Цветущий среди песков

— Я просто снова неправильно понял, — произнёс Усянь, — да, наверняка. Это совершенно точно так. Он дважды прошел комнату от угла до угла. Встал, прислушался. Ничего не происходило. Он заставил себя отвлечься, выжидая время смены караула — переоделся в простые штаны, что принёс Ванцзи, подпоясался, накинул короткий жилет и только потом сообразил, что забыл про рубашку. Через некоторое время раздались далекие крики, возвещавшие начало смены постов, но у его двери ничего не происходило, не явился и евнух. Подобно любопытной, но осторожной кошке Усянь скользнул к двери, тронул створку. Сквозь приоткрытую щель можно было различить плечо и край доспеха стража. — Господин, — движение было замечено, и воин тут же склонился в почтительном поклоне, повернувшись к Усяню. — Тот служитель… — Отдыхает. Велите позвать? — Шшш. Нет-нет, — замотал головой Усянь. — Не будем беспокоить почтенного человека, — он вышел в коридор, отмечая, что ему не препятствуют. Теперь можно было различить, что в нескольких шагах стоял второй, а дальше, у резной арки, располагался следующий пост. Усянь направился по галерее, а затем и к лестнице, пробуя прощупать границы дозволенного. Воины, что стояли у двери, тут же молчаливо последовали за ним, сохраняя расстояние в пару-тройку шагов. С этим непривычным эскортом Вэй Усяню удалось дойти до арки, спуститься по лестнице и покинуть павильон. Дворец был тёмен и тих. Большинство его обитателей уже отошли ко сну, и лишь несколько окон светило вдали. Усянь было направился туда, но страж, тот, что повыше, окликнул его. — Туда не пройти, господин. — Почему? — Покои великого визиря, — пояснил страж, указывая на силуэт постройки, увенчанной куполами, — необходима особая печать. — Хм, ясно. Я Вэй Усянь, — произнес он. — Дозволено ли мне узнать и ваши имена? — Сун Лань, — поклонился воин. — Сяо Синчэнь, — поприветствовал его другой. Первое время оба держались крайне почтительно и сохраняли дистанцию, но кроме Лань Ванцзи никому не удавалось долго сохранять данную манеру рядом с Усянем. Через полчаса прогулки по дворцовым лабиринтам они чуть разговорились. Так, уже из их уст, стало окончательно понятно, что пленник более не пленник. Более того, когда Усянь поинтересовался возможностью покинуть пределы дворца, препятствий не обнаружилось. Оба стража обязаны были доложить старшему офицеру гарнизона об отлучке, после чего можно было свободно выйти в город. — А за пределы? — Для этого необходима грамота, подписанная императором, господин. Дозволено ли мне молвить? — внезапно вытянулся Синчэнь. — Дозволено, — махнул рукой Усянь, смиряясь с витиеватой речью. — Мы отвечаем за вашу безопасность, — теперь склонившись встал еще и Сун Лань. — Головой. — То есть в настолько прямом смысле?! — Так точно. Оставалось только развести руками. Что ж, глупым Ванцзи не был никогда. Одно дело отвечать лишь за собственную жизнь, и совсем другое ведать, что своим побегом ты отберёшь жизни двух воинов. Вернувшись к себе, Усянь думал, что не сомкнёт глаз, но день вымотал его, и он проспал до момента, пока ворчливый евнух уже по второму кругу не оповестил об утренней трапезе. Третьего потока причитаний о том, что солнце уже высоко и де-скоро пора будет подавать трапезу дневную, проспать не удалось. Наскоро поев и на этот раз облачившись подобающе, Усянь вышел и с некоторым удивлением столкнулся с почтенного вида мужчиной, беседующим со служителем. Завидев хозяина покоев, тот склонился и вручил заверенные грамоты, позволявшие их обладателю, благородному господину из Юньмэн, свободно перемещаться по землям империи, а также печать, что давала право на визит в часть учреждений императорского дворца. Дополнительно Усяня жаловали конем и двумя сотнями монет. Несколько опешив, он заполучил в каждую ладонь по увесистому кошелю, которых хватило бы на то, чтобы обзавестись домом и, скажем, открыть лавку. — Щедро, — прошептал он, — даже слишком. Он покинул дворец через три дня, а до того гулял в садах, несколько раз выезжал в город, куда его каждый раз сопровождали неизменные стражи. Где-то в глубине души он думал, что Ванцзи придёт. Захочет поговорить. Или, быть может, есть вероятность застать императора на прогулке, но тот был занят государственными делами в покоях, куда печать Усяня доступа не открывала. Когда же на исходе второго дня он просил об аудиенции перед отъездом, с тем, чтобы выразить императору благодарность за его милости, ему было отказано. Так Усянь осознал, что Ванцзи в самом деле отпустил его. Он думал, что покинет столицу империи с радостью, на самом же деле, когда за спиной скрылся последний отблеск куполов, он не почувствовал ее. Точнее, не ощутил всей той полноты восторга, который, как казалось, сулили вольные дороги. Осадив коня, он поворотил его, всматриваясь в горизонт. — Господин? Что-то случилось? — рядом загарцевал конь Сун Ланя. — Синчэнь! Стой! — Нет! Ничего… просто замешкался. В Юньмэн! Нас ждут прохладные воды озерного края и зелёные просторы его равнин! — и Усянь пришпорил своего коня. О, благословенный озерный край! Голубые пятна вод, розовые — цветущих садов! Изумрудный блеск листьев водяных лилий и отрада бескрайних лугов! Нет, Юньмэн не был прежним. В дороге Вэй Усянь подмечал раны, что нанесла война, но они затягивались. Заново оказалась отстроена восточная застава, которую когда-то смели отряды Вэнь, восстановлена и упрочена дорога, разбитая многочисленными повозками с добром, что грабили и вывозили вторгшиеся войска, вдоль путей снова стояли дома жителей да трактиры, пестревшие вывесками и фонарями. Они нигде не задерживались надолго, спали коротко, ели скромно. На поверку Лань и Синчэнь оказались отличными парнями, привычными к походной жизни куда более, чем к охране дворцов. Ночуя под звёздными небесами и деля на троих подогретую на костре нехитрую снедь, Вэй Ин слушал. О битвах, что отгремели, о том забавном, чему находится место и на войне, о том, каким воителем был их предводитель. Отчаянным… Непобедимым… Воистину Солнцеликим, человеком, чья храбрость заставила Небеса обратить свой взор на беглецов павших пределов и подарить им свое благословение. Столица западного предела встретила Усяня неожиданно. Очень неожиданно! Они едва успели спешиться у массивных ворот, через которые путники попадали в город, да предъявить грамоты, как от небольшой группы городской стражи, стоявшей в тени, отделилась высокая фигура. — Усянь! Да шайтан же побери! Как ты посмел! — Цзян Чэн смел его так стремительно, что ни Сун Лань, ни Сяо Синчэнь не успели толком отреагировать. — Наместник! — Господин! — Цзян Чэн, да отпусти же, задушишь! — взмолился Усянь. — И не подумаю! По крайней мере, не до того, как отлуплю тебя! Во-первых, как ты посмел умереть! — сжал его в объятиях Цзян Чэн. — Во-вторых, как ты осмелился воскреснуть где-то кроме Юньмэн! Воистину твоё бесстыдство безгранично! Если сейчас ты вздумаешь отказаться от покоев, что тебе приготовлены, я, пожалуй, начну думать, что император в самом деле избрал единственно возможный путь усмирить твоё безрассудство! — Ванцзи… — Ага, — Цзян Чэн сделал знак остальным следовать за ними, — но если ты не заметил, его так более не величают. Тебе бы стоило лучше помнить заветы княгини Юньмэн, — он развернул ладони вверх и прошептал краткую беззвучную молитву, Усянь тут же последовал его примеру. — Идём-идём, — князь подхватил его под локоть. — И часто ваше сиятельство самолично встречает путников у ворот? — улыбаясь так, что щеки грозили треснуть, проговорил Усянь. — Всякий раз, когда есть шансы, что верблюжья колючка вновь вонзится в зад моему брату, и он унесётся вдаль, забыв выказать должное почтение памяти своих родителей и сестре, бесстыжие твои глаза! Вообще, гонец из столицы прибыл еще ночью, и если бы то были не слова императора… — Яньли! Яньли здесь?! — И князь северного предела заодно. Да-да, тот самый, что посмел отвергнуть лучшую из дев, но потом брак все же состоялся. Состоялся тайно, ибо за полгода до того Ланьлин подписал вассальный договор с халифатом Вэнь, — в ответ на недоуменный взгляд Усяня Цзян Чэн поморщился. — Всегда претила эта склонность северян к интригам, но буду благодарен, если ты сдержишь свой нрав. Мне это в любом случае не удаётся. Небеса подери! — он навалился на плечо Усяня, снова душа его в объятьях. — Как же я счастлив видеть тебя! И чтобы больше не смел умирать без моего дозволения! — За… душишь! — Так мне-то можно! Солнце Юньмэн было ласковым, ветра тёплыми, вода сладкой, а музыка чарующей. Дни полетели, словно лепестки цветущего абрикоса на ветру, ибо каждый из них был наполнен встречами. Иногда они бывали грустными, ибо первыми стали церемонии поминовения павших, но по большей части все же радостными. С удивлением Усянь обнаружил, что уже семь лет как дядя, и что милый мальчик, наряженный в крохотный халат, опоясанный крохотной же саблей, не кто иной, как Цзинь Лин, будущий князь северного предела и возможный наследник западного. Уплетая яства, что приготовила Яньли, чьи руки были воистину наделены талантом готовить так, что завидовали даже Небеса, Усянь наконец смог не только слушать укоры от брата о том, что он забыл сыновий долг и братскую почтительность, но и укорить самому, ибо Цзян Чэн все еще проявлял непростительную беспечность, не обзаведясь ни гаремом, ни наследниками. — И с чего бы это я должен?! — возмутился Цзян Чэн. Они сидели в павильоне, любуясь последними отблесками заката, наполняя чаши друг друга цветочным вином и вкушая сладости. Негромкая музыка услаждала их слух, а изящная маленькая танцовщица плавно сгибала стан и, дробно покачивая бедрами, звенела колокольчиками на расшитом поясе. — Отец никогда не проявлял склонности к большому числу прелестниц. — Они у него по крайней мере были! К тому же не забывай, он был женат! — ввернул Усянь, делая глоток. — Бери пример с Ванцзи! Он, может, тоже не проявляет особой склонности к этим самым прелестницам, но гарем у него есть! — Да я уже наслышан, — покосился на него брат. — Это… — Усянь почувствовал, что несколько розовеет щеками, — это не возбраняется. У князя Ланьлин, например, есть юноши в гареме, и это никого не смущает. — В смысле?! — изо рта Цзян Чэна выпал кусок пахлавы. — Ты не знал?! Яньли же говорила… Чем ты слушал собственную сестру?! — Цзинь Цзысюаню я давно все высказал, так что просто молчи! — замахал руками Цзян Чэн. — Да будет тебе известно, что слух о том, как Старейшина влез в гарем и осчастливил десять наложниц императорского гарема, облетел Юньмэн раза три, но там ни слова про юношей! У него есть наложники?! Ты и с ними предался утехам?! — Кха-кха-кха, — подавился вином Усянь, — каким еще утехам?! — Постельным! — Как мы вообще пришли к этому?! — несколько удивлённо поднял брови Усянь. — Вкусный ужин, хорошее вино… И вообще, с каких пор я должен отчитываться о том, кто утешает меня в постели, брат? — Я с трудом терплю князя Ланьлин, но он муж моей любимой сестры, Усянь, — покачал головой Цзян Чэн, — семья. Ты, разумеется, волен избирать себе кого угодно, но в своём дворце наложников я не потерплю. Ничьих. Той ночью Усянь впервые в своей жизни написал письмо. Оно было пространным и немного путаным. Он писал обо всем. О том, как прекрасен Юньмэн, о том, что дворец не слишком пострадал, а город вокруг вырос, кажется еще больше. О своём маленьком племяннике и том, что тот ни капли не похож на своего напыщенного отца… Он писал и что-то ещё, совсем уже негодное, но что конкретно, не помнил, а перечитать не смог, потому что сразу же сунул конверт Сун Ланю, а тот, будучи человеком ответственным, отправил послание первым же утренним гонцом. Можно было бы махнуть рукой и забыть… Ну подумаешь, немного перебрал и нёс бред, пусть и на бумаге, но Ванцзи ответил. Его письмо оказалось куда более красноречивым, чем живая речь, а почерк воистину представлял из себя образец каллиграфического искусства. Хоть на стену вешай… Император писал о делах далёких от государственных. Например о том, что проиграл брату в шахматы. Снова. Виной тому были слова, которыми начиналось письмо из Юньмэн. «Император Лань Чжань…». Даже если бы послание не сопровождалось пояснением Сун Ланя, можно было догадаться, чьей руке принадлежат неровные строки и живописные пятна чернил, что напомнили Ванцзи о листьях лилий в прудах западного края. Письмо показалось Вэй Усяню словно бы пронизанным недосказанными фразами. За рассказом о шахматном поединке чудилось, что Ванцзи не столько сожалел о проигрыше, сколько говорил «мои думы были далеки от игры, мои мысли были о тебе». В словах о неровности почерка словно бы проскальзывало «вязь твоих слов непредсказуема, как ты»… Но ни единая строчка послания не говорила подобного ясно, и перечитывая строки вновь и вновь, Усяню казалось, что перед ним не лист бумаги, но дрожащий пустынный мираж, созданный лишь его воображением. Он не понимал, стоило ли отвечать. Возможно, даже вероятно, этот ответ — простая вежливость. Если так… Зачем снова писать? О чем? И в конце концов Усянь убрал его. Первые дни во дворце наместника промелькнули быстрыми ласточками и унеслись в прошлое, но чем дальше, тем больше его дни стали походить на время, проведённое в гаремных покоях. Цзян Чэн не отпускал его. То есть, грамоты безусловно давали Усяню право на то, чтобы покинуть дворец и направить стопы в любой предел империи, но на самом деле попробуй-ка уехать, коль скоро брат ежедневно желает видеть тебя на дневных и вечерних трапезах, или на заседаниях совета, где никакой видимой пользы от твоего присутствия нет. Желанным разнообразием на какое-то время стали вечера, проведённые в покоях сестры. Яньли утешала его, говорила, что Цзян Чэн всего лишь боится вновь потерять того, кто, как казалось, ушел навсегда. Усянь понимал, но тоска все больше одолевала его сердце и он сбежал… Впрочем, вернулся он еще до того, как брат хватился бы пропажи. Второе письмо оказалось чуть более осмысленным, впрочем полупьяного бреда и там хватало. Повод был смехотворным. Усянь рассказывал о том, как, прихватив вина, тайно перемахнул через дворцовые стены и сбежал купаться при луне. Правда, Сяо Синчэнь выследил его еще до того, как удалось достигнуть озера, ибо в темноте видел удивительно четко и двигался уверенно, словно при свете дня. Вместе с тем внезапно выяснилось, что бравый Сун Лань плавать не умеет, но ради сослуживца готов в огонь и воду, аж по грудь! Он написал и о том, что едва не захлебнулся от смеха, когда Синчэнь вынырнул и перепугал Сун Ланя бульканьем и завываниями. И о том, что сидя у костра, суша одежды и обогреваясь, ибо докупались они до синих губ, он снова слушал рассказы о Солнцеликом и непобедимом, пытаясь представить, каким император бывает в походах. Выходило противоречиво, ибо в памяти его навсегда запечатлелся облик Лань Чжаня с дутаром, поющего для него. Через четыре дня Сун Лань протянул свиток, скреплённый личной печатью императора. Ванцзи писал о том, что стараниями великого визиря с трудом находит время даже на сон, но это хорошо, ибо не оставляет времени на праздность, отравляющую мысли пустыми мечтаниями. Писал, что для поддержания формы выезжал на охоту и сожалел, что ему ни разу не удалось видеть Вэй Ина в седле и с луком в руках, ибо телосложение выдает в нем несомненную ловкость. И неуемное воображение Усяня вновь принялось возводить песочные замки и выращивать чудесные рощи дрожащих миражей и кажущихся смыслов… Написал Усянь и третье письмо. О том, что перед отъездом Яньли сварила специально для него суп небесной благодати, и теперь Усянь чувствует себя немного более живым, ибо вкус его не изменился со времен их беззаботной юности. О том, что отведав, он понял, что Лань Чжаню стоило бы разделить с ним ту трапезу, ибо… суп был действительно восхитительным. Он писал о том, что рассорился с Цзян Чэном в пух и перья, ибо дворцовые стены все больше душат его, а внимание служителей больше тяготит, нежели избавляет от забот. Впрочем, резкий нрав наместника западного предела чуть смягчился в последние дни, ибо князь Ланьлин по просьбе супруги оставил в Юньмэн танцовщицу, что поражает любого смотрящего грацией и красотой. Цзян Чэна же, похоже, поразила не только грация, ибо число дворцовых служителей приросло двумя евнухами, окна гарема вечерами освещают мягкие отблески лампад, а компанию Усяню отныне составляет лунный свет да старая флейта, игрой на которой он когда-то увлекался. — Что это?! — из-за дверей приемных покоев донеслись яростные слова, и голос не оставил сомнений. Если бы Цзян Чэну была дарована небесная сила, своим голосом он бы несомненно смог метать молнии. — Что произошло?! — вполголоса спросил Усянь. Служитель, что стоял у двери и не смел войти, покачал головой. — Мне о том неведомо, господин, — зашептал он. — Утром прибыл особый гонец, из самой столицы. С тех пор как он отбыл далее, князь пребывает в дурном расположении духа. Да смилостивится над нами Небо, этой ночью он пребывал в прекрасном настроении, и тут такая перемена… Дверь резко распахнулась. На пороге стоял Цзян Чэн. Взгляд его был грозен, в руке же он сжимал свиток. — Твое княжеское высочество так и будет стоять и шептаться под дверьми?! — после чего он ткнул бумагой в грудь брата. — Ты… — Усянь слегка втолкнул Цзян Чэна обратно. Вышло не слишком почтительно, зато теперь они остались одни, — ты перепил прямо с утра?! Что случилось? Что это такое? — он развернул смятый свиток. — Это я должен тебя спрашивать! Вэй Усянь, князь земель Луаньцзан! — Что?! Каких еще земель… — опешил тот. — Что ты натворил, чтобы после месяца пребывания в Юньмэн тебя сослали в Мертвые пески?! Видит Небо, я всеми силами держал тебя, чтобы ты чего-то не натворил, ибо это более не отдельное княжество, а часть империи! — Я ничего не делал… Совсем ничего! — Ложь! Ты дважды покидал дворец! Не отрицай, я знаю! И не считай дворцовую охрану слепой! Потянуло вспомнить воровские привычки, и ты влез в караван-сарай?! Или это снова чей-то гарем?! Если тебе была нужна наложница, ты мог сказать об этом! — Да не нужна мне никакая наложница! — попробовал оправдаться Усянь. — Вот как?! Так значит слухи не врут, ты и вправду из этих, — если до того Цзян Чэн был красен от гнева, то теперь кровь отлила от его лица. — Ты покидал дворец, чтобы найти себе наложника? Или это кто-то из тех двоих, и теперь это месть… ибо ты свершил подобное с самим?!.. Нет, молчи! Я знать не хочу! — Что за хаос?! — оторопел Усянь. — Впрочем, теперь это не имеет значения, — отвернулся Цзян Чэн, — волею императора у тебя есть время до заката, после чего ты должен покинуть пределы дворца. — Все не так! — кулаки сжались сами. — Император милостив, — холодно бросил князь, — кроме остатков Вэнь, что при разрушении Цишань ушли в пески добровольно, туда никого не ссылали. Впрочем, официально ты скорее поощрён, ибо теперь ты князь Илин и наместник земель Луаньцзан. Поздравляю, — и он вышел, оставив Усяня стоять в недоумении и с ворохом бумаг в руках. Сборы были короткими, ибо нищему собраться — подпоясаться. За месяц жизни в Юньмэн Усянь не оброс пожитками. Впрочем, не то чтобы он и вправду был нищим. Хороший конь, мешок монет. Куда делся второй, было не сильно ясно, ибо особых трат не было. Все больше по мелочи. Несколько раз он одаривал свою личную охрану. Дважды просил Сун Ланя сделать кое-какие покупки на рынке — упряжь, новые сапоги, ибо те, что подарил Цзян Чэн были столь тонки, что носить их было жаль. Подыскать подвеску для флейты, чтобы ее можно было затыкать за пояс, пару бутылей вина из Гусу… Каждый раз беря монеты, Усяню казалось, кошель никогда не опустеет, но вот поди ж ты! Перед самой дорогой Цзян Чэн все же покинул свои покои. — Прощай, — хмуро бросил он. — Цзян Чэн, брат… все не то, чем кажется. Я не знаю, чем мог вызвать гнев императора, но клянусь, я выясню! — горячно высказал Усянь. — Не вздумай ехать в столицу, — еще больше помрачнел тот, — я попробую выяснить сам. Тебе же предписано немедленно следовать в жалованные тебе «земли». Вот, — после чего протянул мешочек со звонкими монетами и флягу в красивом кожаном кофре. — Серебряная. Вода в ней долго свежа и холодна. Большего я сделать не могу. Береги себя, Вэй Усянь, — коротко хлопнув Усяня по плечу, князь западных земель развернулся и ушёл не оборачиваясь. Едва покинув стены дворца и выехав на широкую дорогу, Усянь пришпорил коня. — Господин! — крикнул чуть отставший Сун Лань. — Вы пропустили поворот! Дорога к Мертвым пескам забирает севернее! — А кто сказал, что мы едем к Луаньцзан?!