Spieluhr

      Рихард вышел из дома на занесенную снегом дорожку. Снег хрустел под его ногами и мягко искрился в тусклом, золотистом свете уличного фонаря. Круспе подошёл к автомобилю и, склонившись к приоткрывшемуся навстречу стеклу, бросил водителю короткую фразу. Водитель тут же завёл мотор. Он шёл обратно, глядя на застывшую в дверях фигуру Пауля. Тот стоял не шелохнувшись, и, когда Рихард поднялся по ступенькам, оба смотрели друг на друга в упор, молча, не мигая, не меньше минуты. Звук мотора становился всё тише. В глазах Ландерса не было ни испуга, ни вопроса, ни, тем более, просьбы. Был спокойный фатализм и даже дерзость. Рихард впервые увидел её именно в эту секунду, и она ещё прочнее приковала его взгляд к вытянутым, блестящим темно-серым глазам. — Ты же торопился, — ровно произнёс Пауль своим бархатистым и в то же время звонким голосом. — Я отпустил водителя. Пойдём в дом. И запри дверь. Оба перешли на ты и даже не заметили этого. Войдя в прихожую, Рихард снова снял и повесил на вешалку куртку и кепку. Ландерс щелкнул замком в двери, обошел Рихарда и, обернувшись, позвал: — Пошли. Рихард молча последовал за ним. Они поднялись по лестнице, минуя второй этаж — Рихард ещё не был здесь и с любопытством оглядывался по сторонам. Когда новый знакомый открыл перед ним потайную дверь, Рихард без раздумий шагнул на узкую тёмную лесенку, а потом — в чердачное помещение. Он увидел довольно просторную комнату, в которой из мебели были лишь письменный стол, стул, платяной шкаф, несколько книжных полок и узкая кровать у стены. Рихард подошёл к столу и выглянул в узкое чердачное окно. Оно располагалось под углом, в скате крыши, и в него видно было небо. Если привстать на цыпочки, можно было разглядеть город внизу под пологими холмами. Вынув из ящика стола какой-то предмет, архитектор положил его на стол. Рихард молча уставился на кусок жёлтой ткани в виде шестиконечной звезды с чёрной надписью. Потом взял звезду в руки и перевёл взгляд на стоявшего рядом молодого человека. — Моё настоящее имя Хайко Хирше, — раздельно произнёс тот. — Никогда раньше не держал этого в руках, — проговорил Рихард, распластав звезду на ладони. — Я еврей, — сказал Хайко, наблюдая за его реакцией. — Я понял, — взглянув на него, ответил Рихард. Хайко едва заметно усмехнулся. — Давно? Рихард мотнул головой. — Только сейчас. Что врешь, понял сразу. Но откуда мне знать, кто ты. Дезертир, коммунист, заговорщик, еврей. Может, его любовник. Хайко иронично фыркнул, машинально отметив про себя, что Рихард не назвал имени Тилля. В этом было что-то личное и бережное. Эта мысль пронеслась молниеносно, а вслух он сказал: — Ну уж точно не это! Рихард сдержанно хмыкнул. — Но я действительно архитектор. И на четверть чех. И настолько же немец. Рихард молчал, изучающе глядя на Хирше. — Послушай, — продолжал Хайко, — Тилль мой друг детства. Я сам, можно сказать, навязался ему. Ему ничего не оставалось, кроме как спрятать меня. Я не оставил ему выбора. — Ты так его выгораживаешь. А за себя, что, совсем не боишься? Было слышно, как тикают часы на стене. Они стояли совсем близко друг к другу, глядя в глаза. — Нет. — Ты знаешь, кто я? — спросил Рихард. — Знаю, — внезапно искренне и с готовностью произнёс Хайко, — ты… Не подлец. — Ты так уверен, что я не сдам вас? — Абсолютно! Рихард горько усмехнулся. Развернулся, прошёлся по комнате и сел на кровать. — А вот Тилль не уверен. Он мне не доверяет. Хайко приблизился. Помедлил, глядя на Рихарда. — Выпить есть? — вскинув взгляд, спросил Круспе. — Шнапс. — Идёт. Хайко достал из шкафа бутылку и пару рюмок. Налил и подал одну Рихарду, потом сел рядом с ним на кровать. — Ты бы не стал рисковать и выставлять тех гестаповцев, если бы был… таким, верно? Они чокнулись рюмками и выпили. — Да и вообще… — начал Хирше и примолк. — Что? — Ты не сделаешь этого. Я просто это знаю! Рихард снова встретил его взгляд. — Расскажи мне о себе. И Хайко рассказывал. Долго, подробно. Рихард слушал, не перебивая. Про продростковую дружбу и соседство с Тиллем и про то, как всё изменилось в одночасье. Про переезд, про расставание с семьёй, про бегство через весь город от эсэсовцев и, наконец, про затворничество длиной почти в пять лет. Рихард лишь иногда задавал вопросы. Он следил за рассказом Хайко, будто смотрел кино. Эмоции сменяли друг друга на его лице, а когда Хайко описывал, как гнались за ним его преследователи, Рихард выпрямился, распахнув глаза и сжав кулаки, и выдохнул, когда Хайко дошёл до конца повествования. — Я забежал в один двор. Забрался на сарай и прыгнул через забор. Побежал через смежный двор, и там меня втянула в свой подъезд незнакомая женщина. Она меня спасла. Эсэсовцы пробежали мимо. Она дала мне еды и воды. Позволила переждать у себя до темноты. А потом, ночью, я добрался до Тилля. — Что же, ты… Всё это время просто сидишь здесь? — спросил Рихард, переведя дух. — Почему просто сижу?! Совсем не сижу! — возразил Хайко. — Я пишу, черчу. Читаю. Даже музыку слушаю. Там, в шкафу, есть граммофон. Тилль приносит мне пластинки. У меня целая коллекция джаза! — Серьёзно?! Покажи! Хайко открыл платяной шкаф, в котором на вешалках висело всего несколько пиджаков и брюк. Зато внизу под одеждой возвышались стопки пластинок и стоял граммофон с блестящей трубой. Рихард присвистнул, опускаясь на полосатый шерстяной коврик у шкафа. — Ого! Да тут сокровища! Давай же. Ставь, что любишь больше всего! Они ставили пластинку за пластинкой. Рихард знал многие композиции, и оба упоенно подпевали. Бутылка шнапса убавилась лишь на четверть и стояла, забытая, неподалёку. Оба раскраснелись, Рихард скрестил ноги и отстукивал ритм то по полу, то по коленкам. Наконец, когда Хайко менял пластинку, он сказал: — А я на гитаре играю. И вообще… Хочу поехать в Новый Орлеан. И в Нью-Йорк. И собрать настоящий джаз банд. Хайко заговорщически улыбнулся. — Подожди! Он вскочил и тут же потянулся на шкаф. Достал с него гитару. — Ты тоже играешь! — воскликнул Рихард в полном восторге. — Сыграй! Нет, дай! Дай я! — Нет уж! Сначала я! — Я! — Нет! Они начали бороться за инструмент и повалились на пол, сминая ковёр и хохоча, как дети. — Она моя, так что я первый! — прокричал Хайко сквозь смех. — Нет! Я! — не сдавался Рихард. Он снёс ногой бутылку и отвлёкся, чтобы поднять её. Хайко, улучив момент, перехватил у него гитару. — Ага! Я победил! Слушай теперь. — Дай, хоть настрою! — сбиваясь с дыхания и улыбаясь до ушей, весь растрепанный и красный, проговорил Рихард. — Ну уж нет! — хулигански ухмыльнулся Хайко и подмигнул. — Ладно. На. Держи, так уж и быть. Рихард взял гитару. — А я ещё пишу немного. Ну… Песни, — настраивая гитару, смущённо признался он, — отчим бесится. А мне плевать. Я в детстве хотел в музыкалку пойти. А он скандал устроил. И отправил меня в борьбу. — Да? Не особо заметно! — Хайко рассмеялся, уворачиваясь от быстрой руки Рихарда. — Иди знаешь куда? Сейчас будет тебе. Заметно! Но больше бороться они не стали, а, всё ещё смеясь, привалились к кровати, и Хайко взял у Рихарда гитару. Он играл, а Рихард неотрывно следил за его руками, облокотившись о кровать. Внимательно смотрел, как Хайко берёт аккорды, как перебирает струны. Когда он передал Рихарду гитару, тот с чувством сказал, глядя на него: — А знаешь, класс. Я в этой вещи неправильно подобрал аккорд в припеве. Теперь вижу, как надо. — Ну сыграй теперь. Что-нибудь из своего. Рихард замялся. — Только я по-английски всё пишу. Ты знаешь английский? — Довольно скверно. Но это ничего. — Это даже хорошо. Тогда я могу не стыдиться своего произношения! Хайко с удивлением понял, что Рихард действительно способен стесняться. Переборов смущение, Рихард всё же заиграл и запел. У него оказался приятный голос. Это был блюз, полный тоски и одновременно какого-то дерзкого, лиричного порыва, с яркой, свежей мелодией и красивыми переходами. Когда Рихард закончил, он пристально посмотрел на Хайко. — Ну как?! Тот одобрительно кивнул. — Ты знаешь. Вообще неплохо! Даже… Пожалуй, здорово. Рихард просиял. — Знаешь, что… — он мечтательно откинулся затылком на кровать, кладя гитару на колени, — когда весь этот бред закончится… Давай вместе уедем в Штаты, а? Джаз банд организуем. Будем собирать полные залы. Что скажешь? Хайко улыбнулся, скрещивая на груди руки и принимая такую же позу, как и Рихард. Он не ответил, и Рихард продолжал: — Может, и Тилль поедет? Мы там забудем всё это. Эту войну. Этот бесконечный ад, этот страх. Будет мир. Будет музыка. И свобода! — Я хотел бы в это верить, — тихо проговорил Хайко. Рихард подскочил, меняя положение и выпрямляясь. — И верь! Понял? Верь! Ты что, правда всё это время не выходил никуда? Хочешь? Хочешь, завтра съездим куда-нибудь? Хайко повернулся к нему, удивлённо глядя в сияющие глаза. — С ума сошёл? Как, куда я поеду? Рихард торжествующе улыбнулся. — Есть одна идея! Он не договорил. Послышались шаги, и в дверях появился Тилль.