Кнок-Кнок

      По телу разливается что-то такое странное, горячее, в него словно вновь вдохнули жизнь, как когда он открыл глаза впервые, подставляя своё лицо невероятно тёплым лучам солнца. Как когда он вдохнул, и ноздри защекотало что-то свежее и немного колючее. Как когда он сделал свой первый шаг, но ноги подкосились и он, словно маленький котёнок, рухнул на землю, неловко вытянув руки вперёд. Так и сейчас, Скарамучча нёсся по коридору вперёд, всё дальше и дальше, цепляя колкими глазами злосчастную дверь в свои покои. Он запнулся о собственные ноги, успел царапнуть ногтями стену и с неописуемым грохотом рухнул на пол, издав лишь приглушённый писк. Как унизительно. Однако, разве это было заметно хоть единой живой душе? Нет конечно, не было. Никто не видел. Абсолютно никто не заметил его унизительного падения, и Шестой резко поднялся, сделал шаг вперёд и… обернулся. Вглядывался в тьму, пока по его спине бежал холод. Ему показалось, или там, в темноте, были видны два красных глаза? Конечно показалось. Куникудзуши резко выдохнул сквозь сжатые зубы и снова понёсся к двери. Он дёрнул ту на себя, после чего грязно выругался, понимая, что та закрыта. Хлопнул себя по карманам штанов, надеясь найти ключ, но с некой досадой наткнулся лишь на отягощающую сознание пустоту. В голове эхом пронёсся хлопок по ткани, а после и он растаял, вместе с надеждой попасть в свою комнату. Скарамучча резковато сжал свои руки на старательно уложенных волосах, зажмурился, закричав, не в силах справляться с настолько бушующей яростью. Он заколотил дверь руками, словно ему могли открыть изнутри, царапал лакированное дерево ногтями, рыча, скуля и хныча, оставляя нелицеприятные борозды на двери, после чего гулко стукнулся лбом о ту, медленно опускаясь на колени. Он держал руки на холодной поверхности дерева, не замечая, как те дрожат, ослабевшим голосом проклиная всех и всё. И эту чёртову дверь, и банкет, и Дотторе, и Спаркса, и гудящую голову, и его собственное горячее тело, даже бурлящие эмоции он проклинал, не сразу услышав, как справа послышались спешные шаги. — Комрад? Ты почему так вопишь? — Взлохмаченный, заспаный Тарталья склонился ближе к сидящему на коленях Скарамучче, пытаясь заглянуть в его лицо, но Шестой резво отвернул голову в сторону, не издавая ни звука. Рыжий выразительно выгнул бровь, после чего оглядел и дверь, опуская уголки губ в говорящем жесте «м-да». — Дверь открыть не можешь, что-ли? Ну ты даёшь, я думал, тебя режут. Знал бы он, насколько прав. Только режут Шестого изнутри, тупым ножом проводя по нервам, вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад… И нерв рвётся. — Слушай сюда. — Скарамучча так же не подымал глаз. Он смотрел на свои ноги, на испачканный костюм и в глазах у него плыло от не пролитых слёз. Однако, хвала всему в мире, голос был такой же ядовитый и властный. — Открой эту блядскую дверь, понял меня? Живо. Он не видел, как опешил Одиннадцатый. Как он отшатнулся, приподняв одну руку так, словно прикрывался от чего-то противного. Однако, не успел Аякс и рта раскрыть, как Куникудзуши продолжил: — Чего встал? Давай. — И тут его голос дрогнул. Послышался обречённый вздох Тартальи, после чего саму куклу бесцеремонно отпихнули в сторону, кажется, ногой. Не успел Шестой возмущённо прошипеть что-то, несомненно, грубое, как его перебил удар. Всё верно, Одиннадцатый просто принялся выбивать дверь. Он отходил на пару шагов, отталкивался, после чего резко врезался в дверь плечом, до тех пор, пока та жалобно не затрещала и не замок не выбило. Когда же преграда столкнулась со стеной в комнате Шестого, а после провокационно заскрипела, Аякс потёр своё плечо, снова оглядев сидящую на полу фигуру. Он потянулся было к тому рукой, но передумал на пол пути, лишь хмыкнув. — Готово, комрад. Не вопи больше, словно тебя заживо варят, адекватные люди во всей Снежной всё ещё желают поспать ночью, понял? — А после, не дожидаясь ответа от Скарамуччи, Тарталья двинулся прочь, посвистывая что-то странное. Кажется, что-то из фольклора Снежной, от которой Шестой был крайне далёк.       Прошло ещё немного времени, прежде чем сосуд поднялся. Он просидел в давящей тишине, слушая шум крови в его ушах, не в силах встать с места. Тело его словно не слушалось, оборвались те нити, что держали его в воздухе, чего сам Куникудзуши никак не хотел признавать. Ни под какими пытками он бы не признал, что настолько слаб сейчас. Но всё кончается, посему Шестой, хватаясь за дверной косяк, поднялся, и на шатких ногах вошёл в свои покои. Покосился на злоебучую дверь, захлопнул её, а после резко подпёр её стулом, чтобы заменить хотя бы на время выбитый замок. Подташнивало. Настолько, что живот скручивало в тугой комок, а рот заполнялся слюной. Но, он был пустой, полностью пустой, не считая его «настоящего сердца» с царапиной от Колумбины. Точно, его сердце. Каждый раз, когда он задумывается об этом, его что-то отвлекает. Он забывается, мысль ускользает от него словно песок сквозь пальцы. Исчезает, оставляя после себя странное послевкусие горечи и лёгкого жжения на кончике языка. Сейчас уж точно не ускользнёт. Кукла на негнущихся ногах прошла к своей постели, рухнула в неё лицом вниз, после чего сглотнула. Скарамучча перевернулся, пару мгновений разглядывал потолок своей комнаты, вслух считая, сколько звёзд он хочет повесить над своей кроватью. У него будет два искусственных неба. И одно будет принадлежать только ему. Он снова отвлекается. Скарамучча закрыл глаза и у него заболела голова. Он нахмурился, отгоняя боль, послевкусие горечи и жжение, снова хватая мысль за хвост, попутно с этим стараясь сосредоточиться не на собственных физических ощущениях, а на внутреннем голосе, повторяя себе из разу в раз, что он должен думать только о горячем шаре внутри. Ничего не происходило, от чего сосуд лишь злился. Это же так просто, почему нельзя просто взять и подумать о собственном сердце?! Давай, соберись уже, тряпка, возьми и прекрати ныть. Это не его мысли. В голове резко зазвучал ненавистный ему голос. — Он не способен нести ответственность. Не справится с хранением Сердце Бога Электро Архонта. Он не сможет поддерживать Вечность. — А следом, послышался второй, более ненавистный голос. — Уничтожь его. Такие обузы не нужны. Ненавижу его. Глаза открыть не получалось. Не получалось отогнать голоса. Ничего… Ничего не получалось. — Бесстыжий нахлебник. Только и делает, что живёт за счёт Господина Нивы. Пользуется его большим, добрым сердцем, а сам в ответ даже кузню разжечь не может, что уж говорить о ковке. Я просто ненавижу его. — Постоянно убегаешь от своей ответственности? Сначала приютил меня, отогрел, а теперь бросаешь? Куда ты вечно убегаешь, что, не можешь привыкнуть к тому, что, как старший, ты должен следить за мной? Ты лишь безответственная бестолочь, вот кто ты. Я ненавижу тебя. — Что он о себе возомнил?! Сначала обманом стал Предвестником, потом решил, что он тут новая Царица! Строит из себя чёрт возьми что, всем указывает, а сам даже ложку держать не способен. Откуда он такой взялся вообще? Почему его ещё терпит? Он что, подлизывает Царице по ночам? Мы все его просто ненавидим. — Я не рад тебе в своей лаборатории, и ты это знаешь. Проваливай. Ненавижу тебя. — Кому ты вообще сдался такой? Бесполезный. Если бы сортиры чистил, ещё бы на что-то сгодился, а так что? Лишь языком работать и горазд. Уверен, тебя ненавидят все Предвестники, а я в одиннадцать раз больше. — Я ошибалась, когда принимала тебя, Скарамучча. Тебе стоит уйти из ряда моих детей, ты не заслужил места среди нас. Ты самое ненавистное существо во всей любящей Снежной. Губы не могли разомкнуться, не могли умолять остановиться. Груди сжимало раскалёнными тисками, иглы вонзались под кожу, рвали её в клочья. Скарамучча изнывал от боли, от моральной боли, что стремительно обретала физическое воплощение в истинном страдании. — Я ненавижу тебя. — Она ненавидит тебя. — Он ненавидит тебя. — Они ненавидят тебя. — Мы ненавидим тебя. — Ты ненавидишь себя. — Я ненавижу себя? Скарамучча почувствовал, как мокры его щёки. Но он не смог поднять даже кончика пальца, чтобы предпринять попытку спрятать свою слабость. Внутри стало жарко, потом резко холодно, что-то громко разбилось в груди, а после начало колоть, словно битое стекло. Да, ты ненавидишь себя. Больше всего на свете. Даже больше своей матери. — Это не моя мать. Я даже Создателем не хочу её звать. Я не ненавижу себя, это уж точно! Ты врёшь. Сам себе врёшь. — Нет, нет, слышишь?! Неправда, это ТЫ врёшь. Самонадеянно. Ты знаешь, кто я? Ты знаешь, кто я. — Нет, я не знаю! Что ты делаешь в моей голове?! Убирайся отсюда, я терпеть тебя не могу! Ты знаешь, кто я, Кабукимоно. — Меня зовут Скарамучча! Я сказал у-б-и-р-а-й-с-я. Скажи, кто я такой. — Проваливай! Проваливай из моей башки, мерзкая дрянь, хватит меня терзать! Кто я такой? — Откуда мне знать?! Отвали от меня со своими тупыми вопросами! Прекрати отрицать очевидное, Кабукимоно, ты ведь знаешь это. — Хватит! Хватит, хватит, хватитхватитхватитхватит. Я это ты. — Нет, ты врёшь мне, врёшь, проваливай из моей головы. И ты ненавидишь себя. И меня ты ненавидишь. Ты всех ненавидишь, потому что так проще. Потому что так ты в безопасности. От всего мира. — Замолчи, замолчи немедленно! Нет, это ты помолчи. Хватит с нас твоего каждодневного бреда. — Что ты имеешь в виду вообще? Кто ты такой?! Я это ты. И сейчас ты будешь слушать меня. --… Вот так, Кабукимоно. Хватит бежать от своей тени, ты всё равно не сможешь этого сделать. Ты ненавидишь каждое живое существо, потому что уверен, что оно может тебя ранить, как было раньше. Ты выстроил вокруг себя каменную стену, но ты не учёл одного. Ты сам оказался в ней заперт, словно в ловушке. Ты отрезал себя от мира, и твой кислород кончается. Начинаются галлюцинации, истощённый мозг молит о помощи, поэтому ты меня и слышишь. Проблема не в мире вокруг тебя, проблема в тебе. И ты должен её найти, чтобы сохранить хоть какие-нибудь остатки здравого смысла, пока ты сам не похоронил себя под кучей камней. Два метра под землёй. Гнить до скончания мира. --… Хватит бежать. Дай своему инстинкту самосохранения спасти твоё жалкое тело из той ямы, в которую ты попал. Прошло несколько секунд, прежде чем Скарамучча понял, что голос замолк. Он не слышал привычного шума в сознании, не слышал стука крови в ушах, не чувствовал присутствия в своей голове. Скорее всего, голос исчез. Все голоса исчезли. Он снова один.       Шестой не сразу понял, что лежит с открытыми глазами. Он уже как пару мучительных минут смотрел в потолок, а после, запоздало услышал собственный голос: — Восемьсот двадцать шесть… — Он всё это время вслух считал звёзды, которые хотел повесить над своей постелью. Искусственное небо, только его небо. Что… что только что произошло? — Восемьсот двадцать семь… Хватит. Сосуд резко подорвался с постели, хлопнул себя по мокрым щекам, тряхнул головой и с ненавистью уставился на свои влажные ладони. Он сделал глубокий вдох, так, что грудь заболела, а лёгкие наполнились кислородом, а после судорожно выдохнул, сквозь сжатые зубы, так громко, как мог. Он повторил процедуру снова и снова, пока гудящая боль в голове не притупилась от перенасыщения кислородом, заменяя собой головокружение. Скарамучча сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу, а дрожь не пробежала по измученному телу. Он должен думать о сердце, а не о всяких глупостях. Он снова отвлёкся. Он будет пытаться снова и снова, пока не умрёт. Куникудзуши снова увалился на подушки, попытался расслабиться, что получилось только с седьмой попытки, после чего прикрыл глаза, в этот раз не размыкая губ. Это ли не сумасшествие? Колумбина, что ты, чёрт возьми, сделала? Колумбина. Может, стоит зайти издалека? Вспомнить всё, что он знает о ней, проанализировать её поведение, найти точки соприкосновения с его ситуацией. Понять, как она связана с его сердцем, почему оставила на нём такой сильный след. Ведь после её царапины он начал сходить с ума. Колумбина. Известна как Леди Дамслетт, Третья Предвестница Фатуи, так же дипломат. Она сто процентов слепа, некоторые зовут её не от мира сего, а так же ужасна в гневе. Мало кто осведомлён о её способности, мало кто в состоянии оценить её силу в полной мере. Третья по рангу ещё ничего не говорит. Кто-то шептался, что она сильнее Царицы. По мнению Скарамуччи, полный бред, но если смотреть с другой стороны… Она слепа. Она чувствует всё не глазами, а кожей. Она слышит, как ты дышишь, она чувствует запах твоего страха, она ощущает, какой ты горячий. Она ориентируется не на визуальную составляющую, а на ощущения. Сосуд теперь знает, что она может взять в руки то, что даже не имеет физической оболочки, а так же это самое «то» ранить. Так же сосуд осведомлён в том, что это отлично сводит с ума и порабощает. Чувство той пустоты, которое он испытал, вне всяких сомнений было кошмаром, а ведь он сосуд. Что бы стало с человеком, если бы она вырвала сердце и ему? Он бы точно скончался. Но если подумать чуть глубже, как она может доставать из человека его «настоящее сердце»? Как может пихать руку сквозь тело, словно она сама не имеет физической оболочки? Вероятно, она далеко не обычный человек. И не Адепт. И даже не Архонт. Она что-то другое, что-то, что Скарамучча ещё не встречал. Дотторе. Он может что-то знать. Второй осведомлён практически о каждом, кто состоит в рядах Фатуи. Дотторе точно должен знать что-то о ней, но есть одна загвоздка… Поцелуй. Да, именно. Его странное поведение, что выбило его из колеи чуть ранее, оно заметно мешает всему. Разговор завязать просто так не получится, Дотторе не тот, кто будет сплетничать с каждым встречным. Особенно со Скарамуччей. Его родственники. Что с ними не так? Они все словно его копия, хотя лица он так и не видел. Отчего-то кажется, что они все под копирку. Одинаковы. Ощущение от всех них одинаково. И голос… Он тогда точно слышал голос Дотторе, но Дотторе тогда вёл аукцион. Это точно. Что-то не сходится. Нигде и никогда не упоминалось о том, что у него есть родственники. Никого. Он знает поголовно семью Аякса, он знает о том, что остальные Предвестники одиноки, они отдали себя во имя службы. Даже Второй. Откуда у него могут быть родственники, не числившиеся на бумагах? Может, это просто похожие на него люди? Не похоже. Что-то другое. Да, верно, это невозможно. От каждого встреченного им человека пахло практически одинаково. Лабораторией, едким запахом химикатов, металла и лекарств. Его ассистенты? Почему они так похожи? Лабаратория. Точно, как он мог забыть! Тот странный сосуд, который он видел ранее в лаборатории Дотторе. Это точно не живой человек. Он создаёт… гомункулов? А значит… Это были его резервные копии. А значит, они должны знать то, что знает сам Дотторе.       Следующая остановка: лаборатория Дотторе.