***
Галерея, поддерживаемая белыми известняковыми колоннами, выглядела вырезанной из летучей серебряной бумаги, но ей не суждено было мгновенно вспыхнуть, подняться в тумане и исчезнуть как дым. Перекрытия опасно просели, головы многих колонн разбрызгались осколками у подножий, а скошенные тела ощетинились ржавыми металлическими штырями. Хрупкое кружево загнивало, обваливаясь по кускам и никак не умирая. Исида затруднился бы рассказать, как он сюда добрался. Он не боялся высоты, высота была его излюбленной выгодной позицией в бою, но на этом узком карнизе вся его отравленная кровь успела заледенеть в жилах. Он избегал смотреть вниз, думая о себе как об исключительно одноруком существе, не ослабляя хватку на перилах и вслушиваясь в нестройные скрипы. Только когда твердый пол галереи оказался под его ногами, он понял, как сильно они дрожат. Если он правильно решил задачу, то именно у входа в оранжерею его поджидал последний, пятый дисплей лабораторной сети. Звезду следовало достроить. Темная масса сада просматривалась за полукруглой аркой, одетой тусклым защитным контуром. Исида нашел точку подключения к системе и взялся за иглу. Доступ для него никуда не делся: система приветственно моргнула и выложила перед ним тонкое плетение линий. Дверь светилась в двух шагах, он отыскал и передвинул переключатель… Его почти застали врасплох. Запах горячего металла ударил по всем его органам чувств, так сильно и так близко, словно он в одно мгновение оказался в плавильном цеху. В шею уперлось тонкое острое жало. Исида вздрогнул, но страх так и не пришел, словно случилось именно то, чего он все это время ждал. Весь страх остался там, где осталось спать беспробудным сном лилейное тело Заэля – последнее из всех его тел. – Капитан Куроцучи, – ровно сказал Исида. – Добрый вечер. – Молодой человек. Где вы, скажите на милость, посеяли мой образец? Такой, знаете, тощий и розовый. Вы ведь помогли ему сбежать из-под надзора. С минуты последней погибели глуховатый, будто пухом выстеленный голос капитана не изменился ни на йоту. – Ваш «образец» – уже все равно что анатомический препарат, – ответил Исида сквозь зубы. – Собираетесь меня остановить? – Нет, отчего же. Открываете, так и открывайте. Ну-ну, без резких движений. Бросьте иглу. – Сначала вы уберите шприц. Исида поднял руку от коммутационной иглы, дождался, пока шприц отдалился от его кожи, и медленно повернулся. Человека, пахнущего как прокаленное на огне лезвие, было трудно узнать. Но еще труднее – с кем-то спутать. Белый с тремя черными полосками лабораторный халат был ему длинноват и узковат; оранжевые глаза свечами горели с горбоносого лица. Исида никогда еще не видел его без единого грамма черно-белого грима. К его удивлению, это лицо было не бледным, как рыбье брюхо, а загорелым, почти смуглым, резким, по-своему замечательным. За поясом поблескивал небрежно заткнутый обнаженный меч. – Точь-в-точь как ваши неугомонные дружки: пришли и испортили то, что спокойно работало без вас, – в голосе капитана скрипнуло недовольство. Острый ноготь на правой руке, способный в одно движение сорвать веко с глаза, скользнул по щеке Исиды, и короткий шприц исчез в глубоком кармане халата. – Здесь и без вас все работало, – отозвался Исида. – Чего вы от меня хотите? – Содействия. Если оно будет добровольным, тем лучше для вас. Они совпадали по росту. По шее и приоткрытой в вырезе груди капитана бежали шрамы, извилистые и толстые, как дождевые черви, красноватые на темной коже. Исида был уверен, что даже он смог бы наложить куда более тонкие швы – как портной, а не как врач. Если только Маюри не хотел, чтобы они выглядели именно так. – Вообще-то я здесь, чтобы вас убить. Кажется, они начали повторяться. Предыдущий разговор тоже очень быстро пошел в эту сторону. – Я уже вас убил, и вы об этом прекрасно знаете, – осклабился Маюри. – Тем, что все еще ходите, вы обязаны лишь тем, что еще не исчерпали вашу полезность. – Я вас тоже убил. И буду счастлив сделать это еще раз, даже если это будет последнее, что я сделаю. – Прекрасно. Если вы открыли дверь, то понесите это, – капитан бесцеремонно всучил ему толстый моток разноцветных проводов. – Игрушки свои оставите у входа. – Издеваетесь? Это мое оружие! И какой с него сейчас толк? – заспорил Исида, перекинув провода через локоть. Капитан не слушал. Он просто раскинул руки и заключил Урюу в крепкие отеческие объятия, стремительно переходящие в обыск. Исида задохнулся, схватив ртом слишком много горячего воздуха, отшатнулся, насколько мог. Стеклянный дисплей лабораторного узла встретился с его затылком. Длинные ловкие пальцы прощупывали его плащ, спускаясь от плеч и груди к поясу, неотрывно перехватывая ткань, словно паучьи лапы с крючками-зацепками. Еще недавно Исиде казалось, что ничего не может быть хуже прикосновений Заэля Аполло, но он, кажется, ошибался. В горсти у капитана звякнули запаянные серебряные трубочки; ремень с закреплёнными шнайдерами соскользнул с талии Исиды, и капитан небрежно отбросил его в сторону. Хотя пояс сидел свободно и штаны держались не на нем, без него Урюу немедленно почувствовал какую-то постыдную беззащитную наготу. Прежде чем Маюри успел сорвать у него с руки драгоценную звёздочку, Исида, не мешкая, сам поднес запястье ко рту, расстегнул замочек цепочки зубами, замахнулся, – пусть она лучше сверкнет прощальной искрой в руинах галереи и канет в песок, чем окажется в этих руках… – и побледнел от боли. Пятиконечный крест выпал из ослабевших пальцев и ударился о плиты возле его ног. – Без резких движений, – сухо напомнил капитан. Его пальцы сжимали локоть Исиды, без усилия и без жалости впиваясь прямо в нерв. Плотный рукав не был помехой для ледяной боли. Исида закусил губы, изо всех сил сдерживая крик. Маюри поиграл пальцами, надавливая в разных местах между локтевой и лучевой костью, грубо оттолкнул Исиду к арке и подобрал пентакль с пола. – Не смейте, – беспомощно выдохнул Урюу. – Она вам не принадлежит и никогда принадлежать не будет! – Ой ли? – высверкнули золотые коронки. Звездочка качнулась перед носом Исиды, подцепленная на длинном ногте, и пропала в сжавшихся пальцах, как раздавленная муха. – Хватит болтовни! Мы стоим на пороге святилища… sui generis. Тягучая, совершенно безумная улыбка не доставала до глубины подозрительных, немигающих золотых глаз. Желание напасть на капитана Двенадцатого отряда прямо здесь и сейчас дрожало у Исиды на кончиках пальцев. Он стиснул их в кулак до белых ногтей. Слабая надежда теплилась в груди, заполняя то пустое место, которым еще недавно владело отчаяние и смерть: надежда, внезапно подаренная – вот уж кем из всех людей и нелюдей! – Заэлем Аполло Гранцем. Только благодаря ей он готов был еще немного подождать. Они стояли на пороге сада – странного, подземного сада, в котором пахло пыльной сухостью и тянулась цепочка бледных, как старые кости, колонн, уносящихся к сводчатому потолку. Черные деревца, похожие на молодые побеги из леса меносов, поросшие голубовато-седыми кристаллами, тянулись вверх из песка, льющегося через трещины в стенах. Маюри запахнул халат поплотнее, закрыв уголками ворота самый свежий шрам на шее. Урюу злорадно подумал, что ему явно не хватает пышной меховой горжетки, хотя и сам дрожал от холода. Сад был местом битвы. И колонны, и стволы деревьев были испещрены выбоинами и зарубками, усеяны лиловыми брызгами и кляксами. Сломанные ветки и спиленные колонны с торчащими осевыми штырями валялись поперек пути. Катушки с проводами на двухколесных лафетах, прожектора, трубы, наблюдательные датчики и телескопические штативы поблескивали стеклом и металлом, по их угловатым контурам стелились нежные мерцающие листья белых трав. – Вы знаете, что Заэль проверял мою кровь, – негромко заметил Урюу. – Но эту информацию нельзя было бы считать с одного только духовного следа. – «Заэль»? – переспросил капитан. – Когда вы успели так близко сойтись? Урюу зарделся. Глаза капитана по-совиному сверлили его лицо – они казались еще ярче и круглее из-за выразительно приподнятых, совершенно безволосых бровей. – Ни один из квинси, с которыми я общался, не опустился бы до такой близости с пустым. Как интересно! – Вы не можете не знать, что между нами ничего не было, – прошипел Урюу. – Так каким образом вы следили за нами? Поперек пути лежало поломанное пересохшее тело в черном кимоно. Маюри ткнул замешкавшегося Исиду в спину, не давая ему сойти с тропы. Урюу опасливо перешагнул через труп синигами, вспомнив вздутые ягоды-глаза у его сотоварищей – но тело не двинулось с места. – Знаете, юноша, сколько португальских и голландских моряков, плывших к берегам Японии, так их и не достигло, потонув по дороге? – поинтересовался Маюри. – Не отвечайте, все равно не знаете. А ведь мало какой предприимчивый капитан брезговал самыми дивными навигацкими достижениями своего века. Еще так недавно, – о, едва ли не вчера! – на борт корабля поднимали не только морские атласы, компасы, секстанты и астролябии. Появился один хитроумный рецепт. Взяв с собой, скажем, собаку, перед отходом судна наносили ей тяжкую, но не смертельную рану и оставляли на суше совершивший это нож. Как далеко ветра бы не увлекли корабль, рана и нож должны были помнить друг друга, как разлученные любовники. И стоило накалить нож в условленный час на огне, как нестерпимый жар начинал терзать несчастную псину. И так до тех пор, пока лезвие не остужали. Таким способом, думали они, можно было сверить день и час на родине с корабельными часами и определить свое местоположение. Вот такое измышленьице. Гуманный рецепт, европейский рецепт. Вам нравится? – Нет, не нравится, – пасмурно отвечал Исида. Голос капитана ласково шуршал. Точно таким тоном какая-нибудь бабушка могла бы рассказывать внуку сказку на ночь. Или дедушка. Дедушка… Но шутница-судьба отдала этот голос и эти добродушные интонации кровожадному безумцу с глазами, пылающими, как два апельсина, разгоняющими серость запустелого зимнего сада. Капитан Куроцучи широко улыбался. – А должно. Потому что это история про вас. Вы у меня – тот самый порезанный пёсик, плывущий на этом вот корабле, – он указал на круглящиеся над ними своды. — Ваша рана — мой самый верный компас. – Вы… следили за мной… с помощью этой раны? Исиду трясло и тошнило. В недрах лаборатории, дрейфующей по океану песка, капитан Куроцучи владел каленым ножом – был каленым ножом: стоит ему захотеть, как пульсирующую живым огоньком рану охватит костер боли. – О да. Связь работает в обе стороны. Конечно, способ все еще грубоват, но зато он не требует никакого специального оборудования и не блокируется ничем. Любые помехи, даже от сил Эспады, можно забыть, как сон в летнюю ночь. – Связь работает в обе стороны, и поэтому вы заразили меня веществом, которое из нас двоих смертельно только для меня, – констатировал Исида. – Естественно. Для каждого живого существа есть яд, наиболее подходящий именно ему. Было бы расточительством использовать что-то другое. – У вас есть противоядие? – Есть, да не про вашу честь! Эта рана будет болеть и кровоточить столько, сколько мне нужно. С обычными жучками не стоило бы рассчитывать на этакую прелесть. Хотя жучки – моя слабость, – Маюри взмахнул рукой, и какие-то колышущиеся листья отдернулись от нее, как задетая мимоза. – С жучков остается бесценная цифровая запись для архива. Некоторые вещи так и хочется пересматривать снова и снова… – Вы, наверное, хотели сказать – «моя единственная слабость», – мрачно поправил Урюу. Капитан вздернул брови еще выше. – Вовсе не единственная, юноша, не единственная. Значит, какой бы ни была эта странная связь между ними, их с Заэлем разговоры он не слышал, – решил Исида. Если только не прикидывался. – Живые бомбы – тоже ваша слабость? – Почему живые? Мёртвые. – Это вы направили их за нами. – А вы заставили их сдетонировать. Это был ваш выбор. Очень глупый выбор, очевидно. – Никакой это был не выбор! Вы… вы сделали это со своими собственными людьми! – И снова нет. Это уже не были мои люди. Кончайте шуметь, вы меня раздражаете. Исида замолчал. Сам того не желая, капитан был прав. Возмущение, гнев, отвращение, ненависть – все эти чувства, сколь угодно разрушительные сами по себе, поддерживали в нем жизнь, и он не хотел выплескивать их наружу с пустыми словами. Каждая крупица гнева на Маюри должна была превратиться не в слово, а в стрелу, направленную ему в горло. И только тогда, когда Исида возвратит ему всю ненависть сторицей, когда в нем самом ничего не останется – тогда будь что будет. Мёртвая улыбка Заэля всплыла перед его мысленным взором. Если хочешь довести кого-то до бешенства, улыбайся! Сам Заэль с его узким подбородком, омытыми кровью висками и золотыми иглами взгляда истаивал по краям улыбки, а она без Заэля висела, загибаясь вверх острыми уголками, и холодные губы Исиды вспоминали эту торжествующую линию. Выражение лица капитана Куроцучи скисло, как капуста. – Ну и чему вы улыбаетесь? – Я жду, пока вы ослабите бдительность, – легко ответил Исида. – Не дождетесь. Урюу не собирался тонуть в этой кислоте. Выжив после целых часов в обществе Заэля, он мог себе это позволить. Если Заэль неукоснительно вел его за собой, с демонстративным доверием подставляя длинную, чуть сутуловатую крылатую спину, то Маюри норовил пропустить Исиду вперед и следовал за ним своей странной, по-старчески семенящей походкой, которая давным-давно никого не могла обмануть. Что так, что иначе – Урюу остро ощущал исходившую от каждого из них опасность. Главное – не проворонить момент, когда он «исчерпает свою полезность». Серебристая живая изгородь, похожая и на растение, и на слоистый минеральный нарост, становилась все гуще. Тропа начала глохнуть, удушаемая травой, стебельки которой плесневело светились, цепляясь за ноги, увивая колонны ползучими усиками. Многогранные фонари виднелись между колонн, некоторые из них тлели огоньками, роняющими вниз водянистые кружочки света. Наконец бледно-лиловатая зелень окончательно пожрала тропу и сомкнулась в сплетении ветвей, игольчатых, как боярышник. Колючки уперлись Исиде в грудь. – Боже, боже, как разрослась, – цокнул языком Маюри. – Ничего не понимает. Меч выскользнул у него из-за пояса, и столб горячего воздуха пригнул листья травы к земле, когда стальное лезвие развернулось в золотой трезубец. Исида напрягся. Одного касания Ашисоги Джизо ему хватило, чтобы снова стать марионеткой капитана – даже не марионеткой, а – как он сказал? Раненой собачкой? И изгороди тоже хватило одного прикосновения – легкого надреза по вене ствола, – чтобы щетинистые лозы начали корчиться и темнеть, надуваясь пузырями, пока наконец не полопались, оставляя по себе фиолетовые брызги и обвисшие сморщенные шкурки. – Так просто? – вслух удивился Урюу. Скрипучая решетчатая калитка пряталась за колючими ветвями и лианами, и за решеткой их поджидала спиральная лестница, обвивающая центральную шахту. Они были уже так близки к цели. – Думали, пустой способен произвести на свет что-то сложное? – ворчливо отозвался капитан. – Вот всё, что первоначально умел делать этот Эспада – расти, как каша из котелка. Глупая растущая во все стороны биомасса. А гонору-то. – А зачем тогда вы потратили столько времени на эту глупую биомассу? – максимально наивно полюбопытствовал Исида. Продолжай задавать вопросы, похвалил он себя. Маньяки, одержимые собственным интеллектуальным превосходством, попадаются на эту удочку, как рыбки на нересте. Возможно, капитан проговорится о своих намерениях, и Урюу уж постарается сделать так, чтобы они не осуществились. – Ради ее потенциала, разумеется. Огромной производительности чистого вещества и редкостной совместимости почти со всеми предметами, которых она касается. Кстати, он оказал мне еще одну услугу, создав подробный каталог обработанных им пустых, – Маюри в задумчивости поскреб длинным ногтем между бровей. – Благодаря чему мне не нужно тратить время на всякую мелочевку, как приходилось с квинси. У Исиды на миг побелело перед глазами, и он чуть не оступился. – Не он оказал вам услугу, а вы присвоили его труд, – сказал он сдержанно. – С каких пор квинси озабочен авторскими правами пустого? – ощерился Маюри. – Пока эти труды не подвергнуты критической проверке, их все равно нельзя назвать наукой, а лишь любительскими каракулями безумца. Но они переживут своего автора – и исключительно благодаря моим самоотверженным усилиям. А это честь! Слышал бы его Заэль, ох, полетели бы перья, усмехнулся Урюу. Он сомневался в безумии Заэля Аполло не больше, чем в том, что Земля вращается вокруг Солнца, вот только капитан Куроцучи как будто не замечал, что составил бы Заэлю прекрасную пару. – И что вы теперь собираетесь делать? – отважился Исида на прямой вопрос. К его изумлению, капитан с готовностью ответил: – Я намереваюсь сохранить эту его очаровательную высвобожденную форму. Исида глянул вниз. Ветер соколом пронесся по шахте, напарываясь на зубья обломков, и приклепанная к стене лестница зазвенела. Оторжавевшие ступеньки скрежетали под их невеликим весом. Ярусы сходились вниз спиралью, воронкой, уводящей куда-то в безумие, прячущееся под сплетениями проводов. – Он мертв, – тихо, под вздохи шахты, сказал Урюу. – Вместе со своей высвобожденной формой. Вы хотите ее заспиртовать? – Вы, молодой человек, очень ненаблюдательны для лучника. Нет. Вы ничего не поняли. Погодите и посмотрите. Капитан замедлил шаг. Шахта высилась над ними огромным дышащим, гудящим цилиндром. Он обвел ее худой рукой – блеснул длинный ноготь. Улыбка обнажала крупные зубы, но в широко распахнутых золотых глазах не было ни следа улыбки: они мучительно, почти скорбно вбирали детали окружающего пространства. – Все, что мы с вами видим перед собой, – это и есть полностью развернутая форма Октавы Эспады. Уникальный образец растущей и саморазвивающейся архитектуры, полностью пропитанной духовной силой. Поверьте мне, запасов, которые циркулируют в этих стенах, хватило бы с лихвой на всю остальную Эспаду. Маюри дал этой информации провалиться поглубже, а затем взгляд капитана пришпилил Исиду к неверным перилам лестницы, и оскаленные золотые зубы скрипнули в паре сантиметров от его лица. – Я был в шаге от того, чтобы расшифровать все кодировки. Но в самый неподходящий момент, юноша, появляетесь вы. И распад, с которым я боролся, не щадя живота, разгоняется по экспоненте. И это очень сильно раздражает! Растопыренная ладонь вдруг уперлась Исиде в грудь. Ржавые перила за его спиной с тихим усталым скрежетом разломились и ухнули вниз, в темную воронку, и Исида полетел вслед за ними, вниз, вниз, сверкнув взвившимся шнуром из петлицы и кольцами скрученных проводов, перехлестывающих его руки.***
Падать оказалось невысоко. Железные обломки грохнули по железу, Исида едва успел сгруппироваться, как распластался по чему-то закругленному и металлическому, ударившись о твердую скользкую поверхность, и сразу начал сползать вниз, цепляясь за рельефную гравировку. Неверный свет то вспыхивал, то гас. Вокруг мерцали в этом свете будто бы россыпи янтарных слез. Исида съехал на кучу мягкого песка, выпрямился, выпутался из проводов, стряхивая песок с ресниц и судорожно оглядываясь. Даже на этот раз он ничего себе не сломал. Перед ним был тяжелый узорчатый бронзовый глобус, с которого он только что скатился, не меньше пяти метров в диаметре, возлежащий в окружении сыпучих песочных валов, смолистых натеков, играющих золотистыми искорками, и толстых проводов, подключенных к разъемам, скрывающимся в сложном гравированном рисунке. Узор шел округлыми петлями, похожими на восьмерки и лозы в сияющих каплях росы. Разумеется, Октава. Здесь всё поклонялось Заэлю Аполло: фрассьоны и блуждающие мертвецы, не помнящие ни единого слова, кроме его имени, коралловые заросли, в жилах и капиллярах которых текла его кровь, экзотический гербарий фигур, оправленных в свет и стекло. И сами комнаты и стены, питаясь Октавой, в каком-то смысле были Октавой. То, что не являлось Октавой, не выживало и не хранилось здесь подолгу. Провода тянулись наверх. Он добрался до самого дна лаборатории – или до самой сердцевины Октавы Эспады. Капитан приближался вальяжным шагом, спустившись по лестнице до самого конца, пока Исида метался, как мышь на дне салатника. Кажется, он не собирался его убивать, а всего лишь дал выход минутной вспышке злости, но Исида хорошо помнил, что у него с капитаном не было даже самой шаткой, устной договоренности. Правда, и он не планировал с ним договариваться. Маюри огладил руками полированный металл ядра, как рачительная хозяйка – любимый медный котелок. – Ваш выход, юноша, – объявил он. – Коль скоро вы так сблизились с нашим общим другом Эспадой, что он одарил вас системными доступами, разблокируйте-ка мне этот шарик. – Зачем? И почему вы решили, что я буду вам подчиняться? Маюри вздохнул. – И ведь он наверняка думает, что мотивация болью на него не подействует. Проверим? Суставчатые пальцы легли на рукоять меча, снова убранного за пояс. Просто легли, даже не вытягивая клинок. Есть ощущения, к которым нельзя приготовиться, пока не испытаешь их на себе; есть боль, которую нельзя выкричать, перестрадать заранее; так узнает человек себя среди нечеловеков – по тому, как проживает боль, сливаясь с нею до неразличимости и находя в ней себя. Кость: то, что каждый носит в самом себе и не знает за собою, уплетенная туго нервами и мышцами, обложенная мясом и обтянутая кожей, невидимая и будто чужая, незнакомая, – когда ее пропитывает боль, она становится по-настоящему своей. О, гуманное изобретение. Европейское изобретение. Каленая боль, застилающая глаза. Исида схватился за руку, прижимая ее к груди, но от собственного прикосновения боль только усилилась. Что-то затрещало: сначала это были швы, наложенные Октавой Эспадой, затем бинты и ткань истерзанного левого рукава, и из раны выглянули острые белые костяные шипы. Кость деформировалась. Он опустевал. Так-то вот он и дождался от Маюри легких ответов на вопросы! Капитан просто не собирался давать ему ни единого шанса уйти с этими ответами. Бессильная злость поднялась в сердце – напоминанием, что оно все еще на месте, – и он прохрипел: – Хватит! Пальцы медленно разжались. Теперь боль шла не из глубины кости, а от проколотой в нескольких местах плоти – в сравнении она казалась переносимой. Или он просто был в полуобмороке. – Хватит… Пожалуйста… Я все сделаю… Он вспомнил глаза Нему – два стертых камушка. Капитану нужно, чтобы его слушались. Если у него только что и было настроение посверкать своей ученостью, то оно прошло, и теперь он хочет послушного щенка. Иначе он будет пинать его, пока не сломает хребет. Не надо объяснений, не надо вопросов, Урюу и без них догадается, что здесь происходит: не глупенький. Он уже догадывался. Пускай Маюри насладится покорностью гордого квинси – в качестве предсмертного подарка. Пошатываясь, он приблизился к системному экрану, вделанному прямо в боковину ядра, и дотянулся правой рукой до иглы. Звездчатый порт принял острие. «Доступ запрещен», – всплыло из глубин терминала. «Аварийный протокол: активно». Оказывается, лаборатория умела говорить по-людски. Исида закусил губу, на этот раз не в агонии, а в задумчивости, прикоснулся к ядру духовной силой – все было глухо. Заэль показывал ему, как деактивировать аварийные защитные протоколы, действующие между проходными помещениями, но здесь, в святая святых, что-то блокировало проход – что-то материальное, не поддающееся переключению через электронную систему. – Предохранители, – сказал наконец Исида, обернувшись. – Ожидаемо, – кивнул Маюри. Его руки ловко и быстро, будто обладая собственным разумом, распутывали перекрученные провода, защемляя между пальцами выловленные концы. Длинный ноготь указал на прицепленные к ядру провода. – Нужно перестроить контур. Идите сюда. Не так близко! Вытащите и замените. Он кинул Исиде один из проводов, оканчивающийся медно-блестящим штекером. Исида наблюдал, будто со стороны, как пригибается его позвоночник, – из-за песчаных барханов, поглотивших нижнюю часть ядра, разъемы, находившиеся на подходящей высоте для длинноногого Заэля Аполло, оказались теперь намного ниже; как непослушные пальцы принялись вывинчивать тонкую кишку, присоединенную к ядру – не прямой разъем, как для иглы, а с круто завернутой резьбой, – отцепили ее и вставили штекер на ее место. Проводов оказалось восемь. Сколько же ещё. Обойдя под давящим взглядом Маюри вокруг всего ядра, он вернулся к экрану. Отключенные провода качались над ним, как щупальца медузы, а свежеподключенные сходились к капитану, держащему в руках небольшую квадратную коробку. Восемь проводов входили в нее, а выходил только один. – Запустите выгрузку кода, – приказал Маюри, крутя этот единственный провод между пальцев. – Видите, мы очень даже можем сотрудничать. На Исиду резко накатило головокружение и боль: рука горела, каждая косточка чувствовалась так остро, будто ее расплавляли; он застонал сквозь зубы. – Запускайте, потом будете умирать! «Аварийный протокол: активно», – повторила ему система (буквы смазались для него кровавыми двоящимися контурами). А потом: «Доступ разрешен». А потом: «Начать перенос данных во внешнее хранилище?». Слава всем богам. Он нажал на подтверждающий переключатель и привалился к холодной гравировке: его колотил озноб, пот тек по лбу, разъедая мелкие ссадины и царапины на лице. – Неплохо держитесь, – с веселым интересом заметил капитан. – Это Заэль вам помог, верно? – Помог – это сильно сказано… – простонал Исида. Когда он в последний раз терял руку? Кватро Эспада оторвал ему кисть – так легко, словно она была из бумаги или из сырого теста. Тогда его спасла Орихиме: маленький отважный подсолнух, цветущий среди серого песка, упрямо отражающий солнце. Она могла бы вылечить его и от этой напасти: вернуть раны вспять, отвергнуть отраву в его крови. Но здесь ее не было – и не должно было быть больше никогда. Он не позволил бы ей и на километр приблизиться к капитану Куроцучи или к прожорливому гнезду Заэля Аполло Гранца. Кажется, его ждет красочная, но бесполезная смерть. Только бы не сейчас! Он не успеет… – Какая прекрасная ирония: последний квинси умирает в логове пустого, упустив шанс его уничтожить… Ах да! Ведь он с этим пустым пытался подружиться. – Странное у вас понятие о дружбе… Хотя откуда вам знать, что это такое. Вряд ли с вами хоть кто-то когда-нибудь дружил. Маюри повернулся к нему – глаза как желтые выкатившиеся полусферы, тоскливые и злые, – и коротко ударил его по лицу. Исида охнул и тронул языком мгновенно вспухший уголок губ. По сравнению с болью в деформирующейся кости это была вообще не боль. Соленая кровь ненадолго увлажнила его пересохший рот. Маюри с легким удивлением посмотрел на собственную руку: – Что за незатейливое удовольствие. Хочется сделать это еще раз… – Почему вы меня так ненавидите? – спросил Исида тихо, неожиданно для себя. Ему действительно хотелось узнать ответ. Он помнил, как ненависть росла в нем самом. Он злился, и злился, и плакал, когда никто не видел, залечивая раны и пытаясь восстановить растраченные силы. Потом кончилась злость, кончились слезы, вернулись стрелы, и настал день, после которого капитан Куроцучи стал существовать для него только сквозь сетку прицела. Это был тот же самый день, пять месяцев назад, когда он впервые встретил Заэля. – Ненавижу? Я? – хохотнул капитан. – Не вижу здесь никого, достойного моей ненависти. Одно сплошное разочарование. Хорошо, что ваш дед уже не увидит, до чего вы дошли, а то его бы удар хватил… Он знал, куда бить больнее всего, но Исида вдруг понял, что ненависть проросла глубоко в сердце, как фараонова змея, так глубоко, что слова капитана уже не выбивали из него поверхностную искру. – Хватит разыгрывать эту карту, – хрипло проговорил он. – Мой дед мертв. Не вам решать, разочаровываю я его или нет. Темный контур лица плыл перед его глазами. Капитан отпихнул его, как мешок с мукой, от глобуса в мягкий песок, подобрал обрывок провода-кишки и методично скрутил этим проводом Исиде руки. Вылезшая кость хрустнула, Исида взвыл и не узнал собственный голос. У него еще не было дырки в сердце, зубы еще росли в один ряд, но в этом вопле было что-то… звериное и чужое. Он содрогался в оковах боли, пока равнодушные пальцы затягивали узел. Закончив, Маюри выпрямился и поднес тонкий провод к собственному правому уху, одним движением ввинтив его, кажется, прямо в мозг. Раздался тихий влажный щелчок. Глаза капитана расфокусировались, поплыли к носу, и вдруг, резко моргнув, вернули осмысленность и вперились в Исиду. Урюу заговорил – тихо, с трудом отгоняя боль. Фразы получались рублеными: не хватало дыхания. – Мой дед… Мой дед был добрым человеком. Слишком добрым. Всю жизнь он пытался примирить синигами и квинси. Остановить бессмысленное уничтожение. И вот чем отплатили ему синигами. Вот чем отплатили ему лично вы. Так вот, я – не он. Я не собираюсь мириться с синигами, пока среди них есть вы. – А хотят ли синигами с вами мириться, вы не подумали? – вопросил Маюри. – От вашей породы больше вреда, чем пользы. Вы истребили тысячи душ, поглотили и переварили их. Вы ничем не лучше пустых, с которыми воюете, уверенные в своем тошнотворном героизме. – Нет. Вы вообще не имеете права предъявлять претензии к квинси. Мы убиваем пустых, но откуда берутся эти пустые? Это синигами настолько погрязли в своих разборках, что не отправляют души вовремя даже в эти ваши небесные трущобы! Нет, вы оставляете их на земле, чтобы они стали пустыми. Это вы не справились со своей работой. Это вы виноваты, что есть Уэко Мундо! Маюри выслушал его диатрибу без особого интереса. – Вы просто пытаетесь втянуть меня в спор. Дешевый ход. Вы же не думаете всерьез, что я разрыдаюсь от обвинений мальчишки, который якшается с пустым, предавая все, во что верили его предки – какой бы сомнительной не была их идеология с самого начала? – Да даже пустые эволюционируют, пока вы сидите и поддерживаете статус кво! – выплюнул Исида. – А вот вас жизнь ничему не учит. Заткнитесь. Исида искоса следил за иглой, вонзенной в системный разъем: близко, так близко. Пальцы помнили ее внушительную тяжесть. Что-то острое расправлялось у него под кожей, причиняя невыносимую боль, от которой не могла уберечь никакая тренировка воли и тела. По крайней мере, у него будет чем убить себя до того, как он окончательно переродится и сгорит изнутри. Пока он еще будет собой. – Знаете что, капитан? Вы допустили одну ошибку. – Ошибку? Маюри резко повернулся к Исиде, щуря правый глаз. – Вам не стоило разбивать часы, – сказал Исида. – Наверное, они вас раздражали? Исида стряхнул с запястья остатки перепиленного провода, подкинул на ладони зазубренную металлическую шестерню и швырнул ее в сторону Маюри. Острые зубчики стерли ему кожу на пальцах до крови и мяса, но на это было наплевать. Золотистая молния вжикнула мимо капитанского уха, исчезла в месиве качающихся кабелей, и взгляд капитана на мгновение метнулся за ней. Всего лишь маленький рефлекс, который капитан Куроцучи, к счастью, забыл убрать. А может быть, не успел: и уже не успеет. Исида знал, что он быстрее синигами. Пусть раненый, пусть усталый, но он стрелок квинси, а значит, он быстрее ветра, быстрее света, быстрее мысли – пусть его и хватит хотя бы на считанные секунды. В тот же миг ноги пружинисто подбросили его тело, и, словно сквозь лупу, он в развороте увидел вытаращенные глаза Маюри, затем его куцее обрезанное ухо, тянущийся провод, гладко подбритый затылок, линию роста иссиня-темных волос, затем дотянулся до узлового терминала. Лёгкость костенеющего тела перешла в тяжесть иглы, и, как веретено, острая игла выскользнула из паза, устремляясь к шее капитана. С хрустом она вошла в заднюю черепную ямку, клином прошла между позвонками, проколола пищевод и трахею и проломила на выходе адамово яблоко. Исида ощущал каждый шаг иглы так, словно сам был ею. Это было ужасно легко. Слишком легко. Капитан еще падал вниз лицом, когда Исида оказался около дисплея и с размаху вонзил иглу обратно. Он знал, что расплатится за эту скорость болью и разрастанием костей, поэтому рассчитал свои действия по секундам. Первые три уже прошли. Пожалуйста, умная ты, отлаженная система, пожалуйста, не зависни прямо сейчас, не зря же Заэль так тебя расхваливал! «Идет передача данных», – сонно проистекло из терминала. – «88%». – Я знаю, я сам ее запустил! Останови! – нетерпеливо пробормотал он. На слова – по крайней мере, на его слова, – она не реагировала. «Хотите прервать передачу данных?» С тех пор, как пришел сюда, Исида только и делал вещи, которых не хотел, и уже порядком устал быть разменной монеткой для двух безумцев. Но наступило время переламывать ход всего сражения. Он понимал, что не добьет капитана – но знал, кто сможет. «Да». «Аварийный протокол: отключено». Скрип и громкое шипение. Герметичная овальная створка отделилась по линиям узора и поднялась высоко над его головой; и ядро раскрылось, словно скорлупа ореха. В первое мгновение он ничего не увидел, кроме полупрозрачной пленки, багровой, как свежесодранная кожа, дрожащей, словно дышащей. Затем на него со сногсшибательной силой обрушилось тошнотворно-сладкое присутствие Октавы Эспады. Витающие по лаборатории обрывки, которые он ощущал все это время, казались лишь ничтожной долей этого присутствия, текущего медом и кровью, кружащегося в воздухе густой пыльцой, душащего и отравляющего. Исида схватился за край проема и сразу отдернул руку, измазанную фиолетово-красным. Нутро ядра было опутано сверху донизу сетью багровых вен, уложенных петлями, усыпанных тугими узелками, покачивающимися на мясистых стеблях, как спелые ягоды. Обнаженные липкие вены пульсировали и соприкасались с влажным чмоканием. Между вен виднелась изнаночная поверхность глобуса: блестящие угольные линии и звездчатые гвозди, десятки, сотни гвоздей – обрывки карты звездного неба. В центре окованного круга болезненным наростом пульсировал кокон из бесчисленных ветвящихся скрученных нитей. Исида не ошибся в назначении ядра. Заэль все-таки встроил в середину лаборатории огромную искусственную матку. Кокон развернулся перед ним в стороны, как занавес. Худощавое и нагое распятое тело висело в нем, светясь тонкой белой кожей. Хрупкие руки и ноги, перевитые сочными алыми венами, раскинулись крестом, словно модель да Винчи; из кровавых петель выступала филигрань ребер и ключиц, запрокинутое лицо в окружении влажных розовых волос, прячущиеся между прядей резные крылья маски. Исида был почти искренне рад его видеть. Что-то зашипело, влажно чавкнуло, шлёпнулись, отсоединившись от позвоночника, толстые вены. Пальцы дернулись, высвобождаясь из переплетения нитей. Рывком распахнулись золотые глаза. На этом удача закончилась. Загорелая капитанская рука растянулась, как не растягиваются человеческие руки, эластичными металлическими сегментами, – рукав халата с треском разошелся по шву, – поймала Урюу за шкирку и встряхнула так, что задребезжал позвоночный столб. С лязгом локоть Маюри соединился с предплечьем, пол со стенами поменялись местами, спина Исиды ударилась о неровные плиты, и, хрипя и истекая кровью, Маюри сгреб его шею и принялся душить. Сквозная дыра в горле делала его похожим на пустого. Кровь, густая, как варенье, брызгала и ползла по впадинам смуглых ключиц. Маюри был даже легче, чем Заэль, – такой же тощий, да еще и меньше ростом, – но у капитана оставались две здоровые руки, и он вжимал Исиду в пол, яростно впечатывая колено ему в живот. Урюу знал, что идет сражаться с нечеловеком, но такой силы от него не ожидал. Словно индусский аскет, Маюри весь состоял из костей и крученых сухожилий, он сосредоточенно скрежетал зубами, даже не пытаясь говорить, узловатые горячие пальцы передавливали сонную артерию, упирались ногтями в подъязычные впадины – больно, как же больно! Дикий стук сердца и пульсация легких – с тяжелым звоном в голове он еще мог побороться, но Исида уже не пытался снять руки со своей шеи, он слабо отталкивал капитана в грудь, скреб по ткани халата. Оранжевые глаза плавали над ним налитыми кровью фонарями. Кажется, свет мигнул и погас. Погас и больше уже не включался. Или это его голова? Голос, высокий и шелковистый, скользнул над их возней, пыхтением и хрипом: – Как приятно наконец-то проснуться без дырки в животе, не правда ли? Похоже, мы снова остались наедине, Куроцучи Маюри. Думаю, настало время поднять занавес для финального акта.