***
Свежий ветер свистел через пробоины в каменной кладке, бил в лицо, трепал волосы, обжигал глаза, кидался пригоршнями белого песка. Исида в который раз тронул пальцем голую переносицу, досадливо опустил руку и, щурясь, одернул пелерину. – Вот сюда я бы мог вывести тебя и отправить восвояси, – сказал Заэль Аполло. Он закрывался от ветра своим крылом, распустив алые подвески. – Но ты ведь очень хочешь внутрь, как я погляжу. Исида мотнул головой. – Я не хочу. Мне нужно. Ветер уносил слова. Позади них ротастые фрассьоны отплевывались от песка и закручивали скрежещущий вентиль, запирая толстую железную дверь. Замок простоял заброшенным совсем недолго: разломы и обрушения, зияющие в сводах цвета соли, образовались не от времени, а от недавних битв. Акварельное небо с игрушечным солнцем погасло навсегда. Они шли вдоль парапета, и под их ногами клубился туман и песчаные завихрения. С безжизненным и громадным небом мог бы посоперничать разве что каменный донжон и окольная стена замка, увенчанная угловыми башенками. Свет прожекторов дрожал над высокой верхней площадкой, уходя в прозрачную темноту, разлитую над пустыней. Порывы ветра норовили украсть его дыхание, но Исида наслаждался каждым вдохом. Теоретически он мог прямо сейчас спрыгнуть со стены, сконцентрировав под ногами духовную силу, и плавно опуститься в неразличимую песчаную зыбь там, внизу, оставив позади и капитана Куроцучи, и Заэля с его полосатыми болванами, и всю эту скорбную руину, источенную пустотой. Если бы он поставил выживание выше своих намерений, чего делать не собирался. Обернувшись внутрь замка, он видел под ними лабораторию, вырастающую из замковой стены – то, во что она превратилась. Груды разноцветных камней, рассыпанных, как драже – где-то там, может, еще можно было угадать место, где капитан Куроцучи пришпилил Заэля, пока Исида и Ренджи корчились в крови, цепляясь за обломки; накренившиеся и осыпающиеся башни, похожие на градирни; ребристая железная крыша ангара, утопленная в песок, словно детская формочка. Здесь он наивно думал, что победил. Темный оплавленный провал указывал на место взрыва, вокруг него расселись прорехами обшитые бронзой полукупола, мазками алой краски валялись черепицы, сбитые с угловатых пристроек. Лаборатория росла сквозь замок вместе со всеми своими уровнями и лифтами, защитными контурами и координатными сетками. Как далеко, интересно, Заэлю удалось протянуть по замку свои вены и кишки? Была ли его хваленая система паразитом или симбионтом? Над ними навис еще один уровень стены, защитивший их от ветра. Исида отряхнул с груди крупицы песка. Пятна засохшей крови уже успели затвердеть. – Так ты хочешь мстить или нет? – с любопытством спросил Заэль. – Тебе бы определиться. – Я уже сказал, что не хочу. Но после всех его деяний он просто не должен жить. Убить его – значит сделать мир чуточку чище. А кроме меня – некому. Никто даже не собирается его судить. – Ты, кажется, не понял. Я ничего не имею против мести ради самой мести. Не самое умное, но приятное занятие. Если у тебя нет реальных причин для его убийства, не стесняйся мне сказать. – Он убил моего учителя, – глухо сказал Исида. Ему уже было плевать, что он сам запретил об этом упоминать. Он слишком устал. – И что? Ты его не вернёшь. Под причиной для мести я имею в виду пользу, которую ты от нее получишь. Убийство капитана ничего хорошего тебе не сулит. – Ты как будто пытаешься меня отговорить. Хочешь сам отомстить за то, что он с тобой сделал? Тогда уж вставай в очередь. Узкий рот Заэля образовал длинную усмешку. – Я бы сделал с ним то же самое, если бы мои планы не сорвались из-за нелепого стечения обстоятельств. Все очень просто. Он посмел взять то, что ему не принадлежит. Я никому не позволяю брать мои вещи, квинси. Если кто-то накладывает на них грязные руки, то остается без этих рук. Исида прямо посмотрел ему в лицо, испытывая какое-то болезненное наслаждение от открытости своего взгляда, частью своего существа даже надеясь, что Заэль сознательно намекал на него, чтобы дать ему возможность облегчить свою совесть. С усмешкой Октавы произошло нечто странное, она будто надломилась на две неровные части – это по нижней губе прошла трещинка, обозначившаяся каплей лиловатой крови. Заэль заметил его взгляд и слизнул ее. – Можешь еще раз попытать свою удачу, – сказал он. – Я все равно получу свое. Перед ними явилась дверь с ромбической выемкой, вся рыжая, а по сторонам от нее – прочные железные щиты, раздвинутые вправо и влево на специальных рельсах. Заэль открыл ее прикосновением ладони, протянув руку мимо Исиды, и небрежно отряхнул с бледных пальцев крупицы ржавчины, слетевшие Исиде на рукав. Лестница, еще один коридор, на сей раз просторный и высокий, белые оштукатуренные стены, уже привычные трещины, красноватые подтеки, металлический вкус во рту, гулкие шаги, топающие позади фрассьоны; Исида шёл за Заэлем, вперив взгляд в его прямую спину, на которой небольшие кровавые пятнышки отмечали места, где когда-то росли тонкие хрящеватые крылья. Шёл тихо, как вор, сжимая живую руку в кулак, а в кулаке – холодную звездочку. С ледяной отчетливостью он вдруг подумал, что не смог бы сейчас выпустить ни одной стрелы, даже если бы рана исцелилась. Еще один узел защитного контура, словно опутанный трещинами иллюминатор, в котором всплыл кусок лабиринта. Урюу уже знал, что делать, и даже почти не выказал отвращения, когда ощутил спиной близость Заэля. На сей раз соприкосновение затянулось: Заэль принялся выспрашивать о состоянии разных помещений. Один за другим отключались защитные протоколы, в момент переключений что-то вздрагивало и грохотало, каждая последующая манипуляция требовала все большего усилия, игла всерьез жгла его пальцы, намозоленные упорной стрельбой из лука. – Измерительная станция номер тридцать два? – В порядке. – Старая корневая секция? – Засыпана. – Следовало ожидать. Главное хранилище? – Частично. Какая ирония: мышь управляет лабиринтом, по которому ученый ее гоняет, а сам ученый – нет. Что никак не влияет на распределение ролей. Исида спросил, не оглядываясь: – Ты можешь прекратить? – Что прекратить? – Т-так пахнуть, – он запнулся. В прохладе коридора от Заэля, дышащего ему в затылок, веяло тонкой свежестью и липовым цветом. На память пришло место, где Урюу с детства тренировался с луком: пляшущие между листьями солнечные лучи и ручей, бегущий по мокрым камням. Он задержал дыхание. Заэль же не мог читать мысли. Нет? Да и что он, будучи пустым, мог знать о солнечном свете? Как он смел касаться его своим тлетворным дыханием? – Я ничего не делаю, следовательно, не могу прекратить, – сказал Заэль и отстранился: шорох юбки, невзначай скользнувший по щеке Исиды прохладный рукав, влажные тёмные капли. Урюу обернулся, сжимая тяжелую иглу. Он мог бы осуждать Заэля, мог бы ненавидеть его, – если бы не его собственная нечистая тайна. Они были здесь одни, не считая горбящихся в сторонке фрассьонов, одни в длинном каменном коридоре, одни в целой вселенной. Что бы здесь ни произошло, никто никогда об этом не узнает. – Я… – начал он и осекся. Золотые глаза мерцали напротив него, как две восходящие луны. – Ты хочешь мне что-то сказать? – Нет. Я… все еще не могу отследить капитана. – Прискорбно, – сказал Заэль. – Как твоя рука? – Болит, не двигается, – признался Исида и напрягся: – А что? Какая тебе разница? В конце коридора впереди них высокие распашные двери со вставками из матового стекла пропускали рассеянный свет. Заэль поманил его пальцем: – Здесь медицинские отсеки. А твоя рана заждалась проверки. Видишь ли, мне не дает покоя вопрос, почему капитан, которому, признаю, не откажешь в скрупулезности, сымитировал свою смерть и дал тебе уйти. Это довольно увлекательно и могло бы объяснить многое в нашем положении дел. – Разве у нас есть на это время? – спросил Исида. Он холодел с каждым словом и разрывался от сомнений. Мысль Заэля была ужасающе правдоподобной и – очевидной, как только ее озвучили. В самом деле, это могло быть не просто паралитическое вещество, выделяемое клинком капитана, на которое Исида списал нечувствительность руки вместе с болью. Он мог сейчас служить сосудом для любой отравы или наркотика и никак не мог самостоятельно это проверить. Значит, ему придется дать себя осмотреть. Кажется, из этой ситуации не оставалось выхода, при котором он сумел бы сохранить лицо. – Время есть, – решительно кивнул Заэль. – От лаборатории осталось где-то две трети. Скорость распада – процентов десять в час, начиная с внешних периметров. Они уже подошли к дверям вплотную. – То есть у нас еще добрых шесть часов. А мне ты угрожал безвременной гибелью, – предъявил обвинение Исида. – Возможно, я успел бы выбраться без твоей помощи. – Поэтому я слегка преувеличил, чтобы ты пошевеливался и вытащил меня из цепей, – весело рассмеялся Заэль. – Если хочешь, считай это ложью во спасение. – Не вижу ничего смешного. Мы так не договаривались, – нахмурился Исида и остановился спиной к дверям. – И я все еще не давал тебе согласия на осмотр. Заэль посмотрел поверх него. – Крошки, не повредите его слишком сильно, ладно? – Что?.. – Исида понял, что не видит за плечами арранкара ставшие привычными белые глыбы фрассьонов, и стремительно сдвинулся, но было поздно. Что-то дотронулось до его головы, будто бы мягко, но с непреодолимой силой, лицо Заэля перевернулось – нет, это Исиду перевернули крепкие лапы, подхватили, как куклу, закинули на плечо, кровь застучала у него в висках, – а мерцающие двери распахнулись перед хрупкой рукой с длинными фиолетовыми ногтями. – Ах! Наконец-то я дома, – пропел сахарный голос Заэля Аполло, как и прежде вызывающий тошноту, но уже тающий в неизбежном спасительном тумане.***
Бронзовая пластинка, висящая на разболтанных винтах, выпирала из стены, и ее оказалось удобно подцепить ногтями, после чего она буквально отпрыгнула, обнажив клубок лезущих наружу, как черви, набухших темно-фиолетовых проводов. Маюри брезгливо поморщился, прежде чем залезть рукой в эту путаницу, сильно напоминающую потроха Заэля Аполло. Он потянул их наружу, один за другим, знакомым движением разглаживая пальцами мясистые кольца, которые как будто только рады были освободиться из замкнутого пространства. Это было, безусловно, самой раздражающей деталью в устройстве Октавы Эспады. Каждый чёртов раз. Хирургические ножницы двигались снизу вверх, холодно скользя краем по бедру арранкара, разрезая юбку; тяжёлые ткани раздвигались, словно занавес; кровавый театр Заэля Аполло разворачивался между ними на операционном столе. Глаза арранкара то вспыхивали сознанием, то меркли, пока пахнущие мелом руки выворачивали, обнажали его тонкие лепестки, разбирали бахрому перепутанных, словно мальпигиевы трубки, щупалец, и закрепляли их клипсами-зажимами. Если этого не сделать, Маюри рисковал перепортить фиолетовыми выделениями все препараты. На редкость утомительная работа, а Гранц ее совершенно не ценил. На сей раз зажимов у него под рукой не было, но вот за металлической рамкой, вделанной в стену, ему удалось нащупать нужный голубоватый провод, вытянуть его и с наслаждением перерезать. Комнату рывком тряхнуло, тонко пискнули разбитые где-то стекла, на столах опрокинулось несколько пробирок. Над стеклянной крышей качнулись огромные, в человеческий торс толщиной, уходящие вниз гибкие гофрированные трубы. Маюри обернулся, проследил взглядом за трещинами на полу, усеянном темными кольцами проводов и отвинченными пластинками, и пожал плечами. Чтобы открыть дверь, требовалось обесточить весь контур, и он разыскал уже пятый такой провод. Когда еще было время, ему даже нравилось прогуливаться по уровням, полагаясь на собственное чутьё. Отряд эвакуировали, в пустынной лаборатории остались только они с Октавой Эспадой, ему уже не больно хотелось возвращать шумные поисковые группы, которые к тому же засорили своими трупами подземные этажи и даже не смогли составить полноценную карту. Ловушки и загадки Заэля оказались довольно забавными. Как-то он провел целый час, разгадывая их из чистого удовольствия, пока не наткнулся на обезвоженные трупы трех рядовых. Ему не было их особенно жалко, – в конце концов, следовало быть умнее, чем лезть в лабиринт, над которым только что не светилась предупреждающая табличка, как в парке аттракционов. Заэля он все равно наказал с пристрастием за каждого из солдат. Это было приятное воспоминание. В спешке разбирать провода ему категорически не нравилось, но, кажется, усилия окупились – выход из зала наконец-то открылся. – Вот же незадача, – спокойно сказал он, выглянув наружу. Там, за дверью, обнаружилась кубическая комната с гладкими лиловатыми стенами, перекладинами лестницы наверх и вниз и единственной лампой, испускавшей очень неприятный красноватый свет. Впереди темнела анфилада таких же комнат. Вверх, вниз, назад, прямо… По всем признакам, это было одно из столь любимых Гранцем зацикленных помещений, сожравших у Маюри довольно много подчиненных. Капитан перешагнул через порог, удостоверившись, что ничего не забыл, ведь в этот зал он больше не вернется. Дверь за спиной пропала, как только цикл получил свою жертву, об которую ему предстояло обломать зубы. Что ж, не велика беда. В этом поединке не было особой интриги, кто кого. Он распланировал свой путь и знал, где нужно выйти. Простенькая гарнитура-компас, подсоединенная к глазу, позволяла Маюри отслеживать координаты, прикидывая, как соотносится его положение с уровнями лаборатории. «Если залы – это вселенная, то циклы – это черные дыры», – сказал ему однажды Заэль Аполло под одной из экспериментальных сывороток. По крайней мере, так Маюри понял его слова, перемежавшиеся долгими паузами и мучительными стонами. Сам Маюри подобрал бы еще одно сравнение. На последней полосе «Вестника Сейрейтея», который капитан Двенадцатого отряда педантично читал от начала и до конца, лейтенант Девятого отряда Хисаги публиковал крестословицы из белых и черных клеток, которые придумывала лейтенант Одиннадцатого отряда Кусаджиши. Если представить, что комнаты – это клеточки с буквами и словами, то циклы – нечто вроде тех самых черных клеточек, в которых ничего нет и которые просто игнорирует склонный к поиску осмысленности человеческий глаз. Старательно прикидываясь трехмерной, координатная сетка циклов накладывалась на лабораторию, заполняя пустоты между комнатами и замыкаясь в подобие ленты Мёбиуса. Эта конструкция была прожорливой, как Венерин башмачок: входом в нее могла стать чуть ли не любая дверь, а выход… выход не предполагался. За последние месяцы она порядочно разрослась. В тлеющем свете ламп капитан отбрасывал красноватую искаженную тень. На полу стали попадаться дорожки песка, не характерные для стерильных пустотелых циклов. Он вдруг замедлил шаг, прислушиваясь к странному изменению в окружающей его силе – в рассеянных фоновых колебаниях появились отдельные неплотные двигающиеся сгущения. Маюри знал, что в циклах никогда не было живых существ, на то они и циклы. Даже фрассьоны Заэля Аполло здесь не водились – они работали в обитаемых помещениях, им нечего было здесь делать. Единственными, кто на его памяти сам попадал сюда, были его собственные рядовые, после чего следовали рапорты о бесследном исчезновении. Судя по всему, агонизирующая лаборатория собралась наконец-то исторгнуть их обратно. Маюри последовал в направлении колеблющихся силуэтов. Они двигались на одном уровне с ним, и ему даже не пришлось особенно отклоняться от намеченного маршрута. Поднявшись по лестнице и снова спустившись через несколько арок, он их опередил и остановился, ожидая, пока они сами подойдут к нему. Скоро он уже увидел их обычными глазами, отодвинув компас к уху. Это была целая группа синигами, которых он когда-то отправил разведывать одну из старых секций. Их одежда стояла колом, шуршала и осыпалась крупицами белого песка, застрявшего в складках, руки безвольно болтались, глаза напоминали блестящие лиловатые сливы, выпирающие из глазниц, отмеченные перекрещенными линиями на веках. Они остановились перед вытянутой рукой капитана, что-то бормоча, замолчали и затоптались на месте, словно не понимая, что перед ними и как это обойти. – Что, ироды, даже не поздороваетесь со своим капитаном, пока он здесь не сошел с ума от одиночества? – словоохотливо спросил Маюри, нарушив вязкую красноватую тишину. Никто не ответил. Он безрезультатно потряс ближайшего синигами за плечо, отпихнул его и прошел мимо, заглядывая в лицо следующему. – Я тебя помню, – заметил он. – Ты после зачисления в мой отряд выбил в Четвертом целую гору успокоительного на год вперед. А ты… – маленькая девушка с хвостиком, – ты вечно боялась бегать с чайником по коридору со скелетами на третьем этаже института. А вас двоих я вытащил из той трущобы в Руконгае, между прочим, не для того, чтобы вы превратились вот в это!.. Он помнил их всех. Они не были копиями, возникшими из переменчивых пузырьков гранцевского флюида – это были настоящие тела, по венам которых флюид струился вместо крови, поддерживая видимость жизни. Как давно они стали этими манекенами? Судя по песку, они оказались засыпаны на нижних уровнях еще при взрыве, выбрались оттуда и угодили прямо в цикл – возможно, уже мертвыми. Он не планировал этой встречи, но мертвецы все еще могли пригодиться. – Что же мне со всеми вами делать? – спросил он, чтобы получить еще одну порцию бессмысленного бормотания. Вслушался и яростно прикрикнул: – А ну молчать! Пальцы задрожали от еле сдерживаемого бешенства. Девчушка с хвостиком с первого раза не поняла, и он отвесил ей затрещину. «Заэль Аполло… Заэль Аполло…» – вот что шептали его бывшие подчиненные. Он не собирался терпеть звук этого имени из уст своих рядовых, пусть даже мертвых. В ту же минуту к нему пришла идея, не слишком свежая, но неизменно действенная, и он вытащил несколько ампул. Ему даже не потребовалось делать над собой усилие, чтобы продолжить непринужденно болтать, обходя сбитых с толку синигами, но только каждого из них в шею, в утолщенную сизую вену, точно и быстро клевала короткая игла. Теперь требовалось выпустить их отсюда, чтобы они сослужили свою последнюю службу. Маюри взглянул на компас и решил, что они уже достаточно близко к месту назначения. – К нему хотите, предатели? Ну что ж, отправляйтесь, – проскрежетал он сквозь зубы. – Ашисоги Джизо! Сонное личико Кшитигарбхи, усаженное на гарду, приоткрыло рот и выпустило – вместо обычного ядовитого газа – горчичного цвета жидкость, медленно растекшуюся по клинку. Маюри повернулся к ближайшей свободной стене – хотя здесь все стены были свободными – и повел по ней остриём, вырисовывая высокую дугу. В циклах не было никаких труб и проводов, и тому имелась причина. В отличие от остальной лаборатории, созданной из настоящего камня, дерева, стекла и прочих материалов, лишь пропитанных флюидом, производимым Развратницей, – циклы состояли из этого флюида почти полностью. Маюри не полез бы сюда, если бы заранее не синтезировал вещество, нарушающее твердую карбонизированную структуру и возвращающее флюид в жидкое состояние. Стена под его клинком зашипела и начала разжижаться, словно ее угостили кислотой. По его прикидкам, эта часть цикла примыкала к галерее, от которой рукой подать до оранжерей, а дальше он тем более хорошо знал дорогу, связанную с весьма неприятными воспоминаниями. Стена, которую он решил уничтожить, постепенно превратилась в водопад чавкающей фиолетовой жижи. Маюри шагнул в сторону, уклоняясь от потока, а вот синигами за его спиной даже не подумали, и жижа захлестнула их сандалии и белые чулки, облепив их уродливыми кляксами. Жалкое зрелище. Маюри выглянул наружу и поспешно убрал голову из проема. Сверху раздался скрежет, загрохотало падающее железо, посыпались хлопья ржавчины. Он хохотнул над собой – похоже, он проделал выход прямо под решетчатой лестницей с позеленевшими бронзовыми перилами, и та отвалилась, лишившись крепления на растаявшей стене. Перебравшись через груду металлолома, он огляделся: светлый коридор, несколько деревянных дверей, между которых висели длинные красные занавеси. Не совсем то место, которое он планировал, но тоже хорошо. Тихие комнаты – личный кабинет и жилые покои Октавы Эспады Заэля Аполло Гранца. Мертвые синигами выбирались из дыры, спотыкаясь об остатки лестницы и нерастаявший край стены. Хотя арку Маюри нарисовал по всем правилам геометрии, она все равно растеклась довольно неэстетично. – Ну, идите, ищите его, – ворчливо сказал капитан. – Когда найдете, передайте от меня сердечный привет. Они пошли от него, оставляя на полу влажные фиолетовые отпечатки. Маюри проводил взглядом удаляющиеся спины своих людей – вернее, их оболочек, накачанных флюидом, к которому он добавил еще один компонент, – досадливо плюнул и прислушался. Где-то рядом, за одной из дверей, начали бить большие часы. Они не остановились, пока не пробили восемь раз.