Спектакль окончен — гаснет свет
И многоточий больше нет.
Останови музыку!
Спектакль окончен — хэппи-энд.
Черниковская хата - Спектакль окончен.
21 декабря
Перед выходом из театра на улицу, Арсений проверяет чат с Антоном, пока руки ещё в тепле. И сил его больше нет — ни черта нового он в мессенджере не увидел. Попов попробовал позвонить Шастуну только раз, ждал до победного, пока звонок сам не сбросился от превышения лимита ожидания. До дома Серёжи он добирается, как в тумане. В голове лёгкая, но горячая тяжесть, кашель снова подступает. Единственное, что Арсений знал точно — он неимоверно сильно хотел горячую кружку чая с лимоном, но без добавления кислоты. Как поднимался по подъездным лестницам, он тоже не помнит, а пришёл в себя, когда провернул ключ в замочной скважине два раза вправо и зашёл в квартиру, наткнулся на вторую пару обуви, отличной от размера ноги Серёжи. Кажется, гости. — Серёж, я пришёл. На кухне горит свет, слышится бубнёж. Арсений чертовски устал за день, да ещё и болезнь начинает ослаблять тело — надо срочно лечиться, пока не стало хуже и Попов совсем не слёг. Он вешает куртку, опирается спиной о стену и скатывается по ней на пуфик у входных дверей, запрокидывает голову, шмыгая носом. Жёсткая отдышка, словно марафон пробежал. Принимается за расшнуровку ботинок. В прихожую заглядывает Серёжа. — Привет, Сень. Сил нет и на то, чтобы возмущаться. — Привет... Гости? — Арсений поднимает голову и кивает в сторону кухни. — Да это Димка, я утром тебе говорил, что он придёт. — Матвиенко опирается плечом о стену и смотрит на парня сверху-вниз. — А, точно, запамятовал. — Один ботинок снят, а это половина успеха. — Ты нормально себя чувствуешь? — После короткого молчания спросил Серёжа. — Да, устал просто немного, — второй ботинок был аккуратно поставлен рядом с первым. Попов поднимает глаза и улыбается устало. — Поставишь чайник? — Как скажешь. С лимоном? — С лимоном, — какое понимание. Арсений улыбается ещё шире. Метнувшись за учебниками в комнату, Попов проходит на кухню к Диме и Серёже. Вовремя закипает чайник. — Привет, Арсений, — Позов буквально на секунду отрывается от тетрадей, чтобы поздороваться с Поповым. — Привет, Дим, — они пожимают друг другу руки. Кипяток вливается в заготовленную кружку. — Серёж, тебе нужно написать генетический код. Это несложно, если ты знаешь что чему комплементарно. — Поз... Ты понимаешь алгебру? — Задроты, — забавно констатирует Арсений, присаживаясь на третий стул с кружкой чая в руках. Позов отвечает сразу двоим: — Сам такой. Да, я понимаю алгебру, но причём тут она? Попов подавляет смешок, прикладывая кулак к кубам. Серёжа смотрел на Позова, как на недалёкого, после долгого молчания буркнул: «Забей». Дима настоял на бригаде. После просмотра мемного видоса, он без особого энтузиазма протянул гласную «А» и вернулся к биологии. Арсений достал учебники и принялся за переписывание классных работ, что скидывал ему на протяжении дня Серёжа. Буквально через пару минут начал разгораться спор между задротами, перерастающий в реальный интеллектуальный конфликт. — Да сейчас должен встать сюда цитозин! — Упорно гнёт свою линию Серёжа. — Да какой, блять, цитозин?! У тебя в исходном коде на его месте стоит аденин, а ему комплементарен тимин. — Ну, а потом-то идёт гуанин. — Ты понимаешь алгебру, Серёж? — Абсолютно невозмутимо спросил Дима. Арсения прорвало буквально в следующую секунду от того, как Дима удачно использовал против Матвиенко его же шутку. Попов тут же получил пинок под столом от разгорячённого Серёжи. — Ты со мной спорить будешь? Я биологию сдаю. Ставь тимин. — Юный биолог тыкнул ногтем указательного пальца на последний пока что элемент в коде. — Если у меня будет за это задание тройка, я скажу, что мне так велел писать Дмитрий Позов, о Великий биолог нашей современности. — Пятёру тебе гарантирую, пиши давай. Попов периодически отпивает чай и продолжает переписывать. К тому моменту, как он заканчивает с этим делом и готов заняться выполнением домашнего задания на следующий день, а кружка пуста, между парнями разгорается новый спор, даже более насыщенный и продолжительный, чем в прошлый раз. — Матвиенко, ты такой говнистый. Я помогаю тут тебе, а ты ещё и возмущаешься. Хер больше свяжусь с тобой. — Да не пизди. Как-будто в первый раз! Параллельно с этим телефон Серёжи разрывает от поступающих сообщений, что только сильнее раздражает Матвиенко. Через пару секунд он не выдерживает и с остервенением хватается за телефон, прерывая спор. Диме тоже пришло новое уведомление. Парни отвлекаются, а Попов не сразу замечает, как в комнате стало уж очень тихо, молчание затянулось. — Ебать копать...— Тянет Матвиенко. — Что там? — Серёжа заглядывает в телефон к Диме, а Дима к Серёже. — Блядство... — Заключает Матвиенко с какой-то особой скорбью в голосе. — Да уж... — Потирает подбородок Позов. — Что случилось? — Арсений отрывается от тетрадей. Парни осторожно подняли глаза на Попова, предугадывая, что в следующую секунду атмосфера на кухне станет напряжённой и неопределённой, давящей и что-то точно взорвётся. Дима, переглянувшись с Матвиенко и получив неопределённо-положительный кивок, поворачивает к Арсению телефон экраном. Чтобы разглядеть лучше, Попов перетягивается через стол. На фотографии, заснятой в удачном ракурсе, Арсений на репетиции сидит отдалённо от всей группы, улыбается девушке, приобнимая за плечо. И каким же он при этом выглядит флиртующим, а Настя смущённой. Попов свайпает в сторону, просматривая следующие фотографии. О контексте их диалога знали только сами Арсений и Настя. Со стороны же ужасно выглядит всё так, что они действительно кокетничают. Кадры подобраны так идеально, ведь на них Шалфеева либо смущается, либо улыбается. Глаз не видно, как и не видно на фото её глубокой печали и переживаний. Последний кадр вообще бомба: Настя всецело тонет в объятиях Попова, а его рука гладит рыжие волосы девушки. Арсений глазам поверить не может. — Там такое сочиняют... в чатах. — Сглатывает Серёжа. Он отодвигает от себя телефон, блокируя его. Потирает глаза. Дима тактично держит молчание. — Что за..? — Арсений смахивает фото вниз и перед ним предстаёт открытый диалог Позова. Последнее и единственное, что видит Попов перед тем, как Дима заблокировал и забрал телефон, это имя собеседника. Антон Шастун. Арсений давится воздухом и часто моргает, не находя слов. — Сень... — Серёжа аккуратно касается плеча друга. — Бред... — Арсений истерично смеется, скидывая с себя чужую руку. — Вздор! Что за выдумки?! Мы с Настей друзья и не больше! — Он заводится и начинает паниковать. Если ему не показалось, а фотки Диме реально скинул Антон, то дело дрянь. Парень тут же хватает свой телефон, молниеносно открывая в Вк закреплённый чат с Антоном. Отправка сообщений ограничена. Пальцы оковывает дрожь, все внутренности пылают и появилось напряжение, волнение и паника разливались по венам, охватывая всё тело. — Как по-взрослому, Антон! Он открывает телеграм — та же ситуация. Вацап, дискорд, инстаграм, твиттер. Он в чёрном списке у Антона даже в вайбере! Парни что-то говорят, но в ушах Арсения кипит кровь и заглушает все посторонние звуки. — Дима, где Шаст сейчас?! — Тренировка должна закончиться через пол часа... Попов соскакивает со стула и несётся в прихожую. Он успокаивает себя тем, что ещё не поздно всё объяснить, только бы Антон выслушал и доверился, поверил ниу, а не своим глазам. — Ты же не пойдёшь сейчас к нему? — Обескураженный Серёжа появляется в коридоре через пару секунд и удивляется тому, что Попов уже захлопывает дверь квартиры. Арсений бежит. Он боится не успеть, не встретить Антона. Он бежит, задыхаясь морозным воздухом, обжигающим лёгкие и разрывающим горло. Парень не может расставить мысли по местам, в голове начинает гудеть, а глаза застилает слёзная из-за ветра пелена. Ему страшно думать о том, что случится через пол часа, что будет завтра, что будет между ним и Антоном. Почему Шастун верит кому угодно, но не пытается обо всём узнать у первоисточника — у Арсения? Может, потому что не хочет? Всё и так понятно, вроде бы. Фото — железные доказательства, да? Абсолютно точно — нет. Всё так глупо выходит и это уже просто за гранью инфантильности. Неужели Попов настолько ничего не значит для Шастуна, так ненавистен ему, что не заслуживает даже того, чтобы объясниться? Одновременно с этим Арсений бранит Антона, ведь тот сам кинул парня в тотальный игнор, не отвечает ни на сообщения, ни на звонки. Это самое раздражающее. Арсений пытался связаться — с ним связаться не хотели. Все всё не так поняли. Ситуация сюр, хуже и быть не может. Арсений добирается до школы за рекордное время — пятнадцать минут — и искренне надеется, что Антон не ушёл с тренировки раньше.***
Чёртово электроснабжение. Пара фонарей вдоль всей пришкольной территории, и то в рабочем состоянии не все. Что удивительно для наблюдательного Арсения: несмотря на поздний декабрь и соответствующую темноту вечера, лунный свет этим вечером придаёт окружающим объектам явно видимые очертания, что хоть как-то компенсирует дохлые фонари: то яркие, то с тусклым свечением, то перегоревшие. Воздух вроде даже не холодный. Пальцы не мёрзнут, к счастью — курить удобнее подвижными пальцами — но нос пощипывает, щёки обнажены перед свежим морозным воздухом, готовые принять все прелести декабрьской погоды на себя. Ветра нет. Или есть? Слабоватый. Или же это Попова лихорадит то в жару, то в холод. От волнения и страха ли? Или от того, что заболевает? Парень чувствует, как взмокла чёлка и спина, а по ней течёт густой пот, на висках под шапкой он скатывается, горячий, тонкими дорожками. В голове ужасно гудит. В ней громко и душно, что, кажется, даже самим мозгам там неуютно, им бы выйти, прогуляться. Шебутные, пугающие, несуразные, противоречивые мысли-человечки сменяют друг друга, устраивают междусобойчик, разрывают свою глотку, доказывая истинность именно своей позиции и разбивая в черепной коробке своеобразную посуду убеждений Арсения, сомнений и страхов, необоснованных домыслов и неприятных представлений развития дальнейших событий. Звук разбитого стекла режет уши, и ничто не может заглушить эти чёртовы мысли. Вокруг абсолютная тишина, не слышно даже проезжающих неподалёку машин. Только учащённое сердцебиение и редкие судорожные громкие выдохи Попова сотрясают этот молчаливый ужас. Отчаяние в том, что мыслительные процессы абсолютно бесполезны в этот момент, ведь никаких конкретных умозаключений на горизонте не наблюдается. Человечки переворошили всё, о чём Арсений думал на протяжении долгого времени, оставили в голове полный бардак, расковыряли все незажившие ранки. Арсений абсолютно не готов к разговору. Ему бы следовало отлёживаться в кровати и закидываться таблетками. Ему ужасно хочется спать. Он не перестаёт оглядываться в поисках высокого силуэта, вяло шагающего от школы, периодически обновляет чат с Антоном, ожидая, когда тот появится в сети. Попов вскидывает голову вверх и смотрит на уличный фонарь, что стоит в паре метрах. На фоне темноты, чуть освещённой от тусклой лампы, хорошо видны хлопья снега. Они такие крупные и мягкие. Арсений прикрывает глаза, опираясь всей спиной о стену школы позади себя, подставляет лицо под падающие снежинки. Ему хочется плакать, откровенно говоря. Он очень устал от этой неопределённости в отношениях, взаимного непонимания, избегания решения проблем, от людей, в обществе которых Попов вынужден быть, от их глупости и языка без костей. И от самодостаточности Антона. От собственной навязчивости и наивности. От того, что позволяет вытирать об себя ноги, продолжает хвататься за утекающее настоящее, в котором в нём не нуждается любимый человек. Если бы Шастун хотел, он бы предпринимал все способы и попытки разрешить проблемы с Арсением. Спрашивается: для чего такое самонеуважение? — Зависимость и блядское, безотказное, всепоглощающее чувство любви к Антону. Хлопья валят на лицо, мгновенно тают от палящих щёк, скукоживаясь, оставляют после себя лишь капельки. Арсений устало прикладывает пальцы к губам, затягивается. Вредная штука, да и не помогает вовсе, а лишь дополнительной тяжестью оседает в лёгких, надавливает на подставленную шею. Легче не становится. Вязкая горечь на нёбе, в полости рта сухо, хоть снег жуй. Арсений слишком сильно торопился, поэтому оделся наспех. Красный шарф и тёплая кофта остались на крючке в коридоре квартиры. Редкие порывы ветра — всё таки он был — пробирались через ворот и растворялись где-то в куртке, замещая тепло. Парня трясёт от волнения и холода, пробирающего до костей. Какая это по счету сигарета? Арсений ухмыляется этому вопросу. Да хуй её знает, но она явно не первая, и точно не пятая — это явно было бы перебором за 20 минут. Слышатся неторопливые шаги. Снег приятным звуком утрамбовывается под подошвой. Арсений плавно повернул голову в сторону звука, ожидая, когда прохожий выйдет из-за угла. Без особого интереса смерил поравнявшегося человека, который залипал в телефоне. Попов тупил взгляд на спину прошедшего мимо человека, пока тот не вошёл в область лучшей освещённости, а Попов узнал в нём Шастуна. Веки разлепились окончательно, а пальцы сковало дрожью. Непослушными пальцами Арсений откидывает сигарету в сторону в движении, шагая за парнем, прячет нос под ворот куртки. — Антон! — Привлекает внимание Арсений, чуть прокашлявшись от сухости горла, когда подошёл к парню на расстоянии пары метров. Шастун резко оборачивается и удивлённо смотрит на Арсения, словно он последний человек из всех, кого кудрявый может увидеть сейчас перед собой. — Ты чего тут делаешь? — Ладонь сжалась на ручке рюкзака. Он оглядел Попова с ног до головы оценивающе. — Ты нормально себя чувствуешь? — Другая рука потянулась к лицу Попова, но, почти соприкоснувшись с красной кожей, нырнула в карман. — Хотя мне какая разница? — Сам себе он задал вопрос, безразлично отводя глаза в сторону. Арсений хмурит брови от противоречивого поведения парня: неожиданное проявление заботы и мгновенная замена равнодушием. — Нам нужно поговорить, Антон, — почти жалобно просит Арсений, понимая, что это, вероятно, последняя попытка что-либо исправить, и он в ужасе от этого осознания. Если Антон уйдёт — это конец. Ничего уже не исправить, а Попову придётся это принять и смириться. У него просто не остаётся сил, чтобы пытаться что-то изменить. Он чувствует, что это последний раз, после которого он сломается окончательно, окажется там, где не был ещё ни разу, и эта неизвестность пугает до вздымающихся волос на затылке. Если Антон выслушает, то ещё можно попробовать всё объяснить, поговорить, высказать все свои взаимные претензии и чувства. Может быть, отношения ещё можно спасти. Да, одна линза от розовых очков всё ещё на глазу Арсения, но уже с парой трещин. Только надежда и чувства к Антону не дают трещинам распространиться по стеклу. — У нас не получается разговаривать, — лишь отрезает тот, недовольно морщась. — Пожалуйста... — Голос заметно сел, в горле снова запершило, бросило в холод. Трещина на стекле прошла чуть дальше. Антон молчит, покусывая нижнюю губу. Арсений расценивает это как готовность выслушать. — Мы сейчас находимся в состоянии паузы, но мне кажется... Что это уже не пауза. Я понимаю, это вынужденная мера, и... Антон резко выдыхает, даже как-то нервным жестом дёргает плечами. Перебивает, закипая: — Да никакая это не пауза, Попов, Господи! Это всё, понимаешь? Мы больше не в отношениях. — Ты говорил, что мы возьмём паузу. — А ты прямо расстроился сейчас?! Серьёзно что ли? — Разумеется, ведь... — Он сглатывает. Ну, как же так? Арсений выдерживает паузу. В голове гудеть начало только сильнее, смысл сказанных слов Антона доходят до Арсения далеко не сразу. Он словно больше ничего не слышит, да и перед глазами вертолёты. — Ведь я люблю тебя, Антон... Пауза это не точка в отношениях. Ты попросил паузу взять. Откуда я должен был... догадаться, что мы... — Драные кошки с самыми острыми когтями не скребут сердце. Они безжалостно впиваются в него и оставляют глубокие рваные раны, быстро и резко работая лапками. Арсений мог поспорить, утверждая, что глаза у котов зелёные. Но Арсению говорить эти вещи от чего-то просто, вероятно, из-за отсутствия сил на полный анализ фраз и истощения, как физического, так и морального. — Расстались. Ты, разве не должен был мне как-то об этом сообщить? — В следующий раз с голубями письмо отправлю. На подоконнике хлеб оставь. — В его голосе чувствуется упрёк. — Антон, перестань, — тело ломит от контраста температур, ещё и Шастун выкабенивается. — Ты такой забавный. — Антон расплылся в улыбке и в голос засмеялся как-то истерично, чуть наклоняясь к Арсению. Говорил явно с насмешкой, — да тебе-то о чём переживать? — Что? — Арсений облизывает губы. Уж очень сложно сфокусировать внимание целиком, как бы он ни старался, но загадок парня он не понимает, да и кости ломит от жара вопреки поговорке. — Один не останешься. У тебя девушка вроде как появилась... — Шастун невесело ухмыльнулся, опуская голову. — Рад за тебя. Оказывается, не такой уж ты и гей, как все шептали, — улыбку с лица сметает новый порыв ветра, заставляющий поёжиться. Арсений лишь безмолвно открывает рот, не зная, что ответить, ведь Антон неправильно всё понял, стал заложником слухов. — Мы с ней не вместе, Антон. Это же слухи, неужели ты мне не веришь? — Однажды ты уже подорвал моё доверие! — Рявкнул тот, буквально за секунду взбесившись. — Откуда мне знать и быть уверенным, что это вновь не повторилось?! — Арсению ещё никогда не доводилось слышать этот тон и вообще видеть Шастуна таким злым. От этого внутренности сжались, по телу прошла волна страха, обжигая ужасом каждый орган. — Попов, ты меня слышишь, нет?! Да наплевать мне с кем ты. Зачем ты мне это всё объясняешь? Мне твои оправдания нахуй не нужны... Как, в прочем, и ты, — чуть помедлив, добавил Шастун. На губах замер тихий вопрос. Арсений непонимающе хмурил брови и не моргал. — Да, Арсений, да. Ты серьёзно думаешь, что я мог влюбиться в парня? — Он смеётся громко, открыто насмехаясь над дрожащим Поповым. — Мне скорее было интересно, каково это: быть в отношениях с парнем. Это просто интерес, ничего более. Неужели ты действительно думал, что всё было по-настоящему? — Антон не скрывал своего отвращения, одновременно с этим смеялся, лицо исказилось в кривом оскале губ. — Я... Я не понимаю...— Горло откровенно связывает узлом подходящей тошноты. — Что здесь, блять, можно не понимать? — Чётко шипит Антон. — Объясни мне всё с самого начала... Пожалуйста — Объяснить? Уверен, что хочешь это знать? — Шастун выгибает бровь. Арсений сглатывает. Он должен знать. — Д-да. — Тогда слушай, — заговорщически начинает тот, словно рассказывает какую-то забавную народную сказку. — Не буду углубляться в са-а-амое начало, перейду сразу к сути. В день, когда ты мне признался в своих чувствах... Ты же помнишь тот день, ведь так? — От его мерзкой улыбки и взгляда сверху-вниз неприятно стягивает живот. Почему ты улыбаешься, когда я хочу разорваться на части? Арсений прекрасно помнит: шрамы от сигареты, оставленные Антоном на щиколотках, не позволяют забыть. Попов с того дня носит только длинные носки. — Нам со Скруджи пришла забавная идея для новой игры. — Игры? Земля ушла из под ног. Арсений позже осознает в полной мере, что стал пешкой в игре двух ублюдков, для которых, видимо, чужие чувства ничего не стоят. — Было решено, что я притворюсь, мол, тоже влюблён в тебя, да ещё и мой личный интерес требовал удовлетворения. — Антон грубо взял Арсения за подбородок, вынуждая смотреть в глаза. Он улыбался в лицо. — Зная ситуацию закулисья, было увлекательно, даже представить не можешь насколько, наблюдать, как ты проявлял чувства, любил меня со стекающими слюнями и с ума сходил от наших скачков в фальшивых отношениях. Антон говорит это всё с такой лёгкостью, что даже тянет тошнотой от такой приторности и самолюбия, эгоизма. Он так просто и уверенно держится. — Да что ты, блять, несёшь... Это ужасная шутка, Антон... Не смешно. — Не шутка. — Неудовлетворённо качнул головой из стороны в сторону. — Скажу честно, — он плавно и легко провёл указательным пальцем вдоль скулы Арсения, оставляя слабую царапину ногтём, — мы с Выграновским поржали от души, весело провели время. В последний месяц уже не так смешно, лавочку нужно было прикрывать. Твой проёб с Щербаковым был только на руку, кстати, удачно сложилось. Мне следовало тогда сразу бросить тебя, ты бы жил с мыслью, что это полностью твоя вина, но зачем-то я оттянул этот момент. Мне скорее было интересно увидеть, что ты будешь делать дальше. Кроме соплей и догонялок ты ничего не смог предложить. Лучше бы не тянул, тогда и ты не стоял бы сейчас передо мной. Я воспользовался временем на соревнованиях и всячески отталкивал тебя, думал, что тебе самому надоест, и ты станешь инициатором расставания. Но ты, блять, навязывался. Арсений сморгнул слезу, сбрасывая со своего лица чужую руку. Влага не стекла по щеке, а впиталась в ресницы. — Прекращай, — теперь Попов не сдерживает смешок и улыбку, пропитанные истерикой и болью. Он поверить не может, что Антон, его личное солнышко, самый яркий, чуткий, добрый и заботливый человек, полный любви и нежности, на самом деле мог так поступить с Поповым, так долго обманывать и лгать, помогая, даря свою любовь и тепло, но, как оказалось, фальшивую. Он просто не может поверить. Не может. — Я не могу поверить... Не хочет. Это слишком больно и не может быть правдой. Антон не особо проникся эмоциями Арсения. Он стоял в расслабленной позе, словно ждал, когда же от него больше ничего не потребуется, и он сможет идти домой. Скучающим взглядом скользил по лицу Попова. Даже губу больше не кусал. — Ты очень навязчивый, Попов. Я хотел разойтись мирно, чтобы ты ничего не узнал, но... — Он дал ненужную возможность Арсению закончить мысль самостоятельно. Попов аккуратно подходит к парню и тянет ладони к его щекам, чуть наклоняя лицо Антона к себе. Шастун следит за движениями парня, не сопротивляясь. Они пересекаются взглядами. Попов пытается найти в глазах напротив намёк, хоть малейший, о том, что это всё действительно шутка, просто наказание за слух и за что бы там ни было ещё — брюнет во многом налажал. Лицо Антона было нечитаемым, глаза ничего не выражали, в них была пустота, даже большая, чем в глазах Арсения, но Попов сравнить не сможет. В глазах Антона, когда-то родных, больше не плещется солнце, меж густой зелени пышных деревьев с огромным множеством веток не пробиваются янтарные лучи, касаясь лица Арсения, заставляя того щурить глаза; не зелёнеет яркая высокая трава, не благоухают цветы. В них нет лета. За какие-то жалкие секунды яркие чистые поля превратились в тёмные густые болота грязно-зелёного цвета. В глазах Антона Арсению больше не хочется тонуть. На мгновение пустота и равнодушие чужих глаз пробирает Попова оцепенением, словно он наткнулся на Медузу Горгону, что парализовала одним взглядом. В чужих глазах больше не спокойно, в них нет мира "для двоих", где так любил быть Арсений. В них нет любви. Но Арсений чувствует, что что-то, да осталось, но не может увидеть, сколько бы не вглядывался. Антон умело наложил плотную плёнку на радужку, скрывая истинность. — Всё было ложью?.. С самого начала?.. Всё, что ты говорил... И всё, что делал. Всё? — Слишком тихо и неуверенно. — Арс, — в эту секунду голос парня был намного нежнее, но всего лишь на жалкую секунду. Или Арсению показалось, ведь ему хочется, чтобы на "Арс" нежным тоном обращался к нему лишь Антон. Шастун далее закончил холодком, леденящим всего Попова, то, что остаётся, то, что Арсений знает и сам вполне согласен. — Нам больше не стоит общаться. Тем не менее, Арсений резко поднимает свои глаза на Антона. Один глаз. Второй был ранен разбившимся стеклом линзы во внутрь, кровоточил. Арсений разочарован. В себе и своей доверчивости, в своей слепоте и надежде, легкомыслию поступков Антона и его жестокости. Он предал себя. Попов отдал всего себя Шастуну целиком и полностью. Парень же бросил брюнета в ебаную пропасть, втоптал в снег под подошвой, смешав с плевками других людей, следами грязных ботинок, продуктов жизнедеятельности животных. На данный момент у Попова не осталось даже внутреннего "Я". Он просто раздавлен. Он ненавидит Антона. Он ненавидит эту школу, этих людей, эти слухи. Он ненавидит себя. Волна злости затопила Арсения с ног до головы. Брюнет подавил все слезы, дышать стало чуть проще, что дало возможность придать голосу ненависти и яда. — Я понял. До конца учёбы осталось не так много. Противно. Уеду из этого города. Это я тебе обещаю. Арсений больше не может находиться рядом с Антоном. Это больно. От этого дурно. Новая правда ещё не осознана, не понята целиком. Когда будет осознана, всё предстанет целой картиной, вот тогда и накроет, тогда будет больно так, как не было никогда. Сейчас же Арсений чувствует опустошение. У него не осталось сил и эмоций. Не сказав больше ни слова, не уделив больше ни одного взгляда, Попов спешно разворачивается и начинает уходить, чувствуя, что совсем расклеивается, тошнота только сильнее подступает к горлу. Добраться бы до квартиры Матвиенко, принять душ, смыть всю эту грязь и свои чувства, завалиться в кровать и провалиться в беспамятство на несколько дней. — Запомни, как я оставлял на тебе поцелуи и выдолби себе это в память, пидор! — Выкрикнув, Шастун остался стоять на месте, сверкая наглой ухмылкой, да поярче самого яркого фонаря на этой улице. Арсения током прошибает. Сказать это отвратительное слово в адрес брюнета — самое противное, что мог сделать Антон. Мерзко. Попов разворачивается и стремительным уверенным шагом движется на Антона. — Убирайся нахуй! — Подавленные на протяжении долгого времени эмоции требуют выхода, полного вымещения из организма Арсения без остатка. Он с силой толкает Антона в грудь. — Ты отвратителен! Толкает снова, снова и снова, заливаясь слезами, ими же и захлёбываясь. В горле сушит да похлеще, чем солнце в Сахаре, царапает морозным воздухом. Антон без сопротивления принимает каждый удар. Он не пятится, не закрывается, не бьёт в ответ. — Как?! Как ты мог играть на моих чувствах?! Я ненавижу тебя, Шастун! Если бы ты знал, как я тебя ненавижу! — Обессилив, Арсений утыкается лицом в плечо Антона, скрывая его, жалкое, зарёванное от источника многих неприятностей. — Ты можешь, конечно, поплакать в мою куртку, но без соплей, ладно? — Максимально обыденный тон голоса. — Как ты мог врать мне столько времени?.. — Сарказм Попов пропускает мимо ушей. — Не задавай вопросы, ответы на которые не хочешь слышать. Арсений чувствует свежий запах вишнёвой кнопки. — Я думал, что много для тебя значу... — Арсений не понимает, зачем говорит это, ведь Антону безразлично. — Как же я ошибся. Я ненавижу тебя, Антон, — почти скулит шёпотом. Наступает небольшая пауза. Арсений даёт себе короткое время, чтобы привыкнуть к тому, что он в слезах, что он открылся таким слабым, разбитым перед Антоном. Отошёл на несколько шагов, вытер красный обмороженный нос тыльной стороной ладони; хмыкнув, стёр влагу со щёк. Поднял потемневшие из-за слёз глаза с покраснениями на яблоке. — В какой момент я перешёл тебе дорогу, что ты начал издеваться надо мной?.. — Попов указывает ладонями на себя и с тремором в руках тычет в свою грудь. Его глаза широко раскрыты, новые слёзы ужасно жгут глаза, но брюнет не даёт им скатиться по замёрзшим красным щекам. — Да ещё и таким образом! Антон следит за каждым его движением, докуривая сигарету. Вслушивается в каждое слово. Молчит. Брюнет переводит на него взгляд и заглядывает в такие когда-то родные глаза, запоминает их, в последний раз рассматривая так близко. Пытается найти в них что-то, но там по-прежнему пустота. Антон не отводит взгляд, а Арсений ждёт хоть каких-то слов от него. Время затягивается, кажется, Шастун вообще ничего не собирается говорить и уж тем более делать. Он просто стоит со своим нечитаемым взглядом, покуривая. Эти минуты кажутся невероятно длинными. Попов не дождался. Я запомнил. Навсегда запомнил. Арсений разворачивается чтобы уж точно не возвращаться, что бы Антон ещё ни выкинул в спину. Руки, теперь действительно замерзшие, тянутся к сигаретам в свой карман. Он шагает, давясь слезами, но не выдавая ни звука. Каждый шаг сопровождается еле слышимым шёпотом: «Догони, останови, обними, не отпускай, не дай уйти, выкрикни моё имя, будь рядом, останься со мной». Сорок. Арсений прошёл сорок шагов и зачем-то обернулся. Шастуна уже не было на том месте, где его оставил Попов. Щёлкнула зажигалка. Первая затяжка пришлась как родная, лёгкой дымкой обволакивая стенки ротовой полости, медленно проникая какой-то частью в лёгкие. На мгновение стало легче. Арсения мутит и в следующую секунду тошнота действительно добралась до горла. Попов перехватывает сигарету, и его выворачивает в какой-то сугроб. Теперь физически чуть легче. Уловив запах сигареты, зажатой между пальцев, брюнет повернул голову к сугробу, чувствуя новый спазм. Сигарета была потушена о чистый снег. Свёрток вернулся в пачку. Арсений обмыл рот комком снега, после чего поплёлся к Матвиенко. Бесконечную когда-то радость сменяет глубокое разочарование, предательство, и они за один миг толстыми ветвлящимися корнями обвивают со всех сторон хрупкое из-за множества трещин сердце Арсения, сжимают его крепко-крепко и разбивают окончательно. Треск фарфора был настолько громким, что казалось, этим вечером его слышали оба. И всё же была в глазах Шастуна какая-то печаль и сожаление. Арсений вообще ничего не понимает. У него внутренний диссонанс. Слова и глаза Шастуна противоречат друг другу, а чему из этого верить Арсений не знает. Лучше ничему. Не Антону. Даже не себе — взрывающаяся голова могла, подкидывая какие-то придуманные на основе желаний наблюдения, ввести Попова в заблуждение. Парень говорил эти ужасные вещи, смеялся в лицо, унижал Попова хотя бы тем фактом, что играл его чувствами на протяжении нескольких долгих счастливых месяцев, помог довести парня до такого физического и морального состояния. Как оказалось, оно всё не стоило стольких переживаний, ведь всё было не по-настоящему. Столько времени ему грамотно промывали мозг, игрались, как угодно, а Попов ничего и не заподозрил. Даже мысли не допускал, что такое вообще может с ним произойти, что Антон может так поступить. Но чувства Арсения, к его великому сожалению, были настоящими, и просто так он от них избавиться не сможет, как Антон от всего этого театра, просто опустив занавес. Кстати, Шастун — великолепный актёр, стоит отдать ему должное. Арсений, находясь в огромном зале, в котором всего три человека: Попов, Шастун, Выграновский — спускается со сцены под свет софитов и проходит в зрительный зал. Для него спектакль окончен. Одновременно он был и главным актером, и зрителем. Арсений с усердием хлопает в ладоши до ярких покраснений, жжения на коже, одаривая актёров аплодисментами за их проникновенную, талантливую и правдоподобную игру. Хлопает и себе за лучшую роль доверчивого, глупого оленёнка, которого обвели вокруг пальца на раз-два. Он хлопает громко, один, стараясь дать актёрам весь тот шквал оваций, который бы дал зал, наполненный не одной сотней зрителей, ведь спектакль был чудесным, с оригинальной идеей, с горькой кульминацией и с ума сводящей развязкой. Выступление достойно большего числа зрителей. Как же жаль, что далеко не всем довелось увидеть спектакль во всех актах. Только Арсений, единственный из зрителей, кто прошёл эту историю с самого начала и до конца. Это всё настолько глупо, что хочется смеяться и позорно тыкать в самого себя пальцем со словами: «Ты повёлся, дурень! Повёлся!» Не дождавшись ответной реакции от актёров, чьи глаза горят успехом, Попов покидает зал, смазывая горячие слёзы по ледяным щекам, шагая по руинам собственного сердца.***
Попов не помнит, как дошёл по тёмным улицам до Матвиенко. Он ни о чём не думал, в голове не было ни единой мысли. Арсений не заострял внимания на своих чувствах. Просто шёл, ни один мускул лица не исказился в эмоциях. Единственным неприятным ощущением были саднящие щёки, на которых горячие слёзы обветривались усилившимся ветром. Около порога до сих пор стояла обувь Димы, из кухни слышался бубнёж, словно и не было этих полутора часов. Дверь предательски хлопает — в квартире воцаряется тишина. Арсений скидывает с себя куртку, кидая её на пуф, а ботинки снимает без особых усилий: выбегая из квартиры, он их не зашнуровывал. Брюнет молча прошёл в их с Матвиенко комнату и без сил упал на свою кровать, даже не переодевшись, не откинув одеяло. Началась увлекательная игра в гляделки со стеной. Кровать с противоположной стороны прогнулась. — Арс... Ты как? — Матвиенко страшно даже касаться друга. — Ужасно, Серёж. Хуже не может быть. — Абсолютно ровно и безэмоционально выговаривает Попов, медленно моргнув. Стена выиграла. — Что произошло?.. — Матвиенко пытается вытянуть одеяло из под Попова. — Я сильно устал и пока не готов это обсуждать, прости... — К горлу подступил слёзный комок. — Я могу как-то помочь тебе? — Серёжа накрывает Арсения одеялом, подтыкая его по бокам. — Мне нужно побыть одному... — Хорошо... Мне выпроводить Диму? — Зачем? — Арсений в собственном голосе слышит небывалое безразличие и холод, и это пугает его, но исправить себя у него нет сил. Серёжа молчит некоторое время. Ему дурно от того, каким пустым сейчас лежит Арсений и ни в чём не нуждается, просит оставить его в покое. Матвиенко очень сильно хочет помочь Попову, но не знает как. Лучшее, что он может сейчас сделать — выполнить просьбу друга. — Арсений, я рядом. В любое время готов помочь, ты только не закрывайся. Буду пока на кухне. Заходи, если что. — Он встаёт с кровати, поправляя одеяло у ног Попова, и проходит к выходу из комнаты. — Может, тебе чай сделать? — Нет. Как только дверь закрывается и комната полностью погружается во мрак, Попов сворачивается в кровати, заходясь в немых рыданиях. Он со всей силы сжимает зубы до скрипа и боли в дёснах, впивается ногтями в ладони, оставляя на них красные полумесяцы. Его разрывает изнутри, хочется взять драного кота и сделать разрез в области груди, сломать пару рёбер и вырвать сердце, вручить Антону, чтобы растоптал окончательно, ухмыляясь. Лишь бы не болело так сильно и мучительно. Распознавая среди тишины собственный скулёж, Попов закрывает лицо подушкой накидывает на голову одеяло. Кричит в пуховую, что есть мочи, напрягая разодранное простудой и морозом горло. Потерять бы сознание, проспать долго-долго. Было бы славно, если бы не инстинкт самосохранения. Гул в голове только усиливается, Арсения снова бросает в жар и пробивает потом. Когда запас эмоций, о котором парень не знал, закончился, стало нечем дышать под одеялом, Попов вынырнул из обители страдания и вдохнул спасительный свежий воздух. Он выпивает жаропонижающие, оставленные на тумбе. Буквально за пару минут он провалился в сон без мыслей, желая проснуться следующим декабрём. Дорожки слёз высыхали и снова увлажнялись новыми каплями, непрестанно вытекающими из бушующих морей даже во время глубокого сна.