Я не с тобою танцую медляк. Ты так красива, и на каблуках. И ты не узнаешь, о чем я хотел тебе так рассказать Сегодня, звенит последний звонок, При виде тебя выключаюсь на ноль. И как же мне сделать так, Чтоб ты запомнила нашу любовь?
Akmal’ — Медляк
***
Пальцы Арсения немного дрожали от волнения. В зеркале туалета с холодным кафелем и едва ощутимым запахом виноградного вейпа он аккуратно поправил чёлку, чтобы ненароком ничего не испортить. Время ещё есть. Брюнет оглядел себя в последний раз перед выходом: одет, как с иголочки, белая рубашка ужасно ему идёт, а пиджак просто великолепен. У парня всегда были проблемы с подбором пиджаков: один на нём висел, у другого рукава длинные, третий в плечах либо широк, либо там паралоновые подкладки, придающие массу его плечам, делая их излишне квадратными и широкими, чётвертый был просто стрёмным. А тот, что Арсений купил в итоге, сел, как влитой. Да и к тому же, стройнил, достойно подчёркивая его руки. Про саму рубашку говорить нечего — самая любимая. Нет, не потому что она такая же, как у Шастуна чёрная, которую они покупали для кудрявого вместе. Арсений заметил в отражении на щеках лёгкий румянец, почувствовал, как они потеплели, и поймал себя на неловкости от собственных же воспоминаний. С появившимся раздражением он застегнул верхнюю пуговицу рубашки, расстегнул пиджак и поправил рукава. За спиной послышался звук смыва унитаза, следом — щелчок щеколды, и Матвиенко помаячил в отражении зеркала. Парень прошёл к раковине и опустил ручку, включив воду. — Арс, ты нормально? — Глядя в глаза по ту сторону зеркала, спросил Серёжа. Попов в ответ утвердительно угукнул и для уверенности улыбнулся, поправив ворот рубашки. Он волновался. Конец мая, а это значит, что учёба закончилась. Последние учебные деньки, наполненные паникой и попыткой нагнать западающий материал, походами на консультации и самоподготовкой дома, пролетели незаметно. А Арсений даже не успел насладиться этой утекающей атмосферой. Не прочувствовал солнечные лучи на партах и стенах, лёгкие дуновения из открытого окна душного кабинета. Не наговорился с одноклассниками. А через два дня уже первый экзамен. Он волнуется, ведь через пару минут спустится в фойе школы, чтобы построиться, как на репетициях, взять за руку красавицу Аньку и выйти на крыльцо школы в облачный — к всеобщему счастью, — день. Последний звонок. В каждом в этот день пытаются сосуществовать противоречивые, но в то же время дополняющие друг друга чувства. Это и радость того, что одиннадцать лет каторги подошли к концу, счастье от понимания, что больше не придётся сидеть на ненавистных уроках математики и физики, не придётся терпеть учителей и молчать, хавая всё своё недовольство из остатков уважения. Это облегчение, которое появляется после тяжёлого упавшего камня страхов, ограничений и приевшейся за столько лет однотипной и пресной повседневности. Последний звонок — это и печаль, ведь действительно больше Арсений не посидит с Серёжей на математике, скрывая дрожь в коленках от страха вызова к доске на заданиях с формулыми по тригонометрии, которые никак не запомнились, а учитель зверствовал, если ученик не мог вспомнить нужную формулу; они не будут суматошно гуглить ответы на контрольную. Попов навряд ли будет посещать школу после выпуска. Зачем? Его здесь никто не ждёт и скучать не будет. Только ради Павла Алексеевича парень и приходил бы на чаёк среди перемены. Но нехорошая новость о его увольнении перечеркнула эту затею. Хотя встретиться они смогут и не в формальной обстановке, если возникнет взаимное желание. Арсений никогда не пройдётся по вдоль и поперёк знакомым коридорам, в которых приятно глазу, мягко падал свет осенью ближе к пяти вечера, позолачивая всё, к чему прикасался. Больше во время урока мимо кабинета не пробежит ученик пятого класса с забавным внезапным криком. Больше не будет. И от этого слегка горько, но не настолько, чтобы впадать в депрессию. Да, грустно, но эта грусть скрашена облегчением и снисходительным трепетом относительно всего хорошего, что было в школьные годы. Но Попов бы никогда не согласился вернуться в это всё снова даже на год. Его больше не будет в школе, но впереди ещё несколько лет студенчества, и Арсений чувствует сладкое предвкушение новых знакомств и абсолютно неизвестной среды, к которой будет необходимо адаптироваться. В скорое будущее он смотрит с позитивом и помнит, что стакан всегда наполовину полон. Всегда. Он волновался, потому что в представлениях о ближайшем будущем нет ничего определённого, точного, в чём Арсений был б ыполностью уверен и мог спать спокойно. Его поступление будет зависеть от результатов экзамена, а их сначала надо ещё сдать, а в этом вопросе играет рулетка: какой сложности вариант попадётся. Плюс ещё масса волнения и переживаний сверху и слабость по всем фронтам в теле и мыслях Арсения. Он точно свихнётся за пол месяца. Он не знает, куда будет поступать, в какой ВУЗ, на кого. Арсений попытается ещё раз, последний, настоять на актёрском факультете. И очень надеется, что не зря тайком от родителей готовился к ЕГЭ по литературе, и она пригодится ему при поступлении. Нет ничего точного и закономерного в его ближайшем будущем. Арсения подстёгивает страх, что всё точно пойдёт не так, ему не может повезти в этой жизни, ведь она внесла его красной ручкой в список неудачников. Он провалится, мечты порушатся обстоятельствами. И вся эта неизвестность очень сильно пугает и грузит голову. Попов не чувствует себя готовым к таким кардинальным изменениям и неожиданным поворотам в жизни. Он не будет плакать на последнем звонке, нет. Но голос отчего-то сел и едва дрожал. Арсений волновался: как бы не забыть свои слова, не запнуться, ведь будет столько народу толпиться чуть поодаль от крыльца школы с красивыми, нарядными выпускниками одиннадцатого класса, сияющими яркими, искренними улыбками. Такого волнения перед публичным выступлением Попов не испытывал давно. Он играет в театре столько лет, он любит публику, сцену, и пора бы уже привыкнуть. И теперь ощущать это волнение, растущее, очень странно и пугающе незнакомо. Как и странно смотреть на первоклассников, стоящих с шарами и не понимающих, зачем их, собственно, выперли приодетых на улицу перед взрослыми дяденьками и тётеньками. Странно их видеть и осознавать, что для Арсения и его одноклассников, ровесников, этот долгий, длинный, тернистый путь длиною в одиннадцать лет, порой мучительных, подошёл к концу, а у этих малышей он только начинается, и за год учёбы ещё многие не до конца адаптировались. И странно понимать, что первоклассников это всё только ждёт. Они только начинают писать свою историю. Жаль, конечно, этих добряков. Странно думать о том, как эти очаровательные дети подрастут, и поменяются в подростковом возрасте кардинально и, возможно, не так, как хотелось бы им и их родителям. Всякое в жизни бывает. И Попову дико думать о том, что когда эти ребята закончат учёбу, самому Арсению будет под тридцать лет, и наверняка жена и дети. Не факт, что будут, но не исключено ведь! В школьной жизни Арсения было всё: и первая учительница, стерва та ещё, первые друзья, которые, казалось, будут с ним навсегда — а теперь он с ними и не здоровается на улице, случайно встречаясь, как и они не здороваются с ним, — и первая любовь, невзаимная, потом вторая. Было множество соревнований между параллелью, спортивных, интеллектуальных, в рамках акций и квестов. Были и внутриклассовые сильные конфликты, и события, сплотившие двадцать два человека, как семью, частью которой Арсений так и не решился себя считать, но об этом он не скажет никому. Не описать всего, что так бегло мельтешит в его голове, пока он наблюдает за растущей толпой у школы, сколько сожалений о несовершенном и каких-то ошибках. Сожалений о том, что так больше не будет. И в этом «так» слишком много всего. Слишком. Арсений так переполнен этим, что теперь напряжённо стоял и сжимал в руках край пиджака. Так наполнен, что мысли терялись, а сам он старался отгонять от себя скорбь относительно этого дня. Рядом стоящая Аня взволнованно поинтересовалась у Арсения, всё ли хорошо. Точно так же, как и Серёже, парень улыбнулся как-то криво, и неуверенность в этом жесте была обнажена и очень хорошо видна. — Всё будет хорошо, Арсений, — Аня взяла Попова за руку, крепче сжала его ладонь, ярко улыбнувшись. Парень долго разглядывал её глаза и сжал чужую руку в своей ещё крепче. Не хватало ещё расплакаться. Арсений пытался взять себя в руки и при этом выглядел очень строгим и холодным, равнодушным к происходящему, пока внутри всё горело от жары и тянуло противным, бьющим в виски волнением, а ещё тупой и навязанной болью, каким-то детским страданием, излишним драматизмом. Арсений перевёл взгляд на толпу и начал искать глазами маму. Она не обещала прийти, но обещала попытаться договориться на работе. Про отца речи не было. Вместо своей мамы Арсений выловил глазами маму Антона. Она улыбалась всё той же доброй улыбкой, и помахала Попову, как только столкнулась с ним взглядом. Махала активно, и сдержать улыбку не получилось совершенно, хотя Попов не хотел бы оскорбить женщину своим холодом и скрытым волнением. Арсений улыбнулся, оголив зубы, и помахал в ответ, чувствуя, как стало легче. Не своя, так чужая мать. Мама. Мама Антона Шастуна. Арсений перевёл взгляд на другую половину ступеней, где стоял Антон. Волосы отросли ещё сильнее, но до каре им было ещё очень далеко, закудрились сильнее обычного, но это не выглядело небрежно. Ему идёт. Он восхитителен в чёрном строгом костюме — который сидит на нём блядски хорошо, стоит признать, — и белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей, румянцем на выразительных щеках, счастливым прищуром из-за солнца зелёных глаз. Светлой, широкой улыбкой с пухлой нижней губой. Улыбка, от которой до сих пор вело в сторону. На неё хотелось смотреть постоянно и улыбаться тоже. Невозможно не улыбаться. Но Попов не забыл ещё о том, что ему пришлось перенести из-за поступка Антона. Поэтому он не улыбался, глядя на чужую улыбку. Тем не менее, Арсений не мог оторвать взгляда от фигуры парня. Он позволил себе рассмотреть его всего с ног до головы. Где-то на фоне копна зелёных листьев деревьев. Русые волосы под прямыми лучами солнца выглядели ещё светлее, и в целом, его профиль оказался подсвечен. И яркие зелёные глаза, контрастирующие с чёрным пиджаком, безумно хорошо сочетались с такими же яркими, насыщенными листьями. Слишком хорош. Это определение всеобъемлющее, и в то же время обособляло каждую черту Антона. Его характер, таланты, способности и мировоззрение, отношение к любимым делам. Внешность. Слишком хорош. Красивый. Слов нет, какой красивый, будто в наказание. Арсений позволил себе влюбиться снова. Шастун чувствовал на себе чей-то взгляд, но не мог понять, откуда он прикован к парню, ведь в радиусе тридцати метров столько пар глаз… Вопросы отпали, когда он, скользнув взглядом по ребятам с противоположной колонны всё дальше вниз на ступень, столкнулся с взглядом голубых глаз, сияющих под лучами слабого солнца. Шастун впервые увидел его сегодня и подвис, удивляясь тому, насколько Арсений красив этим днём. Как статен и величественен. Откровенно горяч, но Антон тут же смутился от этой мысли. Он восхищён. Арсений в своем изнывающем превосходстве был бесподобен. Брюнет выглядел намного лучше, но не менее уставшим. Май всё же внёс свою лепту в улучшение состояния парня. Как минимум, он перестал быть бледным, кожа приобрела здоровый цвет и румяность, исчезли мешки и синяки под глазами. Попов чуть щурился, но его лицо — абсолютное выражение спокойствия и нежного удовлетворения. Антон слегка ухмыльнулся наблюдению: Арсений быстро перевёл взгляд в сторону, словно обжёгся искрой, возникшей между ними на зрительном контакте, но через секунду, осознав, насколько по-мальчишечьи ведёт себя, снова взглянул на лицо Шастуна. Антон попал в глаз строгий плен. Арсений попал в глаз милый плен. Кудрявый рад в самой высокой степени. Конец мая, остались только экзамены, которые выстрелят один за другим, и выпускники оглянуться не успеют, а это значит, что общий уровень стресса ближе к половине июня начнёт спадать, все выпускники обретут свободу. Лично Шастун начнёт жить. Целенаправленно будет добиваться внимания Попова и делать попытки на сближение, пока ему в лицо не скажут пойти к чёрту, скажут чётко, что шансов у него больше нет, и между ним и Арсением ничего никогда не будет. У Антона настроение приподнято не только из-за атмосферы, но и из-за выпитого с Позовым алкогольного коктейля в туалете на втором этаже. До опьянения ещё далеко, но общий настрой был задан хороший. Он позволил себе небольшую дерзость: подмигнул Арсению, на что тот показательно закатил глаза и отвернулся к толпе. Только слепой бы не заметил приподнятые уголки тонких губ в крайне сдержанной улыбке. Арсений почувствовал эту улыбку на своих губах и слабо покачал головой из стороны в сторону, опустив глаза. С колонок звучала торжественная мелодия, разрезая привычную, природную тишину улицы. С каких-то балконов ближайших домой высунулись квартиранты. Кто-то из них, возможно, окунётся в свою молодость. Кто-то просто желал посмотреть на красивых выпускников. Мысли Арсения терялись, а сам он плавился под разыгравшимся, к его сожалению, солнцем. Он прикрыл глаза не в силах больше щуриться. Ладонь в чужой руке непозволительно намокла. Он не слушал ведущих, не слушал песню, не помнил, как танцевал вальс с Аней, как смотрел на неё и улыбался ей. Он видел, слышал, танцевал на репетициях десяток раз. Сейчас же всё было, как в тумане. Арсений всё время пытался не терять Антона из поля зрения. Уж слишком сильно приковывал к себе мальчишка и старательно делал вид, что не замечает на себе восхищённого, тающего взгляда, пока сам заливался краской от такого внимания и робко поглядывал в ответ. Стоило смотреть на свою девчонку по танцу, уделять внимание ей и их танцу. Но она была довольно ниже Антона, она даже не находилась в его поле зрения, пока он искал глазами Арсения. Светка что-то говорила ему, и тогда парень наклонялся к ней, подставляя ухо. А от томного взгляда, которого, кажется, не замечал больше никто, изумрудных глаз было дурно. Хорошо. Единственное, чему Арсений уделил внимание из всей торжественной части — заслушивание приказа о допуске к экзаменам. Звучит ужасно, если честно. Тревожно. Приземляюще. Мама так и не приехала. Приказ заслушан, а это значит, что… всё. От школы и от взрослой жизни выпускников отделяет очередной жизненный этап — экзамены. Одиннадцатилетний контракт завершён.***
Пока все фотографировались группами, семьёй, Попов зашёл в прохладное фойе школы, шумно выдохнув и расстегнув пиджак, который из-за волнения, жары и внезапных холодных дуновений ветра запахивал и распахивал множество раз. — Арс! — Донеслось позади, как только Попов шагнул на вторую ступень лестницы на этаж. Остался классный час. Арсений обернулся, положив ладонь на перила, и наблюдал за тем, как, чуть склонив корпус вперёд, к нему приближался Шастун широкими уверенными шагами длинных ног, стройность и жалостливую тонкость которых не скрывали даже свободные брюки, зауженные к выпирающему суставу стопы. Антон встал напротив на расстоянии вытянутой руки, уместив ладонь недалеко от ладони Арсения. Брюнет стоял повыше, и Антону отчего-то нравилось смотреть на него вот так, снизу, слегка привалившись боком на перила. Ладонь с кольцами скользнула вверх по деревянной балке. — Там мама попросила меня позвать тебя сфотографироваться. Со мной и…с ней. Если ты не против конечно, — тут же спешно добавил Антон. Арсений бегал взглядом с одной зелёной радужки на другую. Этот парень доведёт его до ручки своими внезапными, наглыми предложениями. Желанными предложениями. Антон смотрел выжидающе, наивно, неловко. — Это только ради Юлии Михайловны, — устало выдохнул Арсений спустя, казалось, вечность, приняв решение. Не дожидаясь парня, он неохотно отнял руку от перил — на которых моментом назад его пальцы уверенно, но ненавязчиво и уж точно не случайно соприкасались с чужими под пристальным взглядом двух пар глаз, — и начал спускаться вниз, идя впереди, к выходу из здания. Ледяными ладонями он касался горящих щёк в попытке хоть как-то освежиться. Горящих то ли от жары в безлюдном и тихом фойе школы, то ли от внезапных, долгих и взаимно поглаживающих прикосновений по рукам, и от желания поправить спадающую кудряшку Антона, взять за запястье и вывести его из здания, как своё горе луковое, неспособное самостоятельно найти дорогу к выходу или рискующее потеряться по дороге, и где его потом искать.***
Кто же знал, что один снимок обернётся целой коллекцией разнообразных фотографий сначала с Антоном, потом с его мамой, потом фото Антона с его мамой, потом втроём. Ещё и с классным руководителем, а потом и одноклассницы набежали. И Настя с Женей подоспели. Но это совсем другая история. — Думаешь, с этой девчонкой Арсений в отношениях? — Между делом спросила мама Антона, заметив, как её сын с тоской смотрел на группу друзей, частью которой он не был и не станет уж точно. — Я не уверен, что они вместе, Арсений бы не стал… — В этот момент, заметив на себе взгляд Антона, Попов обхватил Шалфееву за талию, прижав девушку ближе к себе, обменялся с ней улыбкой. И мимолётным взглядом с Шастуном. Антон закатил глаза и отвернулся к маме, отчего то понимая, что брюнет это сделал намеренно, чтобы позлить. — Наверное, не стал бы, — сглотнул Антон. — Смотри-ка, что делает, — мама сдержанно посмеялась. Выходку Арсения она заметила тоже. — Он дурит, Антош. — Козёл… — Бросил Шастун. — Антон! — С укором гавкнула мама. И кто же знал, что она дождётся парней с классного часа и предложит прогуляться всем вместе. Кто Арсений такой, чтобы отказывать ей? Он, вообще-то, скучал по ней все эти месяцы. Да и по Ленё. Антон чуть позже был вынужден покинуть общительную компанию и метнуться к Позову по срочному делу. Антон так поменялся и засуетился, что не отпустить его было невозможно. Он извинился, попрощался с мамой и Арсением и спешно пошёл в обратную сторону. Попова это не смутило. Он был рад компании Юлии Михайловны, с которой приятно общаться на любую тему. И кто же знал, что эта прогулка выльется в походы в продуктовый магазин недалеко от их дома и последовавшее «Юлия Михайловна, давайте я вам помогу. Чего вы будете эту тяжесть нести». И так вышло, что Арсений уже сидел на знакомой кухне и пил чай с купленным только что печеньем. Это всё очень странно: Попов в квартире Шастуна, но без Шастуна, а с его родителями. Странно, но прикольно. С Лёней тоже нашлись темы для разговора. Арсений прям расслабился впервые за долгое время и наобщался на несколько месяцев вперёд. У Антона удивительная семья. Понимающая, весёлая. Живая и понимающая. На задворках где-то мелькнула мысль о том, что Попов хотел бы такое же взаимопонимание и уют у себя дома. Об этом думал его внутренний ребёнок. Его взрослый же понимал, что это невозможно, но позволил малому получить новые воспоминания и чувства от общения с другой семьёй, где его видеть рады, где его ждут на чай или ужин чаще, чем Попов действительно мог бы прийти. Спустя час такой приятной атмосферы на чужой кухне, хлопнула входная дверь, последовало молчаливое копошение в коридоре, и первой на повороте в кухонку показалась кучерявая макушка. Затем и весь мальчишка, глядя в телефон и бросая привычное «привет всем, я дома». Он оторвал взгляд от гаджета и приклеился глазами к сидящему на стуле в углу Попова, сёрбающего чай с конфетой. Обёртка едва поддалась дрожащим пальцам, но гость ничего не ответил в отличие от приветливых родителей парня. Наверное, было наивно думать, что он не застанет Антона у него дома. — Антош, есть будешь? — Спрашивает Юлия Михайловна. — Да нет, мы с Позом и Оксанкой корзину крылышек в KFC навернули на троих, — ответил Шастун, растерянно и поражённо глядя на собравшихся. Арсений действительно сидит на его кухне? Лёня, извинившись, взял со стола свой звонящий телефон и вышел из кухни. Антон чуть отошёл, давая пройти отчиму, и сел на его место. — Я бы тоже чай попил. — Хорошо, — женщина встала с места и за пару шагов оказалась у чайника, поставила кипятиться и потянулась к навесному шкафу за любимым чаем сына. — Что там у Димки-то случилось? — У Димы? — Антон потёр взмокшие ладошки об штаны. — А, да ничего серьёзного. Больше напугал меня. — Ну, в порядке всё? — Уточняет мама. — Да, супер всё. — Арсений, неприлично за столом сидеть в телефоне в кругу людей, — со смешинкой в голосе отчитала Попова хозяйка. Арсений слегка подавился конфетой. — Простите, — он виновато улыбнулся, откладывая телефон и ловя на периферии взгляд Антона, всё ещё наполненный вопросами. — Юль, — в кухню заглянул Лёня, — звонили по поводу дивана в гостиную. Поехали со мной? — Какие-то проблемы? — Да нет, что-то уточнить хотят. Собирайся, я пока машину подгоню. — Я готова, скоро выйду, — кивнула Юлия Михайловна. Из коридора донёсся звон ключей от машины и снова хлопок двери. — Мы ненадолго. Дождётесь нас? — Спросила она, наливая кипяток в антонову кружку. Антон повернул голову к Арсению. Сам он, конечно, дождётся. Арсений поймал на себе вопросительный взгляд и понял, что отвечать будет он. — Да, наверное. — Хорошо. Пейте чай, мы скоро, — женщина поставила кружку перед Антоном на ходу и двинулась в коридор. Покинула квартиру так же тихо, как вернулся в неё Шастун. На кухне воцарилась напрягающая тишина. Антон утопил глаза в чае, помешивая его ложкой и не специально ударяя по стенкам керамики. Арсений снова потянулся к телефону. Но, проверив время, снова отодвинул его. — Я допью и уйду, — зачем-то сказал Арсений. Сухо и негромко, не глядя на Антона, который от сказанного чуть затревожился. — Ты правда можешь их дождаться, если хочешь. — Нет, не хочу, — резко ответил Арсений. И тут же укусил себя за кончик языка. Антон проглотил вязкую нервную слюну и замолк. Но спустя пару минут решился спросить: — Тебе неприятно? — И поднял глаза на лицо парня, чтобы отследить реакцию целиком. — Сидеть со мной рядом на одной кухне. — Мне кажется, тебе неприятно. — Это не так… — А как, Антон? Как? Приятно? Приятно сидеть со мной? Приятно сидеть с тем, с кем вдоволь наигрался и оставил? Твоей гомофобной натуре приятно сидеть за одним столом с геем? Антон хлопал глазами, ведь не ожидал такого внезапного взрыва от Арсения. Его снова обдало волной стыда и гложущей вины, с которой он боролся несколько месяцев. Но одновременно он начал злиться: какая гомофобная натура, если Антон на протяжении нескольких месяцев целовал Арсения, любил, обнимал, ласкал и далее по списку? Разве гомофоб бы себе такое позволил даже в рамках какой-то игры, прикола? И ещё стало обидно от того, что Попов бросался такими словами, словно не видел, что Шастун относился к нему трепетно и пытался всё исправить на протяжении последних нескольких месяцев и делал хоть что-то, пока его продолжали игнорировать. Если бы ему было наплевать и было противно, то он и пальцем бы не пошевелил, забив на всю ситуацию и на самого Попова. Антону кажется, что Арсений поторопился с такими заявлениями и очень не прав. Но он понимает обиду Арсения, затаённую после поступка Антона, объяснение и оправдание которому не мог найти даже сам Шастун. — Арсений… Мне не противно находиться с тобой в одной комнате. — Он начал мягко, волнуясь и дрожа. Ему отчаянно хотелось коснуться руки Попова, чтобы чувствовать чуть больше уверенности. — Мне не противен ты… Мне противен мой поступок. Я не хотел, Арс. Я очень виноват перед тобой. — Попов молчал, кивая на слова. — Мы можем поговорить? — О чём? — Незаинтересованно спросил Попов, помешивая чай. — О том, как… мы закончили наши отношения. Арсений оторвался от кружки, так и застыв с нераспечатанной конфетой в руках. Он перебегал взглядом с одного глаза Антона на другой. Он молчал, в голове не было ни единой мысли. Он столько времени представлял этот разговор, знал, что ответить, сказать. Это было актуально пару месяцев назад. Особенно остро об этом хотелось поговорить в первые же дни после расставания. А сейчас? Хоть время и не лечит, но отношение к ситуации притупляет. Арсений бы сказал, что делало равнодушнее. Взгляд вернулся к конфете. — Мне нечего тебе сказать, извини, — хруст бумаги неприятно резанул по ушам. — Почему тебя это интересует? Ты же играл. Для тебя это не было чем-то серьёзным. Я в порядке, если ты переживал относительно моего состояния, хотя опять же: какая тебе разница? Наворошил достаточно, повеселился, закончил игру, забудь. Радуйся дальше, в чём проблема, Антон? — Арс, всё совсем не так. Попов протяжно вздохнул, стараясь удержать себя в руках, ведь чувствовал, как внутри что-то закипало. Закипало от глупости и наивности, которая должна вот-вот перевернуть и переворошить всё, с чем Арсений пытался жить заново и старался если не избавиться, то хотя бы минимизировать влияние на себя. — Я, — Арсений сдавленно прокашлялся, — могу покурить? — Спросил он, ощущая сильную потребность в этом. Антон едва слышно выдохнул, протяжно и горько, чуть прикрыв глаза: его выслушают. — Только открой окно полностью и кури в него, пожалуйста, — кивнул Шастун, уже представляя, как будет слышать мамин укор по поводу этого. Запах всё равно останется на кухне, где курить запрещено. Ему вообще мама не запрещает курить, но всё равно не одобряет, и уж точно не позволяет это делать в квартире. На балконе — пожалуйста, но после сиди там еще минут пятнадцать, чтобы уличный воздух хоть как-то смёл с балкона блевотный запах, и он не попал внутрь квартиры. Арсений спешно потянулся за пачкой из внутреннего кармана пиджака, достал одну и прошёл к окну. И видеть всё это Антону странно. Если бы он не позволил тогда, на крыше, впервые попробовать сигарету Арсению, курил бы тот сейчас? Попов не спеша курил в приоткрытое окно, стряхивал пепел в цветочный горшок — пальцем прорыхлит верхний слой и незаметно будет. Антон молчал сам, и не торопил Арсения в его задумчивом состоянии. Ему бы сесть рядом и покурить тоже, так же молчаливо, но не хотелось, да и от чужого дыма неприятно стягивало нос. Он снова поставил чайник. Дождался щелчка и заварил себе ещё чай. Для Попова горячий шоколад был всегда, ютился на верхней полке, никем не трогаемый. Правда, Антон, бывало, пил его по ночам, когда уж совсем не было сна, или он доделывал все дела по учёбе, когда время давно перевалило за полночь, и хотел бы поощрить себя за проделанную работу. И грустно в одиночестве думал об Арсении, прогонял в мыслях их прошлое, равнодушно тосковал, смакуя губами любимый напиток очень важного для Антона человека. Арсений взвесил все за и против. И он понимал, что рано или поздно поговорить об этом бы пришлось. Стрелка часов дежурно отсчитывала секунды на тихой кухне, из открытого окна слышался гул проезжающих мимо машин. С пересохших губ сошло негромкое, но уверенное: — Хорошо, — Арсений выпрямился и скинул бычок в окно, так и не избавившись от следов преступления в цветочном горшке. Он сел на своё место, взял в руки конфету и кивнул в знак благодарности за горячий шоколад, хоть и не просил его. — Расскажи, как иначе. — Выслушай меня, не перебивая, пожалуйста. Арсений махнул рукой в приглашающем жесте, тут же обхватив горячую кружку двумя ладонями, чтобы не выдать волнения. Его начало потрясывать, словно в следующую секунду отправит сообщение понравившейся девчонке с предложением прогуляться. Антон продолжил: — Выграновский знал про нас. — Попов с излишним, но искренним драматизмом медленно повернул голову, хмурясь. — Он видел нас. Когда мы вместе, держась за руки, сбежали из кабинета Шеминова, помнишь? Он ждал меня у курилки, хотел узнать подробности вызова к директору. Арсений от понимания ситуации прикрыл глаза, утыкаясь лбом в подставленную ладонь. Всё оказалось куда глупее и очевиднее, но тем самым ещё более непонятным. Эти слова по смыслу противоречат тому, что говорил Антон в декабре. — Если коротко, то он дал мне выбор: или мы с тобой расстаёмся, и о наших отношениях бы никто не узнал, или… Арсений прыскает в усмешке. Горько. Он понимает, к чему Антон ведёт. — Дай угадаю, в ином случае он бы всем растрепался, верно? — По молчанию Антона и бровям домикам всё понятно. — Давай не «если коротко», а с самого начала. Антон старался рассказать всё по порядку, в подробностях, держа в своих руках горячие ладони Попова. Он тушевался каждый раз, когда поднимал глаза на лицо Арсения и видел, как оно мрачнело сильнее. Но больше всего Шастуна изводило молчание Попова и его редкие реакции. Тот слушал, не перебивал, робко гладил чужие руки в ответ, где-то ухмылялся глупости и криво улыбался от досады и понимания, что они бездарно потратили время и очень инфантильно, излишне самонадеянно вели себя в последний месяц их отношений в попытке удержаться на тонущем плоте. Хоть они не Джек и Роза, но Антон уступил место на плоте, поступив, как ему казалось на тот момент, правильно, на благо Попова. Они всё потеряли из-за своих страхов, робости, желания разобраться со всеми проблемами самостоятельно. Где-то обоим не хватило решительности, настойчивости, а где-то сдались слишком рано. Потеряли и доломали всё до основания, пренебрегая чувствами друг друга, хотя искренне желали чувства негативного ключа минимизировать, а всё остальное взрастить, уберечь, защитить, помочь. Но их автобусы поступков приходили в разное время, парням так и не удалось сесть в один вместе и всё решить сообща. Пока один из парней уверенно ехал с готовым планом, другой прогуливался под ливнем, накручивал себя, закрываясь от любимого человека и не зная, как всё наладить. Этими ролями они периодически менялись. В одной точке парни так и не пересеклись. Они помнили оба: холод Антона, попытки сближения Арсения, смена мест. И так циклично, только расстояние между ними увеличивалось изо дня в день. Сейчас, на этой кухне в сложившихся обстоятельствах, делиться чувствами, переживаемыми до нового года и после до нынешнего дня, и мыслями не хотелось. Теперь не хотелось. В своё время их не приняли и даже не хотели услышать, но прекрасно видели, толкая собственные чувства глубже, где их не видно даже друзьям, умалчивали мысли. Арсений редко отпивал горячий шоколад, не отвечая ровным счётом ничего. А что здесь скажешь? Переламывать свои устоявшиеся убеждения непросто, когда всплывает что-то диаметрально противоположное. В которое хочется верить, ведь оно выглядит намного лучше чем то, что было показано в декабре. Звучит лучше. Антон всем своим видом и открытыми эмоциями, сильнейшей робостью и тихим голосом говорил это всё, в сравнении с тем, как в декабре упивался злостью, говорил как можно грубее и обиднее. Арсений теперь понимал для чего: чтобы он возненавидел кудрявого и быстрее, легче отошёл. В этом Антон просчитался. Сделал только хуже. Скажи он, что просто перегорел, то было бы в сотни раз проще отойти и отпустить, зная, что чувства просто пропали и такое бывает, но нет же — втоптали лицом в грязный снег, создав в голове такую уму непостижимую, гадкую и омерзительную картину, что это просто сломало Арсения, заставив усомниться в себе любимом, разочароваться в своей доверчивости и возненавидеть, как раз таки, её. — То есть… — Арсений вынул свои ладони из-под чужих и начал сворачивать фантики, дабы хоть как-то занять руки. — Никакой игры не было? У тебя не было никаких договорённостей с Выграновским ещё до того, как мы начали встречаться? И он всё срастил, только когда нас увидел вместе? Я всё правильно понял? — Да. Арс, я бы никогда не поступил так с тобой по собственному желанию. Да и с кем угодно. Клянусь, — Антон протянул руку к волосам Арсения, глядя в глаза, и, не получив негативной реакции, поправил чужую чёлку. — Ты действительно любил меня? — Тихо, совсем тихо, спросил Арсений, перехватив чужую руку за запястье и глядя в зелёные глаза. — Очень любил… — Так же тихо ответил парень, словно громкий тон мог говорить об обратном, а сказанные слова услышали бы все, и это перестало бы быть тайной, которую оба так старались скрывать. Арсений разочарованно кивнул: «любил». — Я очень запутался в тот момент и потерял тебя. Нервы ни к чёрту, на тренировке и по учёбе провалы, Выграновский провоцировал. Ещё фотки твои с рыжей девчонкой… Я даже не знал, кто она, ты не говорил со мной о ней. На эмоциях подумал, что, раз ты не рассказывал о ней, значит, скрываешь ваше общение. Ещё и в чатах всякую хуйню разгоняли по поводу вас… Те фото стали спусковым крючком, последней каплей. Я сорвался тогда на тебе тут же, как увидел ту фотографию, где вы вместе. Не смог взять себя в руки. Столько всего сказал тебе на эмоциях… Ну, зачем ты пришёл тогда, именно в тот вечер, и ждал с тренировки? — Ты не отвечал мне и заблокировал везде, бегунок. К чему это всё было? Тебе не четырнадцать, чтобы так поступать. Я тебе просто не успел рассказать всё, как есть. Ты поверил всем остальным, а меня даже не выслушал… Поэтому и ждал тебя, хотел сказать всё, как обстояло на самом деле. — Я согласен, поступил, как ребёнок. Я совсем запутался. Пойми и меня: ты чуть не поцеловался с Лёшей, а потом обжимался с этой девушкой. Что я ещё мог предположить? — Да что угодно, Антон. Я обещал, что больше не предам тебя, ведь ситуация с Лёшей была ошибкой. Я понимаю, что уже тогда подорвал твоё доверие, тебе было больно, но… ты смог простить меня, поверил мне и моим чувствам к тебе. А с Настей мы друзья, и ей на тот момент была нужна поддержка. И всё. Видимо, этот момент нам с тобой нужно было обсудить раньше. Я думал, что у нас нет запретов в общении с противоположным полом, что мы не ставим условий и границ, свободны в выборе с кем общаться, что мы доверяем друг другу, и это константа. — Всё так, это константа… — Антон убедился в том, что он законченный кретин. — Я бы вас познакомил обязательно. Повода не было, да и мы с тобой не общались толком. Хотел познакомить после спектакля новогоднего. — Прости меня. Мне жаль, что всё так вышло… У нас всё было хорошо, и я сильно этим дорожил, Арс. Я дорожу тобой… Попов закрыл глаза рукой. Ему тяжело это всё слышать. Арсения просто напросто не выбрали, а ведь любили и дорожили им. Однако сделали всё, чтобы оставить и не прослыть педиком. Открытая грязь и ненависть огромного числа людей вызывают ужасное чувство отвращения, к самому себе в том числе. Ломают и нарушают и без того шаткую гармонию отношений отдельно взятого человека с социумом. Находиться ежедневно под прицелом сотен глаз, чувствовать на себе возвышенные, липкие взгляды, чётко слышать чужие шепотки за своей спиной, слишком часто получать шутки и быть униженным. Это тяжело, Попову ли не знать. Но скажи Антон обо всём вовремя, опустив самонадеянность, они бы точно что-то вместе решили с этим, не заканчивая отношения. Или, по крайней мере, закончив не так, как вышло в итоге. От этого смешно, но смеяться не хотелось. Хотелось плакать. Разреветься, как мальчишка. Арсений столько времени думал, что он не такой, что всё было ложью и обманом между ними, что его предали и плевать хотели на него на самом деле. Он с болью принял это, работал с собой, чтобы пойти дальше и оставить всё за спиной. Рефлексировал, ошибался и не понимал, что же во всей этой ситуации ему было настолько непонятно и сложно. А оказалось всё куда проще. Его просто не выбрали, взвесив все за и против. И он понимал, что решение, тем не менее, было принято и обдумано, если исходить из того, как Антон постепенно отстранялся — обдумывал и сомневался. Только Арсений не понимал, для чего ему Антон это всё рассказал и открыл новую сторону ситуации. Или очередную ложь, которую снова выдал за правду? Было достаточно простого извинения с искренним сожалением, Арсений бы допил чай и покинул квартиру, как и хотел, живя дальше с тем, что знал и к чему привык, о чём привык думать так, как ему преподнесли в первый раз. — Снова врёшь мне? — Нет. Я сказал правду. — Сейчас? Или тогда? Что-то одно ведь явно — ложь. — Арсений, ты можешь не поясничать, пожалуйста? Я пытаюсь с тобой, наконец, поговорить нормально и расставить всё по полочкам. — Я ценю твои старания вывести всё в разговор. Правда. Так и должно быть, ты всё правильно делаешь. Но мне по-прежнему нечего тебе сказать. По крайней мере, сейчас. Мне тоже хочется все прояснить и постараться понять тебя, снести стену между нами. Не знаю, как получится дальше, и смогу ли я тебя простить, сможем ли бы общаться и дальше но… хочется уладить этот конфликт. Сейчас я очень зол и нахожусь в замешательстве от услышанного. Кроме возмущений и ругательств, я тебе действительно не могу сейчас ничего сказать. И сдерживаюсь, чтобы сгоряча не наговорить глупостей, и чтобы снова всё не закончилось ничем, но с осадком для обоих. Мне нужно переварить новую информацию. Антон смотрел, не мигая. — Ты понимаешь, чего добиваешься сейчас? — Прервал затянувшуюся тишину Арсений. — Ты заставляешь меня поверить в твои слова, в то время как я уже столько времени живу с тем целиком принятым пониманием, что я тебе не нужен, всё было игрой и не по-настоящему. Что я, по-твоему, сейчас должен сделать? Поверить тебе?.. Вопросы были риторическими. Антон понимал, что ему больше не доверяли, с распростёртыми объятиями не могли поверить каждому слову по щелчку пальцев. И он не имел права давить на Попова, просить поверить и довериться. — Хорошо, Арс. Я понимаю, что тебе непросто, и от этого разговора стало всё запутаннее… — Я не сливаюсь, — перебил Арсений, — и мы обязательно вернёмся к этой теме, но позже, пожалуйста. Я не могу тебе верить, понимаешь? Арсений устало смотрел на то, как сам указательным пальцем ласкал тыльную сторону ладошки Антона, сжал его руки в своих сильнее. От этих нежных касаний Шастун внутренне дрогнул. И перевёл взгляд на Арсения. Видел, каким загнанным и слишком отрешённым был Попов. Шастун смотрел вопросительно и с сомнением. Колебался: переплести пальцы или нет. Хотелось касаться Арсения, обнять его и успокоить, оставить поцелуй у виска и не отпускать, пока парню не станет легче. С Арсением хотелось говорить, слышать его голос, искренне хохотать с его оригинальных и необычных, а оттого и смешных каламбуров. Хотелось видеть полумесяцы около уголков губ, растянутых в нежной, сдержанной улыбке. Видеть блеск прищуренных в смехе ярких голубых глаз. Хотелось. До отчаяния и скрипа ногтями об дощатый стол. Сейчас Антон не видит и намёка на огонёк в голубых глазах, потухших. Не видит привычных складочек в уголках глаз. Они сидели молча, каждый думал о своём, как всё наладить, и можно ли ещё. Арсений сомневался: поверить или нет. — Я не понимаю тебя. — Антон попытался заглянуть Арсению в глаза. — Совсем не понимаю. Ты то обжигаешь и обжигаешься сам, то снова льнёшь ко мне… Ты стал совершенно закрытым и противоречивым. Арс, скажи, что мне делать? Я не знаю и не могу читать твои мысли и желания. — Я не знаю, Антон. Правда не знаю. Мне больно от твоих касаний, но они слишком желанны, в этом моя проблема. Желанны настолько, что я прощаюсь со всеми своими мыслями и убеждениями… И это неправильно. Для меня… И это нечестно по отношению к тебе. Я позорно предаю себя каждый раз, когда смотрю на тебя дольше, чем положено, когда позволяю тебе вот так касаться и говорить со мной. Арсений всё ещё говорил негромко, спокойно. В его тоне не было ни капли упрёка или злости. Он отчаянно искренен после всего, что услышал. И надеялся, что после своих слов Антону станет понятно отношение Арсения и к нему и к ситуации. — Мне стоит держаться от тебя подальше и ненавидеть, как ты и хотел, но не могу я, и от этого злюсь на себя. Почему у меня не получается злиться на тебя? Ведь, объективно, ты заслуживаешь всей моей неистовой ненависти… Мне отвратительно от того, что я не понимаю, где ты говоришь правду, а где снова пытаешься играть со мной, зная, что я неравнодушен к тебе. И это подло Антон, такое отношение. Я чем это заслужил? Тем, что влюбился в тебя? Тем, что ежедневно выбирал любить тебя и быть рядом? Меня возмущает твоё легкомыслие. Что тогда, что сейчас. Я не слепой, и вижу, чувствую, что всё ещё нравлюсь тебе. И как бы мне ни хотелось всё вернуть… но я не могу тебе доверять и мне откровенно страшно мириться с тобой и начинать всё снова. Мне страшно снова получить в лоб контрольный от тебя. И этот страх, он, знаешь… он неосознанный. Я всё понимаю головой, не раз прокручивал в голове одно и то же и старался всё оценивать с субъективной и объективной стороны, но эти позорные чувства страха не поддаются моему контролю. И накрывают каждый раз, когда я думаю о том, чтобы снова любить тебя и быть с тобой. Они выматывают. Я не хочу играть с твоими чувствами и нежиться вот в таких необходимых нам обоим касаниях. Это нечестно. Я, получается, даю тебе надежду, но не уверен, что смогу оправдать твои ожидания, а ты только потратишь время и себя. Прости. — Я понимаю твои сомнения и думаю, на твоём месте тоже бы сильно колебался. Нет, даже не дал бы второго шанса. Я не могу обещать, что смогу справиться со своими чувствами, но я мог бы… если ты чувствуешь себя чем-то обязанным передо мной, то я мог бы не давить на тебя своими чувствами, пока ты не разберешься в собственных. — Спасибо… Мне жаль, но пока я ничего не могу с этим сделать. Кивок. — Дай мне знать, когда всё обдумаешь, ладно? — Антон слабо вытащил ладонь уже из-под двух холодных пальцев, обдумав слова Попова. Но вытащил не полностью. В ответ такой же кивок, и Попов сам отпустил Шастуна. — Думаю, мне нужно идти, — Арсений сверился с часами в телефоне. — Репетитор по французскому, — зачем-то оправдался следом. Наверное, чтобы не создать впечатление, что он хочет покинуть чужую квартиру, словно ему действительно противно, и он не желает провести здесь лишнюю секунду. — Ты учишь французский? — Антон пораженно округлил глаза, чуть заметно улыбнувшись. Ему очень нравилось, когда Арсений по-английски между делом вставлял какие-то фразы, или они по приколу вели диалоги на ломанном английском. Нравилось до безумия. Теперь этот удивительный человек изучает ещё и французский, такой беглый, лаконичный, нежный, курлыкающий и такой непонятный. Снова сбитый с толку кивок от Попова, и брюнет прошёл в коридор, минуя Антона. Шастун проследовал за ним и облокотился спиной и головой о стену в коридоре, наблюдая, как Попов обувается. — Арсений, если бы ты позволил мне любить тебя, я бы сделал все правильно. Я бы никогда не предал тебя снова. — Это всё только слова, Антон… Ставить человека на первое место — грубая ошибка. Подумай об этом и старайся не обжигаться. Спасибо за чай. К сожалению, не дождался твоих родителей. Передай им мои искренние извинения. — Передам, Арс, передам. Тебя проводить? — Нет, мне нужно побыть одному. — Напишешь, как доберёшься до дома? Арсений шумно ухмыльнулся, закрыв глаза. Несносный и наивный Шастун. Попов отрицательно кивнул головой и ответил: — Merci à toi. Je suis content qu'on ait pu parler. A plus tard, Anton. Maintenant, pense à ce que j'ai dit, connard. Connard, compris? — Я ничего не понял. А субтитры будут? Твоя недовольная интонация в конце подсказывает, что ты что-то плохое сказал. — Удачи с переводом. Но придя домой, Арсений всё же отписался, когда после долгой прогулки в одиночестве без сил упал на кровать, а потом выполнил мамины поручения, прогоняя в голове весь диалог с Антоном. Проспал до самого вечера, пока его телефон не разорвал Матвиенко и он же чуть не выломал дверь дома Попова. Арсений совсем забыл, что весь класс собирается на даче у одноклассника отмечать последний звонок.