Ничего, просто чашку уронил. Куросаки с сомнением посмотрел на меня, а потом на разноцветные осколки на другом конце кухни. - А ты чего встал? Тебе уже лучше? Я начал собирать последствия своего психоза и не заметил, как рыжий приблизился ко мне, встав прямо за спиной. - Да, мне уже гораздо лучше. Спасибо, Гриммджо. Его теплая ладонь коснулась моего плеча, и все тело словно молния прошибла. Я дернулся и один из мелких осколков тут же с резкой болью впился в мою ладонь. - Твою же мать!... Маленькие бусинки алой крови быстро побежали вниз по руке, оставляя за собой красную дорожку на ладони и растекаясь темной лужицей на светлом кафельном полу. - Ксо, Гриммджо, прости, это я виноват! Сейчас, подожди! Рыжий смылся куда-то, но быстро вернулся с аптечкой в руках. - Иди сюда, надо осколок вытащить. Я послушно сел за стол рядом с парнем и начал наблюдать за его манипуляциями с пинцетом и чем-то смоченной ваткой, от которой рана щипала ещё больше. Сжав зубы, я только периодически злобно шипел, когда металлические кончики пинцета особенно глубоко погружались в мою ладонь, сильнее раздвигая края раны. - Черт, не могу ухватить… Сейчас, подожди. Куросаки отложил пинцет и еще раз протер рану какой-то жидкостью – кровь уже почти не шла. В следующее мгновение рыжий приложил мою ладонь к своим губам, и я почувствовал, как он втягивает ртом мою кожу. Было больно, но я на это даже внимания не обратил – я заворожено наблюдал, как губы Куросаки обхватывают мою рану, чуть надавливая, от чего кровь снова пошла немного сильнее и тоненькой ниточкой заструилась по его подбородку вниз, на шею. - Есть! Ичиго отстранился от меня и, вытерев губы тыльной стороной ладони, извлек изо рта небольшой осколок разбившейся чашки. Потом он улыбнулся всё ещё немного перепачканными в моей крови губами. Зря. Здоровой рукой я потянулся к лицу Куросаки и аккуратно провел большим пальцем по его губам, стирая остатки ярко-красной крови. Затем потянулся сам и… Такого я ещё никогда не чувствовал. Его губы были мягкими, несмотря на маленькие трещинки, выступившие во время болезни. Легкий привкус моей крови не затмевал его собственного вкуса – что-то сладкое с неуловимым терпким привкусом. Не встретив сопротивления, я медленно углубил поцелуй, проникая своим языком в его рот и тут же чувствуя, как он мне отвечает. По всему телу прошла приятная дрожь, и я захотел притянуть парня ближе, обнимая его второй рукой. Но как только я коснулся его спины, резкая боль пронзила мою ладонь и я, вздрогнув, отстранился. Рыжий медленно открыл глаза и посмотрел на меня каким-то затуманенным взглядом, потом перевел его на снова начавшую кровоточить ладонь и словно проснулся. - Ксо, надо её забинтовать, дай сюда… Он потянулся ко мне, но я резко отдернул руку и вскочил со стула. То, что только произошло… Этого не должно было быть! Точнее должно было, но не так! Это он должен был этого хотеть, а не я! Только он! Блять, да что со мной?! Надо валить отсюда… - Раз тебе лучше, значит, мне пора. Я решительным шагом направился к двери, не желая оставаться наедине с этим бывшим шинигами больше ни минуты. Он плохо на меня влияет! Это всё он! Я не должен был… - Гриммджо, постой! Тебе нужно обработать рану, ты же кровью истекаешь! Снова его рука на моём плече. Ещё секунда - и я сдамся. Нет, нельзя! Я слишком заигрался. Настолько, что сам начал верить во всё это… Мне нужно побыть одному, остыть, выпустить пар, убить пару пустых, а потом вернуться и закончить начатое! Закончить так, как планировал изначально. Иначе… - Отвали, Куросаки! Без тебя справлюсь! – грубо скидываю его руку с плеча, за два шага достигаю двери, и, не оборачиваясь, сваливаю из его дома. Уже захлопнув за собой дверь, слышу тихое, теплое, но очень грустное «Гримм…», и сердце с болью сжимается.