Internal Investigation

      – Два месяца назад капитан Куроцучи потерял целую роту синигами, пытаясь захватить ядро твоей лаборатории, – сказал Исида.       Они покинули зал по незаметной лестнице с дребезжащими металлическими ступенями. Фрассьоны следовали поодаль, Исида находился между ними и Заэлем Аполло, что ничуть не добавляло комфорта. Выкрашенные разными цветами этажи тянулись вправо и влево от площадок лестницы, теряясь в темноте, Урюу едва успевал бросать туда взгляд, поспевая за быстрым стуком каблуков Заэля, пока Октава не свернул со ступенек в один из коридоров, на ходу переключив язычок рубильника.       Коридор озарился неровным светом: стены, оклеенные желтоватыми обоями в узкую вертикальную полоску, понизу обитые деревянной вагонкой, напоминали нечто вроде дешевой гостиницы. Только вот в человеческой гостинице нельзя было бы встретить длинные трубы, протянутые на бронзовых крюках, огибающие дверные проемы, свивающиеся и расходящиеся, толстые и тонкие, сероватые и лиловые, словно электропровода и сантехнические сифоны. Или вены и кишки. Эхо здесь уже не умножало слова, и Урюу рассказывал негромко:       – Перед тем, как идти сюда, я собирал информацию. Капитан с самого начала сгорал от нетерпения, как только убил… – он слегка запнулся, – то есть тогда я думал, что он убил тебя. Он сразу же наложил руки на твои изобретения и повез первые образцы в Сейрейтей. А после окончательной победы решил перебросить часть своего отряда сюда, в Уэко Мундо, для исследований на базе, которую ты создал.       – Базе! – хмыкнул Заэль Аполло. – Я создал не какую-то там базу для разработок синигами. Я создал совершенно своеобразную форму жизни. Как будто кому-то из вас дано это понять.       Исида терпеливо приподнял ладонь: понято, принято. Он уже начал привыкать к такой манере общения.       – Они прибыли, разместили свою технику у входа и начали проводить экспедиции внутрь. Отмечали ловушки, отлавливали бегающих фрассьонов, составляли план-схему. Потом с исследовательскими отрядами стало происходить нехорошее. Части плана не складывались между собой, поисковые отряды на соответствующих местах находили совершенно другие помещения. Кто-то, кажется, наткнулся на свой собственный труп. Кого-то нашли обессиленным в тупике из двух комнат, и он уверял, что шел много часов и не мог найти выхода.       – О да, – мечтательно протянул Заэль. – Ловушки и западни – это моя единственная слабость. Изобретением зацикленных помещений я особенно горжусь. Для начала достаточно всего одной комнаты, знаешь ли.       Исида мысленно отметил, что они прошли уже не первый десяток одинаковых арок, разделяющих сегменты коридора.       – Потом они обнаружили ядро. Большую круглую деталь, к которой сходились все провода. Что именно капитан хотел с ней сделать – я не уверен, то ли перезапустить, то ли тоже забрать к себе в институт…       – Оно не могло отключиться, пока я жив, – перебил его Заэль. – И тем более его невозможно забрать. Что за дурацкая идея?       – Возможно, капитан бы и сам это обнаружил после нескольких проб и ошибок. Он же тебя не спрашивал, – еще полчаса назад Исида бы остерегся так резко отвечать. Наверное, решимость умереть развязывала язык.       – Он меня спрашивал, и довольно изобретательно, – возразил Заэль. – А я ему не отвечал, – и улыбнулся широко и холодно.       При мысли о больной фантазии капитана Урюу вздрогнул с отвращением. Надо полагать, Маюри не остановился перед изощренными пытками. Но он все еще помнил и вкус собственной крови и желчи. И голос Заэля. «Мне вас жаль. Вы все умрете тщеславными». Он судорожно выдохнул и продолжил:       – Когда к ядру подобрались поближе, из него полилась жидкость, которая наделала копий из подошедших синигами. Эти копии стали нападать на всех подряд, капитан приказал отступить, поставить генераторы защитных полей. Что произошло потом, я точно не знаю, но в один прекрасный момент помещение взлетело на воздух. Погибло сразу несколько десятков рядовых, лейтенанта ранило. Ядро провалилось под землю. Говорят, капитан был в бешенстве и отправил выживших чистить камеры с самыми опасными из пойманных пустых, чтобы неповадно было.       Заэль беспокойно коснулся окровавленного виска.       – Я хорошо помню тот самый день, – сказал он. – Это был последний раз, когда я чувствовал лабораторию.       Значит, капитан отнял у него маску после этого. Исида вздохнул. Это было в духе капитана Куроцучи. Он мог лишь догадываться, какая это боль.       – После этого капитан эвакуировал остатки Двенадцатого отряда и часть техники, запретил заходить куда-либо дальше большого зала и стал исследовать территорию в одиночку. Я решил, что это мой шанс.       – Вовремя, – заметил Заэль. – Периодически он оставлял меня на целые дни думать о вечном. Наверное, не мог найти выход из моих коридоров. А потом все равно припирался обратно и трещал над ухом про то, как ему со мной повезло после того, как закончились квинси.       – Мразь, – прошептал Урюу.       – Точно, – Заэль посмотрел на него и ухмыльнулся. Урюу слабо улыбнулся в ответ. По крайней мере, в этом они были совершенно согласны. Он почти забыл о боли, и, пошевелив рукой, понял, что не может управлять ею уже до плеча. Его грудь наполнил жутковатый холодок.       Впереди послышался плеск, ещё через пару арок у них под ногами появились тонкие фиолетовые подтёки, струящиеся из комнат впереди, становясь все гуще. Заэль женственным жестом подхватил подол юбки, перешагивая через них, Исида тоже постарался туда не наступать. Запах переспелых фруктов становился все сильнее, поднимался волнами у них из-под ног. Затем Заэль остановился и остановил Исиду, развернув крыло поперек дороги. Сзади сгрудилась кучка фрассьонов.       Комната перед ними разломилась, будто откушенная: обрывки обоев, щербатые зубы ярко-алых выкрошенных кирпичей. Тонкие оборванные провода свисали с крюков, из них-то и текла по полу булькающая темно-фиолетовая жидкость; широкие трубы торчали вперед, из них с шипением хлестало в распахнутую темную каверну, и дальше ничего.       – Обойдем, – коротко сказал Заэль и развернулся в вихре сиреневых капель.       Исида задержался на мгновение, заглядывая в темноту. Ему хватило бы этого мгновения, чтобы быть готовым поклясться в увиденном: в том, что каверна посмотрела на него в ответ несколькими парами выпуклых, воспаленных, сочащихся чем-то фиолетовым человеческих глаз.       Они натыкались на обрывы еще несколько раз. Свет мигал. Коридоры петляли, поблёскивали бронзовыми скобами, кольцами, щитками с цифрами, хаотично прибитыми к стенам, обрастали членистыми суставчатыми трубами и свисающими проводами. Заэль сосредоточенно выстраивал маршрут, то и дело сворачивая, а Исида скоро сбился и запыхался, даже не из-за раны и не из-за быстрой ходьбы – привыкший стремительно двигаться и сражаться на открытом воздухе, здесь он чувствовал себя крайне уязвимым. Казалось, даже трубы наблюдают за ними. Тревога выкручивала ему внутренности, пространство смыкалось, как глотка, сладкий запах то слабел, то усиливался, говоря о близости разрывов. Множество тихих звуков следовало за их шагами: скрипы, стук, звякание, поскребывающее шуршание.       – Что это? – спросил он у Заэля. – Она разваливается?       – Она пытается себя чинить.       На этой оптимистичной ноте они вышли к лифту.       Коридор расширился в просторную нишу. Большие железные двери выступали из стены, к ним были подведены несколько прожекторов, чей холодный свет отражался в полированном металле и пускал отблески вроде лунных зайчиков по груде мертвых тел в черных кимоно, лежащих у подножия дверей. Трое, нет, четверо синигами. Двенадцатый отряд. Запах тления так тонко вплелся во всепроникающий запах Заэля, что Исида не сразу его распознал, а потом понял, что уже не может отличить один от другого.       – Мусор, – поджал губы Заэль и крылом бесцеремонно толкнул Исиду к стене, чтобы пропустить пару фрассьонов, которые сноровисто оттащили трупы, сложили их в стороне и встали у дверей, как конвой. Крыло расслабилось, отпуская квинси, затаившего дыхание и старавшегося не прикасаться к липким блестящим каплям. Заэль подошел к дверям и приложил ладонь к ромбовидной выемке в металле, двери с шелестом раздвинулись, за ними что-то застучало и запрыгало, и наружу выкатился колобок на тонких ножках, весь в черно-белую полоску, вереща:       – Хозяин Заэль Аполло! Верона слышала! Верона ждала! Гадкие синигами умерли! Умерли!       – Верона, ко мне, — строго, как собачонке, сказал ей Заэль.       Чёрно-белый колобок ткнулся ему в ноги, обтянутые струящимся шёлком, и попятился обратно в лифт, застенчиво и с каким-то сомнением заламывая ручки.       — Хозяин живой... Хозяин вернёт Люмину?       Заэль улыбнулся углом рта — жёсткая складка обозначилась на щеке.       — Будет тебе Люмина. Иди сюда, не заставляй меня повторять.       Нога за ногу, Верона подошла. Заэль наклонился, потрепал ее по голове, легко пропустил между пальцев длинный хвостик, завязанный у нее на макушке. Затем пальцы-пинцеты схватили пискнувшее существо и рванули вверх.       Жалобный визг резанул барабанные перепонки, сорвался и затих. Кровь дождем хлынула на гулкий пол и на белоснежные ткани, наполнив помещение одуряющим металлическим запахом, от которого во рту Исиды проступил ржавый привкус. С расстояния в три шага он прекрасно слышал влажный хруст, щелчок сомкнувшихся челюстей, треск разрываемой плоти, тяжёлое дыхание, быстрые глотки, стук падающих на пол костей. Он не хотел смотреть.       Заэль закончил с трапезой в пару-тройку минут. Узкий язык перехватил алые капли, сбегающие по подбородку, крыло за плечом изогнулось, дрожа от удовольствия, подвески на нем налились рубиновым цветом, просвечивая в ярком свете.       И больше ничего не произошло. Дыры на висках так и остались, новые крылья не отросли. Заэль медленно уронил обглоданный остов из поднятой руки на каменные плиты и нахмурился.       Кажется, кругленькая Верона погибла зря.       – Может, ее просто не хватило, чтобы залечить все раны, – предположил Исида.       Они ехали в лифте вместе с тремя оставшимися угрюмыми фрассьонами. Заэль, конечно, стоял отдельно, возле панели из семи опаловых кнопок (восьмая была кем-то выгрызена), а Исиду плотно зажали между здоровых мускулистых лап и белых костяных масок.       – Должно было хватить. Они только для этого и сделаны, – дернул бровью Заэль и испытующе потер впалый, едва ли округлившийся живот. – Похоже, что просто не усваивается. Плохо.       – Что ты подразумеваешь под «сделаны»? Разве арранкаров можно сделать?       – Люмина и Верона – не обычные арранкары. Я вывел их, когда разрабатывал технику перерождения. Видишь ли, они стали рождаться от меня с Развратницей. Процесс оказался воспроизводимым и достаточно... приятным.       — Они что… твои дети?       — Квинси, когда ты собираешь энергию вот в эти серебряные колбочки, ты же не называешь их своими детьми, – голос Заэля сочился ядовитой патокой.       — Ты ешь своих детей. С тобой все понятно, — махнул рукой Исида.       — Почему бы и нет? Когда я верну их заново, они будут точно такими же.       Исида опять ощутил необъяснимый укол разочарования. Эти манеры опять обманули его, хотя Заэль даже не пытался скрывать под ними свое животное бесстыдство. Кажется, наоборот, он специально выставлял свою затейливую физиологию напоказ. Пусть он только не рассказывает, как именно рождались на свет эти существа. Честное слово, Урюу об этом знать не хотел.       Двери дрогнули и начали открываться.

***

      Комната, в которой раньше велась подготовка к исследованию пресловутого ядра, напоминала побоище из-за обломков, оборванных проводов, битого стекла и камня, провалившихся сюда, когда лаборатория начала рушиться. Арочный выход, словно в насмешку, был заблокирован защитным периметром, но вдоль стен сохранились слегка засыпанные рабочие места наблюдателей и серолицые кариатиды, между которыми покачивались хрупкие фонари.       — Никакой он не настоящий учёный, — пробормотал капитан Маюри Куроцучи. – А рядовые-то, лодыри, выспаться успевали…       Среди столов, экранов, микроскопов, графиков, канцелярских принадлежностей и прочей исследовательской параферналии в большой круглой комнате с дырой в стеклянном куполообразном потолке он не мог найти — подумать только! — ни одного кофейника.       Маюри застегнул накинутый на голое испещренное шрамами тело белый халат с черными арранкарскими окантовками и закатал слишком длинные для него рукава. Голова у него сидела на шее кривовато: сухожилия срослись неправильно, и рот, полный золотых зубов, оттягивался уголком книзу. Короткие волосы торчали слипшимися иголками. Скошенные отражения качались в зеркальных дисплеях терминалов. Обычно его мало волновала внешность, но сегодня у него был особенно мерзкий день. И он сильно торопился. Он ненавидел спешку.       Маюри отпихнул в сторону обломок толстого стекла, поднял перевернутое кресло, рухнул в него и ткнул в кнопку запуска компьютера. Растопыренный золотой трезубец Ашисоги Джизо стоял, прислоненный к столу. Ножны пришлось оставить. Если успеет, он их заберёт.       Ему потребовалась уйма ухищрений, чтобы стабилизировать и без того неустойчивую систему после падения ядра. Каждый новый день на аварийном положении был авантюрой, а по вине этого щенка-квинси оставшееся время спрессовалось от дней до считанных часов. Некоторую службу квинси, впрочем, ему сослужил – обычным способом добраться до этих помещений было уже нельзя, поэтому Маюри перешел в жидкое состояние, отыскал путь по разветвляющейся трубе, с трудом избежав смешения с наполняющим их фиолетовым флюидом, и выбрался слегка оглушенный, с мигренью, сушняком и отчаянной потребностью в кофеине.       Он скучал по своей кружке, оставшейся в институте: то и дело забывал прихватить ее с собой на дневные рейды в Уэко Мундо. И по кофе, который готовила для него Нему, оставшаяся сейчас за главную вместе с остатками отряда. Здесь у него был только Заэль-Аполло-не-настоящий-ученый-Гранц. Надо было раньше спросить у чёртова арранкара, где он держит свои запасы. Хотя заваривать пришлось бы самому. Ухмыльнувшись, Маюри представил Гранца, подающего ему дымящуюся чашку. Сладкая, как зефир, улыбка, белые пальцы, черный кофе и щедрая пригоршня корицы и ненависти. Ага, разбежался.       Дисплей мигнул и зажегся, привлекая его внимание. Клятая тормозная техника! Старику стоило бы получше финансировать НИИ синигами, иначе их скоро обгонят в технологическом прогрессе какие-то никчемные пустые. Ему требовалось как можно скорее подключиться к плану и наметить маршрут. Он почти готов был пожертвовать остатками тела Гранца, из которого извлек столько полезных данных, но все же это было «почти».       Нет, Заэль Аполло не нравился ему ни в каком отношении: ни бледный тощий глист в очках, ни эта фиолетовая каракатица, дышащая мерзкими приторными феромонами, к которым, вот везение, у Маюри имелся отличный иммунитет. Развратница – что за нелепое имя для худой как спичка бесполой фигуры, кого она только могла возбудить? Маюри не находил в ней никакой красоты. Нет, Заэль Аполло был весьма выдающимся уродом, более чем довольным своим уродством. И вот это Маюри нравилось. Маюри уродов любил.       Идея отнять у него маску пришла Маюри очень быстро и принялась соблазнительно свербеть у него в голове, но он долго откладывал ее: сведений не хватало. Анализ содержимого хранилищ Гранца был в самом разгаре. Наблюдаемое по приказу Маюри дежурной группой синигами ядро постепенно перестало извергать потоки жидкости, но проникнуть туда так и не удалось. Обнаружив, что образцы вещества, льющегося из ядра, совпадали с веществом, которое вырабатывала в теле Заэля специальная железа, Маюри вернулся к своему замыслу. Маска была напрямую связана с механизмом репликации, и ему требовалось проверить свои предположения in vivo.       В тот день он спустился в «холодильник» к Гранцу в абсурдно хорошем настроении, фальшиво напевая. Слил из резервуара консервирующий раствор – резко пахнущая жидкость с бульканьем ушла в подвал, к фильтрующему узлу, – и, засучив рукава, выгрузил скованного арранкара на металлический стол. Желтоватые капли раствора ползли по влажной коже, непорочную чистоту которой Октава так бережно хранил, исполосованной линиями от разрезов, почти нечувствительной от холода; скользкие датчики ложились и присасывались, вдавливаясь в ребра, оставляя круглые отпечатки; закаленные иглы вкрадывались в кровоток; цифры и проекции высвечивались на подвесных экранах. Взгляд Гранца, затуманенный тяжелым транквилизатором, медленно двигался за рукой капитана в синей обтягивающей перчатке, и это было все, что выдавало в нем жизнь.       Нарочно держа небольшой ручной резак в поле зрения арранкара, Маюри насадил ломкий алмазный диск на шпиндель и запустил его с жужжанием вращаться, так что зазубренные края смазались в ровную линию. Дикий ужас в распахнувшихся глазах Заэля Аполло, понявшего, что он собрался делать, был именно тем, что он хотел увидеть.       Маюри не стал затыкать ему рот, чтобы тот не потерял сознание от удушья. Он придвинул разогревшийся диск к лицу арранкара, отведя волосы с виска, и дотронулся до кости. И Заэль Аполло, без звука переживший полноценное вскрытие, начал тщетно дергаться – и кричать, и в этом крике слышался отголосок безумного двухглоточного воя умирающего пустого.       Когда волнистые косточки-дужки отделились от висков Заэля, и он наконец надорванно умолк, у Маюри звенело в ушах. В обычное время это вызвало бы у него крайнюю степень раздражения, он бы непременно подумал о берушах, но только не сейчас. Маюри ласково обхватил ладонями его лицо и почти вплотную прижался к нему лбом, вбирая вид широко открытых глаз, освобожденных от маски, ожидая, что в них угаснет последняя искра. Он хотел увидеть то, чего не покажут никакие мониторы. Пахло пиленой костью, мельчайшая белая пыль осела у Заэля на коже и ресницах. Кровь длинными полосками подтекала с висков по щекам и подбородку, склеивая мягкие розовые волосы; кровь выступила в уголке рта. Перепачканная маслянистой кровью рука Маюри поднялась, чтобы погладить лицо, шею Заэля, перебрать волосы в снисходительной пародии на ласку, провести пальцем по бледным губам, размазывая кровь, безо всякого отпора. О да, болевой шок.       – Не собираешься умирать? Хотя какой бы ты был Эспадой, если бы рассыпался всего лишь от этого… Посмотрим теперь, что останется от твоей высвобожденной формы.       Маюри похлопал его по щекам, глядя на губы, на которых, холодея, застывала кровь, и дотронулся до обнаженного лица кончиком меча с сиреневой рукоятью, теплой и пульсирующей на ощупь, как и большинство заэлевских артефактов. Прикосновение заставило Заэля Аполло отмереть и вздрогнуть. Маюри разжал ему зубы лезвием и принялся продвигать его глубже в рот. Ах, он не получил бы такого удовольствия, даже если бы на месте меча был его собственный член. В конце концов, Заэль сам по себе его совершенно не возбуждал. Заэль шевельнулся, пытаясь вытолкнуть клинок.       – Будешь дергаться, и твой меч войдет тебе под второй шейный позвонок, – будничным тоном сказал Маюри, легко пересиливая сопротивление. – Тебе стоит получше стараться, чтобы я был тобой доволен. Ну-ка, высвободи его.       Несколько секунд Заэль, видимо, судорожно размышлял. У него мелко дрожали зрачки, в золотистых радужках виднелись лопнувшие капилляры, клинок лежал на языке, пока Маюри милостиво давал ему подумать. Наконец из сорванного горла хрипло выскользнуло одно-единственное короткое слово, и меч пролился в рот арранкара ливнем сиреневого света.       В следующий миг тщедушное тело, на котором давно не было ничего, кроме очков – а теперь не было и их, – расцвело цветком плоти, которая никак не могла в нем вмещаться, раздуваясь и пузырясь, прорастая сразу тысячей опухолей, полные прекрасного ужаса глаза закатились, являя одни лишь белки, пальцы судорожно дергались в кандалах, из горла рвался протяжный стон. Просвистели в воздухе хлестко отлетевшие провода и вырванные из вен иглы. Заэля Аполло выкручивало, корежило и корчило, кости со скрипом выгибались под давлением, сквозь разрывы и трещины в коже фонтанчиками вырывалась кровь, лезли наружу недостроенные органы, вены, кишки и пучки слепых отростков, перекатывались огромной и рыхлой студенистой массой, не находящей способа утвердиться, и стон все длился, и кровью жарко плеснуло прямо на лицо Маюри...       И каким-то немыслимым усилием Заэлю удалось все это остановить. Влажно хлюпающая, растекающаяся плоть сжалась, стягиваясь и уплотняясь, проросла крыльями и каплями, укрыла ноги длинной широкой юбкой, и Заэль Аполло обмяк на столе, как морская актиния, вытащенная из воды. Сознание все еще было с ним. Синюшно-кровавые губы шевельнулись и уронили:       – Т-ты… будешь доволен…       И по всем датчикам Двенадцатого отряда, расставленным по лаборатории, пронесся сигнал тревоги.       Корка черной и белой краски треснула на коже Маюри – так исказилось его лицо, когда он, задыхаясь, оторвался от своей жертвы и кинулся к выходу из комнаты, не оглядываясь - отдавая только что развернувшееся перед ним невероятное зрелище памяти и не желая смазать ни одной детали. Хорошо, что он успел досмотреть до конца.       Маюри выскочил из комнаты, торопливо заперев за собой дверь, промчался по коридору (чтобы не было слышно криков, он специально разместил Гранца в тупике на приличном расстоянии от базы отряда), и скоро оказался в центре полнейшего смятения. Заунывно верещала сигнализация, пунктирные красные линии бежали в сторону центра на экранах с планами, все еще изобилующими белыми пятнами, «hic sunt inanes». Запыленные синигами метались по коридорам, свет не горел, подача питания к оборудованию упала и прервалась бы полностью, если бы не их бесперебойники. Маюри поймал нескольких младших офицеров, чтобы узнать то, что уже было ясно: ядро наглухо закрылось, отсоединилось от большей части проводов и цепей и провалилось вниз через ажурные перекрытия. Задетые помещения сложились карточными домами, похоронив сотрудников-наблюдателей. По руинам плясали языки пламени, споря с шипящими струями огнетушителей.       – Черт, черт, черт!       Гранц сделал это нарочно. Скорее всего, заранее запрограммировал систему на аварийную блокировку и каким-то образом умудрился запустить ее в самый последний момент. Маюри добрался до галереи, с которой хорошо просматривался эпицентр разрушения, и тяжело оперся на перила. В руке он все еще сжимал хрупкий кусочек резной кости. Перед ним разверзся провал с обломанными краями, и в глубине, наполовину залитый густой иссиня-фиолетовой смолой, лежал тяжелый бронзовый шар, исчерченный гравировкой, к которому, натянутые и пульсирующие, стекались толстые провода.