Цветущий среди песков

Над пышными дворцами и садами раскинулся прохладный полог ночи, но покой ее оказался разрушен криками, а пламя зажженных факелов словно собралось поспорить со звёздным светом. Рыжие отсветы достигали даже крыши галереи. На ее карнизе, распластавшись так, чтобы снизу было не видно, лежал человек. Его цветастые одежды местами зияли прорванными дырами, ибо тонкий прозрачный шелк не был рассчитан на то, чтобы карабкаться по деревьям и лезть по каменной кладке. Руки, перемазанные в пыли, осевшей на черепице, еще пахли сандалом и розовой водой, а глаза и губы были густо подведены потекшей краской. Смелый план удался! Вчера в его тюрьму — комнату, где он пришёл в себя после ранения на Луаньцзан, принесли этот ворох цветастых одежд, нитки жемчуга, еще сурьму и помаду. Что ж… Император имел право напомнить своему пленнику, что помимо грабежей караванов, проходивших вблизи Луаньцзан, ему вменялось и куда более постыдное деяние. Вторжение в гарем. Нет, отрицать было бы глупо… Усянь туда в самом деле влез! — Видит Небо, я не врал… это была нелепая случайность, — пробормотал беглец, подползая к противоположному краю крыши. — Да что ж здесь так понастроено! — ахнул он, увидев, что с другой стороны глухая стена представляет из себя еще одну галерею, а вовсе не наружное дворцовое ограждение. — Ладно… — он пополз вперед, высматривая ближайшее место, где резная капитель подходила к крыше, — тогда вопрос, где тут выход, снова встал ребром. Он замер, прислушался. Крики уходили все дальше, судя по всему, преследователи избрали ту широкую аллею, что вела в глубину садов. По ней-то Усянь как раз и не пошёл. Он осторожно свесил ноги, цепляясь за черепицу и рискуя сорваться, однако удача была на его стороне, и ступни нащупали опору, то ли завиток, то ли ещё что. Он постарался примостить вторую ногу рядом и отпустил руки. В этот момент прочная опора вдруг ушла из-под ног, однако не успел он запаниковать, как его тут же поймали тиски крепких рук, втаскивая внутрь резного проёма. Усянь попробовал вывернуться из захвата, но тот из крепкого превратился в стальной, так, что затрещали рёбра. — Все… — еле выдавил он. — Господин! — по галерее бежало несколько человек из числа охраны. Не добежав несколько шагов, они замерли и как один согнулись в почтительном поклоне. — Сопроводите его в прежние покои, — объятия ослабли, давая беглецу возможность увидеть того, кто вновь пленил его, — охрану удвоить! — О… опять ты, — только и смог проговорить Усянь. Высокий, темноволосый… Император выделялся статью среди своих воинов, и единожды встретив — не узнать его было невозможно. Впрочем, они были знакомы задолго до того, как голову Ванцзи покрыл императорский венец, а в руки его легли регалии, знаменующие верховную власть. Впервые они встретились, когда Юньмэн наносил визит в дружественное княжество Гусу. Сейчас Усянь мало что помнил из той поездки. Кровавое десятилетие войны застило собой радужные картинки прежних дней и сделало их какими-то ненастоящими. На Юньмэн, прохладный и цветущий, утопающий в персиковых садах и радовавший взор розовыми водяными кувшинками, пришёлся первый удар Цишань. Нападение было столь стремительным, что связанные договором союзники не успели подойти, и стольный град пал в считанные дни. Князь Цзян собрал под своим стягом остатки воинства, поднимаясь в последний бой, защищая свой дом, где с ним встретила смерть и его венценосная супруга, прожив дольше лишь на мгновение. Опальные отпрыски павшего княжеского дома успели сбежать… Словно преступники, скрывая лица под тряпьем, они пересекли знакомые земли, ища спасения у границ Ланьлин. Но война была быстрее. Они вышли к пограничному рубежу, коим служила река, Усянь отправился разведывать переправу, но по возвращении не нашел брата. Лишь пятна крови… Идя по ним, он в два дня настиг отряд Вэнь. Усянь всегда считал себя удачливым парнем. Потерял обоих родителей, но был усыновлён князем Юньмэн, обретя брата и сестру. Был не слишком усерден, но не обделён ловкостью, посему воинским наукам обучался со всей охотой. Были ли у него шансы против двух десятков вооруженных воинов?! Нет, конечно нет! Но он и не рассчитывал на прямую атаку. Воспользовавшись ночным покровом и крохотным окошком под самой крышей, он проник в ту хибару, где в беспамятстве лежал избитый брат. Немного грязи, крови и обмен одеждой… Наутро отряд Вэнь уволок его из лачуги, не заметив подмены и едва пришедшего в себя Цзян Чэна, которого Усянь засыпал соломой. Правда, потом обман раскрылся, и его долго били. После Усянь пришёл в себя, и его одарили кольцом… Рабским, на шею. И бросили к остальным пленным, что выполняли чёрную работу. Выгребные ямы Цишань… Вычищая сточные канавы или толкая телегу со смрадными испражнениями и с трудом сдерживая скудную пищу в желудке, Усянь думал о том, что если он чувствует вонь, значит все еще живет, а если живет, то не все потеряно. Говорят, человек ко всему привыкает, но к рабскому ошейнику Усянь не привык, как не привыкли и его соплеменники, что так же изо дня в день гнули спины во славу ненавистного халифа Вэнь. Спустя год Усянь со своим напарником вывез за ворота первую телегу, где под фальшивым днищем удалось спрятать троих взрослых и шестерых детей. Потом таких телег стало две, три, четыре… Они перестали считать. Рискованно? Да, но это была их маленькая победа, маленький вклад в борьбу тех, кто, по редким слухам, собирал объединённую армию у южных границ разросшегося халифата Цишань. Их не могли раскрыть четыре года! За это время от Вэнь ускользнули десятки… сотни людей, но удача не могла быть вечной. Она отвернулась, когда под личиной раба они не смогли разглядеть шпиона и наушника халифа. Побои не страшили, впрочем, как и возможная смерть, ибо за четыре долгих года Усяню казалось, что он потерял способность различать любые цвета, кроме оттенков грязи, чувствовать вкусы, кроме тухлятины и плесневелого зерна. Хотелось бы еще и обоняние потерять… Избитый, он едва пришёл в себя в темнице, но лишь для того, чтобы молить Небеса послать ему быструю смерть, ибо его стража сменилась. Слишком большой честью было бы тратить воинов на сброд, негодный даже для рабского труда, а потому он лежал в земляной яме, где кроме него содержались псы. Голодные псы… Их цепи были совсем немного короче длины всей ямы, так что ему достался жалкий клочок пространства, где можно было стоять или сидеть, плотно поджав к себе ноги. Он не спал, тогда казалось, что год… ибо сон обернулся бы тем, что истекающая слюной пасть дотянулась бы до обмякшей ноги или выпростанной в забытьи руки. В этот раз он действительно не видел ни единого шанса на возможное спасение, а потому воззвал к Всеблагим Небесам, выплевывая имена Вэнь, и поклялся, что, если несмотря ни на что выживет, уничтожит их всех во славу Солнца! Должно быть, только жгучая ненависть позволила ему продержаться до последнего, ибо его вынули из ямы, бросив под ноги какому-то царедворцу. Тот побрезговал пачкать о пленника сапоги и велел бросить падаль к остальным. Армии Цишань стягивали силы, а потому смертники были приставлены к поклаже, дабы лошади не уставали в пути через пустыню. Тогда Вэй Усянь впервые услышал о том, что единая армия, собранная из остатков гарнизонов Юньмэн и Гусу под предводительством братьев Лань и — да будут благословенны Небеса! — наследника Цзян, бросила вызов полчищам Вэнь! В сердце его вспыхнула искра надежды, но она не обратилась пламенем, ибо преодолев половину пути, армия уже выстраивала боевые порядки, и военачальники более не нуждались в рабской силе. Тех, кто не сгинул в дороге от жажды и непосильных тяжестей, загнали к расщелинам у Луаньцзан, отдав приказ перерезать глотки. — Брось, Чжулю, они и так мертвецы, — мимо лежащих на раскалённом камне людей прогарцевал молодой воин. Его доспехи сияли на солнце, и Усянь подумал, что в небе взошло второе светило… Тот воин был прав. Они были мертвы, даже если в людях все еще было живо дыхание. Пустыня выжигала их, выпаривала последние выдохи… Когда Усянь вновь открыл глаза, на барханы пала ночь, а перед ним на корточках сидела девушка. Она заливала в его рот какую-то странную жидкость. От неё жгло язык, живот выворачивало спазмами, а сознание постепенно заволокло мутными страшными видениями, где живые вперемешку с мертвецами истекали смердящей гнилью, а кости его самого глодали псы халифа… — П-пей, если хочешь жить, — сквозь рёв чудовищ, выпущенных на волю сном разума, время от времени доносился юношеский голос. — Цзецзе, т-т-тут еще один… Брошенный на смерть Вэнями и спасённый Вэнями. Судьба Вэй Усяня воистину знала толк в насмешках. Пленники были не первыми, кого повелитель Цишань оставил в песках. Вэнь Нин приходился племянником правителю. До поры он был не заметен и не участвовал в делах государства, но развязанная война вызвала у юноши неприятие, ибо следуя заветам покойного отца, они с сестрой посвятили себя целительству. И Вэнь Нин неосторожно поделился своими мыслями с одним из царедворцев. Так, сам того не желая, Вэнь Нин стал знаменем той части двора, что не поддерживала планов по расширению пределов халифата и ратовала за восстановление Великого торгового пути и пополнение опустевшей казны. Заговор был раскрыт, его участники казнены, однако боясь вызвать гнев Небес, властитель Вэнь не стал проливать крови своей семьи. Жизни Вэнь Нина и Вэнь Цин приняла Луаньцзан. Впрочем, это все равно было равносильно смерти, ибо ни один из сосланных сюда, в сердце Мертвых песков, не мог прожить и недели. Никто, кроме того, кто был сведущ во врачевании и свойствах растений. Мясистые колючие листья, обнаруженные в расщелинах у северного подножья Луаньцзан, были способны дать сок. О, их влага была столь же спасительной, сколь и опасной, ибо отведав ее впервые, Вэнь Цин мучалась от ужасающих видений и умоляла брата убить ее… Пережив несколько часов, она пришла в себя, чтобы удостовериться в том, что жива, и напоить брата. Настал ее черёд следить за состоянием отведавшего сок листьев. Первое время они могли пить лишь этот живительный яд, но постепенно брат и сестра Вэнь приспособились к жизни в пустыне. Они собирали финики в чахлых оазисах, добывали ящериц, змей и прочих мелких животных, копили и тщательно хранили редкую дождевую воду. Когда спустя бесчисленные дни на горизонте показались сияющие доспехами ряды, Вэнь Нин не поверил и сначала принял их за миражи… Из сотни Вэнь Цин выходила пятнадцать человек. Они с братом израсходовали все свои запасы, срезали и выжали каждый найденный у горы лист, но на сотню этого было недостаточно. Когда на ее руках умер совсем молодой парень, умер, потому что ему просто не досталось и капли воды, Вэнь Цин ушла, чтобы не показывать воспалённых глаз, не способных более лить слезы. Они с Вэнь Нином предали тела пескам. В ту ночь Усянь не молился Небесам, ибо говорят, они глухи к клятвопреступникам, коим он готовился стать. Содрогаясь под пинками солдатских сапог, мучаясь от смрадного дыхания псов, сгибаясь под тяжестью ноши, он раз за разом повторял, что уничтожит их всех. Проклятых Вэнь… Всех до последнего. Теперь же он стоял, подняв глаза к черному провалу беззвездного небосвода, и отказывался от собственной клятвы, ибо отныне он сделает все, чтобы брат и сестра Вэнь не пожалели о своём решении спасти его. Когда земля дрогнула, он решил, что сами демоны древнего огня услышали его слова, ибо яростный рев стихии пал на тихие пески. Луаньцзан содрогнулась и разверзла бездонный провал. В чёрное небо взметнулись волны раскалённого за день песка и пыли, порождая смерчи. С севера налетел ураганный ветер, гоня вращающиеся столбы к южной границе пустыни, вслед армиям Вэнь… Вэй Усянь с выжившими укрылись в тени отрогов, и буря не тронула этого убежища. Потом потянулись долгие дни. Они не ведали, что стало с воинством, ибо ни один из солдат в сияющих доспехах больше не пришёл к Луаньцзан. Зато несколько недель спустя на горизонте показались оборванные путники. Несколько десятков людей. Сначала Усянь решил, что это караван, ибо люди вели с собой верблюдов, но когда расстояние сократилось, Вэнь Цин начала узнавать… Звала по именам дядюшек, обнимала сморщенную старуху и снова плакала. Так до них дошли вести о закате халифата Цишань и рождении Империи Солнца, в которой места Вэнь не осталось. Усянь остался верен своей клятве и не покинул Луаньцзан. Он не унывал сам, старался приободрить остальных. Правда, пропитания едва хватало, но молодая империя крепла, а потому спустя время через пески снова потянулись торговые караваны. Они везли пряности, посуду, украшения и благовония, а еще воду, припасы и лечебные травы. Усянь никогда не брал много, и лишь то, что годилось в пищу. Да еще инструмент… Постепенно северная сторона Луаньцзан обросла несколькими домишками, а ближайший оазис Илин, который удалось найти в дне пешего перехода и расчистить от песка, худо-бедно снабжал водой пять десятков человек, нашедших пристанище на бесплодных отрогах милостивой горы. Первые нападения на караваны прошли гладко, но постепенно в их состав стали входить наемники, а у границ Мертвых песков замелькали отряды имперского патруля. Изгнанники Луаньцзан во главе со своим предводителем, коего величали не иначе как Старейшиной, старательно заметали следы, меняли стоянки с одного оазиса на другой, но Усяню было ясно, что так не может продолжаться бесконечно, и он рискнул. Он сказался отбившимся в пути и примкнул к каравану, шедшему внутрь страны. Его целью был Юньмэн, ибо Усянь полагал, что брат не прогонит его и не останется равнодушным к печальной судьбе скитальцев Вэнь, и найдёт способ оказать им помощь, но трактирные слухи донесли, что наместник западного предела Цзян Чэн гостит в императорском дворце… Пришлось поменять цель и идти аж до самой столицы. И воистину! Шайтан бы побрал того, кто создавал план этого самого дворца! После Луаньцзан, где Усянь прыгал по голым и бритвенно острым скалам, вылавливая змей и ящериц, стены представляли собой смехотворное препятствие. Усянь перемахнул через пару-тройку ограждений, тихо, словно тать, скользнул на изящный балкон, но вместо нужных покоев сам не понял, как оказался в комнате с девицей. Та, завидя его, готова была завизжать. Пришлось заткнуть ей рот каким-то тряпьём и связать… — Это чей-то гарем?! — зашипел он, и несчастная девица отчаянно закивала. — О… Небо! — закатил глаза Усянь. Обратного пути через балкон не было, ибо дворцовая стража делала обход примерно раз в четверть часа, и он, уйдя сейчас, рисковал собрать все посты. — Послушай… — вкрадчиво начал он, — я не вор и не убийца. Вообще… некоторые зовут меня Старейшиной разбойников, но это совсем не так, — поспешно пояснил Усянь. — Разбойники присваивают себе чужое богатство, а мы берём только еду, чтобы прокормить своих близких, так что мне не нужны ни твои драгоценности, ни жизнь. Это все несъедобно… Я пришёл лишь для того, чтобы увидеть наместника западных земель. Цзян Чэн, слыхала? Ну же? — девушка робко кивнула. — О, хвала Небесам! В это, должно быть, сложно поверить, но я его брат! Он должен помочь мне, чтобы я мог помочь несчастным людям, что живут в Мертвых песках. Очень хорошим людям, — произнёс он, приложив руку к груди. — Понимаешь? — девушка кивнула увереннее. — Ммм… — тихо промычала она. — Ну вот, — он поправил путы, стараясь сделать так, чтобы они не слишком давили на руки девушки. — Я тебя напугал?! О, конечно напугал… Я не специально, клянусь. Вероятно, я что-то перепутал. Парень в чайхане уверял, что покои наместника Юньмэн за самой высокой стеной, — почесал голову он. — Но это же не Лотосовый павильон? — М-ммм, — несогласно замычала девушка. — Оу, ну значит, хотя бы это я правильно понял, — Усянь прекрасно знал, что бывает за покушение на честь владельца любого гарема. Если кратко, то смерть. Если чуть более пространно, то были разные варианты. Побивание камнями, порка до смерти, клеймение мужского естества раскалённым тавром… По спине потек холодный пот. — Клянусь, — он поднял руку и прижал к сердцу, — я и в мыслях не думал покушаться на твою честь и на честь любой из тех, что обитает в этом гареме. В любом гареме. Дева, что спасла мою жизнь, томится сейчас среди пустыни без надежды на лучшую жизнь, а ее семья изнемогает от болезней и нужды, — он опустился на колени перед связанной девушкой и коснулся лбом пола. — Если в моих словах есть хоть капля лжи, да покарает меня смертоносный вихрь, что рождён в недрах Луаньцзан, — добавил он. Он подошел к балкону… Стража сменилась, но теперь внизу толклось сразу шесть человек. Четверо, судя по одежде и сложению, были носильщиками и рядом с ними на земле стоял паланкин, у самых же ступеней шепталась пара каких-то сановников. Покатые плечи и поплывшие очертания выдавали в служителях людей, далёких от воинских свершений. — Это евнухи? — тихо спросил он. — Ммм… — С паланкином пришли… За кем-то из гарема? — Ммм! — За тобой?! — обернулся он. Связанная девица изломала подведённые брови. — Правда за тобой? Шайтан побери, — пробормотал он. — Хотя… — он пнул носком сапога валяющийся ворох пестрых тканей, — …паланкин же крытый, и это может быть шансом пробраться мимо нескольких постов охраны сразу! Он заметался по покоям, собирая все цветастые тряпки, что хоть как-то могли налезть на его не самую хрупкую фигуру. Впрочем, жизнь рабом халифата Вэнь и последующее время, проведённое в песках, иссушили мышцы, и он имел все шансы влезть в полупрозрачные шальвары и коротенький вышитый антери*, чьи прорези оказались так высоки, что не прикрывали запястий, а полы едва сошлись на груди. Усянь попробовал сунуть руки в браслеты, но те были слишком тесны, тогда он просто намотал длинные нити жемчуга так, чтобы прикрыть жилистые загорелые руки, а плоскую грудь завесил крупными бусами в несколько рядов. Сапоги сменились мягкими тапочками из белой лайки, шитыми золотом. Слава тому, кто придумал обувь без задников, ибо туфли девушки были невероятно малы. Будь бы у гаремных красавиц сапоги, Усянь не имел бы и шанса! Он собрал прозрачную кисею в три слоя, и это обещало частично скрыть несовершенства новоявленной «красавицы», как то изрядную щетину, ибо последний раз бриться довелось дня три назад. Однако прежде чем приколоть ткань к вискам, Усянь метнулся к зеркалу, где в два коротких росчерка намалевал брови и подвёл глаза. Вышло откровенно криво, но давно не стриженые пряди и такке, густо увешанная бусинами и кистями, спадавшими на лоб, слегка улучшили отразившийся облик. Последним движением он мазнул краской по губам. — Пф, — тут же скривился он, — из чего это сделано?! — помада на вкус отдавала сушёной саранчой и прелой землей одновременно. Не то чтобы он привередничал, ибо есть приходилось разное… Но одно дело выживать, другое — мазать на себя подобное добровольно?! Он старательно подвязал такке тонким шарфом и прикрепил многослойный яшмак, натянув под самые глаза. — Ммнм-нмнм… ммм! — промычала девица. — Забудь! Неважно! — вблизи дверей уже отчетливо слышались шаги. — Прости… не знаю твоего имени, но спасибо за помощь! — шепнул он и, укутавшись в парчовый халат-курди, выпорхнул в распахнувшиеся створки. Первое время все шло прекрасно. Подмена не была раскрыта. Его усадили в паланкин, после чего четверка носильщиков понесла его сквозь посты. Плотно завешенные вышитой тканью окошки не позволяли видеть, но он слышал оклики стражи. Его несли чуть меньше четверти часа, после чего паланкин опустился на землю, и дверца откинулась. Он вышел. Полы халата, в который он укутался, словно в кокон, не только скрывали его самого, но и мешали оглядеться, однако двух охранников в метре от себя он все же заметил. Не лучшее время для побега… Евнух впереди, евнух позади. Его вели крытой галереей. Окна здесь были забраны коваными решётками, и побег пришлось отложить еще немного. — Император только вернулся из похода… Его чело все еще отягощено думами о государственных делах, — взялся наставлять один из евнухов. — Так что будь мила… За ужином он отведал благоуханного вина из Ланьлин, что бывает крайне редко, так что Великий Визирь убедил его посетить павильон ночных радостей и увидеть новых наложниц. Это твой шанс показать, чему тебя научили сёстры в нижнем дворце, Мянь-Мянь. — Ммм, — как можно более тонко промычал Усянь. — Ах… Третьего дня была годовщина штурма Цайи, так что не вздумай петь гусуланьские песни, — спохватился он. — И встреча с наместником Юньмэн вызвала у императора приступ темной печали, так что песен западного предела тоже лучше не петь. Знаешь что… — он остановился перед резными дверьми в конце галереи, — лучше вообще избегать песен и стихов. Ты обучена танцу? — Ммм, — кивнул Усянь. Соглашаться-то было проще, потому что короткое басовитое «нет» мигом изничтожило бы этот маскарад. — Хорошо. Тогда танец… Если звёзды будут благоприятны, и ты понравишься сиятельному владыке, утром мы внесём в дворцовые книги день и час его редкой благосклонности! — он поднял глаза к потолку галереи. — Да будут благословенны деяния его и потомки одарены небесным покровительством, — закончил он и, попятившись, задом распахнул створки. Усянь несколько ослеп. После полумрака коридора было неожиданно увидеть столько светильников сразу. В зале, куда, видя нерешительность «красавицы», его слегка втолкнули, горело не менее пяти десятков свечей, установленных в резные плафоны… В удалении, прямо напротив входа, возлежал правитель. Строго говоря, из-за болтающихся перед глазами бусин видно было плохо, но кто еще мог там возлежать, будучи практически голым и явно без пышных грудей?! Только хозяин гарема… Насколько Вэй Усянь помнил, младший из княжичей Лань был худым, нескладным подростком, с длинными руками и ногами. В их редкие встречи тот все больше молчал или тянул невнятное «мгм». Усянь компенсировал его молчание неуемной болтовней и шутками на грани дозволенного, что бесило Цзян Чэна, смешило старшего из братьев Лань, Сичэня, и, видимо, выводило из равновесия Ванцзи, потому что тот хмурился или розовел ушами. Эта особенность, вкупе с молчаливой застенчивостью и ломкой комплекцией, отчего-то казалась Усяню очаровательной. Скупые воспоминания прошлого мелькнули поблекшими картинками, и чем больше сокращалось расстояние от дверей до возвышения, тем сильнее очарование былой юности разбивалось о реальность. Широкие плечи, оформленный рельеф мощных рук, груди и живота, гармоничные ноги, лепкой мышц выдававшие регулярные тренировки… Император был практически нагим, и лишь тонкие шёлковые шальвары с прорезями от щиколоток до бёдер составляли его одеяние. Две девы, облачённые в прозрачные одежды, сидели подле возвышения и время от времени оглаживали проглядывающие голени, позволяя своим крохотным юрким ладошкам скользить по ногам дальше, к самому паху. Сам сиятельный владыка как-то не слишком проявлял свой интерес к окружающему, вместо этого трогая струны дутара, и до слуха донеслось тихое сбивчивое «…эх дороги, пыль да песок…». — Такое веселье, что почти поминки… — буркнул себе под нос Усянь. Император напевал одну из песен, что родилась в горниле войны, и речь там шла все больше о горечи потерь, да о бурьяне, которым поросли могилы боевых товарищей. — Юноша-то подрос… — он позволил себе упереться взглядом туда, где шальвары прихватывал инкрустированный широкий пояс, и почти не удивился тому, что шелк там не был натянут, хотя вид полунагих одалисок распалял воображение и вносил во внешний облик самой «новой наложницы» маленькую изюминку в виде напрягшейся округлости между ног, благо висящее на бёдрах тряпьё и пояс, изобилующий подвесками, скрывали пах. — Иди к нам, сестра, — откуда-то сбоку донёсся тихий смех, а тапочки и цветные плитки пола около его ног окропило брызгами… Бассейн, закрываемый ширмами, был не виден от входа, и его Усянь при изучении местности упустил. В чаше плескалось несколько полураздетых дев. Хотя нити жемчуга, свисавшие между их полных грудей, и цветы в волосах на одежду походили мало. — Иди, мы поможем тебе снять этот тяжелый курди! — Как тебя зовут? — Мянь-Мянь, — прочистив горло, пропищал Усянь. — Ты такая застенчивая, ха-ха-ха… Ах, какая тонкая талия и стройные ноги! Повелитель, позволь Мянь-Мянь станцевать? — Ах, повелитель так красиво поёт, но песня так грустна! Быть может, танец Мянь-Мянь развлечет повелителя? Император как-то не слишком выразительно взмахнул рукой и чуть громче дёрнул струны. Вообще, чем дальше Усянь топтался и пытался оценить обстановку, тем больше складывалось ощущение, что Ванцзи то ли действительно едва из седла и с трудом соображал, то ли общество юных красавиц ему скорее претит, чем радует сердце. По всему выходило, что первое вероятнее, ибо вид гологрудых русалок мог возродить к жизни и полумертвого! Но евнух упоминал, что император пил… В этом случае шансы на то, что красота пробудит его страсть, были несколько меньше. В прошлой жизни Усянь был знатоком вин, выпивал часто и со вкусом, хотя отнюдь не всегда дожидался положенного захода солнца, да простит Небо это прегрешение. В целом, он различал два вида опьянения, при этом сам чаще бывал подвержен приступам безудержного веселья, Цзян Чэна же развозило в полусонное состояние, и хватало часа, дабы съезжающиеся к переносице глаза брата выдали то, что разумом он полностью пал в мягкие объятия полуночных видений. — Смотря сколько выпил… — сощурившись, приценился Усянь, понимая, что благодатный сон хозяина гарема представит ему идеальный шанс ускользнуть через распахнутые боковые двери, ведущие на низкие балконы. Но песня, более подходящая походным бивуакам, нежели стенам императорского гарема, уже начала звучать, так что Усянь выдохнул, резким движением угловатых плеч скинул парчовый халат на мозаичные плитки и ступил на мягкий ковёр, что покрывал пространство перед заваленным подушками диваном. Усянь любил танцевать. Усянь умел танцевать. По крайней мере, ровно до момента, как шитые туфли коснулись мягкого ворса, он был уверен в этом своём умении! Но как, шайтан побери, прикажете танцевать под песню о смертоносных вихрях Луаньцзан, что поглотила непобедимую армаду Вэнь?! Мелодия была простой. Усянь сам не раз пел эту песню под звёздами пустыни. Он закрыл глаза, раскинул руки и закружился… Он явственно помнил вращающиеся чёрные столбы песка и пыли, и сам уподобился им. Тапочки слетели при втором или третьем обороте, и теперь он быстро переступал голыми ступнями по ворсу узорного ковра. Чуть кончился куплет, он замер, сложив руки подобно выпаду копейщика. Припев обещал несколько коротких строк о штурме крепостных стен и жестокой сече, и каждое слово Усянь встречал новой боевой стойкой. Он крушил воображаемого врага, нанося удар за ударом! Призрачное копье сменилось мечом, и замерев в изгибе, он сделал финальный смертоносный выпад, мысленно вознося молитву за дядю, что обучал их навыкам боя, и за госпожу Юй, что вбила в них с Цзян Чэном несколько уникальных приёмов… да будут милостивы Небеса к их бессмертным душам. Его ли грация так поразила присутствующих, его ли резкие выпады, но когда последняя струнная трель стихла, и император окончил песню, на павильон пала тишина, и лишь капель фонтана отстукивала мелодичный дробный ритм. — О… — выдохнул Усянь. Увлёкшись танцем, он не заметил, когда император покинул свое ложе и приблизился к нему. Сейчас их разделяла всего пара шагов. — Кто ты? — взгляд Ванцзи не предвещал ничего хорошего! В один миг расстояние между ними сократилось до предельной близости, и яшмак был сорван! — Кто тебя подослал?! В тот же миг раздался оглушительный визг девиц! Медленно и отчетливо, словно бы во сне, Усянь увидел, как взметнулись подушки за спиной Ванцзи — одна из одалисок пыталась укрыть лицо шитым покрывалом. Мокрые нагие купальщицы сбились в середину бассейна и верещали совершенно оглушительно! — Мужчина! — Это мужчина! — О Небо, защити!.. Переодетый девушкой! Между прочим, мужчин было двое, так что не то чтобы красавицы видели подобное впервые… Было бы из-за чего подымать столько шума! Двери позади стукнули створками, и Усянь понял, что если бежать, то сейчас! — Кто послал тебя?! — пытаться удрать, когда запястья попали в воистину стальной захват, оказалось не слишком легко! Ванцзи схватил его, дёрнул на себя, стараясь перехватить поперёк груди, но Усянь оттолкнулся от ковра и ловко вывернулся в прыжке. Кожу обожгло скручиванием, но одну руку он все же высвободил! — Никто! — Кочевники?! Говори! — Ванцзи подсёк его, пытаясь повалить на ковер, но падая, Усянь хватанул широкий пояс, охватывающий царственные бедра, и оплетя ногами повалил на себя, пытаясь перекатиться и усесться поверх. — Меня никто… не посылал, ох! — затея удалась только наполовину. Упасть Усянь упал, но перекат не состоялся, так что Ванцзи навалился на него сверху, придавливая всем весом. — От…вали! — получилось только задушенно шипеть. — Северный эмират?! Это бухарский эмир?! — рука легла на горло, сдавив так, что хрустнули хрящи, и Усянь понял, что еще миг, и в глазах окончательно почернеет. — Разда…вишь, Чжа…нь! Император отдернул руку, словно он не душил свою жертву, а сунул руку в корзину, наполненную змеями. — Вэй… Вэй… — Точно, фу-х, — вдох наполнил легкие так резко, что голову повело, и расписной потолок пошёл цветными кругами. — …Усянь, но ты все еще… можешь звать… Ин! — он рванулся, но, будучи сильным и опытным воином, император все еще крепко его держал. — Ты… как ты, — взгляд Ванцзи метался с поплывших чёрных глаз на размазанные губы, на помаду, поплывшую по щетине и ниже, на шею, с которой посыпалась разорванная жемчужная нить. Он явно никак не мог собрать воедино частично размалеванное лицо, полуголое тело и хриплый мужской голос, так что Усянь позволил себе довершить разгром и, ухватив за царственную шевелюру, прижался губами к раскрытому рту. Глаза императора распахнулись так широко, что это показалось почти неестественным! Он невнятно замычал в губы Вэй Усяня и резко отпрянул! — Был рад повидаться! — не медля и мига, несостоявшаяся наложница вспорхнула с ковра. Со стороны дверей, преодолевая голых девиц, пытавшихся выбежать из покоев, прорывались евнухи и, кажется, стража. Усянь в пару прыжков оказался на балконе и, оглянувшись напоследок, сиганул вниз. ———————————————————— * Антери — вышитый жакет; Яшмак — прозрачная ткань, прикрывающая нижнюю часть лица; Такке — вышитая шапочка, часто украшенная кистями или подвесками; Курди — традиционный халат, довольно плотный, шился из дорогих тканей, украшался вышивкой и тесьмой.