Und jetzt raus hier… Raus!
Samsas Traum — "Die Zärtlichkeit der Verdammten"
– Вы бы здесь не спали, шеф. Пыльцой надышитесь. Капитан Куроцучи моргнул от рези в глазах. В сумеречном воздухе мерцал тлеющий огонек. – Кто сказал тебе, что я спал? – Ну, если бы вы не проснулись, я бы мог предположить худшее. — Ага, худшее. Знаю я вас всех. Спите и видите. — Да полно вам, – беззлобно отозвался его лейтенант. Маюри сбросил с себя вялое крыло с мясистыми каплями, вставая и наскоро запахиваясь. Рядом с ним – мёртво повернутое набок лицо в сиреневеющих пятнах, царапины на бледных плечах, смятая юбка, – лежал Октава Эспада. Акон мазнул взглядом по голым ногам арранкара, затянулся, оперевшись на трость, и выдохнул. Сладковатый дым (углекислый газ, аммиак, тетрагидроканнабинол, машинально определил капитан) смешался с густым запахом распада, крови и похоти, висящим в просторном операционном блоке. — Сколько я говорил при мне не курить, ирод ты эдакий? — Облегчает боль от боевых ранений, шеф. В голосе Акона не было упрёка, но как будто предполагалось для него пустое место, словно для непроизносимого звука в слове. Ему раздробило колено при обвале в лаборатории. Когда погорельцами, в саже, песке и известке, они выбирались наружу, Маюри вытаскивал его на себе, приговаривая при этом, что переберет ему весь сустав и проведет испытания нового протеза, какая удача. Спасла Акона капитан Унохана, когда встретила их во дворе замка, осадила капитана Куроцучи свирепым взглядом и направила носилки в лазарет. Протез не понадобился. Два месяца спустя Акон уже ходил, мерно стуча тростью по коридорам. Маюри отразился в черном экране, оттянул веко в поплывшем гриме и принялся выуживать из глаза увеличивающую линзу: оранжевую на оранжевом. – Акон, я расшифровал, – сказал он без всякой гордости. Потом будет гордиться, когда докажет in situ. Линза выскочила и повисла на кончике пальца. – Свет включи. Тьма кромешная. Акон зажал папиросу углом рта и щелкнул пультом выключателя. Под ярким светом результат горячечной работы капитана отразился в его глазах каким-то нервным благоговением. Извлеченные из хранилища тела Гранца, его драгоценная коллекция, не сразу выдавали в себе мясницкий материал Двенадцатого, нежные и спокойные, как стая заблудившихся бабочек, рассевшихся по стальным столам. Но каждое из них уродовали рваные разрезы, из которых вылезали раскрученные петли кишок; содранные полосы кожи обнажали подсохшую мышечную ткань; вязанкой хвороста валялись отрезанные крылья. Это была битва. Беззащитные тела дали капитану жестокий отпор, не шевельнув ни единым пальцем и не сказав ни одного глупого слова. Дали отпор, безмолвно храня тайну. Целую неделю Маюри голодной щукой терзал их, путался в слепых отростках щупалец, растягивал нервные волокна на предметных стеклах микроскопов, просвечивал рентгеном капли-подвески, резал и склеивал на свободных участках пола мозаику из длинных печатных лент с кодами. В последнюю ночь формула стала складываться. Он перечёл. Поверил своим глазам. А потом подхватил ближайшее из тел и закружил его в порыве восторга. Голова арранкара запрокинулась ему на плечо, белея обнажившимся горлом, – и вдруг, с жадностью, которой сам не знал, пока не дал ей волю, Маюри наклонился и впился в это горло ртом. Тонкая кожа, способная, словно железо, отразить прямой удар, текуче поддалась под его зубами. Он обычно не прикасался к подопытным так: чтобы снять напряжение, хватало видеозаписей. Но упоение этим несносным существом имело мало общего с рутинной разрядкой. Арранкар, без сомнения, был возмутительно, неприлично высок и болезненно костляв, ни шелковая ткань, ни эластичные щупальца не смягчали острых углов. На боках у Маюри расцвели синяки от упиравшихся костей, под ногтями, как у убийцы, засохла лиловатая кровь. Закончив, он забылся возле арранкара неглубоким сном, чувствуя себя в безопасности, словно рядом с гадюкой, у которой вырвал все ядовитые зубы, и проснулся только с приходом своего лейтенанта. – Я сейчас же отправляюсь в Уэко Мундо, – объявил Маюри, шаря по замусоренному рабочему столу. Затупившийся скальпель с лязгом полетел в урну. – Приведи отряд в готовность, я перешлю оттуда новые данные. Где мой кофе? – Отряд в готовности, шеф. А вам бы проветриться сначала. Тут хоть топор вешай. – Ты оглох? Я расшифровал код. Это не может ждать! Громоздкая символьная последовательность не умещалась на экране и бежала, словно титры, вниз новыми и новыми строками. Маюри указал: – В чем был вопрос? Каким образом пустой научился перерождаться. Ответ: вещество, которое запускает переработку чужих частиц в его собственные. Это мы знали и так. Но конкретная последовательность частиц, служившая матрицей для копирования кода, была нам неизвестна. Он разбил ее на мелкие фрагменты, чтобы сбить меня с толку. Да не тут-то было! Я вычислил общую формулу трансляции и репликации его тела. Осталось выяснить, как в нее встроена лаборатория. И наше расследование будет кончено. – Небезопасно, – без воодушевления сказал Акон. – А тебя никто и не шлёт. Это моё открытие. Там внутри — замок, и у меня появился ключ. Я поверну его… и открою дверь. Акон затушил мозолистыми пальцами папиросу. От внимательного взгляда лейтенанта капитан Куроцучи не испытывал никакой приятной щекотки в области самооценки, как при разговорах с профанами. Акон иногда понимал слишком много. Чертовски много. – Вы знаете, шеф, что делает капитан, желающий послушать песни русалок? – Приказывает подчинённым заткнуться? – пробормотал Маюри с надеждой. – Приказывает подчинённым привязать его к мачте собственного корабля, да покрепче. Иначе он может не справиться… с желанием прыгнуть в море. Маюри ласково взял Акона за плечо. – Кажется, надо тебе кое о чем напомнить. Я все ещё твой капитан. – Потому я вам про это и рассказываю. Нетронутое лицо арранкара казалось спящим, тонкие недобрые губы рассеянно улыбались потолку. Всего лишь плоть. Конечно, арранкар ничего не видел и не слышал. Он не мог насмехаться над ним. – Можно убирать всю эту падаль, – Маюри отвернулся. В Уэко Мундо его ждал оригинал. – Кстати, шеф. Я ж доложить пришел. Рин проболтался, что его расспрашивал квинси. Из тех, из вторженцев. Вынюхивал, видно. – Квинси? Он-то что здесь забыл? Если Рин ему хоть слово про то, чем мы тут занимаемся, зашей его трепливый рот до конца месяца. – Вряд ли квинси собирается спасать Эспаду, если хотите знать мое мнение. Скорее уж ему насолили вы. – Ой ли? Да это у тебя поджилочки затряслись, – капитан, ухмыляясь, помахал пальцем у лейтенанта перед носом. – Я тебя насквозь вижу. Припомнил, как мы с тобой его деда резали? – Я не забывал. Если Рин — хоть слово, шеф, я его вздёрну. Усилить охрану ворот? – А незачем. Я кому только не насолил, что теперь, каждого столба шарахаться? Где дурёха Нему и мой кофе?***
Квинси, лёгок на помине, явился в бывшую лабораторию Октавы Эспады в замке Лас Ночес, чтобы вызвать капитана Куроцучи на дуэль, ровно через два часа после утреннего кофе. Еще через несколько часов капитан Куроцучи неохотно разжал пальцы на шее забрызганного кровью мальчишки и опустил его на каменный пол. С тихим щелчком вывернувшегося сустава рука заползла за спину, ощупывая припухшую полузаросшую дыру пониже затылка. Короткая использованная ампула от регенеративной сыворотки хрустнула под пяткой. Он успел. Он любил успевать – всегда и во всем. Быть ко всему готовым. Рядом с supervivet стояло praeparatus: не fortissimus. Гранц огладил узкими ладонями ребристый окоём ядра и наклонился вперед, глядя на Маюри. Вдоль рукавов и юбок свисали, качаясь, багряные бутоны. Четыре крыла не могли развернуться в замкнутой сфере ядра и струились по телу, свешиваясь тяжелыми каплями до самого пола. – Какой голодный взгляд, – мягко сказал Гранц. Мягко, как всегда. Почти сочувственно. Капитан потянул вверх рукоять меча, шершавую под мокрыми скользкими пальцами. Из пробитого горла булькнуло кровью: рана все еще пропускала воздух. Гранц перетёк за порог глобуса, переступил через квинси, накрыв его своим подолом, и бесшумно поставил каблук на пол в сантиметре от черноволосой головы. Ашисоги Джизо вздохнул с тихим шипением. Воздух между ними заволокло плотными клубами газа, арранкару в масть: смертоносными, густо-фиолетовыми. О, неорганическую химию капитан Куроцучи уважал не меньше, чем молекулярную биологию. Коснувшись всякой плоти, газ разъедал кожу, вызывая восхитительный гнойный отёк слизистых оболочек, мокрые незаживающие язвы и токсический шок. – Не к лицу тебе этот запах чеснока, – прошептал Октава. – Я бы лучше забальзамировал тебя в терпентиновой смоле. Ему не полагалось говорить. Ему полагалось терзать ногтями пылающее горло, пока тонкая молодая кожа облезала бы клочьями прямо из-под лоскутьев старой. Вместо этого он разогнал зловонное облако ладонью, как табачный дым. Скулы Маюри свело от азартного оскала: – Так-так, и откуда у нас иммунитет? – Не догадываешься? – Золотистый глаз сверкнул из лилового, как гематома, пятна эстигмы. Ногтем Гранц постучал по ободку костяной диадемы: – Сам же носился тут как мартышка с моими очками. Когда мальчик пришел тебя убивать, они всё записали. И он принес их мне. Мальчик, несомненно, молодец. – Ясно, ясно. Хватит истязать меня своим голосом, – его собственный, едва восстановившийся голос страдальчески дребезжал. Он проверил маску всеми возможными способами: никаких записывающих устройств не было в помине. Правда, с тех пор он узнал об Октаве Эспаде немало нового. – Дальше со мной будут говорить твои формулы, и куда красноречивее, чем ты. – Как хочешь, – лениво сказал Заэль. Четыре крыла с шорохом взметнулись, ожерелья мягких подвесок обняли капитана, облепили шею и плечи – водянистые, теплые, готовые зачинать и тяжелеть темными глянцевитыми плодами. Смесь омерзения и восторга пробрала Маюри до дрожи. – Это всё? Ничего у тебя так не выйдет. Что-то уже шло не так. Не в манере Октавы Эспады. Распробовав своими липкими отростками, Гранц не торопился его отпускать. Жёсткие хрящи передавили запястья, выкрутили рабочую руку; золотой трезубец выскользнул из пальцев и грохнул по каменному полу. Не то чтобы Маюри когда-либо полагался на меч всерьёз. Он и в своем отряде искоренил эту прискорбную привычку, стоившую жизни столь многим синигами. Мало что так эффективно усыпляет бдительность врага, как выбитое из рук оружие. Он убедился, что напрягаться бесполезно, и расслабился в ожидании следующего шанса. Такие, как Гранц, щедры на шансы: больно любят поговорить по душам. Арранкар потянулся к нему всем корпусом, будто голодной плетью повилики, вглядываясь в лицо: – Что-то между нами изменилось, пока мы не виделись, капитан. Раньше ты был бы только рад меня послушать. В чем причина? – Видишь ли, я свел близкое знакомство с твоими запасными телами, – проговорил Маюри в тон, доверительным полушепотом. – И они рассказали мне много интересного. Разговорились, не заткнёшь! Им явно не хватало внимания мужчины. Он залюбовался, как яростно вздернулся у Гранца уголок рта – яростно и даже красиво. Молчаливые тела, дремлющие под скальпелем, не шли с этим ни в какое сравнение. Но уже через мгновение звонкий отрывистый смех запустил эхо плясать в перекрытиях лаборатории: – Эти мёртвые скорлупки? Ты серьезно потратил целые дни на исследование этого хлама? Маюри осклабился через выгибы хищных лоз. Первая реакция выдала Гранца с головой. – Хламом брезговать не надо, не надо. К твоему сведению, всякая наука — это и есть бесконечное, утомительное, неблагодарное копание в хламе, который оставили после себя другие. Но вы-то, пустые, вы мните себя венцами творения. Не дадите себе труда изучать хлам с надлежащим тщанием. Какая самонадеянность! Имплантат в правой руке Маюри скрипнул под давлением, поврежденное сочленение просочилось мутным машинным маслом с примесью крови. Лицо Гранца наполнилось состраданием: – А ты не очень любишь свою работу. Бедный, бедный капитанчик! Столько скорбного труда ради какого-то никчемного пустого! Или мы врём сами себе? Белым пауком-сенокосцем на лице Маюри разлеглась длиннопалая ладонь. – Ну конечно, врём, – Заэль повел подушечками пальцев по щекам и скулам – так, словно был слеп и хотел изучить черты своего визави. – Мне не нравится твой взгляд. Такой ревнивый и завистливый. Я надеюсь, ты успел хорошенько рассмотреть то, что украл. В глазах Гранца — так близко, что его дыхание трогало губы Маюри, — плясали огоньки. Отражения мелких ламп. Инстинкт требовал – зажмуриться, отдернуться. Маюри не доставил арранкару этой радости. Он смотрел и смотрел, сколько мог, на овальный кончик ногтя; булавочной головкой ноготь скользнул по краешку левого нижнего века, добрался до тугой оболочки глазного яблока, надавил – и пронзил. Красно-черная боль плеснула, словно ему облили голову горячим дёгтем. Боль смыла черты Гранца, смыла ощетиненные железом стены, смыла всё, кроме восьмихвостой чернильной кляксы в калейдоскопе цветовых пятен. Маюри не закричал, только задышал громче и чаще. Холодный пот выступил на груди, размачивая подсохшие кровавые корки. – С-с-сволочь, – он с трудом шевелил языком, смаргивая слезы. Острая боль отдавалась в уцелевшем глазу, зрение помутнело и скособочилось. Вволю пошарив в глазнице, Заэль вытянул палец и тщательно облизал, обмакнув в рот по среднюю фалангу. Этого ему не хватило. Узким языком он нырнул прямо в пустую глазницу, обдавая горячим дыханием, целуя открытую рану, вылизывая ее до самого дна. Вздрогнули на горле натянутые жилки над краем воротника, когда он оторвался и сглотнул. – Что станешь делать, капитан, если я сейчас тебя отпущу? – с любопытством наклонил он голову набок. – Пойдешь и сделаешь себе новый глаз? Какой-нибудь фарфоровый, со сменными линзами и встроенным рентгеном, лучше прежнего, да? Маюри выговорил: – Нет. Думаешь, ты первый? Этот глаз я уже менял. – Ах да… Как и все остальные органы. Это может означать только одно – я могу продолжать! – голос Заэля взвился ликующе. – Могу отнять твои руки и ноги… печень… сердце… гениталии… Всё, что захочу! И всему у тебя найдется замена! По левой щеке Маюри текло – не слёзы: гуще и солонее. Он был уверен, что Гранц не возьмет оба глаза: ему всегда будет нужен зритель. Заэль посерьёзнел: – Вот только есть проблема, капитан. С каждым улучшением ты неизбежно будешь становиться все более уродливым. И все менее интересным. – Да и ты не в моем вкусе, – сплюнул Маюри кровяным сгустком на кипенно-белую юбку. Ногти впились ему в затылок, приподнимая за волосы голову. — Плоть тебя все чаще подводит, верно? — участливо спросил Заэль. — Ты даже не избавляешься от механических протезов. Позволь угадать: они лучше служат? Еще две-три замены, и тебе уж точно не обойтись без красивого фарфорового глаза. Теперь Маюри был наг перед арранкаром, как недавно арранкар перед ним. Острые ногти чертили неглубокие линии по коже: хорошо знакомый капитану по сотням вскрытий маршрут. За ногтями проступали бусинки крови, цепь которых прервалась, когда Заэль добрался до металлического импланта. – Протезы-то, пф! – Гранц фыркнул, влажные ровные зубы стеклянисто блеснули. – Оторвать и выбросить. Что у тебя до сих пор своё? Ты хоть помнишь, как это, жить с настоящими руками и глазами? Маюри уже сказал Гранцу все, что хотел. Теперь его занимали схемы и цифры, выгруженные из лаборатории в его центральную нервную систему. Боль не имела значения. Недостающий, несносный, отвратительно увёртливый фрагмент ребуса стоял перед ним, не ближе и не дальше, чем тогда, когда Маюри сам держал его на цепи. Воскресивший себя через лабораторию – груду камня, металла и плоти, выстроенную в соответствии с его волей так же, как разнообразные тела. Как именно ты это сделал, Заэль Аполло?.. — Неважно, — прошептал Заэль. — Если удаленное воздействие с тобой не работает, мне не составит особого труда разобрать тебя вручную. Что-то шевельнулось за спиной Заэля Аполло. Медленно ворочающимся глазом Маюри проследил за двигающейся тенью, и его зубы сами собой скрипнули. Он был на грани, возможно, своего важнейшего открытия. Почему? Почему щенок не мог уже умереть и прекратить вмешиваться в чужие дела?***
Исида тянулся кончиками пальцев, словно через густой кисель. Рукав зачерпнул сыпучего песка. Рот был полон чужой вязкой крови. Он не хотел сглатывать, но ему пришлось. Если всё, произошедшее в логове Заэля Аполло Гранца, было дурным сном, то Урюу до сих пор не проснулся. Под ним был черный обсидиан, в котором тонули неглубокие отражения. Над – в неверном гальваническом свете высился каменный колодец, опутанный проводами и лестницами. Он это знал, но не смотрел наверх: все его внимание сосредоточилось на маленькой серебристой трубке, торчащей из песка в трех шагах… двух… Он умудрился выудить ее из-за пазухи у капитана, пока тот его душил. Не самый плохой карманник в нём пропал. Правду говорят, что шитье развивает мелкую моторику. В пылу борьбы трубка отлетела и спряталась под медным боком ядра, поблескивая незаметно и безобидно, как всё смертоносное. Он дотянулся и схватил трубку так бережно, как будто в ней был нитроглицерин. Лишь после этой маленькой победы тлеющими очагами боли дали о себе знать измятое горло, ушибленный затылок, спина, плечи – он весь был одним ушибом. Он уцепился за боль, почти наслаждаясь ею, будто не станет ее – и он сам прекратится. Нет, я ещё здесь, сказал он себе, у меня ещё есть мой враг, у меня есть… Урюу не знал, как его лучше назвать. Заэль был в полном порядке – длинный силуэт, сплошь острые углы локтей и плеч, ветвями – выгнутые крылья, все четыре, – и так занят, что даже не замечал Исиду. На полу россыпью валялись выломанные детали, винты и скобы. – Что ты делаешь, Заэль Аполло? – прохрипел Урюу. Заэль повернулся к нему: тонкие прожилки размазанной по губам крови, возбужденно блестящие глаза в обрамлении костяных завитков маски. – Квинси! Что за прекрасный лебедь выходит из этого утенка! – он быстрым движением облизал губы. – Лебедь? – Капитан Куроцучи велел вернуть, – Заэль бросил ему что-то, и Исида, не задумываясь, поймал — левой рукой. Кость проскрежетала о кость. Исида уставился на нее в мертвящем ужасе. Рассудок еще отказывался принимать то, с чем уже смирилось тело: эти несколько длинных белых костей, между которыми перепонками натянулась кожа, — были его рукой. На сгибе крыла скорчилось несколько свободных скелетных фаланг, они-то и ухватили серебряную цепочку с пятиконечным крестом. Святое оружие против пустых – в изуродованной руке пустого! – Капитан… велел вернуть?.. – Раньше ты переспрашивал не каждую фразу, – отметил Заэль. – Не знал, что опустевшие квинси перед смертью тупеют. Исида уже получил ответ на свой вопрос. Капитан Куроцучи висел, оплетенный бледными лозами, багровые подвески струились по смуглой шее, этакая импровизированная замена его теплой накидке. У капитана не было левой – искусственной – руки, голова тяжело свисала на грудь, лицо чернело сплошной запекшейся раной. Увлеченно прикусив губу, Заэль подцепил длинными ногтями крепление плечевого протеза и отделил скругленную коробку с пружинами и штифтами, крепившуюся к торсу. Маюри издал глухой и страшный стон. – Он жив, — прошептал Исида. – Конечно, – Заэль улыбался. По полу звякнула, подпрыгнула разок и покатилась окровавленная золотая пружина. Провода, оторванные с мясом от нервов и мышц, кровоточили как живые. – Разве он не прекрасен в своем естественном виде, безо всех этих уродливых механизмов? Исида мотнул головой. Нет, нет, нет. – Он же мой… Я должен с ним покончить! – Он был бы твой, если бы ты с ним справился. Но ты уступил его мне, и он мой, – нараспев отозвался Заэль, нежно оглаживая пальцами обрубок плеча. – Так что ты медлишь? Убей его! – Исида осекся. Господи, кого и о чем он просит? Все должно было быть совершенно не так! – Я не убиваю, квинси, – напомнил Заэль. – Не люблю таскать с собой мертвецов. Взгляд Исиды не находил даже нанесенную им рану на капитанской шее. Он не справился. Заэль сделал всю работу и крепко держал свою добычу. Просить отпустить Маюри, чтобы самому его добить? Ничего нелепее нельзя было и представить. От глупой бессильной обиды защекотало в носу и глазах. Маюри шевельнулся в путах и приподнял лицо. Кровавый водопад по левой щеке придавал его чертам жестокую чувственность – или нет, не придавал. Подчеркивал то, что ему и так принадлежало. – Не такой вы и праведник, юноша. Жаждете крови, как настоящий пустой. Ну же, Эспада. Ты ничуть не меньше хочешь меня прикончить... Борешься со своими инстинктами… Заэль перехлестнул горло капитана извилистым щупальцем, превратив его слова в клокочущий хрип, и что-то в Исиде этому обрадовалось. Чужое, неподвластное создание, росшее внутри него, распирало реберные дуги, то расправляя игольчатые крылья, то сворачиваясь, будто знало, что, убивши Урюу, само и минуты не проживет. Ему, этому созданию, терпкая кровь Маюри казалась сладкой, выпотрошенная глазница и растерзанное плечо – красивейшим зрелищем на земле. – Нечего разбрасываться смертью, квинси, – посоветовал Заэль. – То, что убито, перестаёт страдать. Я могу подарить ему больше боли, чем твой ум способен себе вообразить. Разве не этого ты хотел? О да, Урюу этого хотел. Фотография, которую Маюри бросил ему на колени почти год назад: затрепанный клочок бумаги цвета сепии. Залитая коричневой кровью отрезанная голова его деда. После этого клочка бумаги мир так и не стал прежним. Это не пустой. Это он сам. Все его существо жаждало этого. Желание медленно протравливало его нутро. Кажется, он благословил бы руку Октавы, которая не оскудеет на пытки и увечья для капитана Двенадцатого отряда. Кажется… Кажется… Он глубоко вдохнул и спрятал в незнакомой костяной лапе серебристую звездочку. Пользоваться ею сейчас – значило бы осквернить. Что за птица прорастала из него – какой там лебедь? Стервятник, злорадно пикирующий на падаль! Или вовсе кровопийца-летучая мышь! Когда успел умереть тот Исида, который знал свою цель и вычисляющим взглядом щурился через сетчатый лук? Он что, чуть не согласился принять свою месть подачкой из рук Заэля? – Я хотел не этого. Оставь его, Заэль Аполло. Голос Исиды был так слаб в гудящей от эха шахте, что он едва слышал сам себя. Заэль, разумеется, обладал более острым слухом. Он усмехнулся, как родитель, у которого дитя перед обедом просит леденца: – Что тебе с ним делать? Ты так комара не убьешь, квинси! Безвкусное знание о своей смерти уже набило оскомину. Перед ним стояло полное сил чудовище, которое он выпустил на волю в его же собственных владениях. В кровавой колыбели ядра, полостях залов, жилах трубопроводов, в самих камнях вращалась неимоверная сила, вытекшая из гибкого тела Заэля каплями-петлями, и Урюу спустился в самое средоточие этих петель. Что он мог противопоставить этой силе? Но пока он оставался собой, он не собирался хладнокровно стоять и смотреть. – Оставь его. Помнишь, что это такое? – тверже повторил Исида и поднял повыше правую, человеческую руку. В пальцах была зажата маленькая серебряная колбочка. – Спички детям не игрушка, квинси, – тон Заэля неуловимо потяжелел. Конечно, он помнил. Кто ему рассказал про устройство шпренгера? Сам Исида полгода назад. Да еще и показал на его собственном примере. Стоило ожидать, что, даже подпаленный взрывом, Октава самым внимательным образом выслушает его объяснение. – Я не хочу пускать ее в ход, – сказал Урюу. – Прошу тебя, остановись. – Цугцванг, – Заэль прищелкнул пальцами, и с ногтей слетели крохотные капли крови. – Ты в любом случае проигрываешь. Исида кивнул. Во рту пересохло, на языке налипли песчинки, но страх, который выжимал кишки, словно сырое белье, страх, от которого беспомощно потели ладони, убрался. Руки перестали дрожать. – Я мёртв, – проговорил он. – Мне уже все равно. Но я могу забрать с собой и его, и тебя. На моих условиях. Они стояли не просто в центральной шахте лаборатории. Они стояли в центре пятиконечного знака квинси, чьи вершины совпадали с точками подключения к лабораторной сети. Рисунок замкнулся. Распахнутые челюсти капкана готовились щёлкнуть. Стоит кинуть колбочку-катализатор в разверстую дверь ядра, и лабораторию зальёт испепеляющий, очищающий свет, резонанс тысячекратно умножит высвобожденную энергию, и ничего не останется ни от двух чудовищ, ни от него самого. А если Заэль подчинится его требованию? Исида мало представлял, что тогда. Но до этого ещё требовалось дожить. Любое взаимодействие с Заэлем – строительство целой системы сдержек и противовесов. Был ли Урюу ещё быстрее арранкара? – Лучше отдай ее мне, — осторожно сказал Заэль, не спуская с Исиды глаз. Исида отвечал ему тем же. Много крыльев. Много щупалец. Длинные руки. Один взмах ногтей, и Заэль вырвет у него колбочку – но Заэль знал, что перед ним, и остерегался быстрых движений. Глумливое хихиканье прорвалось через переплетенные крылья. Маюри тоже знал, как это работало. – Боишься, Эспада? Правильно. Ты ведь не бессмертный. Ты построил все это, чтобы отгородиться от правды. А правда в том, что ты подохнешь, как прочий ваш зверинец. И только тогда принесешь всем пользу. – Уж и всем? – обронил Заэль. – Или только тебе? Разве ты с кем-то поделишься? – О, тебя хватит на всех. Радуйся, в этом и состоит твое настоящее предназначение, – с каждым словом из капитана вытекала сладострастная ненависть. – Знаешь, кто ты? Ты растение. А из растений делают лекарства. – Господа, – Исида сделал шажок из зоны досягаемости, продолжая поддерживать зрительный контакт. – Вы все еще у меня на прицеле. Технически это было не совсем так, но суть оставалась неизменной. Маюри повернул к нему единственный глаз, выпуклый и желтый, как сгусток смолы на сосновой коре. – А для тебя новость плохая. Блеф! Все твои шнайдеры остались снаружи. Запустить без них эту ловушку невозможно. Сомневаешься, пойди спроси у твоего деда. Сердце пропустило удар. – Я спрашивал его, – сказал Урюу. – Знаешь, что он мне говорил? Нет ничего невозможного, пока ты уверен, что поступаешь как должно. Золотые зубы капитана клацнули, едва не прикусив его собственный язык. – Тогда ты просто станешь очередным квинси, которому вера не помогла. У меня есть заботы поважнее. Одна эта лаборатория стоит больше, чем все твои сородичи вместе взятые. Заэль щурился. Маюри очевидно пытался спровоцировать его, разуверив в опасности. Поселить у каждого из них сомнения. Кое в чем он преуспел. В голове у Исиды стучало от ярости и удушья. Под кожей набухли вены, цементом встала в них отравленная кровь, в спину уперлись провода, корчащиеся мучительными развилками, и он содрогнулся при мысли, что они его схватят. Тварь клевалась в груди. Кости плавились в оправе плоти; по горлу затрещала кожа, из-под нее выпростался воротник игольчатых гребней. Он застонал от боли. Чей-то смех сгустился в воздухе, тяжелом от газа и подвальных миазм. Они казались частями одного целого – два лица, вырастающие из спутанных ветвей и кровавых капель, сиамскими близнецами, оба с темными подтеками вокруг левого глаза, со ртами, привыкшими усмехаться в ответ на боль. Лаборатория закручивалась спиралью, точно домик улитки, сжималась и колыхалась, движимая какой-то конвульсивной перистальтикой. Красный зев ядра таращился на него между их лицами. Исида ненавидел их. Не только Маюри – но и Заэля, пронзительно и чисто. За само его существование, за то, что пустой, каким-то образом сросшийся с многотонным зданием, был… диковиной. За то, что жизнь учителя, старого лучника-квинси, была оборвана впустую, походя, ведь он диковиной не был. Его собственная жизнь подходила к бесславному концу. Может быть, последнее, что он сделает как человек – уничтожит все это. Исида взглянул вниз. Сливаясь с перевитыми по полу шнурами, в его сторону кралось несколько щупалец из-под края арранкарского платья. Думать было некогда, настало время действовать. У всех есть сцены, на которых они выступают лучше всего. Излюбленной сценой Урюу был открытый воздух, в который можно было целыми снопами посылать стрелы, растворяясь в своем дыхании, маневрируя, словно за плечами у него в самом деле распускались крылья. В глубинах лаборатории против него было всё. Кроме высоты. Он вцепился в коленчатые перила, одним махом оказался на прогрызенной ржавчиной площадке лестницы, над ядром, над арранкаром и синигами, опередив на долю секунды всколыхнувшиеся щупальца, и сделал короткий точный бросок поверх их голов – в голодное алое пятно. Железо лязгнуло и прогнулось под ним, но он не промахнулся. Алая пасть заглотнула крохотный катализатор – и закрылась, причмокнув мягкими толстыми губами. В лицо Исиде бессмысленно ухмыльнулось зубастое золотое дитя, дышащее горячим металлом. Колбочку сожрал Ашисоги Джизо. Маюри только этого и ждал. Урюу истратил свой шанс впустую. Длинное жирное тело Ашисоги Джизо отшвырнуло ахнувшего Заэля от Маюри, как куклу; что-то хрустнуло, как ветка, шлепнули по стене рассыпавшиеся подвески. В шахте потемнело от тяжелой туши. Ашисоги Джизо продолжал расти, расти и кричать – плаксивым голосом брошенного младенца. Бугристый бок наждаком прошелся по стене, Исида, все еще потрясенный этим коварством, едва успел кубарем скатиться с площадки, когда ржавые перекладины вывернулись из креплений. Ударился плечом и распластался на полу. Недоразвитые пухлые ручки Ашисоги Джизо зашарили среди проводов, куда свалился Заэль, но ухватили пустоту: резной фиолетовый шлейф выскользнул между коротких пальцев. Провода с треском рвались и плевались снопами искр. Маюри подобрал свой меч. – Блеф?! Невозможно?! – завопил Исида. – Если в опасности убеждены двое, третьему глупо рисковать, – сказал Маюри. Горячая сила заставляла воздух дрожать и искажаться. – Опять этот праведный гнев. Как же он меня бесит. Жаль, я не бросил тебя здесь умирать ещё полгода назад. Заэль нетвердо поднялся: щеки пылали, спутанные волосы загородили глаза. Гигантская гусеница ходила ходуном, не в состоянии повернуться в узком пространстве и нацелиться на арранкара; вдруг она взмыла и унеслась по спирали вверх на десятки метров, с лязгом перебирая брюшными ножками по обрывающимся лестницам, под самым потолком изогнулась и низринулась вниз, на голову Заэлю Аполло. Впереди нее чудовищным эхом несся младенческий крик. Руки Октавы взлетели красноклювыми птицами. Розоватая электрическая дуга перечеркнула лицо пупса-переростка с надутыми щеками, готовое выдохнуть ядовитый дым, — и оно лопнуло. Зубы брызнули из разваленных напополам челюстей. Ашисоги Джизо взревел, окутался собственным газовым облаком, короткие ножки беспомощно засучили; две половины длинного кольчатого тела разошлись в разные стороны, продолжая конвульсивно бежать по стенкам колодца. Густая гемолимфа лилась дождем. В свое время Исида, чтобы добиться точно такого же результата, был вынужден вложить все свои силы до капли. Октава Эспада разве что слегка запыхался. Маюри, нимало не расстроенный, уже отзывал свое порождение, выполнившее главную задачу. Остатки золотого дитяти с глохнущим воем слились с его клинком. Тишина была благословением. Заэль приподнял заляпанный лиловыми брызгами подол белого платья, взялся пальцами за подвернутую щиколотку, коротким движением вправил ее и притопнул каблуком. – Продолжим наш разговор о невозможном? – Предлагаю вопрос о невозможном считать снятым, – торжествовал Маюри, жмуря выколотый глаз. – И перейти к разговору о научной ценности этого сооружения, покушение на которое есть вандализм и должно караться смертью. Уверен, что ты, его создатель, со мной одного мнения. Темные волосы капитана стояли дыбом, вокруг бедер свисали обрывки одежды, голос был совершенно спокоен. Золотой меч указал на Исиду. – Зачем ты только таскал его с собой? Он нам больше не нужен. – Нет, – сказал Заэль. Исида не шелохнулся, продолжая держаться за плечо: через рукав прорастала кость, выпячиваясь натеками и шипами. – Я о лаборатории, – продолжал Заэль не спеша. – Она стала довольно тяжелой, чтобы управляться самому, особенно когда замок пришел в запустение. Я как раз подумывал о том, чтобы ее уничтожить. – Уничтожить? С помощью квинси? – и без того кривая ухмылка Маюри перевернулась: вздернутый уголок рта ушел вниз, обнажая решетку квадратных зубов. Заэль развел ладонями в длинных рукавах. Унизанные каплями крылья повторили его жест. – Квинси бы не сделал это в одиночку. Поэтому я ему помог. Ты об этом забыл, когда попытался мне угрожать, да, квинси? Все эти пятиконечные звезды вконец заморочили тебе голову. А ведь это я подсказал тебе направление. Я дал тебе нужный уровень доступа. Я наметил узор, а ты его дорисовал. А ты, капитан, лично принес орудие на место преступления. – Их было два, – прошептал Исида. – Громче, – мурлыкнул Заэль. – Два катализатора. Я нашёл только один. Смуглое лицо капитана постепенно становилось грязно-серым. – Ты этого не сделаешь, – проговорил он так, словно одной уверенности было достаточно – как достаточно его приказа, чтобы работала тормозящая техника или чтобы как ветром сдувало замешкавшихся рядовых. – Ты не самоубийца. – У маленьких детей есть игра, – Октава позволил рукавам соскользнуть к локтям, держа перед собой сжатые ладони. – «В какой руке живая гусеница?». Если тебе называют нужную руку, ты просто берешь и сжимаешь кулак. И твой противник в любом случае оказывается в дураках... ведь она будет мертва. Маюри не смотрел на его руки – только на лицо, сосредоточенно оскалившись. Заэль вкрадчиво наклонился вперед. – В какой руке, капитан? – В левой, – без запинки сказал Маюри. – Тебе стоит лучше работать над лицом. И клинок Ашисоги Джизо гадюкой прянул в сторону правого запястья. Туда же, куда указал взгляд Заэля Аполло. Мгновенно затвердевшая кожа арранкара отбила клинок, но цель была не перерубить – только ударить. Точный удар по напряжённым сухожилиям заставил пальцы Октавы на мгновение разжаться и выпустить катализатор. Маюри рывком поймал крохотный кусочек серебра – и под ногу ему подвернулась скользкая кровавая лужа. Будь у него вторая рука, он бы ещё мог восстановить равновесие. Но ее не было. Он мог бы врезаться прямо в Заэля, но тот, всплеснув юбкой, легко ушел в сторону. Голова Маюри запрокинулась изумленно и нелепо, и по милости инерции он с плеском влетел в упругие алые вены ядра, облепившие его с макушки до пяток. Мгновение – и через перевитые мембраны прорвалась наружу ладонь с длинным ногтем, капитан метнулся к выходу, оскальзываясь и проваливаясь в губчатую плоть. Заэль стремительно дотянулся до откинутой крышки, налег на нее, преодолевая давление петель, Исида присоединился, ухватившись за край костяными когтями, из просвета рванулось дикое лицо Маюри – и вот уже поддавшиеся пружины швырнули крышку вниз. Лязгнув, шар защелкнулся. Маюри Куроцучи исчез. И — ни стука, ни крика, ни запаха горячего железа. Капитана Двенадцатого отряда отсекло, будто он и вовсе не существовал с ними в одном измерении. Вместе с ним исчез и второй катализатор, угодивший ровнехонько по месту назначения. Заэль недовольно встряхнул рукой, на которой распускался большой синяк. Исиде на секунду показалось, что капитан был прав: что пентаграмма не сработает – или что на таких масштабах она все равно не причинит серьезного ущерба. Стекло лабораторного терминала, впаянного в ядро, раскололось с громким звоном. Это и был звук захлопнувшегося капкана. Организованные кругами и петлями потоки силы споткнулись в своем круговороте. По нервным сетям пошла массивная волна перегрузки, толстые дренажные трубы вздулись и лопнули: брызги темной жидкости оросили шахту, вылетевшие заклепки застучали, как из пулемета. Исида вскинул перепончатую руку в инстинктивном защитном жесте. Нестройно щелкающие лампы полыхнули в последний раз, рассыпав шипящие искры, не долетающие до дна. Вязкая живая темнота застелила глаза. Организм, в котором они находились, погибал. По крайней мере, Исиде не придется в последние секунды жизни видеть Заэля Аполло. Не придется видеть уродство собственной пустоты. – Что встал как вкопанный, квинси? Раздраженный голос Заэля ввинтился в ухо. Рядом с Исидой двигалось большое тело со множеством гибких щупалец. Тощая рука сгребла его за шкирку, Урюу, притиснутый к чужой груди, с молчаливым ожесточением вцепился в эту руку, пытаясь оторвать ее от себя. Он не собирался умирать в объятиях Октавы Эспады, нет, спасибо, только не это. Холодный ясный свет сетчато просиял сквозь камень: в глубине расходящихся трещин проросли кораллы пламени. Жаркий ветер взвихрил им с Заэлем волосы. Постепенно жар превращал пол в сковородку, и на этот раз дыхание нагретого металла не имело ничего общего с капитаном Куроцучи. Движение в высоте обманчиво казалось величественно-неторопливым; далекий гул приблизился и заглушил все остальные звуки. Сами в себя над ними начали складываться стены, заволакивая свет пентаграммы клубами каменной пыли. Урюу не увидел их падения. Четыре крыла сомкнулись отяжелевшими подвесками, обволокли их обоих, словно подушки безопасности; в какой-то момент Исида перестал сопротивляться. Заэль сгреб его и рывком, опережая взрывную волну, оттолкнулся от горячего пола, закрываясь крыльями от падающих обломков и слепящих языков ледяного света, проносясь мимо пылающих этажей. И, наконец, стрелой, как пламенная голубка, вырвался из воронки огня через разлетевшийся стеклянный потолок обсерватории в свинцовое небо.***
Небо. Урюу растворялся в тяжелых облаках. Голова казалась бумажным голубем, готовым спорхнуть с плеч и отправиться на поиски новой земли. Купол и шпиль обрушились в давно отгремевших боях, крыша зияла в тяжелые тучи, и с них слетали горьковатые ледяные капли, совсем не похожие на кровь. Всё было сделано. Пространство, в котором он был заперт с капитаном Куроцучи, улыбавшимся своей больной улыбкой, разомкнулось и перестало существовать. Взлетело на воздух с закладывающим уши грохотом. Он не чувствовал ни радости, ни облегчения: произошло то, что должно было произойти. Долгий, долгий день, день его мести, заканчивался. Давление, исходившее от капитана, горячо пульсировавшее в ране, ушло. Превращение остановилось, захватив левую часть тела и оставив правую почти нетронутой. Он сделался калекой: уже не квинси, но и не сильный молодой пустой — жалкий половинчатый экспонат из цирка мутантов. Покрытое наростами перепончатое крыло напоминало не полую птичью кость, а слоистую раковину, мертвым весом тянущую к земле. Обрывки белого плаща, проткнутые проросшими костями, вплавились в плоть — не оторвешь; то и дело он беспокойно щупал вдавленные крупные пуговицы, а потом отдергивал руку. – Этот костюм остался от твоего деда? — поинтересовался Заэль. Исида качнул головой: – Я сам его сшил. Голос двоился. Вероятно, окостенение затронуло хрящевые кольца трахеи. Если так и пойдет, скоро он вместо слов будет чирикать и свиристеть. Может, Заэль приколотит ему скворечник где-нибудь на ветке в лесу меносов. – Жаль. Ты хорошо шьешь. Из тебя мог бы выйти неплохой анатом, квинси. Он узнавал это место – в прошлом зал собраний. Длинный стол и кресла с высокими спинками, некоторые опрокинуты. По залу носился ветер, по стенам блуждали отражения, песчинки вихрились поземкой вокруг узкой фигуры в белом. Крылатые пряди розовых волос перечёркивали оправу очков, растущих из височных костей. Топая и пыхтя, вокруг Заэля Аполло крутилась тройка фрассьонов. Здоровые страшилища складывались в два-три раза, стараясь зализать его руки болтающимися языками и ткнуться лобастыми головами ему в колени. – Ты уничтожил свою лабораторию, – сказал Урюу, игнорируя последнее замечание. – Умницы крошки, спрятались и дождались в укромном месте, – присев, Заэль принялся трепать фрассьонов по загривкам, словно крупных собак. Один из них повалился на спину, взбивая песок, изо рта у него полились счастливые слюни. – Нет, это он ее уничтожил. А ведь так хотел забрать себе. Можно было попросить по-хорошему. У меня, в конце концов, доброе сердце. – Нет у тебя никакого сердца, – без особого запала сказал Урюу. – Мне будет не хватать твоих освежающих обвинений. Заэль выпутался из кучи-малы своих питомцев и встал. В своем человеческом облике он слегка убавил в росте, но все еще возвышался над Урюу, прямой, как нож. Белая одежда пахла хлорным отбеливателем. Нашёл ведь запасную. – Зачем ты вытащил меня? – спросил Исида. – У тебя на хранении осталось то, что принадлежит мне. Значит, ты и сам – мое имущество, имеющее некоторую ценность. Заэль двигался немного хаотично, словно отвык пользоваться всего одной парой рук и делать разные дела последовательно, а не одновременно. Исида и сам по привычке искал и не находил взглядом четверицу гибких крыльев. Жесткие пальцы резко и больно расправили его перепончатую руку, перебрали торчащие шипы, пробежали по гребню, проросшему на шее. – У меня нет ничего твоего. Я вернул все, что брал, — тихо и устало сказал Исида. Заэль взял его за подбородок и равнодушно повернул лицо к свету, глядя на него со странным интересом. Как будто его интерес вообще бывал не странным. – Ах, как нехорошо врать. Забыл про мое вещество? Исида отдернулся, стряхивая липкое фантомное ощущение. Его очки разбились так давно, что он привык к размытым очертаниям вещей, но Заэль совершенно не выдерживал дистанцию: с такого расстояния четко виделось его лицо, сухое и строгое, без следов многоногого пятна. – Ты хочешь… мою кровь? – Обойдусь и без нее, – сказал Заэль. Свободная ладонь переместилась Исиде на затылок. Три пальца другой разжали ему зубы и бесцеремонно пролезли в рот. Исида издал неразборчивый возглас возмущения. Прохладные пальцы, горькие от дезинфекции, мешали сглотнуть рефлекторно выделившуюся слюну, затопившую рот. Заэль чётко надавил ему на корень языка, и тошнота, которая преследовала Исиду всю дорогу, с того момента, как он очнулся возле трупа капитана, стала нестерпимой. Желудок оборвался и открылся у него внутри; до тянущей боли напряглась диафрагма. Из глубины поднялась жидкость, сладкая, сладкая, с кислым привкусом желудочного сока. Сначала он сухо содрогался, бесплодно хрипя, в уголках губ появились трещинки от натяжения, челюсть едва не вывихнулась из суставов. Наконец его вывернуло. Изо рта и носа хлынул густо-фиолетовый, почти черный кисель, такой же, как курсировал еще недавно по дренажным трубам лаборатории. Следующий спазм едва не обогнал предыдущий. Он ничего не видел из-за слёз, только слышал ужасный плеск того, что вырывалось из него наружу. Заэль держал его как тиски, не давая ему упасть в собственную рвоту и заглядывая через плечо. Мягкие, как пух, розовые волосы щекотали ухо, резная оправа очков упиралась в висок. Часто и неглубоко дыша, весь в ледяном поту, Исида повернулся и различил холодные любопытные глаза за блестящими стеклами. – Отойди от меня, ты, изверг, – пробормотал он между приступами рвоты, чуть не захлебнувшись. У него болели мышцы живота, болела каждая кость, горело лицо, оставалось только одно желание: свернуться клубком, неважно где, неважно, перед кем, и забыться сном. Стоило сморгнуть слезы, и от вида темной лужи в нем снова все перевернулось, желчь защипала глотку – но оно уже вышло, вышло до конца. Заэль отпустил его, и он чуть не рухнул. Оперся на руки, казавшиеся такими ломкими, что не выдержат его веса. На правой еще оставалась манжета с блестящими пуговицами. За левой волоклись острые боковые отростки, и что-то в них продолжало перестраиваться. Или перерождаться. Сквозь туман усталости и боли засветилось слабое удивление. Он недоверчиво всмотрелся. Фигурная кость разлезалась, как глина, покрывалась порами, превращалась в бесформенный нарост – ровно так, как слепящие инеистые кристаллы сугробов весной превращаются в черную ноздреватую грязь. Расщепленные кости руки складывались воедино, с хрустом входя в свои суставные сумки. Он закусывал губы при каждом щелчке. Господи, промелькнуло у него. Процесс превращения шел в обратную сторону. Под слипшимися чешуйками виднелась исколотая, грязная кожа и обрывки ткани, оказавшейся менее выносливой, чем его плоть. Он переставал быть пустым. Колючая боль в груди затихала. Исида провел пальцами по шее и плечу и медленно собрал в ладонях стылые, твердые, тяжелые обломки. Словно штукатурка, обвалившаяся с потолка из-за протечки. Он кинул обломки перед Заэлем. – Забирай. Это ведь тоже твоё. В лицо ему дохнули три смрадные пасти. Фрассьоны грузно встали на дыбы и, чуть дождавшись разрешения, вспрыгнули на стол. Один жадно сунулся черепастой мордой к Исиде и слизал у него с подбородка мерзкие капли, другой принялся лакать, третий вгрызся в обломки костей, по-песьи мотая головой. Отплевываясь и вытирая губы от чужой вязкой слюны, Исида скатился со стола. Ослабевшие ноги едва держали его. Тошнота, вызванная отравой, улеглась, теперь его мутило от обычной гадливости. Заэль хотел накормить этих своих крошек?! Спрашивать не имело никакого смысла. Ему не требовалось это знать. Ничего из этого. Пусть делают что хотят. Его знобило, и он запахнулся в свисающие с плеч обрывки плаща. Мутные капли стекали по бледной, как у утопленника, груди. До зубной боли, до дрожи хотелось жить, а ведь только что он готов был оборвать несколько жизней и с ними свою собственную. Как ему это вообще пришло в голову? Что сказал бы учитель обо всей этой глупости? Хотя кого он пытался обмануть, он же знал своего деда. Его дед был не способен на него сердиться. Даже когда надо было. Он положил бы широкую теплую ладонь ему на макушку и держал бы, пока все не пройдёт… – Больше тебе ничего от меня не нужно? — хрипло спросил он у Заэля. — Если это все, то мой долг выполнен. Я ухожу. Ему медленно легчало. Вместе со рвотой словно вышла наружу едкая ненависть, и теперь он даже не понимал, когда успел ее проглотить. Над жрущими, бодающимися фрассьонами возвышалась глянцевитая спинка пустующего кресла, похожего на трон. – Двенадцатый отряд наверняка уже в пути, – заметил Заэль. – Бегут искать своего капитана. – Думаешь, найдут? – Найдут, конечно. А вот в каком виде – зависит от их расторопности. Интересно, сколько времени самому Исиде понадобится, чтобы очистить воспоминания об учителе от капитана — его голоса, его смеха, его жуткой маски? Сколько раз ему придется убивать капитана внутри себя, пока тот окончательно не станет полустертым сном из тех, которые сновидец поутру забывает на подушке? Руки помнили эту тяжесть. До взрыва, до Заэля, до того, как большие двери встретили его тупиком, он стоял на коленях в развороченном зале под шепот бегущей воды и держал перед собой голову Маюри. Плотно проклеенный темно-синий парик делал ее тяжелой, как спелый арбуз, хотя лицо, густо намазанное гримом, было лихорадочно худым. По срезу шеи виднелись белесые позвонки и прижженные шнайдером сосуды. Нижняя челюсть отвисла, глаза закатились под верхние веки, как расплывшиеся яичные желтки. Это сделал он. Заэль отобрал у него его месть, заперев Маюри в ядре и обрушив на него тонны песка и камня. Но эту голову… Эту голову Урюу унесет с собой. Будет носить с собой по гроб жизни добытого им мертвеца. Заэль скрестил руки и кашлянул с раздражением. Ему явно не нравилось, что Исида о нем забыл. Исида поднял глаза: — Я не буду анатомом. Не хочу иметь с этим ничего общего. Почему вы всегда убиваете? — Я часто задаюсь тем же вопросом, – пожал угловатыми плечами Заэль. – Если бы, к примеру, я встретился с твоим дедом, он был бы жив до сих пор. Исида осознал, что это значило. Он же видел этот сверкающий хрусталь. Что стоило увидеть за прозрачным стеклом: цепочки расправленных нервов, ветвистая, как корни травы, кровеносная система, вот в прозрачной высокой колбе – пропитанный физиологическим раствором колеблющийся мозг, а в другой… лишенные век живые карие глаза? Заэлю Аполло хватило бы изощренности это сделать. Хватило бы. — Я и тебя не убью, квинси, – ласково сказал Октава. — Ты меня не убьешь, – согласился Урюу. Висящий на запястье пентакль уютно лег в ладонь. Руки еле поднимались, налитые свинцовой тяжестью, но он доверял своей силе. Дед научил его ей доверять, а Заэль едва его не разуверил. Но Заэль же и вернул ему звездочку, которая иначе бы пропала навсегда. Сдержки и противовесы… Стрела серебристой рыбкой скользнула по тетиве и уставилась Заэлю в горло. За Октавой теперь не клубилось хранилище бездонной силы, но внутри него оставалось достаточно, чтобы Исида и не думал ни про какую победу. Только уйти. Уйти и оставить здесь все, что произошло между ними. Никто, кроме очевидцев, не узнал его о встрече с Заэлем в прошлый раз, никто не узнает и об этой нелепой истории. Капитан Куроцучи погиб в результате нарушения условий содержания пленного арранкара, вот и все. Фрассьоны, сидящие на корточках на столе, повернули к Исиде головы с интересом в глубоко посаженных черных глазках. Заэль засмеялся. — Разве тебе кто-то угрожает, маленький квинси? — Спасибо за гостеприимство, Заэль Аполло. Я больше не буду им злоупотреблять. Здесь уже не твоя лаборатория, так что вряд ли ты сможешь отключить мои стрелы. Не пытайся меня задерживать. — Зачем? – развел ладонями Заэль. – Я и так прекрасно знаю, где тебя искать. Их разделяло мягкое свечение заряженной стрелы, такой тонкой и одинокой. — Я планирую новые эксперименты, — Заэль сложил руки за спиной и прошелся перед следящей за ним стрелой, будто перед битком набитой аудиторией. — Ты еще слишком молод, чтобы представлять особенный интерес. Все, на что ты способен, я изучил за несколько минут. Живи. Набирайся опыта, прежде чем предложить мне что-то новое. Новые эксперименты? А действительно… Что Заэлю делать в пустыне – ходить по развалинам? Он свободен и больше никому не служит. В Обществе душ ему места нет, зато до человеческого мира – рукой подать. Анатомические театры и ограбления кладбищ давно ушли в прошлое. Если только захочет, очень скоро он сможет обзавестись новой медицинской практикой. Неутомимый исследователь жизни. Доктор Гранц. Профессор Гранц. Гений. Чудовище… Исида шумно сглотнул. Что же он натворил? — Если понадобится, Заэль Аполло, я сделаю все, чтобы тебя остановить. — О, я остановлюсь, – кивнул Заэль через мерцающую паутину прицела. – Может статься, что однажды ты обернешься, и я буду стоять рядом с тобой. Выход был у Исиды за спиной. Он начал отступать, держа Заэля на прицеле. За высоким дверным проёмом ждала мертвая пустыня, голодные меносы, разъярённые синигами, и за всем этим — врата в его родной мир. Дом — то, о чем даже думать в Уэко Мундо было страшно. Такое количество вещей, ни одна из которых не была Заэлем Аполло, но даже среди них он никогда не будет в безопасности. Всегда начеку. – Что это был за секрет? — задал он внезапно вопрос, давно катавшийся на языке. – Тоже захотелось кого-то облагодетельствовать за мой счет? – поднял бровь Заэль. – Нет! Я просто хочу знать. Что в тебе такого особенного, Заэль Аполло? Что в тебе такого, ради чего капитан Куроцучи готов был умереть? Я не уйду, пока не пойму. Заэль смерил его взглядом. Длинные пальцы отбили дробь по белоснежному рукаву. – Да ты, кажется, в отчаянии. Так уж и быть. Ничего. – Ничего? – Я не для того совершенствовал свое устройство, чтобы первый попавшийся синигами пришел и взял себе все, что плохо лежало. Ничего полезного капитан бы здесь не нашел. Без моего непосредственного участия и разрешения ему не открылся бы ни один замок. Мог бы разве что описание составить из чистой любви к искусству. — Но… а лаборатория? — Ты же не настолько глуп, чтобы думать, что я – часть лаборатории? Это лаборатория – часть меня. Мой эксперимент, который уже пора было завершать. — Хочешь сказать, его не было? Не было никакого секрета, который бы значил больше, чем все убитые квинси? – Не было никакого секрета, – повторил Заэль. На его губах расползалась задумчивая улыбка. – А ведь он должен был это понимать. Только не признавался самому себе, что столько сил ушло на то, чего просто не было. Ты что, плачешь? – Нет, не плачу, – сдавленно сказал Исида. – Песок в глаза попал. Капли, сбегавшие по щекам и подбородку, были на вкус как мел. Ужасно хотелось пить. Влага на лице только дразнила. Никакого секрета не было. Диковинный арранкар создал систему, замкнутую на самое себя. Правила, установленные Заэлем Аполло, действовали неукоснительно, но только для него самого. Капитан Куроцучи умер впустую. Он погасил свой лук. Заэль Аполло означал – стрелы, не слетающие с тетивы. Белый песок – толчёная костная пыль – взлетал и опадал на ветру, свистящем от края до края заброшенного замка. Заэль чесал за ухом сунувшегося под ладонь фрассьона. Розовые волосы постепенно становились на расстоянии единым ярким пятном. Исида повернулся и, слабо улыбаясь, пошел к воротам.