***
Алекс понимает, что что-то не так, когда Кейт не отвечает ничего на его вопрос, заданный прошлой ночью, но отменяет репетицию. Алекс убеждается в том, что что-то не так, когда видит её, явно старающуюся скрыть последствия плача под слоем тональника и консилера. И не спрашивайте, откуда он знает такие слова — его таскали с собой на работу в салон красоты аж с трёхлетнего возраста. И он бы оставил её в покое, и он бы даже виду не подал, что его что-то в её поведении смущает, и забил бы, наверное, здоровенный болт — если бы мог, но сейчас почему-то вдруг понимает, что не может. Никак не может — не считает это правильным даже, и мозги себе решает не делать — похуй ему, как это будет выглядеть. Поэтому собирает волю в кулак и отлавливает Кейт на перемене где-то посреди коридора. — Слушай, я… — кисть её трогает неловко с пару секунд, даже не пытаясь ухватить — просто внимание привлекает, понимая, что тупо встать, преградив дорогу — не вариант, — Это, блин — ты как? — В порядке. Полном, — звучит, однако, так, будто всё совсем наоборот, но Кейтлин Коннорс, кажется, срослась со своим неизменным образом «железной леди» намертво с тех пор, как её приучили в любой ситуации держать лицо. Мамина школа. — Дай пройти. — Когда просьба не срабатывает с первого раза, приходится добавить: — Пожалуйста. — Да ну я же вижу, что нет. — Взгляд у Алекса до странного сейчас серьёзный. Охренел бы, увидев со стороны, от самого себя наверняка. — Пиздец дома был, да? У Кейт от одного слова «дома» начинает щипать глаза и сводить судорогой гортань, но она держится, дышит глубоко — и цедит сквозь зубы: — Какое тебе дело? Алекса этот вопрос отрезвляет: и правда — какое? Но думать времени нет, да и желания тоже, поэтому выдаёт нейтральное — «а такое», и ведёт за собой под лестницу, стараясь, тем не менее, не быть слишком жёстким что в действиях, что в словах. Понимает он, что всё хреново, и где-то внутри боится сделать ещё хуже. — Я просто… Бля, ты ужасно выглядишь. Начало явно как-то не клеится, потому что Кейт в ответ тут же хмурится и принимает защитную позу — скрещивает руки на груди и смотрит на него так затравленно, так сурово — аж страшно. — Спасибо, без тебя я, конечно, этого не знаю, — язвит. — Отвали, ладно? Я тебе вольную дала — никакой репетиции сегодня. Радуйся, я не знаю. Ты же… ты же терпеть не можешь это всё, а попросил зачем-то. Вот я и… — Да подожди, стой, — Алекс останавливает, мотая головой и отмахиваясь, — я не о том хочу сказать. Ты всю ночь ревела. Тебе плохо. Я… бля, я помочь хочу как-то, вот. Ты скажи только, как, окей? — Поможешь, если отстанешь от меня, — Кейт плюётся словами и крепче стискивает пальцы у себя на предплечьях. Ей неуютно — и странно как-то, что он вообще хочет помочь. Чем тут поможешь, в самом деле? — Не, так не пойдёт, — звучит упрямо. — А если вот кофе купить, или поговорить, или ещё чё — это да, это смогу. — Не надо мне ничего. — Кейт, как видно, отступать тоже не собирается. А Алекс не слушает даже, кажется, — только продолжает говорить. — Про репетиции ты, кстати, не права ни разу, в курсе? Ну, то есть, отчасти права, но не полностью. — Это тоже звучит по-идиотски, но останавливать поток сознания уже слишком поздно. — Это сначала я думал, что херня затея, а щас… — Алекс затылок чешет неловко, поражаясь тому, что собирается сказать, — а щас мне нравится даже как-то. Не то чтобы я там прям жду с нетерпением, часы считаю — не. Просто… прикольно. Нравится, как у меня… у нас… получается, короче. Сам в ахуе. Пока он говорит, Кейт почему-то чувствует, что понемногу расслабляется. Его слова даже на мгновение улыбают, и это помогает начать двигаться в сторону пусть относительного, но спокойствия. Она без понятия, как у него получается, но ей уже не хочется метать в него копья — и на том спасибо. Но в ответе она не находится всё равно — только взгляд опускает куда-то в пыльную плитку; пространство под лестницей почему-то всегда обделяют во время уборки коридоров. Кейт в этом пространстве чувствует себя странным образом знакомо — обделённо, и от этого на секунду опять делается больно. — Ладно, иди, если хочешь, — Алекс говорит в примирительном, нетипичном для себя тоне, и это возвращает в реальность, — а над предложением моим всё-таки подумай. Хочется добавить что-то типа «я рядом, если чё», но это кажется слишком сопливым, а Кейт этого явления уже и без того хватило с головой. Алекс уходит. Кейт думает. И к концу дня решается дать ему шанс: а вдруг всё же?.. Когда сидит одна в раздевалке, пропитанной влагой, потом и ароматами девчачьих дезодорантов, после физкультуры — необдуманно позволяет себе потеряться в эмоциях. Вспоминает, как, зарываясь носом в подушку, залитую слезами, жутко хотела кого-нибудь рядом. Кого-нибудь надёжного, большого и сильного, кого-нибудь, кто позволил бы реветь себе в плечо, поглаживал бы аккуратно по спине — и ничего не говорил. Кейт становится ужасно плохо от мысли, что «кем-то» в том состоянии для неё мог бы быть даже Алекс. Почему он — чёрт знает, но, сопоставляя это своё заряженное отчаянием и болью несправедливости желание с его недавними словами, она чувствует, как снова ноет всё где-то в груди и как хочется снова расплакаться. От… Хрен его знает, от чего. От того, наверное, как это странно — осознавать эмоциональную необходимость в том человеке, который до недавнего момента не вызывал в тебе ничего, кроме приступов раздражения. Кейт ругает себя всеми бранными словами на свете, встряхивает головой даже — и пытается саму себя убедить, что это её развезло просто, что это только эмоции, что ей просто немного плохо, — звучит фигово, потому что «немного» — не совсем то слово определённо, — и всё закончится, как только она совсем успокоится. Только вот слова матери, которые она снова прокручивает в голове, провоцируют новую волну возмущения — горячую, невыносимую — и хочется задохнуться от несправедливости и обиды. Или сдохнуть, что тоже, вообще-то, вполне вероятно. И Алекса она ни в чём не винит. Смахивает слёзы упрямо, встаёт — и решается. А вдруг всё же? — О, а ты чё тут? Подумала, всё-таки? — Алекс звучит как-то удивлённо-радостно и смотрит на неё с этим своим шаловливым огоньком в глазах. Сидит, нагнувшись к полу, на скамейке в коридоре, и отработанными до автоматизма движениями завязывает шнурки кед, не отрывая при этом от неё взгляд. Кейт даже неловко становится от такого пристального, с первых секунд, внимания, но она вздыхает только и жмёт плечами: — Ага. — Ну садись, рассказывай. — Алекс легко хлопает ладонью по месту рядом с собой, а потом вдруг задумывается: — Хотя знаешь — не, лучше не здесь. Хочешь… ну не знаю, в парк сгоняем или ещё куда? Ты ж вроде это, не любишь, когда людей много и всё такое… Мысли «он заботится» хватает доли секунды, чтобы влететь в голову Кейт и поселиться там до конца жизни. Хотя про конец жизни она, конечно, драматизирует, но Алекс Севилл в своей грубоватой манере и понятие заботы не вязались в её сознании примерно никогда, пока не наступило сегодня. Стереотип про «плохого парня с добрым сердцем и ранимой душой» так и норовит вклиниться в ситуацию, но Кейтлин плюёт и просто ждёт, что будет дальше. И ещё вспоминает, что пора бы что-нибудь наконец ответить. — Парк сойдёт, — кивает. — Всё равно погода дерьмовая и никто не гуляет. Все нормальные люди дома сидят. — Ну и забей — будем теми самыми двумя ненормальными. Он подмигивает и слегка улыбается — солнечно так, лукаво, — и она даже не фыркает ничего саркастичного про «ненормальных» в ответ. Месить февральскую калифорнийскую грязь, плутая между редких сосенок, оказывается, всё-таки, не лучшей идеей, потому что погода и правда противная, и Кейт уже вся изворчалась и исстрадалась, но Алекс хватает крепко за руку, помогая выбраться из месива на брусчатку: — Давай сюда иди. — И добавляет почти требовательно: — Так чё там у тебя, расскажи. — Да всё как всегда, — отмахивается она, безуспешно пытаясь вернуть своим заляпанным полуботинкам адекватный вид. — Честно — даже рассказывать нечего. Просто… разоралась, что я с тобой общаюсь, вот. Думает, что мы… ну… — произносить это внезапно оказывается так стыдно, что румянец покрывает лицо аж до ушей, и жарко становится несмотря на покалывавшую до этого кожу прохладу. Кейт отворачивается и пялится в серое небо. Очень похоже на её настроение, да, символичнее и придумать нельзя. — Что мы трахаемся, короче, — избавляет её Алекс от мучений. Однако от такой прямолинейности краска только больше в лицо бросается; у неё уже даже лоб, ей кажется, горит. — Понятно. — Да, — прячет дрожащие пальцы в карманы куртки, — типа того. Так неприятно, ты не представляешь. Я не хочу репетиций больше — я её воплей не вынесу. — Пиздец ты паришься, конечно, — хмыкает Алекс, натягивая на уши шапку. — Забей и всё! Пусть вопит сколько угодно — мы же оба знаем, что не ебётся никто. А вообще — жесть, это же я всё начал. С балом этим. Хуёво было, думал — отвлекусь, а оно вон чё вышло. — Жмёт плечами как-то виновато и сникает на глазах — Кейт даже удивиться не успевает. — Да нет, ты не виноват! — она почему-то спешит его успокоить. И вот теперь удивляется, потому что успокоение, вроде как, нужно было как раз ей. — Ну, то есть, это она думает, что виноват, но я-то не думаю. Я же всё знаю. И я просто помочь хотела, пусть и выглядело это так, будто меня заставили. До бала уже меньше недели — оттанцуем и забудем, как страшный сон. — Я просто не хочу, чтоб тебе вваливали ни за что. Ты ж не я. Ты… бля, ты хорошая. Нормальная. Адекватная, а не вот это вот. — Алекс неясным жестом сам на себя показывает и раздражённо плюёт куда-то в жухлую траву. — Я твою мать понимаю даже как-то. Боится она, что с ебанутым спутаешься. Хуйня идея будет, не советую. Кейт молчит. Слушает. Стискивает ткань карманов с внутренней стороны холодными пальцами. Уже всем телом подрагивает. И откровенно охреневает от того, что слышит. Это он-то, всегда такой в себе уверенный, самовлюблённый, целеустремлённый пацан — так о себе говорит? Кейт сглатывает нервно и вдруг боится, что этот разговор становится уже слишком интимным. Но Алексу вроде норм — идёт себе рядом, глазеет по сторонам. Как будто ничего особенного — ну подумаешь, пообесценивал себя малость, а чё такого? — В шоке, да? — усмехается он как-то не очень весело. — Да, бывает, тоже загоняюсь. Не обращай внимания. Чё, совсем окоченела? — спрашивает, замечая, как подрагивают у Кейт скулы и как рвано она вдыхает-выдыхает холодный воздух. — Подь сюды. — Расстёгивает куртку раньше, чем она успевает возразить. — Если прикасаться не хочешь — встань просто. Погреешься. — Ты простынешь, — Кейт возражает всё-таки и даже на шаг назад отступает. — Да ничего мне не будет, я закалённый. Сюда, говорю, иди, пока не обледенела совсем, слышь. Кейт смотрит на него, потом на носки своих ботинок, потом снова на него. И всё-таки выбирает продолжать отпираться. — Не люблю, когда мне перечат, Коннорс, ты ж знаешь. — С этими словами — и знакомой нахальной ухмылкой — подходит к ней сам и укрывает с двух сторон курткой. — Ещё благодарить меня будешь. — А я не люблю, когда паясничают, Севилл, — принимает Кейтлин правила игры. Между ними сохраняется некоторое расстояние, и это не слишком удобно, но она смотрит снизу вверх, пытаясь поймать его взгляд. — Чё? — Алекс же — из-под полуприкрытых век смотрит. Снисходительно так. — Стой, грейся. Когда ещё такая возможность будет. Алекс на мгновение радуется, что между ними есть это несчастное расстояние, потому что от «снизу вверх» где-то внизу живота начинает знакомо тянуть, и это ощущение точно не предвещает ничего хорошего. После услышанного ловить неуместный стояк кажется ещё более неловким, чем прошлой ночью. Но как же тяжело с этим бороться. — Я согрелась, спасибо, — рассеивает Кейт его мысли, отстраняясь. — Легче стало? — Алекс интересуется, но застёгиваться обратно не спешит. Он даже не знает, сколько они так простояли, сосредоточенный на своей неожиданной проблеме. — Ага, нормально. — Кейт кивает и тянется в сумку за телефоном. Пока она копается, Алекс незаметно суёт руку в карман джинсов и подтягивает всё-таки вставший член поближе к подвздошной кости. Тихо шипит, когда головка неприятно трётся о два слоя ткани, но старается особенно не отсвечивать своим неудобным положением, чтобы не травмировать и без того застрессованную психику Кейт. И застёгивает, наконец, куртку. Кейт не находит ничего подозрительного на дисплее и не замечает никаких изменений, когда снова смотрит на Алекса — кроме, разве что, застёгнутой куртки. — Пойдём? — спрашивает. Не очень почему-то уверенно. Алекс угукает и начинает идти, мыслями находясь где-то в самом отвратительном месте на этой планете, потому что терпеть дискомфорт даже лишние пару минут ему не хочется. Дохлые голуби и разлагающиеся отходы с местной помойки быстро приводят в чувство — и неважно, когда именно он это видел. — Задумчивый ты какой-то, — доносится голос Кейтлин откуда-то сбоку. — А? — слышит, но даже не сразу осознаёт, что это она. — Да не, всё ок. По домам? Кейт стыдно признаться, что домой ей вовсе не хочется. Алексу домой не хочется тоже. Наедине со своими мыслями никогда не бывает легко. — Тупой вопрос, понял, — кивает Алекс, когда не получает ответа. — Дома сейчас так себе, конечно, — Кейт выдыхает облако пара, сильнее укутываясь в шарф, который не то чтобы ей помогает, — но выбора-то у меня всё равно нет. И знаешь — спасибо, что вытащил. Мне, наверное, нужно было это проговорить и развеяться немного. — Нет проблем. — Алекс жмёт плечами и снова слегка улыбается, а потом шумно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы: — Не, ну тупо по улице шататься — это не дело, если даже у меня уже жопа отмёрзла. — Ладно-ладно, пошли уже. — Кейт позволяет себе легонько толкнуть его в плечо. — Драма квин. — Ты же знаешь, что я тебя легко завалю, да? — Алекс приподнимает вопросительно бровь. — Ты смотри, не буди лихо, пока оно… — Ты не сможешь, — прерывает Кейт, двигаясь в направлении выхода из парка. — Не сможешь себе этого позволить. Алекс только фыркает. Признать её правой кажется дуростью. Но конечно, естественно он так только играет. Она на голову ниже и тонкая как осинка — попробуй тут завали. Но дерзкая, зараза. Дерзкая. — Кофе хочу, — говорит Кейт как-то между делом, словно и не обращаясь ни к кому, и то ли в шутку, то ли всерьёз дует губы. Старается не думать о том, что становится похожей на мать в своей тяге к кофеину, и продолжает хотеть. Латте с карамелью. А ещё спокойствия. — А я сорок два миллиона долларов хочу — дальше что? — Алекс хмыкает, но всё же считает нужным снизойти, помня, что жизненная ситуация у неё дурацкая, настроение тоже — и именно поэтому она дуется и «хочет». — Возьму я тебе кофе, не шурши. Через пятнадцать минут Кейт гордо вышагивает по тротуару с картонным стаканом в руках. Греется. Вдыхает концентрированный аромат. И даже, кажется, чувствует себя счастливой. Алекс только поглядывает на неё иногда — и под нос себе удивляется. Вот ведь странная. Так они и доходят от школы до квартала Кейт — молча. У неё к тому моменту заканчивается кофе и согреваются ладони, а ещё внутри становится тепло-тепло — и она понять не может, заслуга это только латте или чего-то — кого-то — ещё. Но задвигает эту мысль подальше, выбрасывает стакан в первую подвернувшуюся урну — и просто переводит взгляд на Алекса. — Спасибо тебе ещё раз. И за кофе, и за… разговор. — Да ладно, чего там. — Алекс только плечами жмёт, как будто нет в этом совсем ничегошеньки особенного. — Ты давай духом не падай больше, окей? Не стоит оно того. И ещё вот чё — завтра всё в силе? — А, — Кейтлин вспоминает про одну из последних репетиций перед балом, — да. Да, наверное. — Супер тогда. Ну… пока? Алекс смотрит на неё через плечо, уже развернувшись в обратную сторону, и будто ждёт чего-то. Её это затянувшееся прощание как-то даже смущать начинает, поэтому она торопится ответить: — Пока, — и быстрым, вопреки собственному желанию, шагом уходит к забору. Маргарет стоит у окна. Маргарет видит больше, чем ей бы хотелось, и внутренне закипает — дочь кажется ей непробиваемо упёртой в своём стремлении общаться со всякими сомнительными личностями вроде Алекса Севилла. И хочется снова выкатить претензию, потому что как же без этого, но совесть гложет с прошлого вечера — стены в их доме достаточно тонкие для того, чтобы можно было расслышать рыдания из соседней комнаты. Кейтлин не поднимает глаз, когда мать встречает её в коридоре, и никак не реагирует на «привет». Молча моет руки и так же молча усаживается за стол на кухне, взяв себе в компанию овощной салат из холодильника. Со стороны, возможно, выглядит как обида, или бойкот, или затаённая злость — но Кейт уже не злится, не обижена и совсем не собирается устраивать никому бойкоты. Кейт просто бережёт свои нервы и только-только устаканившееся душевное равновесие. — Дочь, я всё понимаю, но давай поговорим, хорошо? — произносит Маргарет, не выдерживая, в конце концов, напряжения, и устраивается напротив. — Спасибо, не хочу, — первые слова, которые Кейт произносит в адрес матери за последние много часов. — Ты уже всё сказала вчера, разве нет? — Боже, не начинай, — Маргарет хватается за лоб и морщится как от боли. — Я пытаюсь тебя уберечь, понимаешь? Потому что такие как Алекс… — Уберечь как? — прерывает Кейт на полуслове, стукая вилкой о столешницу и поднимая-таки хмурый, холодный взгляд. — Наорав на меня и обвинив в том, чего я не совершала? — Я просто испугалась за тебя. — Маргарет тяжко вздыхает и опирается о стол. — Маргарет Коннорс испугалась, вы посмотрите, — Кейтлин острит, не в силах себя сдержать. — С ума сойти. — Таких как твой Алекс стоит бояться. Ясно? — Маргарет фыркает, пытаясь реабилитировать уязвлённое эго. — Во-первых, мама, он не мой, а во-вторых — нет, не стоит. — Пустая тарелка отодвигается одним резким движением и с характерным для керамики звуком «едет» пару секунд по деревянной столешнице. — Ты его не знаешь. «Я и сама знаю не больше твоего», — хочется импульсивно добавить, но Кейт молчит, выбирая продолжать его защищать. Ох, как ему бы польстило! Она об этом помнит и чувствует себя крайне тупо, но что-то подсказывает не останавливаться. — И не хочу знать, — упорствует Маргарет в своих попытках воззвать к здравому смыслу, и потирает лоб с болезненным каким-то вздохом. — Ой, да что ты понимаешь! Кейтлин в конце концов не выдерживает, вскакивает из-за стола и уносится к себе в комнату, даже не убрав оставленную посуду. — Вот и поговорили, — бурчит Маргарет, подпирая лицо рукой. Дурацкая подростковая фаза. Кейт оставляет вещи в углу и падает на кровать. Пытается осмыслить то, что сегодня произошло, и даже практически верит в собственные слова — таких как Алекс не стоит остерегаться. И его самого тоже. Кейт размышляет: характер, конечно, не сахар, да и далеко он не первый, как сам утверждает, джентльмен на районе, но вроде понять пытается, не отталкивает и не психует, когда ему ноешь. Даже сам вот, можно сказать, попросил об этом. Предложил? Разрешил?.. Кейт перебирает варианты, но решает всё же остановиться на «чисто по-дружески понял». С ним бывает прикольно общаться — как минимум никогда не соскучишься. Кейт об этом думает и только теперь понимает — вот, оказывается, как он завоёвывает чужие сердца. Весь такой хаотичный, вечно горящий, но при этом какой-то до ужаса простой, «свой в доску» — да, получается, как-то так. Сердцеед и распиздяй, правда, — Кейт честно не могла подобрать более приличного эпитета, — каких поискать, но… что-то в нём есть. Что-то, что заставило без задней мысли открыться, довериться даже. И вроде чего тут открываться, когда срачи с матерью — обычное дело, но не всем же подряд рассказывать, что в её, материных, мыслях они уже наверняка сто раз переспали и двести раз очень плохо расстались, если встречались вообще. Кейт аж передёргивает всю от такого гипотетического поворота событий, и она решает, что хватит на сегодня раздумий. Иначе не знаешь, до чего можешь додуматься, честное слово. Одно она знает точно: Алекс Севилл умеет, когда надо, заботиться, пусть и не признает этого ни за что — не в его стиле.***
Алекс чувствует себя как-то странно — потерянно, и даже не замечает, как доходит до дома. Он всё ещё уверен, что всё сделал правильно, но идиотская неловкость, сопровождавшая всё — или почти всё, — его взаимодействие с Кейт, это… хреново, наверное. Неловко предлагать ей варианты мест, куда можно сбежать от лишних ушей. Неловко думать об отвратительных вещах, чтобы избавиться от нежелательной эрекции, пока она пытается согреться и ничего такого даже не подозревает. Неловко покупать ей кофе, когда она дуется. Неловко… Господи, всё неловко! И это ощущается так странно, что даже тревожно. Всё это так непохоже ни на один из его опытов в отношениях, что осознание даётся с каким-то адским трудом, и хочется тупо забить, забыть и никогда не вспоминать, но как тут забудешь, если оно так и так было? Алекс тихо выругивается, стоя перед раковиной в ванной и глазея на своё отражение в зеркале, пока моет руки. Плещет в лицо прохладной водой, снова глазеет. Весь мокрый, взъерошенный и как будто бы знатно прихуевший от этой жизни. Ужасно. Ужасно ещё и то, что от всех этих растормозивших психику событий в голове тяжеленной кузнецкой наковальней висит напряжение, и хочется то ли прибухнуть, то ли подрочить, то ли просто уснуть до следующего дня, потому что нервная система, кажется, уже скрипит что-то про то, как сильно заебалась и не вывозит. Алексу сложно. Сложно, и пиздец как необходимо расслабиться, и пиздец как не нравится, что для этого хочется повернуть замок на двери и дотронуться. До себя. Интересно, а постыдные — и идиотские, такие, чёрт возьми, идиотские! — эротические фантазии ещё пока не считаются законом за изнасилование?.. Алекс выключает воду и долбит кулаком в дверь с процеженным сквозь зубы «сука». Дрочить на дебильные мысли о Кейт второй раз подряд кажется ему верхом отвратительности от самого себя, так что эту идею он оставляет. И очень, очень хочет бухать, потому что только так, ему кажется, голова прекратит думать. Но в шестнадцать один хуй ему, а не пиво, потому что кто в здравом уме продаст алкашку несовершеннолетнему, — и не остаётся ничего, кроме агрессивного избиения подушки и подвисания у компа до позднего вечера. Когда сонливость отправляет, наконец, в кровать — он таращится в потолок, и ворочается, и ругается бесконечно — но всё равно не думает, что сделал сегодня что-то не так. Ей стало легче? Стало, он сам видел. Просто чот тараканов в его голове дохрена расплодилось в последнее время. У Кейт, наверное, такие же. Хотя он, конечно, не проверял. Да и надо ли оно вообще — проверять? Алекс не знает. И старается засыпать с мыслями о репетиции, потому что это кажется сейчас более логичным. Удивительно, что ему вообще что-то ещё кажется логичным, но репетиция — она есть репетиция. Просто тренировка. Без всяких додумываний, тревог и прочей ерунды. И от этого становится как-то легче.