Причина агрессии Монти заключается далеко не в Монти

      — Это не я виноват. Не я его убил. Не я виноват, — голос предательски дрожал, и жутко не хотелось поднимать взгляд на Фредди, но голова, как и глаза, почему-то, сами делают все за хозяина, устремляя печальный взор на вокалиста, — Ты веришь мне?       Вокалист смотрел на аллигатора, пребывая в замешательстве. Так вот в чем было дело. Монти до сих пор переживал по поводу Бонни и того, что о нем думают его друзья.       — Монти… Я… Я верю тебе. Ты не мог совершить такое, я знаю. Прекрасно знаю. Ты можешь выговориться, если хочешь. Я готов выслушать.       Монти опускает взгляд на свои лапы, после сжимая их в кулаки, но затем, так же неожиданно, снова разжимая их. Внутри боролись два чувства: желание открыться и гнев. Не хотелось показывать своих истинных чувств, ведь тогда весь его образ будет разрушен, все поймут, что Монти, на самом деле, не такой каким он показывал себя все это время, что он изменился так сильно лишь из-за того, что боялся поговорить, ему было легче оттолкнуть. Но в то же время так сильно хотелось просто выложить все так, как оно есть. Рассказать Фредди о своих чувствах, которые так жутко и противно скребутся внутри, не дают покоя вот уже такой длительный промежуток времени. Наконец, Монти выбирает одно и тяжело выдыхает.       — Я завидовал Бонни с самого начала. Он был таким… Крутым. У него было все: поклонники, внимание, сцена и… Даже ты, — глаза Фредди округляются в изумлении, но Монтгомери продолжает, — Вы всегда так смотрели друг на друга, будто значите друг для друга все и даже больше. Мне тоже этого хотелось. Хотелось именно с тобой. Но ты не видел во мне кого-то большего, чем друга. Из-за этого мне захотелось разрушить все, что было дорого ему и тебе. Разрушить его, но я вовремя остановился, — он снова сжимает лапы, но вздрагивает и ослабляет хватку, когда его плеча, покрытого фиолетовой накладкой, касается тяжёлая лапа вокалиста.       — Бонни был важен для меня, но он, как и ты, не был для меня кем-то большим, чем другом.       Монти, поднявший было взгляд на медведя, снова опускает его, услышав слова, что так больно врезались в сознание. Друг, просто лишь друг.       — Видимо, ты не понял, — усмехнулся Фредди. Чему здесь усмехаться вообще? — Я даже сделал акцент на слове, а ты так и не понял. Ты не был для меня кем-то большим, чем другом, но сейчас все иначе.       Монтгомери несколько секунд переваривает сказанное вокалистом, а затем глухо усмехается и даже слабо улыбается. Ох, как же давно Фредди не видел этой улыбки. Лапы медведя переходят с плеч друга на его спину, притягивая к себе и обнимая.       — Все хорошо, Монти. Все уже позади. Ты молодец, что вовремя остановился и рассказал все мне. Впредь будь открытым со мной.       Всё та же глупая улыбка на лице Монти становится шире, лапы сами обвивают спину медведя в ответ, а голова ложится на плечо друга.       — Конечно, впредь я буду рассказывать тебе обо всем, что меня тревожит.       — Так значит причина всей твоей агрессии и ненависти ко всему живому заключалась не в твоём характере и не в Бонни, а во мне? Это я не уделял тебе достаточно внимания, — делает заключение Фредди, все ещё обнимая Монти и прижимая к себе.       — Хах, может и так, если тебе так легче соображать, — произносит Монти, хмыкнув затем куда-то в шею вокалиста, на что тот ухмыляется и гладит аллигатора по спине.       Их совсем не волнует, что любимая пицца Монти, которую заботливо принёс Фредди, уже остыла, сейчас было гораздо важнее то, что Фредди наконец-то нашёл причину агрессии Монти, а главное — нашёл способ её устранения.