Банальная сказка про слабость,
Про прошлое, и про любовь двух счастливых.
Мы верили в глупое завтра.
Но завтра настало, и мы удивились.
Давай, вспоминай это снова.
Давай, вспоминай наше мёртвое время.
ssshhhiiittt! - Мертвое время
10 сентября
Очередное сентябрьское утро, в котором Шастун проспал. По пробуждению он даже не удивился этому факту. Всё же читать до двух часов ночи, а потом вдогонку тупить в ютубе ещё часа полтора было ошибкой. Три с половиной часа сна однозначно обеспечивают продуктивную работу, какой бы она ни была. Антон с неизмеримой тяжестью на душе, неудовлетворённый предстоящими планами, в прочем, ничуть не меняющимися более четырех учебных лет, заставляет встать себя с кровати и вступить в новый день, продолжая жизненный марафон «День сурка». В глазах яркие тёмные круги, контрастирующие с бледностью лица, а от головокружения пошатнуло в сторону. Неплотный и нежеланный завтрак всё же был принят, когда Антон был собран и готов во все оружия выходить в школу. Оттягивать момент старта в дорогу на пути к неоспоримо важным и необходимым для жизни знаниям уже было невозможно: Шастун, медленно, но верно проваливающийся в дремоту, и так просидел на кухне до последнего, поджав правую ногу к себе и приложив голову к стене справа, впитывал лицом слабый витамин D по-осеннему солнечных лучей, бившихся через тонкий тюль. Рисковал опоздать туда, куда идти совсем и не хотелось. Натянув в коридоре капюшон тёмной толстовки, чтобы скрыть вечно мёрзнущие уши даже в свежее прохладное утро, он залез в кроссовки и покинул квартиру, запер замки. Ступени с третьего этажа на первый были преодолены в беге трусцой, совмещая с попыткой поджечь сигарету. Сомнительное комбо, как для спортсмена, так и для курильщика. Остановиться у подъезда его заставила вибрация телефона в руке. Антон затянулся, впуская в свой организм успокаивающий дымный яд и набирая ответ на вопрос Выграновского «Спишь, или где?» Откуда-то снизу послышалось утробное мурчание и ласковое мяуканье. Антон, отправив сообщение, перевёл уставший взгляд больных этим утром глаз на источник звука. К его ногам ластилась гладкошёрстная рыжая кошка. Антон затянулся снова, наблюдая с поверхностным интересом, как красавица трётся головой об его щиколотку, блаженно прикрыв глаза. Она передавала ноге парня тёплую дрожь от мурчания. Шастун склонился над животным, не устояв перед его нежностью и потребностью в ласке. Пару минут он наглаживал её, с удовольствием и улыбкой на лице теребил за ушком, получая в ответ признательность и ещё большую потребность хвостатой в телесном контакте. Ей всё было мало даже при том, что парень гладил её обеими руками. Её шерсть мягкая, приятно скользила меж пальцев. Она приоткрыла один глаз, преимущественно голубой, но зеленющий ближе к зрачку, снова прильнув к подставленной ладони. Беззастенчиво давила на слабость школьника перед кошками. Доверчиво лизнула большой палец Антона, что бережно гладил её по мордочке. Парень протяжно выдохнул, возвёл глаза к небу не в силах лицезреть такой поток наивной и безнадёжной потребности шерстяного комочка: всё равно мама не разрешит оставить у себя это рыжее чудо. Он понимал, что только разнежил кошку, пригрел, дал окунуться в кратковременную, осторожную — и, возможно, нужную для самого парня, — ласку, дал надежду в ответную любовь. На ту со стороны маленького существа, что отчаянно рассчитывало на тёплый дом и хороших хозяев, которые бы относились к нему с теплотой, заботой и уходом. Наверняка она хотела быть любимой и отвечать хозяину в ответ привязанностью и преданностью, успокаивать своим присутствием в его ненастные дни, лежа на груди, слушать тихие новости и жизненные переживания, что высказывал бы ей её человек. Однако, кошку предавали изо дня в день, давая надежду: «Этому я точно понравилась. Он смотрит с нежностью и ласкает меня. Он заберёт меня к себе!» Тем не менее, она не теряла веру в людей и пыталась показать себя снова уже новому человеку. Антон хотел бы взять её — быстро расположила к себе, чертовка; слишком быстро привязался к ней Антон. Но не всё, далеко не всё, в этой жизни идёт так, как хотелось бы всем, как было бы гуманно, лучше и правильно. Комочек ошибался: его оставляли на том же месте, где и встречали. И Антон, к общему глубокому сожалению, вынужден поступить так же. Но делает себе пометку снова обсудить этот вопрос с мамой, если рыжуля к его возвращению из школы всё ещё будет биться во все двери в его дворе. Будет конфликт и заезженные реплики мамы, что Антон уже слышал и не один год. Вдруг, кошка вообще домашняя? Но домашние коты не могут же так отчаянно ластиться к незнакомцам? Или могут? — Я не могу тебя взять ни с собой, ни к себе… Прости, хорошая. — Антон с сожалением потискал её под подбородком, слушая утробное, размеренное урчание. — Ты, может, голодная? — Кошка мяукнула. Он взглянул на часы в телефоне. — Жди здесь, бестия. — Проговорил он, словно кошка могла куда-то удрать по неотложным кошачьим делам. Докурив, Антон выбросил бычок в пережиток ещё советского обустройства двора на ржавом креплении рядом с подъездной лавкой — мусорное железное ведро с облетающей краской зелёного цвета, из под которой виднелась такая же обшарпанная красная. Параллельно достал ключи от домофона. Всё равно неизбежно опаздывает. — Держи, красотка. — Антон, сев на корточки, услужливо и аккуратно поставил найденные в недрах верхнего ящика на кухне небольшие пластиковые тарелки. Одна относительно неглубокая с небольшими бортиками — в неё он налил молока и подогрел в микроволновке, — а другая плоская, на неё парень эстетично разложил нарезанную на кубики докторскую колбасу. Бесстыжая с недоверием обнюхала миски. — Ластилась передо мной, значит, а теперь сомневаешься в моих искренних намерениях тебя покормить? Посмотрел бы я, где тебе удастся найти ещё такого же сердобольного человека, питающего чувства к котикам. — Шастун ухмыльнулся. — И не смотри так, ешь давай. — Кошка через пару секунд, удостоив парня пронзительным взглядом в ответ на его бубнёж, склонилась над своим завтраком и принялась уплетать. — То-то же, — кудрявый расплылся в довольной улыбке и погладил животное по стройной изящной спинке, пуская пальцы в мягкую шерсть. — Приятного аппетита. Может, утро и не такое уж отвратительное, подумал он, разминая затёкшие ноги.***
Три минуты опоздания — не фатально. Стены школы не обрушились. Антон залетел в школу, стягивая чёрный капюшон худи и, игнорируя гардероб, опасно прошмыгнул мимо отвлёкшегося строгого директора, миновав потенциальные неприятности и очередной выговор. Который уже никого не удивляет, а только выхватывает уставший выдох и бессильный взгляд. Все учителя знакомы с тем, что Шастун опаздывает к началу урока на пару минут, не раз обсуждали это в учительской, возмущённые тем, что парень врывается в кабинет, отвлекая от плавного перехода к уроку. Прежде чем обратить на себя внимание класса и учителя своим навязчивым стуком в дверь, Шастун прочистил горло: голос садится от долгого молчания. От этого говорить неприятно, и глухие интонации парня слишком быстро рассеиваются в пространстве, искажая громкость и внятность сказанных слов. — Извините за опоздание, можно войти? — Снова шаблонная и такая привычная для него фраза была озвучена монотонной, скучающей интонацией. — Антон, если ты хотя бы раз придёшь вовремя, я побреюсь налысо, — учитель - юморист, однако. — Проходи. Шастун изогнул бровь, впечатлённый таким смелым вызовом со стороны педагога, который, к слову, каждый день укладывал свои густые волосы. — Я запомнил, — опоздавший азартно улыбнулся и подмигнул, глядя на учителя исподлобья, прошёл к своему месту за предпоследней партой третьего ряда, к своим друзьям из компании, в которой он состоит, на ходу стягивая с правого плеча рюкзак. — Дарова, — обратился он к Позову, протянул ладонь для пятюни. Только Шастун приготовился к уроку, повесив рюкзак на крючок сбоку парты и взяв ручку, как по спине настойчиво потарабанил пальцами Выграновский. — Чего тебе? — Протяжно выдохнув и повернувшись полубоком, спросил Антон. Глаза ныли неприятными ощущениями с каждой минутой сильнее. Чтобы особо не напрягать орган зрения, парень не фокусировал взгляд на друге, но непосредственно смотрел на него. Со стороны казалось, что ему не очень-то и интересно, что, отчасти, правда. — Попова видел? — Выграновский повернул голову к объекту обсуждения. Осуждающе смерил того взглядом и улыбнулся, возбуждённый своим пока что не озвученным гениальным предложением. Антон лениво вскинул брови, наблюдая за странным весёленьким огоньком, зародившимся в глазах и улыбке парня, но не предвещающем ничего хорошего и здравого. — Отрыжка единорога в человеческом обличии какая-то. — Выграновский не сдержал улыбки и подавил смех, прижав кулак к губам. — Как думаешь, он педик? — Понятия не имею. Даже если, то что? — Антон повернул голову в сторону Попова. Пересёкся взглядом с голубыми глазами. Зачем-то попытался разглядеть их на расстоянии, игнорируя боль в глазах, слегка ослепленных светлым небом, которое вызывало раздражение, в окне. Хотелось закрыть глаза, снять посредством этого напряжение с них, и посидеть так какое-то время. Ярко, он согласен. Речь не только о небе. Но не считает, что радуга — это обязательно ЛГБТ подтекст. Антон даже пересчитал количество цветов на свитере. Семь. Обычная радуга. Хотя, кто Попова знает. — Предлагаю преподать ему уроки стиля после школы, — довольно постановил Выграновский, паршиво улыбаясь. — Кулаки чешутся? Давно приводов в полицию не было, Гоблин? — Антон снова выдохнул, возвращая взгляд на соседа позади. — А если всё же не из этих? — Вот, и выясним! Я тебе просто предложил. Даже если откажешься, то мы всё равно нагнём его с пацанами. Просто подумал, что тебе будет интересно. Антон пару секунд подумал, снова взглянув на парня в радужном свитере, что до сих пор пялился на них, явно озадаченный таким вниманием к себе. Тем не менее, взгляд того безбожно сиял, долбя Шастуна в ноющие глаза. Раздражает он кудрявого своим бесконечным оптимизмом, льющимся из всех щелей изо дня в день. — Я всё устрою, — устало ответил Антон вместе с кивком и отвернулся от Выграновского. — Не сомневался в тебе, Шаст! — Заулюлюкал Эд, радостно похлопывая друга по свисающему колпаку худи. Антон, не вникал в материал урока, а думал, как заставить Арсения прийти к гаражу за школой. Озадачив себя разными вариантами, он не заметил, как прозвенел звонок с урока, и поймал себя на мысли, что он отвратителен. Антон обещал себе больше не лезть в потасовки, не издеваться над ребятами. Ему и самому грозил учёт в полиции: последнее предупреждение он уже получил в июне. Обещал закончить со своей компанией и зажить нормальной жизнью. Он же может. Антон легко может от всего этого отказаться.***
Шастун, 15:42 — Попов, мне нужна твоя помощь! За школой, у гаража. Прямо сейчас.***
К назначенному времени Антон немного не успевает: Павел Алексеевич задержал прямо в коридоре в момент отправки сообщения. Назрел вопрос о подготовке к итоговому сочинению, которое намечено на декабрь. Но Антон даже рад, что ему не придётся бить парня. Не то, чтобы он ссыкло или слился, просто Арсений такой…непорочный, всегда весёлый и отзывчивый, доброжелательный. И он просто не заслужил вообще никак и ничем такое ублюдское отношение к себе. Его отпиздят просто потому что… он надел свитер с радугой? Обычной, блять, радугой. Попов никак не должен был стать центром чьей-то примитивной и стереотипной ассоциации. И уж тем более не должен отхватывать благодаря спонтанной, отвратительной и аморальной инициативе Шастуна по полной от кучки ебланов, железных натуралов с гомофобией в крови. Антон не должен был подвергать своего…бывшего друга такому насилию, но сделал то, что сейчас уже наверняка происходит за школой. От этих мыслей и фантазий он сильно загрузился. Вслушиваться в слова классного руководителя было затруднительно, поэтому Антон просто кивал со сложным лицом, делая вид, что переваривает информацию. Кажется, учитель замолчал? Его мысль была закончена, или он заподозрил безучастие парня в разговоре, а может, задал вопрос? — Хорошо, я вас понял, Пал Алексеич. Прочитаю, подумаю, напишу пару сочинений на проверку вам, — он не уверен, что о таком учитель вообще просил, но ведь наверняка — да. — От меня ещё что-то требуется? — Нет, Антон, можешь идти, — бессильно выдохнул учитель, скрещивая руки на груди. — Сочинения можешь написать, несмотря на то, что я не просил об этом, но уж раз ты пообещал, то жду хотя бы одно. И, Антон, если ты не в состоянии по каким-то понятным для тебя причинам воспринимать информацию, то скажи мне сразу в следующий раз, хорошо? Ты же не услышал ни одного моего слова. — Простите… С самого утра сложно поймать концентрацию. — Подойди ко мне сам, когда исправишь эту проблему и будешь готов к продуктивному диалогу. Я продублирую и дам темы. До свидания, Антон. Антон же попрощался в ответ? И почему Павел Алексеевич оставил только его? Он же довольно неплохо пишет сочинения, стабильно на пятёрку за содержание и четвёрку за орфографию. И вообще, учебный год только начался, а сочинение через три месяца. Есть ли необходимость начинать готовиться уже с сентября? Антон спускался по ступеням из школы, и его не покидал груз небеспричинной вины, которая буквально давила сверху, заставляла сутулить спину. Шастун закусил губу, глядя в небо и надеясь на благосклонность Бога, что тот не осуждает парня, не назначает встречу с Сатаной, чтобы причислить хулигана к группе особо грешных людей, которые будут подвергнуты самому мощному наказанию за всю историю ада. Ладно, Антон утрирует. Шастуну стоило одёрнуть Выграновского даже на предположении, что тот может касаться Арсения, а уж тем более поднимать на него руку. Антон же был в Арсения… — Рот свой закрой, пидор! — Чей-то приказ оборвал мысль, отвлекая Антона от своих размышлений. Не сложно догадаться, в чей адрес это было сказано. Удар ногами по голове, затем по животу. Это Антон увидел издалека, приближаясь к гаражу, в радиусе которого собралась толпа учеников-зевак. Шастун скучающе осмотрел её, осуждая каждого в ней, кто равнодушно стоял и пялил на кричащего от боли и рыдающего от унижения Попова. Некоторым ещё и нравилось сие зрелище, смотрели с упоением. Осуждает, но ведь сам не лучше. Понимает, поэтому осуждает и себя. В этой толпе он разглядел одного школьника, который снимал избиение на телефон. Шастун оглядел всех снова и, к своему удивлению, заключил, что этот парень — единственная амёба среди всех, кто решил заснять преступление и подвергнуть себя вызову с мамкой в полицию за размещение данного материала в интернете. Да ещё какого материала! Золото для инспектора ПДН, свинья для участников видеоролика и оператора. Наверняка, для свидетелей тоже. И для Антона, который через пару секунд станет запечатлённым на камеру, как потенциальный подозреваемый. Для Арсения, который… на которого почти физически больно смотреть. Мало приятного получит Арсений, наткнувшись и посмотрев это видео. Что будет чувствовать, пока смотрит на то, как его избивают толпой, он беспомощно и отчаянно жмётся в попытке уберечь голову и жизненно важные органы, а свидетели только наблюдают не вмешиваясь — кто с покер фейсом, а кто и вовсе воодушевлён суетой? Каково будет слышать свои животные крики и просьбы остановиться, пробирающие до дрожи, заставляющие закрыть глаза и уши? Насколько будет паршиво при оценке жестокости подростков, холода, равнодушия тех, кто мог бы повлиять на ситуацию, вступиться за незнакомца, одноклассника, товарища, протянуть руку помощи, да хотя бы позвать кого-то из педагогов? Насколько ему будет больно — или уже, — от осознания, что он один против всех? Что те, кого он считал хотя бы приятелями или далеко не очень близкими, но, тем не менее, друзьями; кому он неоднократно помогал и в целом находился в хороших отношениях — а таких ребят в толпе зрителей было немало, — оказались вообще никем, показав себя, свои личностные качества, уровень эмпатии, способность рискнуть ради благополучия другого человека, пусть и даже незнакомого. Антон надеялся, что эти люди не бездумно следили за суетой, поддерживая хулиганов или сопереживая Попову, охуевали с его состояния и тяжести ударов, сопровождающихся пронизанными тупой болью и отчаянием криками, проводили оценку ситуации, но и думали над тем, кто они сами после этого. Надеялся. Хотя куда уж там. Да и вообще… это дело сугубо личное, а Шастун не имеет права осуждать этих ребят за их выбор. За остальных он не может отвечать. Себя же он изводит последние пару часов точно. — Камеру убрал, — строго потребовал Антон, закрывая рукой объектив телефона той эвглены зелёной. В молчаливой угрозе заглянул в глаза горе-оператору. Хозяин телефона посмотрел на Шастуна с недоверием, после чего тот без разрешения выхватил гаджет, закончил съёмку и удалил видео, в том числе и из раздела «удалённое». — Если поймаю тебя на том, что продолжаешь снимать, дав мне понять, что я был не особо убедителен — будешь с дедовским тапком-нокиа ходить. Уяснил? — Парень осторожно кивнул, убирая телефон в карман. В какой момент тяжёлое облако ударов и громких оскорблений прекратилось, Антон не заметил, хотя с каждым шагом в сторону стены гаража глухие удары и шлепки, всхлипы были слышны среди держащей молчание толпы. Шастун пробился через неё и поймал глазами Арсения. Им стало больно, то ли от утреннего недуга, то ли от вида Попова. Больше Арсений не пытался кричать. «Беспомощное принятие и смирение,» —подумал Антон. Паренёк подавливал крики и всхлипы, стоны от боли, зажимая зубами рукав свитера. Антон не позволил себе хоть как-то проявить внешне искреннее, бьющееся внутри, мечущееся как в клетке беспокойство и желание прекратить весь этот цирк, разогнать всех и помочь бедолаге. Он скрыл эти эмоциональные переживания за маской равнодушия к парню и показной нахальной злобой для всех присутствующих. Но это не значит, что ему не жаль Попова. Не значит, что он не чувствует себя в центре всех виновников. Но и не значит, что эти острые внутренние порывы — только по поводу прошлого Антона в отношении Арсения. Если бы не одно «но». На его месте мог быть кто-то другой, вообще кто угодно, и за него Шастун точно так же переживал бы. Арсений просто лежал, закрыв глаза, и тяжело дышал: у него была сильная одышка, трудность вдоха и выдоха, кашель. Ни слёз, ни всхлипов, ни эмоций. Его лицо было грязным: слёзы смешались с пылью на земле, размазались по лицу в попытке скрыть, обезопасить лицо и голову от опасности ладонями и внутренней частью локтей. Вот результат твоей инициативы, Антош, любуйся. Глубокая вина и стыд осели в грудной клетке, затрудняя дыхание. Антону нужно взять себя в руки, не показать, что он раздосадован и сожалеет о случившемся. Это ему не к лицу, учитывая, что его действий ожидают компаньоны. Компаньоны, которые перегнули палку, избив Арсения, вероятно, сильнее, чем изначально предполагалось. Антон поджёг сигарету в надежде, что та заглушит волнение и страх. Было бы славно, если бы чувство вины вышло из его организма вместе с выдыхаемым дымом. Подумаешь, парню зад надрали, с кем не бывает. Это просто Попов. Он не особенный. Просто парень, над которым поиздевались. «Когда-нибудь такое должно было случиться в его жизни. На его месте мог быть кто-то другой,» — повторяет Антон себе. Выграновский в любом случае бы нашёл, кого отметелить, раз хотел повеселиться. И…Антон хотел, а это самое отвратительное. Безысходное тяжёлое чувство вины и сострадания сменились разгорающейся злобой. Антон зол на себя. За то, что подвёл самого себя, вернувшись к тому, от чего хотел бежать после инцидента в июне. Наебал себя, получается. Он не хотел больше такой распиздяйской жизни, которая порядком надоела и доставляла только проблемы. Антон больше не хотел разочаровывать маму, которая лелеяла, что её сын самый лучший и добрый на самом деле. Она ежедневно задавалась пожирающим её вопросом, что же с сыном случилось, что повлияло на такие резкие изменения в нём. Антон не хотел, чтобы она винила себя в том, каким он стал холодным и отстранённым за короткий срок после их с отцом развода. Он был очень зол на себя. Но не потому что отдал Попова в руки хулиганов, заманив того как овцу на скотобойню — какая разница, что было между ними в прошлом? Что было у Антона к Арсению, того не было у второго. Это очевидно по не менее очевидным причинам. То, что было у Антона — накрученное самим собой ребяческое заблуждение, ошибка. Он справился. Ничего и не было, их общение никогда не выходило за рамки коротких разговоров на перемене или обменом парой реплик в общей компании. Они ничего и никогда друг другу не обещали. — Вставай, — твёрдо, с толикой неприязни выкинул Шастун. Зажав сигарету между зубами, он грубо взял парня за плечи, усаживая к стене кирпичного гаража, возле которого тот, собственно, и лежал. Антон воспользовался парой секунд, чтобы бегло разглядеть результаты коллективной работы. Ссадина под глазом, запёкшаяся река крови под носом и в области рта. Небольшой синяк на лбу. Горячая слеза стекла по щеке, размачивая размазанную запекшуюся кровь. Жидкая соль приобрела бледно-алый оттенок, стекла ещё дальше и пропала где-то на земле — Антон не проводил её взглядом. Попов невольно морщился: места побоев наверняка болезненно ныли, раны на лице и руках саднили. Антон с чувством такта зарядил мальчику вялую и небрежную пощёчину, чтобы привести того в чувства. Попов устало открыл глаза. Его взгляд почти ни на чём не задерживался. У него явно головокружение. Он смочил языком пересохшие от страха кровяные губы и посмотрел расплывчивым фокусом сначала на сидящего на корточках Антона с сигаретой между пальцев и насмешливым, в тоже время презрительным взглядом — растерянность Попова и его свободное плавание в безотчётной для него ситуации, пожалуй, действительно забавляли хулигана — а потом за его спину, где в паре метров стояли члены его компании. Антон вгляделся в лицо ещё более внимательно, отмечая изменения, пробежавшие за минувшие последние секунды. Испуганное, разочарованное лицо, опухшие от слёз и усталости глаза с большими мешками под ними, разбитые губы, грязь. Его вялость и бездействие тела контрастировали с животным страхом, мечущимся в глазах, пока тот оглядывал толпу. Остановив взгляд на Антоне, он вроде бы успокоился и даже несколько обмяк. «Расслабился? Зря, » — подумал Шастун, не удержавшись от ядовитой улыбки. В том числе и по той причине, что пацаны ждали от него такой же жестокости. И это — то самое «но». Антон резко схватил Арса за грудки помятого, грязного свитера и грубо притянул к себе. Рассмотрел свитер, снова считая цвета. Самодовольно ухмыльнулся, а в глазах заиграл злой огонёк. Зол на себя и пустого Попова. Русоволосый опасно склонился чуть ближе к лицу Арсения. Выдохнул никотиновое облако в лицо брюнета. Непривычный резкий запах табака ударил по носу, заставляя кашлять Попова вперемешку с кровью. — Ну и кто же занял сердце столь сладкого мальчика? — Произнёс с напущенной жалостью Антон, заглядывая с неподдельным интересом в голубые глаза, и наигранно поднял уголки бровей вверх. В следующую секунду эта эмоция сменилась той же омерзительной улыбкой. Арсений поднял глаза. Всмотрелся в лицо хулигана. Попов облизнул губу, слизывая кровь, сглотнул густую от страха слюну, и на выдохе произнёс устало, слышимо только им двоим: — Ты... Арсений готов к новому удару. Ждал его, чуть сжавшись. Сильного. Без сопротивления, даже не закрывал глаз. Просто кукла, которую можно ударить, сломать руку, поджечь волосы, а наигравшись, выбросить в мусорку. Заглянул Антону в глаза. Бессильно выжидал, смирившись с грядущим. Улыбка тут же пропала с лица Шастуна, а глаза удивлённо округлились и наполнились необъяснимой злостью. Антон действительно не успел за своими мыслями после такого лёгкомысленного, заставшего врасплох признания, не понял причину своей острой реакции, но чувства ожесточили сердце, отразившись где-то болью, распространились по всему телу гневом. Он отпустил Арсения, и повиновался резкому и ужасному желанию в попытке расходовать свою ярость хоть куда-то, хоть немного: схватил парня за щиколотку и прижёг её участок сигаретой. Попов зашипел, прикусив губу — ему же приказывали закрыть рот. Антона только сильнее вывела такая тихая реакция. — Как давно?! — Прошипел Шастун сквозь зубы. — Два года, — неторопливо ответил тот, сглотнув густую слюну с примесью крови и страха. Ещё один участок. — Прекрати! Мне больно! Антон, пожалуйста! — Отчаянно и душераздирающе кричал брюнет, давясь слезами. Шастун сжал свои челюсти, слыша эти крики, и злыми глазами сверлил кровавые ожоги на чужой ноге, не давая себе отчёта. Попов ватными руками спешно и в панике пытался отодвинуть от себя парня, снять со своей ноги цепкую хватку. Брыкался свободной ногой, отталкивался от земли в жалкой и проигрышной попытке встать. Но и её Антон грубо подмял под себя. Какая-то часть толпы виновато отводила взгляд от происходящего. Кто-то спешил удалиться. Русоволосый подтянул к себе парня за запястье, вставая, и швырнул руку на землю. С силой наступил на раскрытую ладонь Арсения и придавил её стопой. Арсений с криками и большей силой начал рыдать от боли, от унижения, от обиды. От абсолютной беспомощности. Толпа вокруг. И никто ему не поможет. Шастун, не убирая своей ноги с руки брюнета, даже чуть сильнее надавил, склонился над ухом лежащего, захлёбывающегося в слезах и крови Арсения, и прошептал отчётливо: «Ещё раз подобное услышу, одним ожогом сигареты не отделаешься». Наконец-то вернулся в вертикальное положение и сделал пару шагов назад. Продолжил уже слышимо для остальных бодрым голосом: — Да ладно, голубок. Не расстраивайся. И не ной. Ведь мальчики не плачут. Хорошей недели, — доброжелательно добавил он, приходя в норму. Прежде чем отойти к своим ребятам, Антон ещё раз оглядел жертву насилия, смерив её взглядом и держа руки в карманах. На глаза попался смутно знакомый предмет. Сощурив глаза и шагнув ближе, он узнал аксессуар — Леон из «Brawl Stars». — Повезло тебе, — ухмыльнулся Попов с небольшой завистью. — Это один из самых редких значков, — он чуть отошёл назад, улыбаясь, и убрал руки в карманы джинс. Шастун внимательно и медленно оглядел парня. Никому другому он бы не решился отдать столь дорогой по своей редкости предмет, даже если бы это было всё его имущество, которое нужно кому-то завещать. Но Антон, борющийся со своими внутренними демонами и дисгармонией, хотел хоть что-то сделать хорошее и значимое для Арсения. Что не подразумевало бы никакого намёка или подтекста. Он так долго купался в себе, заплывал за буйки, до куда не доплывали его мысли никогда, поскольку он их ловил ещё до ограничительных поплавков, что всерьёз начинает переживать о том, что очень сильно палится со своим проявлением внимания. Думает, что его периодически задерживающийся на Попове взгляд слишком красноречив и выдаёт всё ясно и очевидно. И не только Арсению. Но он, пожалуй, сможет всё срастить раньше остальных. Через пару мгновений он отцепил значок от рюкзака, который следом закинул на то же плечо. Совсем не жалко. Для Арсения — ни капли. Сердце сбилось со своего привычного ритма, разгоняя по телу волнение. Этот значок вроде как важен для обоих. Антон будет рад, если в следующую секунду сделает всё правильно, и Попов действительно будет счастлив равнозначно выигранному миллиону. Подошёл к Арсению и протянул руку с Леоном. — Ты… Серьёзно? — Голубые глаза удивлённо округлились и стали размером с пятирублёвую монету. Антон улыбнулся и наигранно закатил глаза. После взял опешившего Попова за запястье, раскрыв чужую ладонь, и вложил в неё значок со столь желанным Леоном. — Да, — мягко смеётся, — я серьёзно. Надеюсь, для тебя он действительно важен, — улыбнулся ещё шире и теплее. Эта улыбка была посвящена только Арсению. А глаза прикованы к голубым вороньим ягодам, что так манили к себе, но точно не предвещали ничего хорошего, если бы Антон позволил себе что-то ещё. Он помнит, что это запретная ягода. Крайне ядовитая. — Спасибо, — только и смог прошептать Попов, робко улыбаясь Шастуну. Шастун уже отравлен. Если бы ему было хоть что-то ясно в своих чувствах и отношении к складывающейся ситуации, или хотя бы точно знал о романтических предпочтениях Попова, то он бы смог хотя бы накинуть, что ему со всем этим делать. Арсений смотрел в глаза, аккуратно крутя значок в пальцах, словно в руках его была живая хрупкая бабочка. И это просто невозможно. Это выше сил Шастуна. Попов словно с такой же бережливостью, глядя в глаза и отвлекая этим внимание Антона от болезненных ощущений, вводил иглу под кожу на запястье и пускал свой яд по венам вдобавок к дистанционному способу «глаза в глаза». Именно яд, потому что пока эффект только отравляет и склоняет к большим затяжным рефлексиям, прогоняющим в анализе новые совместные моменты. Конкретно этот Антон обдумает ближайшим вечером, озадаченный тем, как заворожённо смотрел на него Арсений, не отводя взгляда. И будет искать подтекст, найдёт, но отметёт его, как притянутый за уши. Снова зазвонил телефон. — Да, Ир, бегу-у-у-у, — он сбросил, досадливо вспоминая, что у него, оказывается, девушка есть, а он пялился на человека, с которым априори у них ничего и никогда не сложится. — Ладно, Арсений Сергеевич, — лукаво улыбнулся. Рядом с Поповым просто невозможно не улыбаться. — Увидимся. Антон подобрал значок с земли, отрываясь от воспоминаний, от которых — Шастун не стал эту мысль отгонять, а обречённо принял с безысходностью напополам, — потеплело, но сразу же этот гелевый шарик ностальгии оказался связан верёвкой поперёк. Бечёвка затянулась достаточно сильно, чтобы выбить воздух из лёгких от повторного взгляда на Арсения, валяющегося тряпичной безэмоциональной куклой на холодной земле, облегчённо выдыхающего: его оставили в покое. Тёплое воспоминание в памяти в виде золотого шарика посинело, окрасившись печальным оттенком, как в мультфильме «Головоломка». Эта грустная сука, сидящая за аппаратурой контроля его эмоций, давно засела в голове Антона, омрачала счастливые когда-то воспоминания, разрушала институты ценностей. Здание «семья» уже было разрушено до основания. Последние года полтора оно отстраивалось заново, чему способствовали здоровые отношения мамы и дяди Лёни, гармония дома. Шастун задумчиво покрутил значок между пальцев. Дрожащие руки он спрятал в сплошном кармане худи, отсалютовав не смотрящему на него Попову.***
— Хорошая такая… — Оксана печально и с особой осторожностью обтирала мокрую кошку, боясь испугать шокированное банной процедурой животное. — Мама разрешит оставить? — С малой надеждой спросила девушка, взглянув на друга. — Ты же знаешь… — Антон устало выдохнул и потёр глаза пальцами, сидя в турецкой позе рядом с друзьями на полу своей комнаты. — Но всё равно спасибо, что шампунь для кошек притащили. И гребешок. — Я не буду ей блох вычёсывать… — Немигающими глазами сразу обозначил Позов уровень своей вовлечённости в эту авантюру с впечатляющими перспективами на очередной вечерний скандал в семье Шастуна. Он рад, что не станет свидетелем будущей ссоры. — С блошками потом разберёмся. Сами сдохнут, я завтра после школы зайду за каплями и ошейником, — Антон наклоняется ближе к кошке и проводит ребром пальца по сухому носу, успокаивая рыжую. Расплывается в вялой улыбке. — Окс, может, твоя мама готова впустить в вашу квартиру новое домашнее животное? — Я не знаю, Тош… Уход Маськи она тяжеловато перенесла. Но я спрошу. Антон перевёл глаза, полные такой же надежды, как у Оксаны, на Диму. — На меня не смотри даже, — предугадав вопрос друга, опередил с ответом Позов. «Ну какой говнюк…» — в тысячный раз за всю их дружбу подумал Антон. Кошка выбралась из ворсистого кокона и, отряхнувшись и избавившись от излишней, по её мнению, влаги на шерсти, переползла на колени к Антону, потрясывая лапками. Горячее тело легло на мягкую ткать домашних штанов, моментально впитав воду с лап. Парень принялся чесать кошку за ушком и гладить вдоль спины: она стойко перенесла своё первое мытьё. Охренела, конечно, но не брыкалась и не кусалась, пуская когти. Она лишь прижималась к дну ванны и робко мяукала, шипя, но не угрожая. Рыжуля доверила себя новым людям, позволила Антону с Оксаной намочить свою шерсть, нанести шампунь, смыть и завернуть её, пережившую стресс, в старое махровое полотенце. Теперь это её полотенце. — Тащи гребешок, вычёсывать будем. — Антон, нельзя, пока шерсть мокрая. Подождать надо. Сейчас она ещё вылижет себя, обсохнет, — Фролова пропустила между пальцев тонкий сырой хвост. — Я… хотел бы вам кое-что рассказать, — резко, сменив тему, Шастун продолжил гладить мурчащую кошку. Комната на пару секунд погрузилась в тишину. — Мы слушаем, — девушка рассматривала друга, слегка закрывшегося в себе: она это видит сразу всегда, но ждёт, когда Шастун соберётся с мыслями и будет готов сам заговорить. Они молча гладили кошку, окружая её лаской. Дима смотрел на это, не особо проникаясь любовью кошатников. —Мне Попов в чувствах вроде как признался… — Через время ответил Антон. — Нихуя себе… — У Позова настолько глупо вытянулось лицо от такой новости, что в любом другом случае Антон бы точно согнулся в приступе смеха. — Что?! Да ладно! — Оксана приблизилась к другу, пытаясь поймать его взгляд. — А ты что? — А что я… Просто… Блять… — Шастун поморщился и с усилием потёр лицо, стирая с него досаду, мешающую собраться мыслям в кучу и нормально поделиться с друзьями. Лицо скрылось за ладонями. Оксана положила ладонь на его плечо и начала плавно поглаживать, оказывая поддержку пока на располагающем к себе тактильном уровне. — Я потушил сигарету об его ногу. На щиколотке, — Антон оторвал голову от ладоней и посмотрел сначала на ещё более шокированного Позова, а потом подруге прямо в глаза, как бы открываясь перед ребятами и говоря: «Вот так вот. Не ожидали? Я еблан.» Оксана поморщилась, и Шастун почувствовал, как её рука дёрнулась на его плече, но осталась там же. Дима хлопал глазами. — Почему ты... так отреагировал? — Может быть, потому что какой-то такой агрессии от меня ждали остальные… — Его глаза бесцельно рассматривали однотонный светло-серый ковёр. Она всё поняла. — Вот что, значит, за дела у тебя были после школы… Антон… — Чуть осуждающе выдохнула твёрдым голосом. — Когда ты уже попрощаешься с ними, а?.. Ты же собирался… Ты обещал себе, ты обещал нам. — Я не знаю, Оксан! — Резко выпалил Шастун, агрессивно погладив тёплое тельце на своих ногах, и поднял глаза на девушку. Под его резкостью она слегка выпучила свои большие глаза, брови сместились друг к другу, изгибаясь домиком. Фролова пропускает через себя все проблемы Шастуна, принимает их, как свои, переживает вместе с ним. — Простите, пожалуйста… Я знаю, что вы хотите помочь… — Всё в норме, — отведя взгляд, отмахнулась она. Антон знает, что не в норме. Он понимает, что они с Димой каждый раз обижают близкую подругу своими реакциями, выплёскивая на неё весь свой негатив и раздражение. Но она никогда их не упрекала в этой эмоциональности. — Он еблан, Оксан. Не принимай близко к сердцу. Продолжай, Тох. — Попросил Позов, подсаживаясь к ним ближе и по-братски кладя ладонь на спину девушке в ободряющем жесте. Антон виновато кивнул. — Мне жаль, что я отреагировал именно так, мне жаль Попова, и что я вообще поддержал эту идею. — Он снова начал раздражаться из-за грызущего чувства вины. Надо же: совесть всё ещё в нём живёт. — Что сделано, то сделано, а Арсению желаю здоровья! — Не язви, ты виноват. И как тебя ещё хватает на препирательства?.. Ты снова раздражаешься от мыслей об этом, — беспринципно и непредвзято твёрдо определил Позов. Если Оксана сюсюкалась с Антоном, то Дима опускал его на землю каждый раз, потому что девушка неосознанно в попытке успокоить Шастуна, оправдывала его, всё спускала ему с рук. Да, она утешала и была рядом, поддерживала, разбиралась вместе с Антоном. Дима такой подход считал однобоким и неполноценным для пользы. А Антон никогда не обвинял его за эту жёсткость, понимая, что это своеобразное проявление волнения за Шастуна и поддержка со стороны Позова. Да и подзатыльник от рассудительного друга — руководствующегося аналитическими процессами и рациональным подходом к той или иной ситуации и планированию последующих действий, оценке возможных последствий и течения обстоятельств, — неплохо приводили в чувства и настраивали на совместный анализ случившегося с позиции объективности, а не субъективности под силой чувственного и эмоционального восприятия. Помогали рассмотреть ситуацию с разных сторон видения, её восприятия другими людьми. — Дим, не нагнетай. — Девушка взяла лицо Антона в свои ладони. Антон нехотя посмотрел ей в глаза, фокусируя своё внимание. — Соберись. Ты по любому думал об этой ситуации. — Всё утро и после обеда меня преследовала рефлексия… Я отгонял мысли всякие… — Конкретизируй, какие, — пожал плечами Позов. Антон закатил глаза и отвёл голову в сторону. Он отгонял, но они всё равно забирались, и деться от них он никуда не мог. Они как тень плелись за ним. — О прошлом. О своей симпатии к нему… Блять, я нанёс Попову вред. Я такое совершил…а мы сидим и мои чувства обсуждаем. — А что ещё мы можем? Вы наломали уже дров. Попову больше вы ничем не поможете. — Разве что на мазь можете скинуться от синяков и ушибов, попросить заяву не подавать, — добавил Дима. Антон шумно выдохнул, прикрыв глаза: они угнетают только сильнее, окатывая новым ведром с помоями и виной на дне. Но благодарен, что они всё ещё здесь и готовы разбираться в этом дерьме вместе с ним. — Так говорите, словно это пустяк… — Антон схватился за телефон Позова, чтобы от его лица попробовать пробить информацию о состоянии Попова у Матвиенко. Он знал пароль, а Дима давно перестал ворчать за нарушение этого личного пространства под названием «это моя, блять, ушлепайка». Но обещание всё же взял с него, чтобы Шастун не шарился по галерее и не писал учителям от имени отличника. Мало ли что этот шашлык придумает, и станет Дима Позов полной козлиной в глазах учителей, с разнесённой в щепки репутацией. — Это не так… Прости. Я не осуждаю, не обесцениваю ни тебя, ни Арсения. Думаю, Дима тоже, — Оксана посмотрела на Позова. Тот молча вскинул руки, возмущённый тем, что друзья могли усомниться в нём. — Просто конкретно мы сейчас ничего не сделаем. Ситуацию проанализировать нужно, чтобы что-то уже придумать и решить. — Нечего анализировать. — Шастун печатал сообщение. — Мы нихуя не знаем о состоянии Арсения. — Я так и не понял обстоятельств. Расскажешь? — Ненавязчиво поинтересовался Позов. — Выграновский и там другие ребята… Попова избили, — Антон не поднимал головы. — Перестарались. Он отключился после нашего ухода вроде как. И я не уверен, что он вообще смог до дома добраться! Я знаю, что обещал больше не ввязываться... Вот и все обстоятельства. Я сам многого не знаю, что было до моего прихода. Пацаны что-то рассказывали об этом, но я не мог слушать. Так вышло. Я… это я организовал. Эд предложил, а Попов так неудачно попался под облако моей утренней меланхолии… Я назначил ему встречу на том месте, где всё произошло. Сам опоздал. — Друзья внимательно слушали, не перебивая. — Не знаю, зачем согласился на это. Ближе к встрече желания было всё меньше. Если оно вообще было. Я Попова застал уже избитым. И не хотел его вообще трогать. Просто… Блять... Он поступил ужаснейшим, жестоким образом. Это даже не было желанием, протестом или попыткой насолить Попову. Антон не знает, почему не остановил всё, пока была возможность. Почему вообще согласился с Выграновским. — Этому есть определённая причина, раз ты сказал, что не хотел его трогать… — Предположила очевидную вещь Оксана. Кошка уже давно спрыгнула с ног Шастуна и изучала все углы комнаты. Антон короткое время молчал, настраиваясь и прогоняя в ускоренном режиме дневные мысли. — Это из-за его признания? Что ты думал по этому поводу? — Оксана, кажется, уже задавала второй вопрос. — Мы вернулись к тому, с чего начали, — заметил Позов. — Думается мне, что ты не столько переживаешь за сам факт того, что этот инцидент был, и игнорируешь последствия, которые для тебя, очевидно, будут неблагоприятными. А тебя больше волнует состояние Арсения и его признание. Оно же как-то отозвалось? — Я тоже думаю в таком ключе, — соглашается Оксана. — Будь тебе всё равно на Попова, ты бы его просто добил и ещё харкнул напоследок, оскорблённый в свой адрес чужими, несвойственными природе чувствами, — конец фразы она обозначила кавычками. — Не загружался бы так из-за случившегося. Антон прогоняет в голове ещё раз услышанное от друзей. Они правы. Шастун часто ввязывался в драки, бил и получал сам, но точно выходил из конфликта злым и отмщённым. Ни разу не жалел о случившемся и уж точно никогда не думал над чувствами тех, кто так или иначе пострадал от его рук. Сегодня же его накрыла растерянность и опустошение. Он настолько загрузился, что, покинув пришкольную территорию, не слышал никого и игнорировал обращения пацанов. Когда Выграновский спросил притормозив за всеми: «Тох, ты чего такой? Из-за Попова паришься?» — Антон понял, что палится. Отмазавшись, мол, совсем и не думает о парне, а размышляет над появившимся делом, попрощался со всеми и ретировался домой. Весь путь домой думал не о случившемся — хотя состояние Попова его интересовало не меньше, — а о том, какие чувства вызвало чужое, тихое признание. — Я думал… О симпатии, да. Он сказал, что я нравлюсь ему, и… меня таким кипятком обдало с ног до головы. Арсений с такой лёгкостью сказал… В глазах была надежда, я её уловил. Он сказал это от безысходности. Наверное, надеялся, что я как-то помогу в связи с таким обстоятельством, не знаю… Знал, что я отвечу силой, потому что потом на мои руки смотрел в ожидании. Смиренном ожидании. Он тупо смирился со всем происходящим… Я подвёл его. Предал, получается. Тогда я не понял причины своей злости, а по дороге домой… Думаю, я огорчился тем, что... — Антон закусил губу: язык не поворачивался сказать три слова. — Я же убивался по нему… — Говорил открыто, не пытаясь утаить своих переживаний, подтверждая им своё доверие. Он больше не скрывает от них свои чувства. — Когда это прекратилось? Полтора года назад, кажется? А до этого… Он мне до одури нравился… — Да, мы помним твоё состояние… — И сегодня выяснилось, что мои чувства были взаимны. Стало жаль проёбанные года… Я всё проебал. Себя, вас, Арсения. Всё могло быть иначе, знай он тогда. — Я издевался над собой. Изводил себя тем, что я не такой, и пытался избавиться от этой симпатии… — Это кризис ориентации, — поправил очки на переносице Дима. — Вместо Попова мог быть кто угодно из парней, и ты так же счёл свои чувства неправильными. В любом случае, ты бы погрузился в этот период. И не забывай, что и в семье было всё не складно… Шастун теребил кольца, не найдя, что сказать. Его поражало, насколько грамотно друг мог разделять вещи, которые Антон уверенно мешал в одно целое, полагая, что они точно неразрывно взаимосвязаны. Он даёт себе затрещину. Антон определённо точно не умеет читать свои мысли и чувства так разобщённо. Может, поэтому они и ощущаются тяжёлым грузом и угнетают своей сложностью. Оказалось, что в независимом друг от друга виде беспокоящие контрольные вопросы выглядят не так страшно и сложно. И при этом некоторые вопросы вообще никак не относятся к делу, а только вносят в голову дополнительную мыслительную работу, которая в результате не даст прояснений. Шастун даже вдохнул свободнее. Иногда Антону кажется, что он не достоин своих друзей. — Тош, сейчас всё нормально. По крайней мере, лучше, чем тогда, — исправилась Оксана. — Мы разберёмся. Только не закрывайся, ладно? Сегодня ты устал. Примешь горячую ванну за просмотром фильма. У тебя же ещё есть подаренные мною бомбочки для ванны? Шастун в ответ кивнул, улыбаясь. Он использует их только под хорошее настроение и желание расслабиться. Чаще принимает душ на скорую руку, ведь постоянно какие-то дела ждали своего завершения, и на полуторачасовое принятие ванны времени точно не было. Максимум пятнадцать минут, чтобы отмыть почти двухметровое тело. — Ты под чувствами сейчас. Дай себе немного времени, чтобы принять такое заявление Попова, отдохни. Когда чувства утихнут, и голова обретёт хотя бы ощущаемое подобие ясности и готовность к объективному анализу, тогда и нагружайся, — посоветовал Дима. — Да. А позже уже будем думать по мере обострения твоих переживаний. Многое ещё нужно будет переосмыслить, но мы справимся. — Не знаю, что и сказать… — Антон по-прежнему мало открыт для тактильности и выражения благодарности. Если Оксана сама проявляла инициативу и тянулась за обнимашками, то с Димкой было сложнее. — Спасибо, что вы рядом и помогаете не загнуться, — выдохнув, улыбнулся Шастун. Ему действительно легче и радостнее. Друзья помогли расставить некоторые вещи по местам и разъяснили пару моментов. — Чай будете?***
Они с Арсением раньше хорошо общались, даже в одной компании проводили вместе время. Это был класс восьмой? Ближе к девятому? Тогда ещё было всё проще и светлее. Родители часто ругались, но их семью хотя бы не тронуло такое удручающее слово, как «развод», а в целом ситуацию ещё можно было спасти. Наверное. Тогда он ещё не сдружился с Выграновским ближе, не был заложником чёрных вещей и бесконечного пессимизма, не скрывал свои переживания, не нуждался в сигаретах. Развивался в спорте, занимаясь футболом во дворе с пацанами, а баскетболом и волейболом — в секции на базе школы. Учился хорошо. Тогда он чувствовал себя в разы лучше и счастливее, чем в каждый нынешний день. Были увлечения, интересы. Порой, Шастуна просто разрывало от переполняющей энергии, заставляло чем-то заниматься, только бы не сидеть на месте. Он жил эту жизнь на максимум в рамках допустимого. Тогда солнце было ярче, краски были не только на бумаге, на рабочей футболке и руках, но и в мире, в людях, в… Арсении? Да, пожалуй. Попов действительно скрашивал жизнь Антона в более яркие оттенки. Хватало его мимолётного появления рядом, а не на расстоянии и среди коридоров, чуткости и инициативы в разговоре, как становилось теплее. Кажется, даже сердце билось чаще. Весёлый парнишка с очаровательными глазами цветом синей жимолости или голубики заставлял смущаться и бросать робкие взгляды, боясь показать их открыто, чтобы тот не нашёл в них теплоту. Не ту, что вживается в глаза, когда всё хорошо. Ту, что пеленой ложится на радужку и расширяет зрачок, когда влюбляются. Антон слишком быстро и невольно доверился Попову. Арсения хотелось касаться, нарисовать, пригласить погулять или сесть рядом в столовой и завести какой-нибудь разговор ни о чём — он бы непременно превратился во что-то сумбурное и дурашливое. В дорогой момент в рамках положения предписанной невозможности их романтических отношений. В момент яркого осознания причины своей тёплой реакции на Попова — тому было достаточно просто появиться в поле зрения, как кошачья улыбка пухлых губ растягивалась до трескающихся щёк, — Шастун ужаснулся и долгое время копался в себе. Ну, не могло же быть такого, чтобы он влюбился в парня. Он до этого никогда не ловил себя на том, что хотя бы присматривался к мужскому полу, оценивал конкретных людей. Может быть в нём и лежало предписание о влечении к парням, но к своим четырнадцати-пятнадцати годам Антон для себя его не обнаружил. Да и Попова явно на девушек тянуло с такой-то толпой фанаток. Он многим нравился: девчонкам помладше, постарше — Арсению завидовали ровесники и его и тех самых старшеклассниц, — даже одноклассницам Шастуна. В какое-то время и его лучшей подруге Оксане. Фролова тогда с Шастуном засинхронились в этом плане: им примерно в одно время понравился Арсений в романтическом смысле. Антон даже ревновал его к подруге, хотя вот на это он вообще не имел права. Чувства только, кажется, росли, а с пониманием своего отношения к приятелю находиться рядом с ним было просто невозможно. Антону приходилось одёргивать себя каждый раз, когда отмечал, что они находятся непозволительно близко друг к другу для двух натуралов. Заливался краской только от мысли и последующей картины фантазии, что вот сейчас возьмёт и сядет ближе, ненавязчиво коснётся бедром его бедра, с плеча стряхнёт пыль и уберёт ворсинки, которых и в помине не было. До покалывания в пальцах хотелось дотронуться его руки хотя бы мимолётно, мизинцем. Но вопреки своей внутренней засевшейся панике и процессу возведения новых границ, Шастун был слаб. Он много чего обещал себе не делать в адрес Попова, но всё равно иногда не справлялся, подводил себя и делал исключения: касался между делом, смеясь с шуток, пока они находились в компании. Безумно осознавать, но в этой тактильности парень очень нуждался, а получив «дозу» успокаивался, но во время отходняка возвращался к уверенности в укреплении тех самых границ. Шастун пару раз был готов взять и признаться Арсению, потому что стало невозможно выносить всё это, заталкивать свои чувства рядом с Поповым далеко и глубоко, вести себя естественно, делать вид, что всё в порядке. Но какой бы была реакция Арсения? Как скоро он бы осознал, что рядом с ним долгое время был человек, дышащий им, нуждающийся в его внимании? А вдруг ему мерзко от мысли, что в него влюблён парень? И на этом бы всё закончилось. Терять дружбу с таким прекрасным во всех смыслах человеком Антону не хотелось. Он начал копаться в себе снова. Антон пришёл к выводу, что ошибся в своих мыслях и чувствах, которые навязал. Огонь к навязыванию подливали и разговоры с лучшей подругой о том, какой Попов. Ему крышу снесло от симпатии к Арсению. Но было очень больно скрывать свои чувства, ограничивать себя, бояться, что всё же выдал себя, и Попов обо всём догадался. Сейчас Шастун только морщится в дискомфорте от воспоминаний и изолируется от мыслей данного потока, натягивая капюшон, словно таким образом накладывает на эту тему табу, обманывая собственную голову. Он смог тогда убедить себя в том, что он нормальный, а Арсений — просто хороший человек, который отлично умел профессионально расположить к себе максимально. Попов — хороший друг, с которым легко и интересно. Разговаривая с ним, обязательно Антон натыкался на оригинальные и шутливые каламбуры, узнавал что-то новое и неожиданное. Да, так. Он справился. Арсений со временем перестал симпатизировать Антону. Шастун зажил нормальной жизнью, как и до осознания своих ошибочных чувств к парню с параллели. Выдохнул с облегчением и перестал себя насиловать мыслями, когда в рандомный момент столкнулся с ним в Маке, встав в очередь буквально за его спиной, и ничего не почувствовал к нему. Никакого тревожного волнения и изумрудных бабочек в животе, как было каждый раз при виде Арсения. После этого он заметил, что и в целом мыслей о парнишке стало меньше, больше не хотелось ждать его у гардероба, чтобы случайно оказаться прижатым к его телу толпой в очереди, когда их классы заканчивали в одно время. Отпало желание спонтанно написать и поинтересоваться его делами, предложить встретиться. Больше не трепетало. Тогда хотелось, чтобы семейная проблема разрешилась — не важно уже каким исходом, лишь бы этот ужас в виде тяжёлого груза и напряжённости в доме закончился быстрее, — и мама перестала раздражаться, занимаясь подготовкой папки документов для развода, а выдохнула с облегчением, и они вдвоём начали строить домашний быт и новый этап жизни заново вдвоём. И весь этот непростой период самокопания у него была девушка. Ирина Кузнецова. С их отношениями история не менее забавная и довольно банальная. Они пробовали строить отношения с пятого класса. Антон всю начальную школу считал её самой красивой девочкой со всей параллели. Наверное, уже тогда она ему нравилась. А в пятом классе всё же решил рискнуть и написать ей о своих чувствах. Они не умели тогда любить в силу своего возраста. Они были слишком юны. Парадокс, довольно интересный: чувства появляются вне зависимости от этого самого возраста. Антона дважды в детском саду угораздило «влюбиться», насколько можно те размытые чувства назвать этим неоднозначным словом. Но что с ними делать, куда направлять, и как любить, как относиться к симпатизирующему человеку, как вести себя, на чём вообще строить отношения… Никто этому не учил, а обсуждать с мамой неловко. Да и рано в целом. Но кого это тогда волновало? Учились сразу на практике. Получалось, как получалось. С детскими драмами, ревностями к Васе, Пете, Никите, Насте, Глаше, Даше. С депрессиями в ноль лет. Зачастую эти необдуманные, легкомысленные и инфантильные отношения — в которых имели место быть провокации на ревность, скандалы, намеренные ссоры с целью внести от скуки разнообразие в привычное, приевшееся, — в таком раннем возрасте, пока ребёнок ещё на стадии изучения мира и формирования своей личности и представлений, закладывают основу восприятия о том, какими эти отношения должны быть. Нанести психологическую травму и дать предпосылку к формированию отклоняющегося восприятия и самоощущения в отношениях было очень легко. Первый опыт довольно травмирующий, если он был в моменте абсолютно ненормальным. И не важно, из каких побуждений был сделан тот или иной поступок, сказаны слова — они всё равно повлияли в ту или иную сторону, оставили отпечаток на страницах непростого раздела в книге жизни под названием «Любовь и отношения». Этот детский опыт, который и не воспринимают, как за что-то серьёзное, не остаётся бесследно в прошлом, а определённым механизмом отражается уже в будущем: мешает вступать в отношения или заставляет чувствовать себя некомфортно рядом с объектом симпатии, несмотря на трепетные чувства. Не редок и обратный эффект: наличие губительной зависимости от человека. И много чего ещё. В любом случае, формируется неправильное представления о том, что нормально и здорово, а что ужасно и больно: эти понятия смешиваются, путаются, меняются местами; что можно вынести, и это в рамках допустимого, а от чего нужно бежать и не оглядываться, рвать связи. Сознание травмируется. На Антоне и Ирине, пожалуй, трагично такие отношения не сказались. Ругаясь на протяжении полугода в пятом классе, они приняли решение расстаться. Сейчас Антон смеётся с тех славных времен. Кузнецова, к слову, нравилась Шастуну ещё и тем, что как раз таки она в любом возрасте знала себе сцену, знала свои желания, была эмпатична и рассудительна. Поэтому парень долго не решался признаться ей, да и после признания Ирина делала вид, словно Шастун ей не интересен, однако, кокетничала и проявляла внимание так или иначе. Словно умна не по годам. Откуда бы такая рациональность и осознанность у девушки в пятом классе? Замечательные родители. И у Антона тоже тогда родители были примером здоровых отношений, и их сын был самым счастливым ребёнком с насыщенным, лучшим беззаботным детством. Правда, к его восьмому классу что-то пошло не так в родительских отношениях, наглядно продемонстрировало: «Ага… И такое, оказывается, бывает…» Хотя, наверное, Кузнецова была просто избалована и выёбывалась своей загадочностью, высосанными из пальца умными репликами. Антон и Ира не боялись говорить и обсуждать. В пятом классе Антон мало чего понимал и был мальчишка мальчишкой. Не то чтобы к седьмому классу он особо поменялся, но они решили попробовать снова. Как оказалось, оба повзрослели в этом плане. Отношения были тёплыми и не без банальностей и ужасного волнения при новом шаге в динамике между ними. Трепетные и по подростковому прекрасные, вполне здоровые взаимоотношения, укрепляющиеся с годами. Не без ссор, конечно, но находить компромиссы и предпринимать попытки ликвидировать не устраивающие аспекты получалось лучше. Как в таком случае так вышло, что тогда Антон посмотрел на Арсения…по-особенному… он не знает до сих пор. Это при том, что был в отношениях с Ириной. Он ей так ничего про этот недокризис ориентации и не рассказал. Параллельно с внутренними переживаниями по поводу Арсения назревали разногласия в семье, ссоры, скандалы. Друзья и девушка видели, как Антон гаснет, пытались с ним поговорить, но тот просто отмахивался, говоря, что всё в порядке, просто много стал работать на себя, что было долей правды. Он правда пытался изолировать тело от мыслей: в основном изматывал себя на тренировках до крайности, а вечером рисовал часы напролёт под сериал на фоне, заглушая ругань из-за стены наушниками. Антон натягивал маску для друзей, для семьи, понимая, что своим состоянием заставляет их переживать. Ему не нужны были сожаления и разговоры. Совокупность невзгод в семье в конечном итоге привели к разводу. И ещё много чего неприятного, навалившегося, как снежный ком. Например, рисование, спорт в жизни парня пострадали в том числе. Художку он перестал посещать после того дня, как триггер вывел его на эмоции. Даже не помнит, что это было, но его накрыло: шумно выдохнул, в момент почувствовав острую ненависть к своему любимому хобби, он небрежно бросил кисть в банку, расплескав серую воду по столу, и порвал свою работу напополам. Под взгляды других ребят и встревоженных вопросов преподавателя Шастун поспешил позорно покинуть стены кружка, подавляя слёзы. Примерно тем вечером он спонтанно прогулялся с Выграновским и впервые закурил. Он сломался. Держать маску сил и желания не было. К близким людям появилось равнодушие. Антон тогда словно и не жил: он не думал о чём-то сложном, не переживал из-за развода, не касался красок, бездумно посещал тренировки, принимая их ровно как и обязанность посещать школу; не строил планов, не работал на достижение ранее поставленных целей, для которых раньше были амбиции. Просто просыпался, куда-то шёл, что-то делал, с кем-то парой фраз менялся, возвращался домой, домашка и сон. Антон благодарен своим друзьям за понимание и проявление инициативы чуть позже, когда поняли, что всё: пизда рулям, Шастуна нужно оживить, он не справляется сам. С их помощью действительно стало лучше, но вернуть себя целиком Шастун так и не смог. Вспышки агрессии он не подавлял. Ему стало глубоко наплевать на то, заденет он кого-то или нет своими словами, поступками. Часто влезал в драки, инициировал конфликты по поводу и без. В своей компании каким-то образом, до сих пор непонятным, стал лидером. Ни о каком Попове и мыслей не было, что уж о чувствах говорить. Тогда и никакого Арсения в жизни не было, хотя Антон, наверное, нуждался в нём. Нуждался, но врал самому себе в обратном. На этом умозаключении, наконец, признавшись себе в нём, Антон удручённо выдохнул. Может быть, всё сейчас было совершенно другим, если бы Антон, звоня два года назад декабрьским вечером последнему лучу в своей жизни, не сбросил после третьего гудка. И на какой чёрт эти мысли преследуют его в три ночи?