Spieluhr

      На столе всё также горела, отгоняя зимнюю ночь за окном, лампа под льняным абажуром. В печке потрескивали дрова, за мутноватым стеклом плясал огонь. Пока Рихард звонил водителю, Тилль разливал чай в пузатые керамические кружки. Всё с таким же мрачным лицом, он достал и расставил на столе тарелки с бретцелями и марципановым печеньем, мёд и вазу с фруктами. Рихард сел за стол и продолжал наблюдать за ним. Тилль наконец расположился напротив. Пододвинул Рихарду одну из кружек. Подпер висок кулаком, задумчиво размешивая сахар в чае. Рихард заметил, что Тилль как-то неуловимо смягчился и притих. — Можно, я иногда буду заглядывать туда? Ну, под лестницу? — спросил Рихард. — Ты не думай. Я никому не скажу. Тилль устало усмехнулся. — Да я уже понял. — Я с отчимом вообще почти не разговариваю. А мать, даже если бы я ей что-то и сказал, всё равно бы не стала слушать. Ей не до меня. — Портрет её идея. Рихард пожал плечами. — Это так. Атрибут возвышенной меланхолии. Ну знаешь, чтобы повесить в гостиной, показывать гостям, картинно вздыхать и говорить, как она страдает в разлуке, от всего этого безумия вокруг. — Ты не очень добр к матери. — Я лишь говорю, что есть. Меня это не особо трогает. — А твой отец? Ты сказал, что потерял его? Кстати, к твоему сведению. Да, я знаю, каково это. — Извини. — Ладно. И ты. Они помолчали. — Он уехал. За границу. Когда мне было тринадцать. Потом мать вышла замуж. И мы переехали из Дрездена в Берлин. Началась война. Я закончил здесь гимназию. Он перешёл на отрывистые, безэмоциональные, сухие фразы. Поймав внимательный взгляд Тилля, прибавил: — Мне здесь в Берлине всё отвратительно. — Ещё чаю? — спросил Тилль. Рихард кивнул. Пока Тилль наливал чай, он вышел из кухни в примыкавшую к ней студию и, остановившись перед своим портретом на мольберте, закурил. — Тебе нравится? — раздался рядом голос Тилля. Рихард обернулся к нему. — Очень! Тилль вздохнул и тоже вытащил сигарету. — Когда я начинал писать портреты на заказ… А всё началось с сослуживца отца. Сейчас он заказал мне уже второй свой портрет… Словом, я изучал их. Этих людей. Я пытался понять. Представлял их детьми. Иногда… я представлял их голыми. Со всеми изъянами, болезнями, постыдными, жалкими тайнами. А потом… Мне надоело. И теперь это просто ремесло. Да… Я стал ремесленником! — вскинув руку, Тилль сделал в воздухе патетический жест и оскалился, паясничая. И тут же снова стал серьёзен. Рихард пристально посмотрел на свой портрет, потом на Тилля. — Но этот портрет — не ремесло, Тилль. — Нет. Этот не ремесло, — отрывисто сказал художник, развернулся и пошёл обратно на кухню. Когда Рихард уехал, Тилль вернулся в комнату Хайко. Художник застал своего друга сидящим за столом — погружённый в свои мысли, он что-то быстро писал в толстом блокноте. Подойдя, Тилль схватил со стола нашивку и хлопнул ею по странице блокнота, прямо перед носом архитектора. — Ты какого дьявола её не сжёг, когда тебе было сказано? — практически прорычал Тилль своим звучным, низким голосом. Хайко выпрямился, поворачиваясь к другу. — Было сказано? Не кажется ли тебе, что ты перегибаешь палку? Уж если ты теперь отдаешь мне приказы, то и это можно сделать несколько более мягким тоном. Не сомневайся, я и так помню, что кругом обязан тебе. Тилль досадливо махнул рукой. — Айй, не заводись. Ладно, извини. Просто это было безрассудно с твоей стороны. Слишком безрассудно. Тилль сел на кровать, кладя локти на колени и глядя перед собой. Хайко развернулся к нему. — Ты знаешь, я не стал бы этого делать, если бы не был уверен. Я помню, что рискую не только собой. — Как ты можешь быть уверен? Хайко пожал плечами, подбирая слова. Тилль увидел в его лице скрытое, весёлое оживление. — Я толком не знаю, как объяснить. Просто вижу, что он не причинит нам зла. Мне кажется, Тилль, он очень страдает от своего окружения. А попав сюда… Вроде как нашёл отдушину, что ли. Да и потом, вспомни, как лихо он выставил тех гестаповцев. Тилль качал головой. — Покрасоваться хотел, вот и всё. А ты… Детский сад какой-то. Романтические теории. Видимо, это сидение в четырёх стенах притупило твою бдительность! Хайко твёрдо посмотрел Тиллю в глаза. — Я устал бояться. Понимаешь? Да, это звучит глупо, но я хочу ему верить! И я уверен, ты и сам видишь, что Рихард нормальный человек. А ворчишь так, для вида. Тилль в досаде топнул ногой и поднялся. Заложив руки в карманы брюк, подошёл к окну и запрокинул голову, глядя в сизое, глухое зимнее небо. — Ничего я не вижу. И не думаю. И знать не хочу! Хайко вдруг хитро улыбнулся. — А по-моему, ты не договариваешь, друг мой. Я же видел портрет, который ты начал. И знаешь, что? Я ведь не слепой. Ты им очарован. Этого же сам и боишься. Боишься поддаться очарованию, боишься стать уязвимым. Тилль покосился на друга и криво ухмыльнулся. — Да, брат. Видно, совсем у тебя крыша поехала от твоих книжек. И, потрепав Хайко по плечу, Тилль вышел за дверь. Весь следующий день Хайко провёл в каком-то взволнованном ожидании. Чем спокойнее, логичнее он напоминал себе, что нет никакой малейшей возможности для него, чтобы выйти из дома, тем сильнее разгоралось, бунтуя и бросая вызов всякой логике, желание верить в чудо. Он устал сам от себя за этот день, пытаясь отвлечься на разные занятия, наконец прилёг отдохнуть и задремал. Его разбудил щелчок дверного замка. Хайко подскочил на кровати, рывком сел и увидел в дверях Рихарда, с сумкой на плече. — Спокойно! Это я, — улыбнулся он и бросил сумку на кровать, — Тилль уехал на весь вечер в Академию. Удивительно, какие могут быть выставки сейчас. Берлин весь погряз в самообмане. Ну да ладно, сейчас речь не об этом. Помнишь, я вчера говорил, что есть идея? Хайко потер глаза и взъерошил свои светлые волосы, прогоняя остатки сна. — И? Что за идея? Рихард плюхнулся на кровать и с довольной улыбкой похлопал по сумке. — Вот. Взгляни-ка. И скажи мне. Как насчёт прокатиться и поужинать в одном довольно весёлом месте? Хайко недоверчиво покосился на сумку. Придвинувшись, раскрыл её и заглянул внутрь. С минуту он изумлённо перебирал её содержимое. Потом поднял взгляд на Круспе. — Скажи мне. Ты что, ненормальный? Рихард в досаде закатил глаза. — Ну а как, по-твоему, мы иначе можем тебя замаскировать? Или у тебя есть более удачные идеи конспирации? Качая головой, Хайко поднял и повертел перед Рихардом белокурый, модно завитый женский парик и шёлковые чулки. — Ты решил пристроить меня в цирк клоуном, да? Считаешь, о такой смене обстановки я мечтал? Рихард нетерпеливо цокнул языком и хлопнул себя по колену. — Ты не понимаешь! Ну какой цирк? Ты будешь моей спутницей, неужели не ясно? Да посмотри же внимательно, там на дне сумки лежит женский паспорт. Не спрашивай, откуда он у меня. Главное, что он совершенно чистый, никто никогда не определит в нём подделку. Ты будешь фройляйн Шнайдер. Паулина Шнайдер, понял? Забавно, что тебе все паспорта попадаются с этим именем, правда? Пауль, Паулина. — Обхохочешься, — глядя на него широко распахнутыми глазами, ответил Хайко. — Короче. У нас мало времени. Собирайся, водитель уже ждёт. — Стало быть. Ты предлагаешь мне сегодня доверить тебе свою жизнь? Рихард не отвёл взгляда и совершенно серьёзно ответил: — Да. Хайко улыбнулся. — Ладно. Я согласен.