когда лето кончается, чувствуешь, что ты тоже. что ты выжат, нет сил очевидное отрицать. говорят, что ты любишь — то тебя уничтожит. не уничтожай меня, пожалуйста, до конца.
***
31 августа, 2020 год.
Ника наконец оборачивается: — Я уезжаю. Завтра. — Что? Настя сглатывает, а в голове неоновым красным горит только одно-единственное слово: «Нет». — В смысле? — глупо переспрашивает Петрова. — В прямом, — голос у Вероники дрожит, хоть она и старается этого не показывать. — Завтра. С Ромой. В Уфу, если это важно. Каждое произнесённое Никой слово будто бы добивает; Петровой кажется, что она снова проиграла на ринге, а соперник её упрямо продолжает наносить удары, не обращая внимания на крики судьи. — Почему? — глухо спрашивает Настя, не отрывая взгляда от своих рук. Девушке кажется, что если она всё-таки посмотрит на Веронику, то сдержать подступающую истерику уже не удастся. Короткие ногти впиваются в ладони — Петрова сглатывает. — Он давно хотел переехать… И после того, как… — Почему ты мне сразу не сказала? — перебивает Настя. — Ты ведь знала. — Я… — Ты ведь, сука, всё знала, — Настя повышает голос. Ника кивает: — Я просто хотела нормально попрощаться, вот и всё. Мы с ним решили всё ещё позавчера… Он позвонил, и… — Охуеть, — Настя резко оборачивается. На смену дикому страху приходит не менее дикая злость. — Вы, значит, всё решили, да? — Петрова выдыхает, чувствуя, что крепко закрученные гайки самоконтроля быстро ослабевают. — А я? Обо мне ты, блять, подумала? Или этот твой? Слово «этот» Настя практически выплевывает. Ника морщится. — Помнишь, я тебе рассказывала, что он мне изменил? Ну, там, конечно, была просто переписка, но всё-таки… — Ну, — грубит Петрова, закрываясь. — Дальше что? — Мы практически не общались этим летом. Он… дал мне время, что ли. А вчера позвонил, и… Попросил последний шанс. Начать всё заново, в другом городе. — Он знает? Про меня? — спрашивает вдруг Настя. Ника вздрагивает: — Нет. Петрова криво улыбается: — Значит… Значит, ты всё-таки выбрала его, да? Вероника медленно кивает: — Ты изначально знала, что так всё и будет. Фраза эта со свистом выбивает воздух из лёгких. Настя сглатывает. Затем, не сдержавшись, кричит: — Знаешь, как-то не думала об этом, пока трахала тебя на каком-нибудь очередном подоконнике! — Заткнись, — шипит Ника. — А что такое? — Настя усмехается; защитная реакция. — Не нравится? У тебя даже, блять, не хватило смелости рассказать ему правду! Ты даже мне не сказала, ты… — Замолчи, — упрямо бормочет Вероника. — Да какого хрена, блять, — Петрова медленно проводит рукой по лицу, жмурится. — Ты не можешь просто убежать от этого, понимаешь? — Я его люблю, — просто отвечает Ника, пожимая плечами. — Я… Я не могу так с ним поступить. — А со мной, значит, можешь? — Настя криво улыбается, руки дрожат слишком сильно. Вероника не отвечает. Настя чувствует, как вроде бы обузданная агрессия снова наполняет её до краёв, — она протягивает руку, хватает девчонку за плечо, заставляя обернуться и посмотреть на себя. Ника от неожиданности вздрагивает, поворачивается и смотрит на Настю недоумённо-испуганно. — Ты почему-то не думала о том, что любишь его, когда в очередной раз просила тебя взять, — цедит Петрова. Руку она перемещает чуть ниже, хватает Нику за футболку, грубо тянет на себя. — Или когда ревела в коридоре, после того как узнала, что я тебя наебала, помнишь? — голос её звучит чересчур резко, чересчур фальшиво. Вероника снова вздрагивает, отводит взгляд, жмурится. Свободной рукой Настя берёт девчонку за подбородок, силой поворачивает на себя. — Смотри на меня, — шипит. А от двусмысленности фразы внутри всё переворачивается. Ника послушно открывает глаза и смотрит в ответ — во взгляде её плещется плохо скрываемый страх. Где-то на подкорке сознания Петрова чувствует дикое отвращение к самой себе. — Или, например, когда говорила, что влюбилась в меня, помнишь? Что-то тебе было похуй на то, что ты замужем. Когда Вероника вновь не отвечает, Настя добивает: — Думаю, Роме не особо понравится, если я скину ему в директ те фотки, которые ты мне отправляла… Как думаешь? — Пошла ты, — шепчет Ника на выдохе. Для Насти эта фраза — как для быка красная тряпка. Она резко дёргается вперёд, заносит руку для удара, — Вероника ничего не успевает сделать, только жмурится испуганно, лишь бы не видеть; лишь бы не чувствовать этот дурацкий парализующий её страх. По щекам, вопреки её воле, текут первые слезы — и Петрова вдруг замирает вместе со своей занесённой рукой. Чисто физически не может ударить, хотя делала это в своей жизни бессчётное количество раз. Никины слёзы отрезвляют, даже немного пугают; Настя выдыхает, опускает руку. — Блять, я… Прости. Девчонка не отвечает: только, пытаясь унять дрожь, вытирает слёзы тыльной стороной ладони. Петрова осторожно протягивает руку — Ника вздрагивает и отодвигается назад, — но Настя всего лишь аккуратно кладёт ладонь на её щёку, большим пальцем вытирая остатки слёз. Вероника прикрывает глаза, выдыхая; Настя чуть придвигается, сглатывает, — а затем медленно целует девчонку, сама уже не понимая, что она вообще, блять, делает. Ника не отвечает; Ника упрямо сжимает губы, не позволяя себя поцеловать, но спустя несколько долгих секунд всё-таки сдаётся, сама жмётся ближе, и Настя целует её так, как, кажется, никогда в жизни никого не целовала. На губах чувствуется солёный привкус от слёз, а Петрова готова молиться всем несуществующим богам, лишь бы этот поцелуй никогда не заканчивался. Ника отстраняется первой. Настя держит её крепко за плечи, отказываясь отпускать, — упрямо машет головой, словно бы не веря в то, что происходит. — Пожалуйста, — шепчет. — Блять, Ник… Настя глупо прижимается лбом ко лбу девчонки, прикрывает глаза и слышит в ответ лишь тяжёлый выдох. А затем тихое: — Прости… — Да блять, — Петрова чуть отстраняется, смотрит прямо в глаза; Ника, на удивление, взгляд не отводит. А затем, сама удивившись тому, что вообще говорит, просит: — Не уезжай. Вероника сглатывает: — Я не могу, ты… Ты же знаешь. Настя кивает, признаваясь, наконец, сама себе: она с самого начала знала, что всё так будет, просто до последнего отказывалась в это верить. — Прости, — повторяет Ника. Петрова вновь тянется вперёд, снова целует Веронику, а та, выдохнув прямо в губы, мягко давит ладонями Насте на плечи. — Иди уже… Пожалуйста, — тихо шепчет Ника. — Я… Я не могу… Настя отстраняется, отрицательно мотает головой, а в глазах у неё искренний, неподдельный страх. В голове не укладывается всё происходящее, и Петрова никак не может осознать, что их с Никой история закончится именно так. — Ты ведь слышала, что я сказала несколько часов назад, — шёпотом бормочет Настя. Ника прикрывает глаза, выдыхает устало. — Я тебя… Девчонка тут же двигается вперёд, берёт Настю за ворот толстовки, снова целует; целует, не позволяя сказать такие важные, но такие неуместные слова. А когда отстраняется, шепчет: — Не надо, Насть. — Почему? — по-детски спрашивает Петрова, облизывая губы: снова чёртова вишня. — Потому что ты пожалеешь, — просто отвечает Ника. — Скажешь это однажды тому человеку, который этого заслуживает, ладно? — Ты прикалываешься, — фыркает Настя. Она отодвигается, опирается спиной на сиденье. Вероника дрожащими руками прикуривает сигарету, и её дорогущая тушь вместе со слезами катится по щекам. Настя хочет увезти её далеко-далеко и попробовать снова, но, увы, в их случае такая привилегия есть только у Ромы. От бессилия хочется натворить каких-то страшных глупостей. Петрова протягивает руку, привычно забирает у девушки сигарету, делает пару глубоких затяжек, после кашляет и возвращает сигарету обратно. — Одна просьба, — уже более спокойно бормочет Петрова. — Какая? — сглотнув, спрашивает Ника. — Скажи, во сколько вы уезжаете. И на чём. Вероника мотает головой: — Я не могу. — Я ничего ему не скажу, обещаю, — говорит Настя. — Я просто… Просто хочу попрощаться. И всё. — Мы и так попрощались. Сегодня, — на выдохе отвечает Ника. — Прости, я… Я правда не могу. — Пожалуйста, — шепчет Петрова. Вероника молчит. Настя, окончательно растаптывая остатки своей гордости, просит в последний раз: — Пожалуйста, Ник… Не делай этого. Вероника молчит. Громко хлопает дверь машины.***
1 сентября, 2020 год.
— Я тебе, блять, говорила! — Костья разъярённо мерит шагами кухню. — Изначально ещё… — Помолчи, — шёпотом просит Настя, сжимая в пальцах сигарету. Выглядит она не очень: опухшая, растрепанная; на часах около восьми утра — девушка не спала всю ночь. Костья приехала сразу, как только смогла, и Настя за это чертовски сильно благодарна. — Прости, — Купер придвигает стул, ставит его, как обычно, спинкой вперёд, усаживается рядом. — Как ты? Слышится щелчок зажигалки — этот звук красноречивее любого ответа. Костья прикуривает тоже и некоторое время молчит, не зная даже, как поступить. Затем тихонько бормочет: — Можно я спрошу кое-что, за что ты, возможно, меня ударишь? Настя криво усмехается, кивает. — Ты её, типа… Любишь? Громкие слова повисают в тишине кухни; Настя вздрагивает, делая очередную затяжку. Какое-то время молчит, раздумывая, — затем выдыхает. — Да, — шепчет еле слышно. И добавляет, будто бы пробуя это странно-непривычное слово на вкус: — Люблю. Будто бы ей нужно было произнести наконец это вслух, чтобы самой поверить во всё происходящее. — Твою мать, — выдаёт Костья. — Я её убью. В кухонном проёме показывается белобрысая голова, следом слышится виноватый шёпот: — Я могу чем-то помочь? Купер мягко улыбается, качает головой. Настя отвечает: — Не парься, мелкая. Бэлла довольно щурится от недавно прицепившегося прозвища и кивает, а затем, развернувшись, уходит обратно в зал. — Она даже вещи забирать не стала, — бормочет Петрова. — Я ей писала… На этом моменте Костья закатывает глаза. Настя продолжает: — Она сказала, что там ничего важного, так что я могу куда угодно их деть. И всё… Больше не отвечала. — И не пиши, — фыркает Купер. — Хватит уже унижаться. Петрова устало проводит рукой по лицу: — Я понимаю, я… Я просто хотела попрощаться, понимаешь? — Ты сама над собой издеваешься, — мягко поясняет Костья. — Вы попрощались вчера. Она уезжает со своим этим… Всё, хватит. — Легко говорить, — бормочет Настя разбито. — Я понимаю, — Костья в поддерживающем жесте кладет ладонь на плечо подруги; чуть сжимает. — И я в любом случае за тебя, просто… — Купер хмурится. — Пошла она, ну? Ты попыталась же, но она сделала выбор… И я думаю, ещё пожалеет об этом. На последней фразе Костья характерно дёргает бровями. — Коне-е-ечно, — слегка усмехается Настя. — Ну вот, уже улыбаешься. Значит, жить будешь, — резюмирует Костья.***
Петрова уже давно прошла тот период, когда всё своё свободное время она проводила на чужих квартирах и в сомнительных компаниях. А после того, как судьба ей подкинула Нику, девушка даже практически перестала пить, ведь с Жуковой и без того хватало чересчур ярких эмоций. Сейчас, сидя на кровати в своей комнате, Настя прожигает взглядом дыру в сумке с Никиными вещами и чертовски сильно хочет сначала сжечь их, а потом нажраться и, как в старые добрые, притащить домой какую-нибудь девушку. Правда, одна лишь только мысль о том, что в её доме снова будет кто-то, кроме Ники, вызывает раздражение, — и Петрова устало прикрывает глаза, выдыхая. Осознание произошедшего не вызывает внутри ничего — ничего, кроме зияющей пустоты и злости. Настя сжимает руки в замок, хмурится и силой пытается заставить себя поверить в то, что нахер Нике не сдалась ни она, ни её нелепые чувства. Петрова проводит параллель с Машей — и сглатывает, не понимая, как она вновь умудрилась так проебаться. Руки сами тянутся к Никиной сумке, и Настя перебирает вещи, в которых, по словам Ники, нет «ничего важного». Ведь всё это было для неё абсолютно не важным: ни совместно проведённое время, ни нелепые признания и откровения, ни Настина футболка, которую девчонка постоянно таскала… Петрова выдыхает, вновь тянется к пачке сигарет, которую заботливо притащила Костья, прикуривает, — и, не сдержавшись, выкидывает из спортивной сумки все вещи, пытаясь таким образом что-то себе доказать. А спустя пару минут осознаёт, что той самой футболки внутри нет — осознаёт и от удивления аж присаживается обратно на кровать, глубоко затягиваясь. На выдохе кашляет и вновь пробегается глазами по вещам, чтобы окончательно убедиться. Видимо, Ника всё решила ещё даже до последней их ссоры, а футболку предусмотрительно забрала заранее. Твою мать.***
— Пожалуйста, — потерянно бормочет Настя. — Я должна попробовать, понимаешь? — Ну, попробуешь ты, и что? Она же тебе всё сказала… — девушка непонимающе хмурится. — Просто… Она просто боится, вот и всё, — шепчет Петрова. — Я же знаю, я видела, блять… Да мы практически жили вместе! Я не верю, что она его любит, понимаешь? — Зачем тебе человек, который боится быть с тобой? — спрашивает вдруг Бэлла. — Да твою мать, — Настя выдыхает, прячет лицо в руках. — Ты поможешь мне или нет? — Помогу, конечно, — Кузнецова пожимает плечами. Затем уточняет: — Костье не говорить? — Лучше не надо… Она нас обеих прибьёт. — Я бы тоже прибила, — смеётся Бэлла. — Дай мне немного времени, ладно? Настя кивает, чувствуя, как внутри снова разгорается огонёк дурацкой надежды.***
Настя думает, что она окончательно ёбнулась, и виновата в этом исключительно Вероника. Петрова практически сбегает из дома, пока Бэлла неумело отвлекает Костью, и только когда закрывает дверь, слышит злобное: «Да твою мать, вы что, издеваетесь надо мной?». Бэлла справляется на отлично: каким-то чудом узнаёт время отправления, номер поезда и даже путь, — причём исключительно вовремя, ведь до отъезда Ники остаётся всего лишь несколько часов. В этот раз Насте кажется, что поезд в метро едет чертовски медленно, — гораздо медленнее, чем обычно. Петрова даже понятия не имеет, зачем это всё, — какой смысл ехать туда, просить начать всё заново, снова унижаться; чёрт, она даже не знает, что будет говорить вообще. Но какая-то глупая подростковая надежда наивно затмевает остатки разума, и Настя терпеливо стоит в очереди на входе в железнодорожный вокзал. Народу много — слишком много, — и толпа двигается чересчур медленно. Петрова, не выдержав, расталкивает часть людей и пробегает через металлоискатель, но охранник тут же цепляет девушку за капюшон толстовки, возвращая обратно. Настя злится, но в этот раз уже даже не пытается сбежать. Когда наконец подходит её очередь, охрана обыскивает девушку чересчур тщательно, видимо, заподозрив неладное. — Блять… — цедит Петрова. — Если она сейчас уедет, вы будете виноваты. Пожилой охранник недовольно хмурится: — Знаешь, сколько вас тут таких? По пятьдесят человек в день, и все вечно пытаются устроить свою личную жизнь… Что в карманах? Когда Настя наконец попадает на перрон, до окончания посадки остаётся минут пятнадцать, — и девушка выдыхает, понимая, что всё-таки успела. Времени у неё немного, а в вагон её уж точно не пустят, — так что приходится импровизировать.15:35, 1 сентября.
ник
пожалуйста
давай поговорим
я на вокзале
что ты бляяять какого хрена, настя?я, если что, в туалете
тут больше негде поговорить нормально
нам не о чем говорить я вчера всё сказалада блять
я просто хочу тебе кое-что сказать
пожалуйста, ник
Последние сообщения Вероника читает, но не отвечает; а Настя, что на полном серьёзе ждёт её в женском туалете, думает, что всё зря, — и от этого вдруг становится ещё страшнее, чем вчера. Петрова, разозлившись, думает, что не позволит всё-таки вытирать об себя ноги; что сейчас просто уйдёт и забудет это всё, как страшный сон… А потом дверь открывается, и в проёме показывается Ника, — а Настя тут же забывает всё то, о чем думала «до». Настя делает несмелый шаг вперёд; Вероника закрывает дверь изнутри, искренне надеясь, что никто не попытается её вынести, — а затем сама быстро преодолевает расстояние и позволяет Петровой себя обнять. — Зачем ты… Блять, я же попросила, — шепчет девчонка, утыкаясь носом в Настину шею. Плачет, конечно же, и у Петровой сердце с гулким стуком падает вниз, прямо Нике под ноги. — Я… — Настя даже понятия не имеет, что говорить. Заготовленная речь со свистом вылетает из головы: Петрова тянет Нику на себя, мягко целует, и та отвечает с таким рвением, будто бы они несколько лет не виделись. Настя выдыхает прямо в губы, прижимает девчонку к себе ближе — хотя куда ещё — и думает, что сойдёт с ума, если Ника сейчас снова ей откажет. Времени остаётся совсем немного — Петрова разрывает поцелуй. Вероника отступает на пару шагов назад. — Я… Блять, — Настя сглатывает и никак не может собраться с силами. Ника, на удивление, мягко улыбается; и этот момент, кажется, у Насти теперь выжжен на внутренней стороне век. — Просто послушай меня, ладно? — шёпотом просит Петрова. Вероника вымученно кивает. Настя набирает полную грудь воздуха, прежде чем произнести: — Я люблю тебя, понимаешь? И я охуею просто, если ты сейчас реально с ним уедешь. Ника вновь шагает вперёд — Петрова с готовностью её обнимает, продолжая бормотать. — Я понимаю, что он тебе может дать больше, ну, типа, в финансовом плане, и прочее дерьмо… Но фотографы нормально зарабатывают! Я поступлю, либо можно на курсы какие-нибудь пойти… Или можем уехать, хочешь? Подальше, начать всё заново, нормально, как адекватные люди… Вероника еле слышно усмехается. — Ты, как бы… — Настя сама улыбается. — Немножко ёбнутая… — Спасибо, — Ника фыркает. — Но я хочу быть с тобой. Нормально, по-настоящему, понимаешь? Без Ромы, без вранья этого… Как у людей, в общем, — Петрова нервно смеётся. — Блять, никогда не думала, что скажу кому-нибудь такую хуйню. Когда Вероника не отвечает, Настя бормочет на выдохе: — Просто дай мне шанс. Если бы я не была уверена, что это всё взаимно, я бы тут не распиналась перед тобой. Ника высвобождается из объятий, чуть отступает, хмурится: — Ты же сама всё понимаешь… — Ты меня любишь? — спрашивает вдруг Настя, вопросительно склоняя голову. Вопрос звучит твёрдо; слишком твёрдо для человека, который в отчаянии. Ника сглатывает, отводит взгляд. — Ответь, — просит Петрова. Вероника, выдохнув, кивает: — Да. Затем шепчет: — Довольна? Ну, и что дальше? Радость от признания омрачает сложившаяся ситуация; Настя хмурится. — В смысле, что дальше? Я пойду, поговорю с Ромой, он же взрослый мальчик… Через закрытую дверь слышится сообщение о посадке — поезд вот-вот уедет. — Насть… — Я ему всё объясню, он поймёт… — Настя, блять, — раздражённо выдыхает Ника. — Он же хочет, чтобы ты в первую очередь была счастлива, так ведь? — продолжает бормотать девушка. — Насть… — Вероника сглатывает. — У меня был выбор. И я его сделала. — В смысле? — растерянно бормочет Петрова. — Ты же сказала, что ты меня… — Да. Но иногда этого недостаточно, понимаешь? — Не понимаю, — Настя хмурится. — Если бы я хотела остаться с тобой, я бы осталась. Вот и всё. Петрова чуть отступает: — Нет… Дело не в этом. В голове медленно начинает складываться пазл — Настя хмурится. Ника закатывает глаза: — А в чём же? — В том, что ты просто боишься, — Настя криво усмехается, осознавая наконец. — Ты боишься потерять работу, квартиру, даже деньги, которые он зарабатывает… Так и будешь до конца жизни терпеть его, и трахаться с ним через силу, и врать себе, что любишь его… Вероника вытирает слёзы тыльной стороной ладони, а затем вдруг замахивается, — и без того напряжённый воздух разрезает резкий звук пощёчины. Петрова вздрагивает, прижимает к горящей щеке ладонь, кивает. — Не нравится, что я говорю тебе правду? — цедит. Настя чувствует, как всё постепенно становится на свои места; как пелена будто бы спадает — и в следующую секунду она видит перед собой маленькую зашуганную девчонку, которая не может набраться смелости для того, чтобы просто позволить себе стать хотя бы чуточку счастливее. И внезапно Насте становится противно — до тошноты, до омерзения. Ника в истерике вновь замахивается, но Петрова тут же перехватывает её запястье, не позволяя себя ударить. — Пошла ты, — шипит Вероника. — Отпусти меня. Настя послушно разжимает ладонь, отступает на пару шагов назад и поднимает руки, будто бы сдаваясь. А затем выдаёт вдруг: — Какая же ты трусиха, Жукова. Ника вдруг вздрагивает, поднимает взгляд, — ведь это был первый раз, когда Настя назвала её по фамилии. Петрова прячет руки в карманах толстовки, выдыхает. — И однажды ты об этом очень сильно пожалеешь, — слегка обиженно бормочет Петрова. — Но будет уже поздно. Вероника пожимает плечами, кивает, — а затем разворачивается и просто молча выходит из туалета, оставляя девушку наедине с этим мерзким осознанием. Дверь гулко хлопает — а Настя, осознав, наконец, что только что произошло, медленно оседает по кафельной стене на пол, и слишком долго сдерживаемая истерика накрывает её с головой. Петрова прячет лицо в ладонях — но слёз никаких нет; только глухое разочарование в человеке, который за такое короткое время умудрился подобраться чересчур близко. Настя чувствует, как её пробирает дрожь, — она сжимает руки в кулаки, медленно поднимается, накидывает на голову капюшон и выходит из туалета. Через пару минут, преодолев длинный коридор, ступает на перрон, — а поезд, на котором Ника решила уехать в новую жизнь, издаёт пару предупредительных сигналов, медленно набирая ход. Проводники на ходу закрывают двери вагонов, а Настя достаёт из кармана сигареты и прикуривает одну, даже не задумываясь о том, можно ли тут вообще курить. Пара глубоких затяжек подряд не приносит долгожданного облегчения — девушка выдыхает дым и провожает взглядом медленно проплывающий мимо поезд. Все надежды на то, что Ника в последний момент передумает, выскочит из вагона и побежит к ней навстречу, как это бывает в дурацких романтических фильмах, тают на глазах; поезд издаёт очередной шипящий звук и, набирая скорость, исчезает вдали, оставляя перрон в полном одиночестве. Оставляя Настю в полном одиночестве. Девушка докуривает сигарету в несколько затяжек, тушит её о поверхность маленького мусорного бака, выкидывает, — а после смаргивает абсолютно неуместные слёзы и достаёт телефон. Спустя пару коротких гудков бормочет еле слышно: — Заберёшь меня? В трубке раздаются сначала маты, затем непонятное ворчание. А после Костья, явно закатив глаза, недовольно отвечает: — Конечно, блять, заберу. Где ты?