На душе декабрь, а за окном май-май. В голове январь, а за окном май-май. В моих глазах февраль, а за окном май-май. Внутри меня зима, I feel like dying-dying-dying.
LOVV66 — МАЙ МАЙ
Май
Май всегда был любимым месяцем для Антона. Люди окончательно возвращались к жизни всем своим существом и были более чутки по отношению к природе, наблюдательны. Эстеты. Цвели вместе с черёмухой, и неторопливо ранними утрами прохаживались на работу или в школу по улицам, вдыхали приторный запах, щекочущий нос и дурманящий голову. Помнится Антону, он однажды пару цветочков сорвал с ветки и засунул в ноздрю. Он был готов лечь на холодную и сырую от ночного дождя траву и смотреть в небо, ярко-голубое, с живописными хлопьями белоснежных облаков. Но вдохнул слишком резко — цветы попали глубоко в ноздрю. И если бы парень не сориентировался и резко не зажал другую ноздрю пальцем, не высморкался забитой, то задохнулся бы черёмухой буквально. Было позорно и стыдно перед прохожими, но зато жив остался. Аллергики не разделяли всеобщей радости и восхищения. Мысли и общее направление жизни были заняты абсолютно не школой. Какие могут быть уроки, когда душа уже привязана к солнцу и свежим, молодым листьям и прохладному ветерку, щекочущему запястья? Да и в школе было отвратительно душно от того же солнца, а окна не сглаживали ситуацию, как и сквозняк. Учителя к концу учебного года зверствовали, сыпали самостоятельными, контрольными и гадили не только на средний балл, но и в душу. Чёрт бы их с учебным планом побрал. Когда Антон выбегал из школы после уроков — или прогуливал несколько последних, пустяковых, — то дышать становилось легче, пустела голова, а от свежего воздуха после душных стен приятно вело в сторону; настроение поднималось сразу же, как только щёк касались солнечные лучи, пробирающиеся под козырьком навеса крыльца школы, а входная дверь хлопала за спиной. Ветер игрался с зелёными и яркими, как свежий салат из супермаркета, листьями, задавая им одно направление танца, пробирался под расстегнутую рубашку, трепал за волосы и давал свежий, очень нужный глоток воздуха. Даже курить не хотелось — настолько было хорошо на душе и чисто в лёгких, заполняющихся весной, что загрязнять их табачным губительным дымом не хотелось совершенно. Хотелось бы не, но не моглось, и парень скрывался за школой, нашаривая в кармане пачку. В такие моменты торопиться было не то чтобы некуда, а просто непозволительно. Антон не спеша после недолгой прогулки либо с Оксаной, — Дима ведь не пропускал последние уроки, — или приятелями из других школ, либо в одиночестве возвращался домой, выстраивая маршрут по самым солнечным и живо-зелёным улочкам, дворам, в которых старый детский комплекс не был заменен на современные развлечения и не подвергался изменениям еще со времён совка — но раз в три года его красили исправно. Такие райончики в их городе были. Антон шёл по этим широким улицам, слегка ныряя в детство, пока рассматривал, как дети намного младше веселились в этих дворах компашками находчивых авантюристов, играли в догонялки, носясь по всему двору, жарили нежные задницы на раскалённой под лучами жестокого солнца железной горке с крутым наклоном, искали клады и создавали свои, играли в супермаркет с листьями вместо денег и товарами из песка, хотя кое-где Шастун видел резиновые фрукты и овощи. Но атмосфера в этом всём уже другая. Не такая, какой была в годы Антона. Хотя сравнить качество дворовой жизни его детства и детства этих детей сложно. По словам бабушек с случайной лавочки, разговор которых Антон невольно подслушал, пока гладил чью-то из них собаку: «Понятно, что сегодня у каждого ребёнка есть по смартфону, и они умело им пользуются, изолируются в некоторой степени от реального мира, становятся зависимы и так далее, но двор есть двор. Хотя мне кажется, что сейчас дружба у таких детей не так крепка и насыщенна, как было раньше». Он бы наверное слушал и дальше, если бы к его ногам не прикатил футбольный мяч, и какой-то паренёк лет восьми не попросил пнуть обратно. За его спиной недалеко выжидающе стояла небольшая компания таких же юных ребят на импровизированном футбольном поле — вместо линий был насыпан песок и щебёнка с неасфальтированной дороги, вместо ворот толстые палки, вкопанные в землю, чтобы не падали. Ладно, хоть мяч настоящий. Удивительно, что при всей современности сохранилась эта приятная ностальгически и немного грустная история дворовой жизни. Именно поэтому Антон любит этот район, он пахнет детством, вечно грязными кроссовками и футболкой, прогулками до заката солнца и разбитыми коленками, звучит обзывалками, матом и смехом. Шастун напросился сыграть с пацанами. И вот, Антону снова восемь, и он снова играет в футбол в самом лучшем дворе с самыми лучшими пацанами, такими житейскими и компанейскими, которым не так уж и важно, что в их компанию постепенно влилась совершеннолетняя и почти двухметровая дылда. Ей бы на пенсию, да песка в коленях пока нет, однако спина побаливала. Ближе к глубокому вечеру стало прохладно, и внезапно ливанул дождь. Пришлось расходиться. Антон и не заметил, как заигрался с малявками, убив на это весь день. Он всё так же шёл не спеша, позволяя мелким каплям бить в лицо и стекать под ворот рубашки, а там и чувствовал неприятную липкость от насквозь мокрой одежды. Единственное, о чём парень переживал: не промокли ли учебники? Ему их ещё в библиотеку сдавать нелюбимой женщине, которая ежегодно вылизывает взглядом каждый сантиметр страниц и обложки книг. Но он был счастлив и расслаблен. Впервые за продолжительное время. Мать, конечно, отругает Шастуна за грязные школьные штаны и испачканную рубашку, но зато он смог разгрузиться от рутины и погрузиться в детство, найти новых кентов. Оно того стоило. В этом году май чувствовать не получалось: мешала рутина и возможность уединиться с природой только видом из окна и во время спешной прогулки от дома до школы, от школы домой, на тренировку, и обратно. Ужасно. Ещё и экзамены, которые душат до слёз своим скорым приходом и навязанным страхом от пугающих изречений учителей насчёт столь ненавистного ЕГЭ. Страшилки рассказывают довольно убедительно, подкрепляя реальными примерами бывших выпускников, а на самом экзамене кто-то от волнения сознание потеряет. Хочется избавиться от этих тяжёлых, надоевших досмерти оков быстрее, закончить школу и зажить спокойной жизнью без ограничений во времени и развлечений. Школа и подготовка к экзаменам отбирают слишком много, простого и житейского. Антон стал буквально заложником рутины. Но душа противилась, и противилась очень активно и агрессивно. Парень не выдерживал постоянной нелюбимой работы, раздражался и стискивал в руках сборник крепче, борясь с желанием порвать его вдоль корешка, пока другие дети во дворе гоняли мяч и смеялись, крыли друг друга хитровыебанным, а оттого забавным матом за ошибки. Понятное дело, что можно делать перерывы и отдыхать, ходить гулять — выгуливать себя, вернее, — но Антон знал: даст себе слабину, и разленится окончательно, а потом повестку на госуслугах получит. Поэтому успокаивал себя тем, что после всех экзаменов он будет жить на полную катушку. По крайней мере, в течение лета. Последние рывки. Он справится. Осталось всего ничего.
***
Если бы Антон делал реальные ставки и воспользовался услугами тотализатора, то провалился бы и проебал деньги. Огромные, по рамкам студентов, да и по его личным тоже. Арсению не становилось лучше. И не то, чтобы он хотел. Он погряз в собственных чувствах и зациклился на угнетении, подготовках. Всё чаще возникали пугающе бесшумные, но рвущие душу на части нервные срывы из-за учёбы и отца. Который не делал ничего особенного, просто Арсений стал слишком раздражителен и категоричен. Ему бы поработать над своим отношением к семье и друзьям, но когда бы ему это делать с бешеным графиком, отнимающим все силы и занимающим голову без остатка. Он злился на себя, за свои слова, извинялся за них и снова злился за свою несдержанность. А по вечерам буквально метался по комнате, как зверь, преисполняясь тревогами и паранойями, выкуривая сигареты на балконе. Он курил много, поражаясь самому себе, но в то же время посылая к чёрту свою мораль. Быстрее бы закончить с экзаменами. Уже на второй неделе мая солнце пыталось спалить их городок, изничтожить всех людей, расплавив их до вида лужиц. Арсений сильно ассоциировал себя растаявшим черничным мороженым в рожке, валяющемся на горячем асфальте с вытекающими внутренностями. В школе было невыносимо скучно и жарко, часто пробирало жгучим теплом всё тело, пуская горячо-холодные неприятные волны и, по ощущениям, сжигая внутренности. Или это от переполняющей пассивной агрессии от очередного высокомерного монолога и несправедливости учителя? Невозможно. От духоты и жары в школе не деться никуда, и это удручало. Ему казалось, что и мозги плавятся, как сыр на горячем бутерброде. Попов наплевал на устав и пришёл одним майским утром в шортах — респект от Арсения всем тем, кто варит в жаре свои ноги, но он им не завидует. Раз шорты, то почему бы и не футболку? Та самая математичка, любительница трудовиков, в коридоре заметила ученика в неподобающем внешнем виде, догнала его уже в кабинете биологии и разъярённо отчитала парня перед всеми и поблагодарила хотя бы за однотонный белый цвет. Но это не спасло Попова от похода с ней и Павлом Алексеевичем, завучем к директору после того, как парень начал отстаивать своё желание остаться в живых при высоких градусах цельсия. Под молчаливые и сочувствующие взгляды Арсений вышел из кабинета вместе с учительницей по математике, после чего его ещё двадцать минут полоскала администрация школы. — Почему я здесь один? Шастун уже неделю дефилирует по коридорам школы в пёстрых футболках. Где для него выговоры? — Спокойно проговорил Арсений, давя в себе всё негодование по поводу двойных стандартов и неравного отношения. Сдерживался. — А-то ты своего Шастуна твердолобого не знаешь, который плюёт на все правила с высокой колокольни, и никто ему не авторитет, — с явной затаённой обидой ещё за инцидент с поцелуем показательно язвил Станислав Владимирович. — А-а-а… Это всё, конечно, меняет, — Попов закатил глаза. И всё этому Шастуну прощают и закрывают глаза на его выходки. — Арсений, я всё понимаю, и мне бы тоже хотелось заявиться в школу в свободных шортах и майке, — негромко сказал Павел Алексеевич, прикрыв за собой и Арсением дверь кабинета директора, и подтолкнул ученика вглубь коридора, положив руку ему на плечо, — но правила есть правила, с ними ничего не поделаешь. Думаешь, вашей учительнице математики нравится в колючих колготках сидеть семь уроков и на подготовительных сверху? Она бы с радостью их сняла и откинула в дальний угол. — Какой ужас, Павел Алексеевич, — Арсений устало прикрыл глаза рукой, улыбаясь. Он остановился и повернул голову в сторону классного руководителя. — Я завтра приду снова в футболке и шортах. Простите, что подвожу вас, но я действительно не могу уже. Учитель смотрел в глаза прямо. Но не строго, а даже понимающе. Мужчина видел в чужих глазах ещё желание насолить директору и учителям. И абсолютно разделял это желание. Как и молчал о том, что после выпуска своих ребят он устроится работать в другую школу. — Арсений… Конец года. Для чего ты ухудшаешь отношения с учителями? — Да с кем? Только с ней. Я отсидел в таком виде, — парень провёл ладонями от груди до бёдер, — четыре урока. Мне никто ничего не сказал, считая, что это ваша забота. И только её, — Арсений нарочно не назвал не свою учительницу математики по имени и отчеству, — не устроил мой подбор одежды. — Учитель молчал. — Готовься завтра писать объяснительную, — устало проговорил Добровольский. Под конец года выдохся и он, огоньки в глазах горели слабо, но намного тусклее, чем обычно, и почти не искрили. — И предупреди маму, что ей с этой проблемой позвоню или я, или Станислав Владимирович. Он давно хотел с твоими родителями пообщаться. — На этом моменте холодок пробежал вдоль позвоночника Арсения. Родители Попова знали об ориентации, но не знали об инциденте в кабинете директора, сынициированном Шастуном. Не знали, что и Антон Шастун — которого семья Поповых знала и когда-то общалась с его родителями, пару раз жарила шашлыки на даче, — свернул не на ту дорожку. И был счастлив, ну это так, к сведению. Чёртов Шастун и его стремление встать против директора. Арсений никогда не говорил с Антоном о том, знает ли его мама, что Шастуну нравятся парни. И Попов полагал, что эту новость, полученную от Шеминова, родители кудрявого воспримут остро. Точнее, не примут вообще и мальчика прижмут. А Арсений начинал чувствовать вину. И не хотелось думать о том, что это бумеранг для Шастуна. И уж тем более не хотелось злорадствовать по этому поводу. Попов и не будет. Он зашёл в кабинет посреди урока, прошёл на своё место и влился в ход работы. Через пару минут зашёл и Антон: подслушивать под дверью директора и прицелом камеры он не стал, но в слепой зоне смог затаиться и услышать диалог классного руководителя и провинившегося ученика.***
На следующий день в неподобающем виде в составе одиннадцатого класса будут сидеть пятеро. Антон подначил Оксану и Диму одеться «по-лёгкому» в школу. Позов смекнул, что это в поддержку Арсения, и посвятил другу всю свою хитрую улыбочку с контекстом, а Шастун залился краской, молча опустив глаза. Оксана только рада была — она тоже ненавидит колготки, особенно в жаркий сентябрь и май. Дима по просьбе озабоченного Антона предложил эту идею ещё и Матвиенко. Ответом послужило лаконичное: «Ебать. Я в деле». Оксана принарядилась в шорты по колено с кучей карманов, в чёрный кроп-топ и накинула белую рубашку для приличия. Дима с Серёжей не были оригинальными: у обоих странные шорты и футболки. Позов всё же оставил концепцию «белый верх, чёрный низ». Антон зашёл в школу в джинсовых шортах, так же по колено, и белой безразмерной футболке с узкими горизонтальными красными полосками. Не привыкая к темноте здания, он заколол солнечными очками отросшую и спадающую на глаза чёлку. Оксана сказала, что ему идёт. Самое стилёвое в его образе — резиновые тапки Лёни в виде зелёных лягушечек. Позов поржал, а Фролова сделала фотографию. Эти тапки отчиму Антон и подарил на день рождения. В саду гонять и по желанию мусор выносить. В саду Лёня погонял, и Антону пришлось их очень долго отстирывать минувшим вечером в тазу, свернувшись в три погибели. Зато теперь как новенькие. Когда вечером к Антону зайдёт Лёня с информацией о том, что его вызвали к директору, парень предложит ему по приколу на встречу с Шеминовым надеть эти же тапки. А Лёня тот ещё приколист, наденет и пойдёт — кудрявый уверен. Арсений был в том же, что и прошлым днём. Остальные одноклассники были поражены и вздыхали с завистью. Учителя лишь оценили взглядом внешний вид учеников. И тапки Антона. Особенно сильно они понравились и повеселили учительницу по физике. И вместе, впятером они сидели чуть позже у кабинета директора в ожидании, когда их пригласят. — Да ладно вам, что покисли так? — Спрашивает Антон, оглядывая кучку взбунтовавшихся, но уже притихших. — Мы не покисли. Просто делаем прескорбный вид, пропитанный виной и сожалением, — улыбнувшись, сказал Серёжа. Рядом усмехнулся Дима, а Оксана сделала дурашливое фото на фоне таблички «Директор Шеминов С.В». И со словами «Блин, Антон, ты такой красивый» сфоткала Шастуна, подпирающего стену напротив, поскольку свободного стула ему не досталось. Арсений в своих мыслях согласился с Фроловой: Шастун очень красив, а вьющаяся прядка волос, спадающая на лоб, несмотря на очки, выглядела ужасно очаровательно. Это отвал башки. Попов, в целом, старался меньше смотреть на парня, чьё лицо безбожно было покрыто лёгким и ненавязчивым румянцем от жары и пылало, добавляя нежность образу и неприкрытую, искреннюю усталость от этой же жары. На слова девушки Арсений со скрещенными руками и серым, беглым взглядом бросил: — Придурок ты, Шастун. — Да что не так? — Спросил Антон. — Мы все знали, на что идём, когда соглашались, — парень смотрел в упор, надеясь поймать взгляд голубых глаз. Поймал. Арсений проглотил всё своё возмущение из-за неожиданного встречного взгляда. Только и смог, что приоткрыть рот и, не найдя слов, тут же закрыть. — Было глупо надеяться, что это останется незамеченным и непрокомментированным. — Ещё и козёл, — заключил спустя паузу Попов, отворачиваясь. А у Антона потеплело: Арсений часто его так называл, когда они дурачились, или Попов обижался. Голубоглазый позорно солжёт, если скажет, что он в этот момент тоже не вспомнил эту деталь, и что его палец на ручке стула не дрогнул. Это тепло отразилось в зелёных глазах и расширенном зрачке из-за лёгкой темноты коридора или Арсения перед собой, а затем в опущенном взгляде с ещё больше пылающими щеками и довольной смущённой улыбкой, скрещенными руками на груди. Оба кадра Антон чуть позже получит от Фроловой в личке. А ещё она без согласия Шастуна отправит эти фотографии Арсению. А тот и не вздумает ругаться и будет рассматривать каждый их сантиметр в скрытом альбоме. — Арс, ну правда… — Негромко поддержала друга Оксана, убирая телефон в карман. Коллективный поход к директору был скучным по шкале Шастуна и Позова. Все рассчитывали на мощнейшую взубчку. А на деле: уставший Шеминов задумчиво крутил карандаш в пальцах, глядя на наглых взрослых лбов, которые вот-вот выйдут во взрослую жизнь, а ведут себя хуже сопляков из начального звена. Классный руководитель находился на городском совещании учителей русского языка, повыделываться директору было не перед кем. Стрелки на механических часах довольно громко отсчитывали секунды, разбавляя мертвенную тишину душного кабинета. Вразумительных, или хотя бы сожалеющих ответов директор не добился. Шастуну с Матвиенко точно вожь попала под хвост: они с уверенностью и излишним официозом отстаивали свою позицию, любезничая друг с другом и закидывая аргументами Шеминова, защищали друзей, и получали от этого массу удовольствия. И ведь ни грамма совести и чувства субординации у этих учеников. Попов равнодушно сидел на диване рядом со всеми и царапал ткань шорт, в голове осуждал и Антона и Серёжу за весь этот цирк, даже не смотрел на одноклассников; Дима вставлял уточняющие комментарии с умным лицом, а Оксана молча следила за всей ситуацией, и Антон был немного разочарован в ней: тоже могла бы высказаться, показать свои возможности, доказать, что не терпила. — А теперь послушайте меня, — вставил слово Шеминов, когда в кабинете задержалась тишина. — Вы не представляете, скольких сил мне стоит моё спокойствие сейчас. Вы обнаглели в край. — Он говорил спокойно, размеренно, с лёгкой и едва заметной усталостью. — Осознаёте вообще, где и перед кем сейчас стоите? Ничего не перепутали? Считаете, так ученики должны разговаривать с учителями и директором? Не слишком самонадеянно и бессовестно, а, Шастун? — Директор смотрел парню прямо в глаза. Знал ведь, что Антон всё заварил. Другим бы не хватило энтузиазма, чтобы придумать такое и решить точно претворить эту идею в жизнь. Пятеро молчали, опустив глаза и не пересекаясь взглядом с директором, а Шастун, наконец, почувствовал, как начали стыдом гореть его уши. Он всех подставил. — Ты совсем перестал видеть границы и соблюдать рамки. Я поговорю об этом с тобой в следующий раз, в присутствии Павла Алексеевича, школьного психолога… У меня слов нет относительно вашей выходки и того, что я здесь выслушал и имел, к сожалению, возможность видеть… Желаю просто напросто выгнать вас из школы и испортить вам характеристику. Я имею на это право, ведь вы, мои борцы за свободу и справедливость, не следуете уставу и устраиваете групповой протест. И это не я буду плохим. Это правила такие. Не будь сейчас экватор мая, а вы не в одиннадцатом классе, вам бы точно пришлось менять школу. Тебя, Шастун, жду завтра утром с родителями. У меня всё. И нужно признать, директор прав, а Антон поступил глупо и опрометчиво в желании поддержать Арсения и, если удастся, добиться его расположения. Эгоистично. Только парень просчитался: он выбрал неправильный способ и подвёл одноклассников под разбирательство и угрозу исключения из школы накануне экзаменов и выпуска. Шастун остыл и серьёзно принёс извинения за доставленные неудобства. Но это вовсе не значило, что завтра он придёт в пиджаке и классических штанах. И знает, что уж точно не придёт Арсений. С тяжёлым вздохом директор молча раздал листы для объяснительных и ручки, дождался их возвращения с содержанием и отпустил одиннадцатиклассников на урок. Выйдя из кабинета, Антон попросил прощения и у соучастников. Те отмахнулись с улыбками, сказав, что всё в порядке и было, в общем-то, необычно и весело. Хапнули адреналина и хоть как-то разбавили череду скучных будних дней. В тихом обсуждении случившегося, Дима, Оксана и Серёжа двинулись на урок, а Антон и Арсений чуть помедлили. Не сговариваясь. Каждому просто хотелось побыть рядом, ненавязчиво. Совсем неважно, будут они обсуждать случившееся или просто пройдутся в тишине. Рядом. Плечом к плечу, чувствуя друг друга. Арсений заговорил первым. — Да уж, — он невесело ухмыльнулся, — я никогда так часто не был в кабинете директора, как за последние два дня. — Он смотрел вперёд, упрямо игнорируя зелёные глаза на своём лице. — Да чего уж там — за все одиннадцать лет. Три похода лишь за выпускной класс! — Арс, прости, пожалуйста, за это… И за то прости… Я подставил нас очень сильно. — И если бы Арсений знал, как именно парень их подставил с тем поцелуем в кабинете директора… Поставил под угрозу их отношения, в результате чего они и расстались. Арсений ведь не знал, с какого именно момента всё пошло не так, не понял того, что в свои слова моментом назад вложил Шастун. Антон признается. Просто не сейчас. — Ты дурак, Антон, — качнул головой Попов, прикрыв глаза. Ему всё ещё душно, и устали глаза. Голова Арсения едва склонилась в сторону Антона в желании уместиться на его плече. По привычке. Шастун заметил этот порыв и даже как-то выжидающе подавился воздухом, боясь испортить момент. Но Арсений взял себя в руки и снова выпрямился. — Зачем? — Мне кажется абсолютно бесчеловечным такое халатное и пренебрежительное отношение к ученикам! — Запаясничал Шастун. — Разве ты не чувствуешь запах гари на уроках? — Поттера? — Серьёзно спросил Попов. Но глаза-предатели улыбались от каламбура. — Мы не в Хогвартсе, Арс… — К сожалению… Какие же у них длинные коридоры в гимназии. Или просто они так медленно шагают, пока друзья почти дошли до поворота. — Но не исключено, конечно, что это моя жопа от злости горит, — продолжил Антон. — И вообще, что это такое: запрещать надевать что-то полегче, дабы не сгореть на уроке! Верх эгоизма, дикости и равнодушия, я считаю. — Шастун жаловался намеренно преувеличенно. И результат стоил того: Попов улыбался. — Бедняга, — и, наконец, перевёл теплеющий взгляд на лицо Антона. Такое светлое и улыбающееся, что Попов капитулировал и внутри что-то надломилось. Антон сдул выбившуюся прядь, освобождая глаза от помехи, чтобы не мешала тонуть в морях напротив. Он так скучал по этим безумно красивым глазам. Оба скучали. Они слишком давно не стояли вот так близко. Чтобы Арсений чуть задирал подбородок, дабы заглянуть в глаза высокому парню. Они замолкли, снова подвисая и теряясь в пространстве, выискивая что-то в глазах напротив. Антон сам не знал чего — может, намёка на сохранившиеся и всё ещё живущие чувства; да хоть что, что могло бы дать понять, что у Антона есть шанс всё исправить, — а Попов, к сожалению, искал подвох. Стояли близко настолько, что можно было коснуться чужого лица или разделить сигарету на двоих, как раньше, а Шастун бы заворчал, ведь он против того, чтобы Арсений курил, но запрещать ему не мог. Попов невзначай покачался и сделал шаг назад. Ему стало дурно от такой близости. Незаслуженной Антоном. И не то чтобы Арсений ждал от Шастуна каких-то подвигов, чтобы это расположение к себе получить. Не ждал. Но и спустить этому сорванцу всё с рук просто так за красивые глаза не мог. Им просто нужен честный разговор. Может, нужен только Арсению, чтобы либо снять все внутренние блоки и наладить с Антоном отношения, либо никогда больше не подпускать Шастуна к себе. — На самом деле, Арс… — подал голос Антон, — я понимаю тебя и разделяю твоё желание чувствовать себя свежее под солнцем даже в школе… Да и я в полном восторге от того, что мне не жарко на уроках, правда… И понимаю, что по уставу так нельзя, это наказуемо. Знаю, как тяжело сейчас из-за общего давления по учебе, внешкольным занятиям, да ещё и из-за мозгоёбки по поводу внешнего вида... Антон говорил, чуть волнуясь, ходил вокруг да около, боясь признаться. Хотелось говорить и говорить, получать ответы от Арсения и тянуть момент как можно дольше: чёрт знает, когда они смогут поговорить вот так в следующий раз, ведь не исключено, что буквально через урок Арсений снова скроется под толщей льда. А сейчас в его глазах столько непоколебимого спокойствия и внимания. Он всё еще молча и внимательно слушал мямли Антона и желал услышать конец. Антон расслабился тоже и почувствовал чуть больше уверенности. — В этих условиях мне хотелось как-то поддержать тебя, сохранить комфорт, который ты рискнул создать, чтобы хотя бы из-за внешнего вида не прессовали. Мне казалось, что на эту групповую выходку закроют глаза. — Как благородно, — ровно проговорил Арсений, засовывая руки в карманы, — глупо и опрометчиво. Антон, не стоило. Это была моя проблема, а не зона твоих хлопот. Я Павлу Алексеевичу после сразу дал понять, что мне всё равно на устав, — они дошли до кабинета, Попов приостановился. — Но всё равно спасибо. Хоть и дурак ты, Шаст, — он слегка тыкнул Антону в рёбра, улыбаясь одними уголками губ. А глаза искрились нежностью и признательностью. Шастун — тот ещё придурок с детством в голове. Но он сделал всё это для Арсения, разделил его проступок, обратил всё негодование директора на себя. Глупейшее, но, тем не менее, самопожертвование. Будь ему всё равно на Арсения, то и не стал бы всего этого делать, да ещё и подводить друзей, верно? В голове Попова снова ворох мыслей, а грудь теплило. Брюнет осознавал, что он таял с каждым днём сильнее, ведь весна постучалась в дверь и его души тоже, вошла без разрешения и чуть привела в равновесие его чувства и так или иначе возродила желание жить, а не существовать. Но впереди экзамены, а уж после них всё наладится. И Арсений понимал, что уже простил кудрявого — не сегодня, нет; простил давно, — и стоял сейчас перед ним, безбожно млел, предавая себя. Ему бы не хотелось так легко и скоро всё возвращать. Банально не готов к этому. Он всё ещё не доверял Антону. Не мог доверять так слепо, душой нараспашку. И не хотелось бы позволять парню так самоуверенно стирать границы и приближаться ближе, звеня ключами от сердца Арсения. Попов снова натянул непроницаемую гримасу и прошёл в кабинет. Антон юркнул за ним, закрывая дверь и пытаясь унять бешено бьющееся сердце, спрятать улыбку. Но он оказался прав, его опасения подтвердились: через урок Арсений снова стал равнодушен. На длинной перемене Антон выловил его в коридоре, сидящего на подоконнике. — Арс, может, прогуляемся после уроков? — Антон несмело слегка дёрнул парня за рукав футболки, кончиками остальных пальцев пролёз под край этого рукава и едва коснулся горячей кожи Арсения. — С ума сошёл? — Не заинтересованно и тихо просил Попов, не глядя, и дёрнул плечом. — Конечно — нет. Шастун поджал губы, придумывая новые предложения. — А ты давно у Катьки был? Она давно ждёт нас вместе. Зайдём к ней, порадуем? Какао возьмём. — Перед школой заходил, — Арсений начал собирать вещи, раздражаясь из-за настойчивости парня. — Да? Я тоже забегал. Не видел тебя… — Я видел вас, но предпочёл не вмешиваться, — Арсений закинул рюкзак на плечо и оставил Антона у подоконника. Шастун поторопился за ним. — Почему? Втроём было бы веселее. — Попов оставил вопрос без ответа. — Мы можем пройтись до столовой вместе? Вместо ответа словами через рот Арсений отказался и от этого предложения, закатив глаза, завернул в кабинет Павла Алексеевича, с порога обратившись к учителю и закрыв за собой дверь. Антон ещё пару минут постоял, дожидаясь Попова, но есть хотелось сильнее. Хоть Арсений — не крепость Измаил, а Антон — совсем не Суворов, да даже не член его армии, но Попова он добьётся.